Иннокентий Анненский
Педагогические письма. Первое письмо
Позвольте, въ видѣ послѣдней статьи моего, Богъ знаетъ какъ растянувшагося, письма указать на связь поэзіи и языка.
Поэзія есть высшее проявленіе творческой силы рѣчи. Нельзя знать языка, не изучая его поэзіи, и нельзя понять поэзіи на-рода, не зная его языка. Поэзія въ языкѣ проявляется на трехъ ступеняхъ: 1) это сама рѣчь, полная метафоръ и проекцій; 2) міръ народной словесности; 3) поэзія индивидуальная. Съ одной стороны, въ языкахъ съ точки зрѣнія поэзіи, т.-е. изобразительности, является замѣчательное совпаденіе, съ другой – они отражаютъ разнообразіе народныхъ характеровъ, культуръ, міросозерцаній, исторій. Возьмемъ для характеристики бытъ земледѣльческій и охотничій, какъ они отразились въ различныхъ болѣе близкихъ намъ языкахъ[8]. На метафорахъ изъ охотничьяго быта можно, наоборотъ, показать разницу языковъ, напр., французскаго и русскаго[9].
Характеръ языка оказываетъ могущественное вліяніе на свойства и весь строй поэзіи. Нѣкоторые примѣры изъ разныхъ лингвистическихъ областей, можетъ быть, будутъ небезъинтересны.
Кто не знаетъ наклонности къ олицетворенію, персонифицированію, которая лежала въ языкѣ грековъ и римлянъ? Вспомнилъ эти крылатыя слова, сонъ, страхъ, смерть, гнѣвъ, месть въ человѣческой формѣ.
Національно-культурные наслѣдники классическаго міра, французы и итальянцы, до сихъ поръ въ поэзіи сохраняютъ эту силу, эту тенденцію къ персонификаціи: la Mort, la Conscience, la Menace, la Libertê – это человѣческіе образы y B. Гюго и Барбье, a не реторическія фигуры[10]. Зевсъ, какъ небо – это олицетвореніе проникло даже въ германскій міръ:
lacht der unbewölkte Zeus. Scli.
and Jove descends in Showers of kindly rain (Pryden).
Но здѣсь олицетвореніе является уже почти реторической фигурой.
Русскому языку мало свойственны эти персонификаціи, особенно въ сферѣ отвлеченныхъ понятій, оттого ложный классицизмъ – выраженіе, совершенно непонятное для француза и итальянца, y насъ бросается въ глаза школьнику пятаго класса. Еще примѣръ: греческій языкъ въ гомеровскихъ поэмахъ проявилъ большую способность къ поэтическимъ сравненіямъ: ихъ масса въ Иліадѣ. Виргилій, поэтъ значительнаго дарованія, чуть-ли не половину (46 изъ 113) своихъ сравненій заимствовалъ изъ Гомера – это показываетъ, я думаю, только за меньшую способность латинской рѣчи къ формировкѣ сравненій.
Въ пѣснѣ о Нибелунгахъ почти вовсе нѣтъ сравненій (ихъ всего 5), a Гете, оставаясь вѣренъ характеру нѣмецкой эпической рѣчи, въ «Германнѣ и Доротеѣ» допустилъ только одно сравненіе. Въ классическомъ санскритѣ, какъ извѣстно еще изъ древности (Словарь Гемачандры), было отмѣчено чрезмѣрное богатство синонимовъ (напримѣръ, 23 обозначенія для слова, 34 – воды, 21 – моря и т. д.). Не отразилось ли это явленіе въ поэзіи тяжелымъ накопленіемъ эпитетовъ, часто синонимичныхъ, и вообще нѣсколько громоздкимъ характеромъ древнеиндійскаго эпоса?
Вспомнимъ еще блистательную характеристику, данную Ренаномъ семитическимъ языкамъ и ихъ вліянію на народное творчество: «Грубо чувственное изображеніе предмета въ языкахъ, почти совсѣмъ лишенныхъ синтактической стройности, – въ языкахъ, гдѣ нѣтъ этихъ разнообразныхъ частицъ, тонко и изящно оттѣняющихъ отношенія между различными частями мысли, этотъ характеръ языковъ дѣлалъ ихъ пригодными для энергическихъ воззваній духовидцевъ (des voyants) или для обрисовки мимолетныхъ впечатлѣній, во рѣшительно вооружая противъ выраженія философскихъ умозрѣній» (De l'orig. du lang., p. 190, cp. также Hist. des 1. sêm., p. 18). Ренанъ указалъ на поразительную бѣдность литературныхъ формъ y арабовъ и евреевъ: поэзія иносказательная и узко лирическая – вотъ все, что они имѣли. Но за то развитіе творческихъ силъ народнаго духа, уклонившихся въ одну сторону, дало замѣчательные образцы въ области искусства рѣчи (лирическія сравненія, символы).
Итакъ, повторю: одно изученіе языка открываетъ человѣку міръ данной поэзіи. Знакомиться съ поэзіей по переводамъ – это то-же, что знакомиться съ перлами искусства по иллюстраціямъ дешевыхъ журналовъ.
