Ирина Безуглая
Запах горячего асфальта
Через час приехала, наконец, еще одна машина, но опять с холодным асфальтом. И так повторялось в тот день несколько раз. К вечеру, когда ни одного метра дороги не было уложено, дядя Гриша погнал меня на завод выяснить причину такой ситуации. Я направилась в сторону основной трассы, от которой отходил наш подъездной путь к санаторию, чтобы там поймать попутку. Мне это быстро удалось: на мой взмах руки остановилась цистерна с надписью «молоко». Я забралась в кабину, и мы двинулись. Я смотрела в окошко и вдруг увидела на обочинах кучи сваленного асфальта, застывшего надолго в самых причудливых формах.
На заводе мне объяснили, что у них печи плохо работают, но завтра все будет нормально. Я напомнила им о важности объекта и, разгорячившись, не в пример их холодному асфальту, неожиданно для самой себя пригрозила написать докладную на завод и лично на них о срывах намеченных сроков окончания строительства важного государственного объекта. Я ехала обратно очень гордая собой, припоминая, как вытянулись с перепугу лица главного инженера и технолога.
А на завтра заводчики отомстили: машины ехали одна за другой. Мы не успевали разгружать их, не говоря уж об укладке. Выстроилась целая очередь самосвалов, но шоферы опять были веселые и добрые. Асфальт остывал, а я подписывала один листок за другим, удостоверяя соответствие температуры установленным нормативам. Вслед за этим я писала объяснительные записки о вынужденном отказе принять груз по причине малого количества рабочих рук.
К вечеру примчался старший прораб нашего СМУ Давид Иосифович, или Давыдка, как его прозвали девушки-мордовки. Он на ходу открыл дверцу «газона» и чуть ли не ногой затормозил прямо передо мной. Он стал орать, не глядя на меня, отвернувшись куда-то к лесу. Все знали, что он стеснялся кричать на человека, прямо в лицо, и уважали его за эту привычку. Наоравшись вволю, Давыдка впрыгнул опять в грузовичок и помчался на завод скорректировать график прибытия машин с асфальтовой смесью, а мы побрели в общежитие.
Перед сном иногда удавалось сделать несколько набросков по памяти, но сон сваливал меня быстро. Ежедневные восемь-девять часов на воздухе мне, городскому жителю, были как мощная доза снотворного.
В комнате со мной жили три девушки из нашей бригады. Утром и вечером я молола зерна в привезенной кофемолке и заваривала себе крепкого кофе в турке. Конечно, я в первый же день совместного проживания угостила девчонок, им понравилось, и они тоже решили вместо чая пить кофе. Дальше был курьез, и мне запомнился. Девчонки купили в сельпо зерен. Быстрорастворимого кофе тогда в магазинах не продавалось, иногда только блестящие баночки включали в праздничные наборы для сотрудников учреждений и предприятий. Кофейные зерна девчонки не мололи, а из экономии варили их прямо в кастрюльке. Когда вода, наконец, после получасового кипячения приобретала слегка желтовато-коричневый оттенок, они наливали себе по чашке, заправляли молоком, а на следующий день из этих же зерен опять варили себе кофе.
Наша комната считалась с удобствами, так как здесь имелась раковина с краном. Но кран, давно свернутый вбок чьей-то мощной рукой, превращал простое дело налить воды или умыться в некоторую проблему. К тому же из него монотонно капала вода, давно покрыв днище буро-ржавыми пятнами. Над раковиной висел осколок зеркала такого же ржавого цвета. Утром перед работой девушки одна за другой подходили к раковине, но совсем не для того, чтобы смыть с лица крем, густыми слоями намазанный с вечера. Они внимательно всматривались в зеркало, пытаясь сквозь его трещины и расползающиеся пятна разглядеть появившиеся на лице после сна бороздки без крема. Обнаружив такие, они тут же замазывали чистую «тропинку», а заодно щедро наносили еще один слой на всю лицевую поверхность. В первый день приезда, когда я, слегка прибалдев, смотрела на их макияж, они мне пояснили, что пыль и асфальтовые пары вредны для кожи. Сказали, переглянулись, снисходительно улыбнулись: мол, москвичка, образованная, а не знает таких простых вещей. Дядя Гриша, Эдуард и я привыкли к странному виду девчонок в белых кремовых масках и не удивлялись. Другое дело, заводские водители, те, кто впервые приезжал к нам на объект. Они выходили из кабинок самосвалов, готовясь закурить свой «Беломор», но папироса падала из открытого рта, а забытая спичка обжигала пальцы: настолько их потрясал вид девушек с белыми неподвижными лицами, на которых угрожающе выделялись ярко накрашенные губы. Мужики нервно смеялись, пытались шутить, девчонки тоже. Но раскрыв рот в улыбке, они еще больше пугали своих рабочих братьев, напоминая им, возможно, рассказы деревенской родни о вурдалаках. Но и это не мешало ухаживать и даже влюбляться.
Я помню, что именно тогда я впервые услышала фразу из только что вышедшего фильма «Белое солнце пустыни», фразу, ставшую расхожей: «Гюльчатай, покажи личико». У нас ее произнес молодой красивый парень, водитель самосвала, который, не убоясь масок «призраков», обратился к одной из девчонок, вычислив каким-то мужским чутьем, не хуже Петрухи, действительно самую молоденькую и привлекательную. Кстати, как раз ей и подошло мое импортное платье из настоящего шелка, подарок сестры, располневшей после родов. «Гюльчатай» надела его на первое свиданье с этим молодым кудрявым водителем самосвала. У них так быстро завертелась любовь, что, когда мы уезжали с объекта, они намечали свадьбу.
При заводе был клуб, и там иногда устраивались вечера бальных танцев, во всяком случае, такое объявление, давно заготовленное, с растекшимися буквами, вывешивалось в назначенный день на стенде в проходной завода и на дверях самого клуба. За девчонками приезжали на самосвалах их ухажеры-водители. Девушки выходили на недостроенную дорогу и ждали, поправляя время от времени газовые косынки, кокетливо повязанные у кого на шее, у кого на голове. Одеты они были в яркие, с красными большими цветами сатиновые платья или сарафаны, на ногах – парусиновые тапочки, почищенные зубным порошком. Я тоже как-то поехала на эту заводскую дискотеку и сделала классные эскизы.
У меня набиралась уже целая серия картинок про наше житье-бытье здесь. Много позже, начав обучаться профессии художника-графика, я забросила эти листочки и альбомы подальше, на верхние ящики шкафов. Там они и остались лежать вместе с моими еще более ранними карандашными набросками, рисунками тушью, гуашью, акварельными этюдами.
Участок дороги, который мы с горем пополам достраивали, проходил в глубокой выемке. Чтобы попасть в лес, растянувшийся по всей длине дороги, надо было влезть на насыпь, что я и делала в перерывах между укладкой асфальта, сваленного с одной машины, и приездом новой партии. Взобравшись, я оглядывалась на дорогу. На асфальт, теплый и ровный после прохода катка, летели стрекозы и бабочки, видимо, путая блестящую ленту дороги с ближайшей речкой. Бедняги, они застывали сразу, прилипнув к темной массе, трепеща крылышками. Я входила в лес, внося с собой запах горячего асфальта, который, не пропадая, смешивался с терпким, смолистым ароматом сосен, пряно-душистым трав и цветов, названий которых я не знала. Отсюда мне хорошо было видна вся картина: дорога, фигуры бригадира, моториста на катке, девчонок, сидящих на обочине в кружок. И пока издалека не показывалась очередная машина с асфальтом, я могла спокойно устроиться на пеньке, достать альбомчик и рисовать. А иногда я просто сидела, прислонившись к теплой коре дерева, гладила ее шершавую поверхность, закрывала глаза, и мне становилось радостно и тревожно. Сердце билось, и голова слегка кружилась от какого-то предчувствия, ожидания чего-то необыкновенного, чуда, которое обязательно должно случиться со мной скоро, очень скоро, может быть, прямо сейчас.
Но чуда не происходило. Я возвращалась на дорогу, скользила по насыпи вниз, набирая в короткие кеды песка, камешков и сухих травинок.
Никто особо не ждал моего возвращения, чтобы приступить к работе: был опытный дядя Гриша. Прибывший грузовик вываливал асфальт, и девчонки вместе с бригадиром привычно быстро и ловко загребали смесь и ровненько разбрасывали ее на дорогу. Моторист Эдуард, важный, как индюк, ходил рядом и указывал, куда подбросить, где снять лишнее, чтобы удобнее укатывать.
Дней через десять мы, наконец, вышли на боевые рубежи, как выразился Давыдка. Он прибыл к нам неожиданно не в рабочий полдень, а к вечеру. На своем «газоне» он привез три тяжелых мешка, которые с трудом выгрузили мужчины. Мало того, что сами мешки были непривычно чистыми и блестящими. Сверху донизу на одной стороне синей краской было написано целое послание на немецком языке. Буквы были четкими, в конце одной надписи стоял восклицательный знак, в середине второй, более длинной, – запятая. И это все, что мы с дядей Гришей сумели «прочитать». Но вдруг Эдуард сказал, сплюнув в сторону:
– А почему здесь «ахтунг, ахтунг» написано? В чем опасность? Объясни, Давид, иначе отказываюсь работать. Фрицы могут любую пакость подложить. Я их знаю, год в нашей деревне стояли.
На это Давыдка, прошедший войну до зимы 44-го, когда был ранен, хлопнул его по спине и сказал, картавя жутко, почти пародийно, как передразнивают в анекдотах разговор евреев:
– Не дрейфь, паря. Это – белая мраморная крошка. У нас по проекту перед входом в санаторий должна быть «звездная ночь». Денег немереных стоит, так что вы уж это, аккуратненько.
Дядя Гриша, молчавший до сих пор, продолжая глядеть на мешки с туповато-сонным выражением поддержал моториста:
– Давид, с какого ляду мне эта крошка? Уговора такого не было. В наряде тогда ставь дополнительные работы. И вообще, чего с ею, крошкой этой немецкой, делать, и как?
Старший прораб, избегая специфических терминов, объяснил, что надо как обычно раскидать асфальт и укатать, только перед укаткой равномерно, обязательно равномерно, разбросать этот материл по всей площадке.
– Веерообразно, – сказал Давид Иосифович, едва справившись ввиду картавости с таким сложным словом. – Надо, чтоб вышло приятно для глаз, понимаешь, Гриша? По этой дорожке не машины будут ходить, а люди, да еще какие. Нам с тобой здесь не отдыхать. Ты меня понял? Объект наиважнейший, – закончил прораб Давыдка, подняв кверху палец. Потом вспрыгнул на ступеньку газика и, по своему обыкновению, уже на ходу проехал часть пути с открытой дверцей. Наверняка, он пытался в темноте еще раз разглядеть качество укатки, обнаружить наплывы, плохую стыковку одного участка с другим или, того хуже, появление трещин. Наконец мы услышали, как громко хлопнула дверца, вздохнули с облегчением и стали снова разглядывать мешки и их содержимое. Мы с осторожностью и любопытством перебирали необыкновенные камушки из мрамора, которые с нашей помощью должны будут стать звездным ночным небом на черном асфальте.
На следующий день машины шли строго по графику, а потому никаких перерывов в работе или сбоев не было. Застеснявшись своей бесполезности, я тоже взялась было за лопату, но, не дойдя до места укладки, умудрилась сначала высыпать часть содержимого лопаты прямо под ноги дяде Гриши, а остальное вывалилось само собой и опять совсем не туда, куда надо. Тут же заорал Эдуард, катка которого я вообще не видела из-за пара. Бригадир, добрая душа, сказал мне негромко, но очень внушительно:
– Лен, водички нам принесите попить, а? – Он меня звал или Елена Алексеевна и на ты, или Лена, но зато на Вы. Я все-таки считалась его начальником. Дядя Гриша всегда работал без улыбок и разговорчиков, но все равно с каким-то яростным азартом. В СМУ на доске почета висела его фотография. Там он был совсем молодой, в солдатской гимнастерке, с тремя орденами на груди.
Ближе к вечеру мы продвинулись к парадному входу, лестнице, ведущей к большой дубовой двери санатория. Эдуард выделывал на катке виртуозные пассажи, чтобы ровно вписаться в около фасадный полукруг. Мы с девчонками и дядей Гришей отошли в сторону от катка, любовались фигурным вождением мастера и предвкушали окончание работ. И тут мы вдруг наткнулись на три мешка, задвинутые подальше, за бордюр, чтобы не дай бог не разорвать их, не рассыпать, да и вообще, чтобы их не сперли, как сказал дядя Гриша. Мы совсем забыли о «звездной ночи», которая должна была радовать глаз отдыхающих по путевкам Главного управления Минздрава СССР.
Из разверзнутых уст нашего бригадира, как ни странно, совсем не любителя неприличной брани, да и вообще не слишком разговорчивого человека, раздался долгий, с причастными и деепричастными оборотами, виртуозный, не хуже, чем были проходы катка, громкий и смачный русский мат. Мы затихли от удивления, ну еще от страха, конечно. Что будет? Девчонки-укладчицы сбились в кружок, выставив около себя лопаты как защитный барьер. На меня напал нервный смех и я, чтобы не выдать себя, отвернулась к закрытым на все замки дубовым дверям нового санатория. Смех мой быстро перешел в беззвучные рыдания с судорожными вздохами. Только моторист Эдуард недвижимо сидел на своем высоком троне, важный и злой, как римский консул, которому только что доложили о бунте рабов в дальнем уголке его провинции.
Дядя Гриша, внезапно закончив материться, наклонился, проверил на ощупь асфальт, уже уложенный и укатанный. Видимо, удостоверившись, что покрытие еще теплое, не застыло окончательно, он приказал девчонкам тащить первый мешок. Потом негромко обратился к Эдуарду:
– Давай, эту долбанную крошку вбивай сразу. Будем работать под каток.
Четыре девчонки ухватились за углы мешка и потащили его к ступенькам перед входом в санаторий. На полпути до намеченной цели мешок падает из девичьих рук, а из открытой его пасти вываливается в одну большую кучу все созвездия, малые планеты и знаки зодиака. Дядя Гриша набирает воздух, похоже, для нового взрыва гнева, но не произносит ни слова, зато Эдуард матерится от всей, что называется, души. Мы беремся за лопаты и начинаем яростно разбрасывать кучу во все стороны, но наших усилий хватает только на метр дальности. Эдуард тут же укатывает дорогой импортный материал, справедливо опасаясь, что через малое время вообще ни одна крупица не пристанет к холодному телу асфальтовой смеси. Кое-как разбросав и укатав первый мешок, мы бросаемся за вторым. На помощь приходит дядя Гриша. Нам удается донести мешок более или менее целым до самой лестницы. Но брать из него лопатами неудобно. Нам опять ничего не остается, как вывалить сразу все содержимое на площадку. Кидаем лопату за лопатой под каток и с каждой минутой убеждаемся, что укатать, вернее, вкатать эту крошку становится практически невозможно. Об этом же нам сообщает и Эдуард. Он выключает мотор, закуривает и презрительно глядит на нас со своего высокого кресла. Дядя Гриша настаивает, просит, уговаривает. Наконец Эдуард, ловко пульнув чинарик в сторону, снова включает каток, а мы возбужденно тащим третий мешок и, осмелев, выбрасываем всю эту немецкую придумку туда, где еще есть место.
Утром, едва рассвело, мы с бригадиром вдвоем, как самые ответственные, берем метлы и счищаем с дорожки у входа в санаторий белую блестящую россыпь, не вошедшие в задуманный атлас звездного неба под ногами будущих отдыхающих. Стараемся подобрать все до последней крошки, сложить в мешок и выбросить как можно дальше.
К обеду прибыл Давыдка, да не один, а с главным инженером, директором СМУ, еще какими-то начальниками, всего три машины. Следом за ними приехали представители генерального подрядчика. Ждали представителей заказчика, которые подъехали через полчаса.
Наша бригада стояла скромно в сторонке. Мы уже получили разгон от старшего прораба, который успел выкроить для этого минутку. Увидев нашу работу, он настолько был разъярен, что даже престал картавить и хрипло, но четко прошипел бедному дяде Грише в ухо:
– Ну, бригадир, я тебя и твоих мордовок не только премии лишу, но и выплачивать ущерб заставлю.
Потом, приветливо улыбнувшись, он присоединился ко всем остальным. А те как раз с любопытством разглядывали площадку перед входом, то есть нашу работу.
– Смотрите, а здорово получилось! Здесь прямо можно курс астрономии пройти. Вот Млечный Путь, – громко и неестественно радостно начал начальник СМУ, сообразительный, видать, человек.
Ему тут же откликнулся кто-то из генподрядчиков, не желавших оставлять субподрядчику славу знатока созвездий. Наступило время завоевания космоса, и тема небесного пространства была в моде.
– А вот Большая и Малая Медведицы, а это – Стрелец, я этих сразу узнаю. У меня на даче они прямо над домом висят, – засмеявшись, сказал один из заказчиков, мужчина, не снимавший темных очков от солнца, которого и не было.
Тут и остальные присоединились и, перебивая друг друга, как мальчишки в школе, начали выкрикивать:
– А вот Дева, а это – Сириус, Вега, а вот – созвездие Псов…
И все-таки нашелся один умник, который попытался опровергнуть высказывания, усомнившись в их достоверности.
– Нет, здесь все перепутано. Я в боцманах ходил пять лет по морям-океанам. Такое положение звезд невозможно, – громко произнес, было, солидный дядька в яркой куртке, но тут же затих под напором протестующих голосов.
Итог их высказываний подвел, очевидно, самый главный товарищ. Он сказал:
– Ну, Николай Данилович, не будем педантами. Нам же здесь не порт искать, заблудившись в океанских просторах, а бросить, так сказать, якорь в этой тихой гавани, нашем прекрасном санатории.
Шутка удалась. Все заулыбались и пошли к дубовой двери, еще раз одобрительно оглянувшись на нашу «звездную ночь». Начальник СМУ, главный инженер и представитель заказчика поочередно пожали с чувством глубокого удовлетворения руку прораба Давыдки, одобрительно кивнули в сторону, где стояла, не шелохнувшись, наша бригада, и пошли осматривать внутренности санатория.
Следующий месяц-полтора я провела в конторе. Меня пока не рисковали посылать на объекты. Узнав, что я умею рисовать, мне поручили составлять и вычерчивать таблицы и графики работ и перемещений бригад на объекты, оформлять стенды с приказами и объявлениями о выдаче набора продуктов к празднику, о возможности получить путевку в профсоюзный дом отдыха, обновлять потускневшие от времени плакаты, писать красивым почерком и вывешивать оперативные сводки о ходе социалистического соревновании, раскрашивать цветными карандашами листочки-поздравления с днем рождения сотрудников и так далее.
Бригады в этом, да и в большинстве других московских СМУ, состояли тогда из сезонных рабочих, которые приезжали в столицу на заработки, а при наступлении зимних холодов, когда заказы значительно уменьшались, уезжали по своим городам и весям. Большинство бригадиров и мастеров уходили в отпуск. Но в ту, как потом оказалось, значимую в моей судьбе зиму наше начальство получает вдруг выгодный заказ. Надо было заасфальтировать дорожку вокруг пруда у Останкинской башни и отремонтировать автостоянку у телецентра. За неимением лучшего варианта (многие уже успели получить расчет и уехать) выбор на должность сменного мастера падает на меня: все-таки дипломированный инженер по строительства дорог. На следующий день ранним утром еду на первый объект. Холодрыга страшная. На объекте стоит бытовка – дощатое сооружение, где рабочие хранят лопаты, грабли и метлы, переодеваются, едят, отдыхают. Зимой обязательно ставят внутри железную печь типа «буржуйки», с трубой, выведенной наружу из маленького окошка. Печка всегда раскалена до невозможности дышать, но зато после мороза сразу согреваешься.
Накануне своего нового задания я до полуночи снова теребила учебник, вернее одну главу касательно укладки асфальтовой смеси в условиях низких температур. Вообще-то там говорилось о нежелательности такой укладки, сложности добиться эффективной укатки, предупреждалось о возможности так называемого вспучивания дорожного полотна после весеннего таяния. В связи с этим профессор Перов подчеркивал исключительную важность соблюдать все предписанные нормы и правила. С этой установкой я и появилась перед своей новой бригадой. Здесь уже были не молоденькие девушки-мордовки, а вполне зрелые мужики за тридцать и старше. Я вошла в их теплушку, поздоровалась, представилась, но они лишь с минутным любопытством взглянули на меня, кивнули и продолжали с азартом играть в домино. Я снова вывалилась из домика и пошла осматривать объект. Дорожка вся была засыпана снегом, причем под свежим пластом снега лежал старый, превратившийся в ледяную корку. Зима началась рано, и сразу наступили морозы. Я глядела на непонятно откуда взявшийся пруд, едва различимый под слоем снега, и мне сразу вспомнилось школьное «…а пруд уже застыл». Застыла до весны и дорожка вокруг. Она сонно лежала под снегом и, кажется, совсем не жаждала быть расчищенной и раздетой при температуре минус восемнадцать. Замерзнув, я вернулась в теплушку.
А там закончилось домино и началось вино, вернее водка. Взмахнув профессорской книжкой, я пролепетала:
– Вообще-то, надо тщательно подготовить основание для укладки асфальта. Машина завтра с утра придет. Там работы полно. Все снегом и льдом покрыто.
Мужики дружно и по-доброму заржали и, даже не прокомментировав мое предложение выйти поработать, налили себе по полстакана водки и пригласили меня к столу. Я присела, чтобы не потерять контакта с рабочим классом, взяла по настоянию бригадира Зайцева бутерброд с колбасой и стала с трудом жевать, опять же из солидарности с гегемоном: не привыкла есть такие увесистые ломти, да еще ранним утром. Участие в общем застолье было моей тактической ошибкой, которая сказалась и на стратегии управления всей операцией. Меня нейтрализовали как руководящее звено и вообще перестали обращать на меня внимание. Выпив, закусив, с удовольствием поржав над анекдотами о недотепе-муже, как всегда, некстати вернувшегося из командировки, каждый занялся своим делом. Четверо работяг снова застучали костяшками домино. Двое других, поставив лавки ближе к печке, легли и задремали. Бригадир Зайцев намеревался читать валявшийся на столе журнал с круглым следом на обложке от консервной банки. Вся картина выглядела вполне симпатично: жанровая сценка в интерьере уютной лесной избушки для рыболовов-охотников.
Я тупо сидела, разомлев от жары, дурея от водочных паров и густого дыма крепких папирос, которые Зайцев, кстати, единственный некурящий, назвал противозачаточными. Собравшись с силами, я встала, взяла лопату и метлу и вышла на улицу. Нет, я сделала это совсем не из педагогических соображений. А просто чтобы проветриться. Неожиданно этот простой прием в стиле Макаренко сработал. Не прошло полчаса, как вся бригада, с громким и веселым матерком вывалилась наружу. У бригадира Зайцева в руках был лом. Он шел первым и раскалывал верхний слой льда. За ним шли сотоварищи с лопатами и скребками, подбирали ледяные ошметки и швыряли их в сторону пруда. Бригада работала быстро, слаженно, и мы очистили верхний слой снега довольно быстро, но всего на треть длины дорожки. Кое-где нам удалось очистить до земляного полотна. Оно тоже было, естественно, мерзлое и твердое, как лед. По нормам и правилам и по настоятельной рекомендации профессора Перова мы должны были бы не только расчистить, но и прогреть это полотно перед укладкой асфальта. Но я даже и словом не обмолвилась. Было понятно, что все пойдет так, как скажет бригадир. Расчистка дорожки закончилась ко времени обеда. Все дружно потянулись к теплушке, поставили инструменты в угол, разбудили человека, который спал еще с утра. Оказалось, это моторист, и он ждал, пока трейлер доставит сюда его каток. Ребята сняли телогрейки, шапки, сапоги и полезли в свои сумки за свертками, банками и термосами. На столе вмиг образовался обед с такими разносолами, которые у нас в семье бывали только на 8 марта или 7 ноября, когда тетке на работе выдавали праздничные наборы. У меня, кроме термоса с кофе, плавленого сырка «Дружба» и ржаной коврижки, ничего не было. Это не украсило бы стол, поэтому я достала лишь термос, присела сбоку на лавку и стала хлестать кофе, уткнувшись с большим интересом в книжку об укладке асфальтовых смесей в зимний период. Бригада неторопливо распивала еще одну бутылку водки, с аппетитом закусывала, делясь домашними котлетами, чайной колбасой, огурцами собственного засола, толсто нарезанными кусками желтого в дырочках костромского сыра, и гоготала в промежутках между стаканами над новыми потешными ситуациями из популярной серии анекдотов. В начале застолья меня пару раз приглашали вкусить и выпить, но я твердо говорила «нет» и продолжала давиться кофе. Кое-кто уже закурил, отвалился от стола и готов был прилечь на свободную пока лежанку у печки.
И вот в этот момент дверь теплушки распахнулась, и к нам повалили леденящие струи воздуха. В проеме образовалась фигура, которая, размахивая белым листком бумаги в руках, прокричала:
– Вы каток заказывали? Где моторист, давай сюда, сейчас сгружать будем.
Сонный и немного выпивший моторист Юрок, к моему удивлению, моментально приобрел молодцеватую бодрость, натянул телогрейку, обул кирзовые сапоги и скрылся за дверью. Через некоторое время снаружи раздались характерные со скрежетом металлические звуки: каток медленно съезжал с трейлера. Мне тоже было любопытно посмотреть на это действо, а главное, вдохнуть свежего морозного воздуха. Жара и духотища в сарайчике стали уже непереносимыми. Меня распарило так, что я даже не надела куртку. Вышла из теплушки, стояла и наслаждалась холодом, который снимал с меня дурноту прокуренного помещения, очищал от запахов водки, чеснока и специфического запаха студня из свиных голов.
Каток сошел с пандуса, грохнулся всем весом на мерзлую землю, продавил лед и застыл. Юрок подписал наряд водителю, потом мужики пожали друг другу руки, и трейлер стал разворачиваться, чтобы двинуться в обратный путь. А наш Юрок снова залез в кабину катка и стал прогревать мотор, проверяя готовность к предстоящей завтрашней укатке. Мотор быстро завелся, чему Юрок был так рад, что даже обратил внимание на меня и закричал, высунувшись из кабины:
– Начальник, полный нормуль, работает, как швейцарские часы!
Он засмеялся и продолжил свою работу. Я постояла еще, походила туда-сюда вдоль дорожки, потом внезапно почувствовала сильный холод, меня начало знобить, и я ринулась в нагретую бытовку.
Я застала там сцену, которая могла бы старика Дебюсси сподвигнуть на вторую часть «Полуденного сна фавна». На табуретках, лавках и просто на полу у печки в самых живописных позах и с самыми безмятежными выражениями лиц снова отдыхала моя бригада. Не спал один Зайцев, который сосредоточенно отгадывал кроссворд из старого номера «Огонька».
Не отрываясь от журнала, он спросил, не поднимая головы:
– Завел?
Я ответила коротко, по-военному:
– Завел.
Потом он спросил, но без вопросительной интонации:
– Преимущество, одиннадцать букв.
Я так же коротко и четко ответила:
– Прерогатива.
Только тогда он поднял глаза и посмотрел на меня, как будто впервые увидел. Но вписывать слово не стал, отложил журнал и спросил:
– Ну, мастер, что дальше будем делать?
Я схватила книжечку с указаниями норм и правил укладки, приложила ее к груди, защищаясь, как будто это была кираса, и сказала:
– Вообще-то, нужно до конца сегодня дорожку очистить, можем не успеть подготовить земляное полотно к укладке, если машина завтра с утра приедет.
Зайцев протянул руку, пошевелил пальцами, показывая, что хочет посмотреть мою книжечку. Я оторвала от груди труд профессора Перова и отдала его бригадиру Зайцеву. Тот долго читал сначала то, что было написано на суперобложке, потом, перевернув, углубился в чтение того, что было напечатано на обороте. Его явно поразило количество авторов, кроме самого Перова, которые принимали участие в написании нормативов, потому что он стал вслух перечислять весь коллектив ученых мужей, потом редакторов, консультантов, затем корректоров, оформителей, название типографии, тираж. Потом он закрыл справочник, аккуратно положил его на стол, разгладил смятую обложку, посмотрел на часы и зычным голосом прокричал:
– Подъем!
Народ, чертыхаясь, зевая и лениво матерясь, начал вставать и одеваться.
Мы вышли на улицу, где уже порядком стемнело. Юрок, включив фонарь, возился около катка с мирно урчащем мотором. Бригада, опершись, кто на лопату, кто на метлу, молча смотрела на Юрка, не двигаясь, не проявляя рвения продолжать чистить объект. Свет от ближайшего к нам уличного фонаря красиво освещал искрящийся ленту дорожки вокруг пруда, покрытого еще одним слоем недавно выпавшего снега. Зайцев стал лениво разбивать корку льда прямо перед собой. Ударив пару раз, он снова посмотрел на часы и сказал неожиданно для всех и к общей радости:
– Думаю, на сегодня хватит. Шабаш, мужики. Темно уже. Завтра начнем и закончим.
Но только все повернули к теплушке, как в нашу сторону по колее, недавно проложенной трейлером с катком, начала подходить машина. К нам сразу донесся запах горячего асфальта. Все оцепенели. Машина затормозила, открылась дверца кабинки. Оттуда выпрыгнул молодой парень и весело проговорил, почти пропел:
– Вы нас не ждали, блин, а мы приперлися.
Он захохотал и от своей шутки, и от нашего вида: мы стояли, сбившись в плотный ряд у границ нашего объекта. Выражения лиц, наша твердая стойка и сплоченность наверняка напоминали какую-нибудь картину, что рисовали художники военной студии Грекова на тему «Враг не пройдет». Я тоже оторопела, осознав, что по чьему-то распоряжению график подачи асфальта начали уже сегодня. Между тем водитель похохотал еще немного, влез в самосвал, двинул немного вперед и стал сваливать асфальт на дорожку. Тут, наконец, все очнулись и стали остервенело орать. Зайцев попытался влезть в кабину водителя, вытащить его оттуда и прекратить выгрузку. Но не тут-то было. Водитель, видимо, знакомый с подобной ситуацией, запер изнутри дверь кабинки. Он лишь на мгновение повернулся в сторону бригадирской головы, когда та замаячила за стеклом, неслышно выругался и продолжал держать гидравлический рычаг подъема и спуска кузова, разгружая его полностью. Закончив разгрузку, он с опущенным кузовом стал отъезжать. Отъехав на некоторое расстояние, вышел из машины, взял лопату, залез в кузов и быстро очистил его от налипших кусков смеси. Потом снова забрался в кабинку, привел кузов в горизонтальное положение, рванул на газ и скрылся.
Зайцев, человек с богатым жизненным и профессиональным опытом, сделал несколько дыхательных движений, вошел в свой обычный образ философа-созерцателя мерзостей жизни и дал команду работать. Минуту-другую члены бригады, не двигаясь, смотрели на него, надеясь еще услышать что-то обнадеживающее. Нет, Зайцев уже принял окончательное решение и имел намерение следовать ему. Он стал быстро продвигаться вперед и крушить ломом корку льда. За ним следовали злые и яростные члены бригады и загребали лопатами лед, снег, мусор, застывший на льду с первых осенних заморозков. Дойдя до первого поворота, по команде бригадира все бросили расчистку, вернулись к куче сваленного асфальта и начали разбрасывать его на дорогу. Юрок тут же двинул давно разогревшийся каток на разбросанный асфальт. Подошла вторая машина, которая быстро сбросила свой груз и так же быстро скрылась.
