bannerbannerbanner
полная версияЛесные сказки

Иоланта Ариковна Сержантова
Лесные сказки

Полная версия

Пока цветёт тюльпан…

Она тонула. Не было сил подать голос, поэтому просто отчаянно гребла к берегу и надеялась, что её заметят. Хоть кто-нибудь. Чёрный плащ сбился на сторону и тянул ко дну, пушистая жёлтая шерстяная шапка намокла и отяжелела, покрылась, словно иглами, слипшимися от воды пучками…

– Ы-ы…– она смогла, наконец, выдавить из себя тяжёлый, как толща воды под ней, звук,– Ы-ы-и…

Пытаясь оттолкнуть от себя липкую как мёд и густую,словно смола, жидкость, она гнала волну, которая оказывалась несоизмеримо мельче приложенных к этому усилий.

–Ы-ы-ы…– облетали розовые лепестки её недолгой жизни, бок о бок с сёстрами: весёлая возня по утрам,совместные заботы… сладкий густой запах весенней травы… Так хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть, как вода смывает остатки радости бытия… Но разве это возможно?!

Внезапно она почувствовала под ногами опору. "Не может быть!"– первое, что пришло ей в голову, и она крепко ухватилась за вовремя подставленную руку…

– Здравствуй, малышка! Какая же ты мокрая… Давай я тебя согрею… Ты так отчаянно барахталась… было слышно даже через закрытое окно! Какая же ты храбрая! И мужественная! Я боялась, что не успею добежать… Ты слышала, как я кричала? Нет? Ну, ещё бы… Я бежала и вопила, что есть мочи "Держись!" Давай-ка я высушу твой плащ… и шапочку… Ну, что? Что ты так смотришь?! Испугалась… Давай-ка отойдём подальше от воды…

Я сажаю мокрого насквозь шмеля себе на ладонь,сгоняю воду с его чёрных крыльев, ерошу мизинцем жёлтую шапочку, чтобы поскорее просохла… Согреваю его своим дыханием и укладываю в колыбель жёлто-красного тюльпана, что растёт в самой гуще кроны вечнозелёного дерева семейства кипарисовых.

–Вот, сиди тут, обсушись, успокойся… Живи здесь! И никогда больше не подлетай туда, где много воды… Слышишь?! Никогда!

Третий день шмель наслаждается тишиной и покоем. Днём прогуливается по веткам туи, а перед заходом солнца устраивается в объятиях цветка, льнёт к лилейным!– и счастливо дремлет, пока надвигающаяся темнота запирает на все замки купол бутона… Пока – так… Пока цветёт тюльпан…

Аспостов день… по дороге за сачком

– Ну, ты руку-то отпусти…

– Нет!

– Да я постою рядом, не бойся. Бросай!

– Не-а…

– Посмотри на меня.

– ?

– Ты мне не веришь?

– Верю.

– А что тогда?

– Я себе не доверяю. Сил нет вовсе. Смыло потоками холодной, слишком мокрой воды, что льётся с неба невпопад. Не вовремя.

– Ну, как?.. Вовремя. Осень…

Днём ранее, Он гулял по берегу небольшого озера. Утро, закутанное в серую шаль серебристой предгрозовой дымки куда-то вышло, а день, занявший его место, оказался куда более приятным. Понятным и тёплым. Ему нравилось гулять так просто, без какой-либо определённой цели. Идти вразвалочку, как списанный на берег матрос. Или аккуратно и решительно, нет, скорее – отважно, словно первоклашка, вслед за которым, скрываясь за углами домов, спешит, раскрасневшись, бабушка или сопящий дед с красивой тростью наперевес.

Шаг– топ, шаг-то-по-топ, то-топ, по-топ… по-топ.. Слова и вправду обладают волшебной властью над действительностью, ибо по-топ, охотно отозвался на хлопоты созвучных ему шагов и явился. День же, напротив, ушёл. И досадливо хлопнул дверью, да так, что сквозняком сбило на сторону чуб кроны деревьев, ну и Его заодно смахнуло,– крошкой со стола, прямо в воду.

– Ой!!!

Плавал Он важно. Месил ногами так же, как и ходил: по-топ, по-топ. По… Поверхность воды сперва держалась тонкою плёнкой под ним, а после нескольких замесов не выдержала и сорвалась в крик:

– Я не тесто!

– Да я виж– ж– жу,– ответствовал Он и безответственно принялся тонуть.

      Нет, конечно Он пытался удержаться на плаву, но во-первых, был слишком тепло одет, а во-вторых,– чересчур голоден. Он же шёл подышать свежим воздухом, нагулять аппетит и вполне справился с этой задачей.

– Говорила мне мама, не выходи из дому без завтрака,– бормотал Он себе под нос, пытаясь вспомнить единственный урок плавания, которого не избежал в раннем детстве.– Так. Чему там учили?– « Представь, что ты поплавок. Набери в лёгкие побольше воздуха и задержи дыхание…» Ах!– Он глотнул воздуха до рези в животе и, надув щёки, затаился, ожидая результата. Рассерженная вторжением вода потянула было его тело вниз, в своё ненасытное чрево, но клочок неба, запертый вдохом, слишком сильно желал находится там, где привык, и устремился всей своей прозрачной душой ввысь, увлекая за собой шмеля.

Да – да, это был именно он, Шмель! Неизменно пушистый, яркий, в блестящем сияющем цилиндре, бархатном плюшевом жилете и лакированных штиблетах.

Вечер зажёг дежурный ночник луны и вышел, предварительно проверив, закрыты ли форточки. Стало душно. Вода в озере металась во сне, тянула одеяло на себя и всё, что попало на её поверхность за недолгий день, скатывалось прочь и навсегда терялось в глубине.

Шмель старался оставить сухой как можно большую поверхность своего тела. Он понимал, что, стоит ему полностью намокнуть, и намерений глотка воздуха окажется недостаточно, чтобы помешать ему опуститься на дно. Вода перестала ему досаждать и теперь лишь баюкала, со свойственным ей коварством. Лёгкая дремота и та была связана с риском сделать маленький шаг через порог, который ведёт в вечность. А как она выглядит, эта вечность, Шмелю явно не нравилось. Ранним вечером, при свете сгорающей от стыда зари, он успел разглядеть на дне водоёма блестящие монеты бронзовиков, тела кузнечиков, размокших до состояния гусениц и одного шмеля, похожего на комок траурно– чёрной ваты. И пока не хотелось туда, где форма уже не имеет значения, он держался изо всех сил, пытаясь не заснуть.

Развлекал себя рассуждениями о том, что весна в этом году брала отгул и зима выходила вне очереди на работу. «Наметала сугробов , а мне тут разгребай»,– ворчала после весна, шкворчала снегом , топила его на медленном огне апрельского солнца и громко чихала. Да и лето тоже не торопилось на службу. Осень заменяла его недели три, не меньше. А за время, что осталось, оказалось невозможным просушить и согреть всё, что нуждалось в том. Ибо лишь осени впору, что не пригодно другому времени года. Чуть зазевалось лето, а она уже тут. И с Аспосова дня её вовсе не утаить под сенью притворства солнечного зноя. Распахнуты двери её домов, да только пусто там. Вышло так, что пришла осень на всё готовенькое,– лишь только снять постиранное, и будут стоять порожними дубовые шкафы с полочками из ясеня. Станут стучать незанятыми вешалками сучьев друг об друга.

Демисезонные наряды сосен не в счёт. Они привычны настолько, что кажутся несуществующими. Их замечают лишь тогда, когда на месте зеленовато-золотистого облака обнаруживается огрызенный пилой пенёк, что выглядит обломком зуба в белоснежной предновогодней улыбке леса.

– Ж-живодёры. Нелепо…– вздрогнул, засыпая Шмель, поддаваясь, наконец, воде и Вечности, утекающими в одном направлении…

Уже через сутки, он был похож скорее на засохший хвостик томата, чем на весёлого красивого жука. На его спине во всю суетились мошки , зловеще и недвусмысленно размечая, кому что достанется.

На его счастье, в тот день мне пришло на ум освежить в памяти события прошедшей весны. Тогда посчастливилось принять участие в судьбе одного шмеля, чуть не погибшего в схожих обстоятельствах. Неспешно прогуливаясь по берегу озера, я пристрастно вглядывался в его поверхность и довольно скоро, к ужасу своему, заметил некий сгусток, отдалённо напоминающий земляную пчелу. Несмотря на облепивших её мошек, я всё же, уловил дыхание жизни в несчастном создании и, не веря в происходящее окликнул его:

– Эге-гей! Это опять ты?!

– Ага…– с поверхности воды донёсся едва различимый ответ.

– И давно ты тут?

– Со вчера. Кажется.

– Ну, повиси ещё немного. Сбегаю за сачком. Продержишься?

– Да, давай. Скорее только. Я совсем замёрз.

Метнувшись за сачком, я вернулся и одним движением выловил бедолагу из воды. Высадив его на широкую с крупными порами ржавчины планку забора, внимательно осмотрел со всех сторон и стряхнул со спины самую настойчивую из мошек.

– С-спасибо. Х-холодно. На ж-железке.

– Момент…– я пересадил шмеля на перчатку и развернулся так, чтобы солнце могло без помех наблюдать за происходящим, а не выглядывало из-за моего плеча .

– О..! Тепло! С-спасибо-о-о!

– Да, не за что. Я на тебя удивляюсь, честное слово! Ведь говорили же уже! Куда ты полез, зачем?

– Я ненарочно. Оно само как-то вышло.

– «Само»,– передразнил я и предложил,– Давай, посажу тебя на сосну.

Шмель вяло, но решительно помотал головой:

– Не, колко, не хочу.

– Во…

– Да и упаду я. Сил нет. Живот подвело. Сутки не ел. Почти что…

– Ладно, пойдём, думаю, мы что-нибудь сообразим…

Впрочем, времени на размышления у меня было немного. Достаточно было взглянуть на шмеля, чтобы это понять. И я побежал. Бережно, но крепко сжимая в руках перчатку, в переплетение нитей которой, как в поводья, вцепился жук. Я очень спешил. Его крылья развевались бы, как плащ, но ещё не просохли, и от того казались пластмассовыми. Неживыми, как и сам шмель. Весь. Целиком.

– Ж-ж-жутко,– шептал мне в лицо и тихо плакал он.

– Потерпи еще немного,– нежно уговаривал его я, глядя прямо в залитые слезами глаза.– Всё будет хорошо.

Остановив свой бег подле огуречной травы, оглядел её, в надежде отыскать не отживший ещё своё цветок. Увы. Обветренные до обезвоживания листья, пух стеблей, снизошедший до колкости… Как жаль! Перевожу дыхание и,– о, счастье!– нахожу вазочку ярко-жёлтого колокольчика, наполненного доверху сочной свежей пыльцой, словно лимонной помадкой или кусочками кукурузы.

– Вот. Забирайся сюда. Подкрепись и передохни. А я пойду.– говорю я и пытаюсь пересадить шмеля на цветок, но тот сопротивляется:

– Не-ет! Стой!

 

– Что такое?!

– Сил нет держаться. Обожди немного.

И вот, я стою и жду, наклонившись над увядшей плетью ботвы огурца, подле чудом уцелевшего цветка, в смиренном ожидании того, что шмель, торопясь и чавкая, утолит истомивший его голод. В правой руке кусок побольше, как початок. В левой – сладкая крошка. А ногами придерживает меня за перчатку, чтобы не ушёл. У него и вправду мало шансов удержаться на цветке самостоятельно. Слишком ослаб.

Жизнь опутывает событиями своих хитросплетений того, кто хочет оставаться в её пределах. Шмель явно этого хотел. Он преображался буквально на глазах. Встряхнул накидку крыл, оправил жилетку, сдул пылинку с цилиндра. И вот уже, вежливо переступая, подтянул на островок цветка последнюю ногу, что опиралась на ткань перчатки:

– Спасибо тебе!

– Не за что! Я пойду? Ты как, справишься?

– Теперь справлюсь, ещё раз благодарю!

– Ну, я рад! Рад был увидеть тебя снова.

– Гм…

– Не, ну я не в том смысле!

– Да, понял я. Иди уже!

– Иду.

– Ой, нет, постой. Там, в озере. Ты там того… прибери… ладно?

– Угу. – отвечаю я , и вновь иду за сачком.

Доставая из воды сухопарых некогда кузнечиков, бронзовиков , зажмуривших от ужаса глаза и того, о ком попросил меня Шмель, я ощущал не только вполне обоснованную горечь, но и беспричинный стыд. То совесть напоминала о себе. Её угрызения и посещения некстати – наш маленький перманентный ад. Впрочем, во всём есть свой смысл. Нужно только стараться отыскать его… вовремя. Но вот если вовсе не ощущаешь уколов совести, значит потерял её где-то в пути. По дороге за сачком.

Рейтинг@Mail.ru