Инна Ивановна Фидянина
Инчик-Сахалинчик
– Зачем?
– На рыбалку пойдём. Мы ж с тобой писаем и какаем! А чтоб <а-а> сделать, надо ещё и поесть. И это… тужурку накинь потеплее.
Матюкать так матюкать
Родители поругались. Но отец то у нас, ясно дело, дурной: как проснётся, так с утра до ночи и матерится. Не, у мамки нервы железные, но и они порой сдают. Вот стоит она как-то у окна, роняет скупые слёзы и пялится на общежитие для шахтёров, что напротив нашего дома. Я оторвала голову от книги:
– Мам, чего ты плачешь?
– Потому что тятька у тебя плохой. А давай-ка соберём ему чемоданчик и вон в то общежитие жить отправим!
– Давай! А надолго? – я знала, что приезжие шахтёры там живут временно, а потом уезжают, или шахта их обеспечивает квартирами, а новую квартиру я очень хотела.
– Навсегда! И найдем себе нового папку.
– Нового? – нет, на нового я не была согласна. – Мам, а ты можешь собрать свои сопли в кулак и обматерить паршивца ещё хлеще, чем он тебя.
Мать размякла и попыталась улыбнуться:
– Могу. Я попробую. Ладно.
– Попробуй, попробуй. Может, он того и ждёт. Я зря что ли книжек по психологии начиталась?
Мать ещё раз слабо улыбнулась, и грамотейка объяснила Валентине Николаевне, что такое «выработка адреналина» у особо неординарных особей посредством грязных высказываний в адрес оппонента. И та, вроде бы, поняла. А когда муж вернулся с работы, жена встретила его девятиэтажными вывертами-перевывертами. Ванятка аж присел в испуге. А потом ничего, привык: как только он раскрывал рот на супругу, Валентина раскрывала двадцать своих ртов, и жизнь налаживалась!
И ведь странное было дело, на меня батянька никогда не матерился. Хотя нет, не странное. Не ждал же он ответных матюков от ребёнка? А от взрослой женщины, видимо, ждал. Жаль, что поздновато дождался. Надо было их доченьки ещё в детском саду книги по психологии почитать. А?
Лесопосадки, маслята и кара матушки Природы
Мгачинцы очень любили вырубать елки на Новый год, ну или просто пилить лес на дрова. И столько вырубили, что по левую и по правую сторону от посёлка сопки полностью облысели. Большому начальству это дюже не понравилось, и оно отдало приказ: «В срочном порядке засадить лысины лесопосадками, иначе посадить придётся всю деревенскую администрацию в места уже более отдаленные!»
Приказ есть приказ, и он не обсуждается. Привезли саженцы то ли сибирского кедра, то ли черную сосну – неважно. Но растение явно неродное нашим прибрежным местам (у нас ель, ель и ель кругом). И согнали на каторжные работы всех школьников от мала до велика. И повелось! Каждый год в сентябре после уроков ученики должны были отдать дань богу леса – свой непосильный труд: посадить, прополоть, обрезать нижние ветки пилой. И я работала. А знаете, каково пилу в портфеле таскать? Лучше вам и не знать этого, не видеть что у нас на переменах творилось. Сколько народу тогда полегло – точной статистики даже и не велось, дабы не дискредитировать приказы сверху.
Но за наши кровь и пот, молодые хвойные деревья щедро отблагодарили всё население посёлка: в посадках стали расти маслята, да необычные такие, не наши склизкие и тёмные, а сухие и светлые. Не поверите: их было море, целое море! Под одним деревцем – корзинка, а на следующий день ещё корзинка. Помнится, тогда весь посёлок ел их каждый день, погреба ломились от консервов, и в гости ходили друг к другу только со связкой сушеных грибов на шее. Но веселье когда-то, да должно было закончиться. К 1990 годам чудо грибница полностью иссякла и уже не хотела дарить свои грибы, тем самым троекратно усилив правительственный голодомор. Народ судачил:
– Вот тебе, бабушка, и законы природы.
– Супротив её воли не попрешь!
– А грешить не надо было, понимаешь, всему большому государству не надо было грешить. Вот тебе и тридцать три напасти: Горбатые горы, Ёлкин и грибницы их поганые!
– А чего это поганые?
– Та не, я в переносном смысле.
– Это ты зря, грибницы наши не трожь даже в переносном смысле!
– Ах, ты морда.
Греби грибы
Иду по лесу, а вокруг целое море маслят! И подосиновики завидущие. Но руки у меня хоть и маленькие, но загребущие! Нарвала два пакета. А черные полиэтиленовые пакеты имеют одно очень нехорошее свойство: они утрясывают, утрамбовывают и спрессовывают грибы. Поэтому сколько ни положи в них лесного сырья – всё проглотят и добавки попросят. Но самое коварное не в этом: вот нагребли вы от жадности в каждый пакет килограммов по пять и радостно прёте добычу домой, но тут ручки у коварных полиэтиленовых монстров начинают яростно врезаться в ваши руки. А представьте себе счастливо пакетированного ребёнка лет двенадцати, который уже через пару шагов начинает понимать весь ужас своего положения… Нет, нет, нет, ребёнок, конечно, сильный, он плакать не привык, он своё на пень бросит, он допрет до хаты непосильную ношу, покажет мамке свежие шрамы на ладонях и многозначительно изрекает:
– Теперь только с пластмассовым ведром ходить стану!
Мать поднимет на дитя свои красные от слез глаза:
– Да пожалей ты нас, Инна Ивановна! Грибы девать уж некуда, вон весь погреб банками заставлен. Нам с тётей Ниной под твои дикоросы столько и не выпить.
Я насупилась:
– А вы папкиными груздями закусывайте. При чём здесь мои маслята?
Мать обиделась:
– Вот вырастешь большая, поймёшь что такое «маслята под горячительное».
Я взрываюсь, как бомбажная пресерва, и чуть ли не кричу на родительницу:
– Так нужны тебе грибы или нет?
– Нет. Пить вредно.
– Ну и фиг с ними! Пусть, пусть они в лесу скиснут или, наоборот, засохнут. Не жалко!
Мать очень внимательно на меня посмотрела:
– Ах ты, русский жадный девочка! Белкам да ежам белковой пищи пожалела. Им зимой что жрать прикажешь?
– Лес без человека не усохнет! – встрял, подслушивающий за углом, отец. – А человеку без леса – кирдык! Так что, вставай-ка завтра, дочь, пораньше, я тебе шампиньонные места покажу.
Я многозначительно посмотрела на мать и пошла собираться к завтрашнему походу. Ведь два пустых пластмассовых ведра найти ещё надо! В них вон тоже белые элитные солятся.
Походники
Родители, пока были молоды, часто ходили в походы-двухдневки с палатками, шампурами и так далее. Ходили недалеко: до реки Сартунай, до реки Ямы, до берега моря, просто в лес и на сопку рядом с домом. А с собой брали Каргаполовых, Бургановых и их детей: Толика и Ирку. Ну и конечно же меня. А чего ходили? Да повеселиться, покупаться, мелкую рыбку половить, ухи похлебать, шашлыки пожарить. Но детям не до того! Толик берёт нас, двух девиц, в охапку и давай по лесу таскать. Бесцельно тягает, долго, а потом и говорит:
– Я сейщас вас тисом накормлю.
Ну тисом, так тисом, идём искать тис – всё не кислая клоповка! Тис – это кустарниковая сосна с мохнатыми иголками и красными сладкими желеобразными ягодками. А косточки у этих ягодок ядовиты. Если их наестся, то можно умереть. Толик предупреждает:
– Одна девочка ела ягоды вместе с косточками и через час умерла, так её прямо в тисовых зарослях и нашли.
Я и Ирка равнодушно жуём тисовые ягоды, выплевывая кости. Охота родительской ухи из кунджи да красноперки.
– Толик, пойдём к нашим, порыбачим.
Куда там! Этот пацан, как пёс, он пока своим носом весь остров не перероет, не успокоится. Тянет невест куда-то вглубь… А как он потом дорогу к родительской палатке находили? Да шут его знает, видимо по запаху. Как припремся вечером к костру, нажрёмся ушицы и скулим, что хотим домой и спать. А до дома то час-другой ходьбы всего лишь. Родичи махнут рукой и отдадут отпрыскам ключи:
– Валите, малышня, по хатам, отдохнуть спокойно не даёте!
А выспавшись на мягких кроватях, утром мы прибегали к своим дорогим походникам и всё начиналось сначала. Толик:
– Бабы, айда костянику искать!
– А почему не чернику? – вздыхаю я.
– А ещё волчья ягода есть, – вспоминает Ирка.
– Пробовали, фу, невкусная!
– А одна девочка наелась волчьей ягоды и умерла.
– Прямо под кустом.
– Говорят, костянику медведи любят.
– Медведи и детей любят.
– Вон в том году косолапый пацана задрал, а нас даже на похороны не пустили.
– Почему?
– Да вы что, не знаете? Там же только череп разжеванный был и ничего более.
– Фу!
Мы премся до медвежьей ягоды костяники, равнодушно жуем ее, хрустя на весь лес косточками и вспоминаем родительские шашлыки да зовущий треск костра. Ай люли, ай люли, Сахалин, чёрт побери!
Сельская библиотека
Во Мгачах три библиотеки: 1) центральная в Доме Культуры, 2) школьная и 3) близкая к моему дому – Восточная. Вот в неё то я и ходила. Там детский отдел, взрослый, научный и блатной «из-под полы». Моя мать была как раз блатная, то есть хорошая читательница, сдающая книги в срок. Поэтому она читала элитные журналы чуть ли ни самой первой: «Новь, Дружба народов, Новый мир, Иностранная литература, Роман-газета, Смена, Юность» и другие. Но ещё и кучу книг успевала перечитывать, чаще детективы. Сядет у печки, курит «Беломор» и читает…
Не, я детективы не любила. Я в школу пошла почти в восемь лет. А через год записалась в библиотеку и взяла свою первую книжку (в 4 листа) написанную аршинными буквами «Цыпленок» Корнея Чуковского. Библиотекарь так странно на меня посмотрела! Но я сделала вид, что всё в порядке и гордо отправилась читать. Зря она так странно на меня смотрела, я раньше срока перечитала весь детский отдел и попросилась во взрослый.
– Взрослый раздел можно читать только с четырнадцати лет, – холодно ответила тетенька библиотекарша.
Я насупилась:
– Ну хоть в научный то можно?
– В научный можно.
Но как же она ошиблась! В конце научного отдела гордо красовались тома всех классиков: наших и зарубежных. Я сделала вид, что разочарована и притворно вздохнула:
– Ну что ж, раз мне нельзя приключения, фантастику и детективы, буду читать то, что есть.
За пару лет и прочла. А потом я и за научную литературу принялась.
Чем меньше буковок, тем лучше
Буракова Инка – соседская девочка, на два года младше меня. Говорят, назвали её также модно, как и меня: глядя на меня. Захожу я как-то на её летнюю кухню, смотрю, лежит целый ворох детских библиотечных книг с большим синим штампом на обложках. Я цап их в руки и давай перебирать:
– Что-что Бурачишка наша читает?
А там восемь книжек и все стихи! Я то стихи читать не любила: да ну, занудство одно. Но тот, кто их любит – герой в моих глазах. Уважуха! Уже по-особенному смотрю на соседку и спрашиваю:
– Молодец, поэзию любишь?
– Да не, просто стишки читать быстрее, в них букв мало.
Мороженое и кусочек Разума
Раз в месяц к нам привозили мороженное из совхоза Тымовское (60 км от нас). В «Кулинарии» выстраивалась длинная очередь, которая начиналась на улице и заканчивалась внутри магазина. Покупатели держали в руках авоськи с трехлитровыми банками или маленькие бидончики, в которые продавщицы накладывали лакомство. Пломбир был удивительным, из натуральных необезжиренных сливок, а сливочное – из необезжиренного молока.
Помню, дело было зимой. Обе трехлитровые банки в нашей семье закончились быстро, и я подползла к уставшей матери:
– Мам, а почему во Мгачах не делают мороженое?
– Хм, ты видела на Рождественке поселковое стадо коров?
– Да, ну и что?
– Там три калеки пасутся, даже на ясли, детсады и школы молока не хватает. А тебе ещё и мороженое подавай!
Подслушивающему наш разговор отцу, видимо, стало жаль дочурку, он вышел с литровой кружкой на мороз, зачерпнул в неё хрустящего снега и вернулся в дом. Открыл банку сгущёнки, перемешал ее со снегом и сказал:
– На съешь, мороженое «Иван и Ка»!
Ну я и съела.
– Очень вкусно! Па, а что такое «Иван и Ка»?
– Как что, «Иван и кака».
– Тьфу на вас, самое светлое обгадите!
– Сегодня вечером это светлое коричневым из тебя выйдет.
Я снова насупилась и больше не ждала, когда привезут белую сладость в посёлок, а всё больше задумывалась о душе и теле:
– Неужели, когда я умру, моё тонкоматериальное тело тоже будет вынуждено искать тонкоматериальную еду и тонкоматериально испражняться? Нет, не хочу я такой жизни вечно! А нельзя стать после смерти просто Разумом и всё, а?
С тех пор родители очень тактично звали меня к столу:
– «Кусочек Разума и К», идите кушать!
Колбасный цех
Наш класс повезли на экскурсию в город Александровск-Сахалинский в колбасный цех, ну и ещё куда-то… не помню. В колбасном цехе жутко: железный амбар с котлами, наполненными фаршем; и жирные крысы, бегающие прямо по котлам. Я приехала домой в угнетенном состоянии:
– Нет, вы видели, там крысы аж пешком ходят!
– Видели, – сонно вздохнули родители, не отрываясь от экрана телевизора.
– Нет, ну эти твари ещё и в фарш прыгают, а потом их прямо с костями большая мясорубка перемалывает, и затем всё это в колбасу запихивают. Вот что мы жрём!
– Привыкай, дочь, к правде жизни, – зевнул отец.
Я не унималась:
– Ну зачем нас повезли на такое смотреть? Чтобы мы перестали есть колбасу?
– Ой и правда, – оживилась мать. – Вань, на сколько мы сэкономим семейный бюджет, если будем покупать колбасных изделий на одну треть меньше?
– Ни на сколько, – махнул рукой Иван Вавилович. – Инна Ивановна дожмёт бюджет сыром и молоком. Дочь, а вас в молочный цех не планируют отвезти?
– Не знаю, а чё?
– А то, там, говорят, кошек в котлах перемалывают!
В моей душе вспыхнула целая буря, но быстро погасла, я равнодушно опустилась на стул:
– Фиг вам, а не экономия! Перехожу на зеленый горошек мозговых сортов. И в день буду съедать не меньше трёх банок, так и знайте!
Вещизм семьи Зубковых
Мамка купила цветной телевизор «Рекорд» за 700 рублей. Вони со стороны отца было много! Он ещё от большого двухкамерного холодильника не отошёл, а тут на тебе, новая беда. Дело в том, что все крупные покупки совершала Валентина Николаевна, а Иван Вавилович с удовольствием их материл, и ни в шутку материл, а всерьёз, до покраснения кожных покровов лица и шеи, до брызганья слюной. Очень много нервов он забирал у матери своей пустой пеной. Новый диван год материл, каждое кресло по полгода, вот и на холодильник только-только нацелился, а тут бабац: телевизор! Ванятка даже осерчал, два предполагаемых года матов ему пришлось укладывать в один. И это было серьёзно, ведь жена не дала ему растянуть удовольствие, а поэтому виновата в двойном объёме. Но скажу по секрету, он когда каждую новую вещь обматерит вволю, то потом с таким удовольствием ею пользуется! На диване или на кресле развалится и храпит. Красота! Точно также вышло и с цветным телевизором, бедный папка аж в огороде стал меньше работать, дюже ему нравилось смотреть балет в красках и всё прочее.
– Лежишь, хрюкаешь от счастья, морда твоя рыжая! – бурчала на него жена.
Тот виновато хихикая, отшучивался, или накрывался газетой и делал вид, что спит, мол: даром мне не нужен твой телевизор.
Меня очень сильно расстраивали их ролевые игры! Зато теперь я где-то даже этим забавам и благодарна. Вот обматерите меня с ног до головы… И глазом не моргну! Мои тролли уже знают это.
Ледоход на море
В конце марта на море начался ледоход. Никогда не имела такой привычки – прыгать по льдинам. А тут весь шестой класс решил идти. Не отвертишься! Да и любопытно. Ну и поперлись мы всей толпой. Я в болоневом японском пальто на меховой подкладке, а многие даже в шубах. Пришли, смотрим, а там льдина на льдине аж вертикально стоят. Жуть! Но отважные скалолазы шагают на лёд и начинают прыгать. Первой ушла под воду Танька Жильцова, на ней была самая тяжелая шуба. Она тонет, но фотоаппарат в вытянутой руке держит: спасайте, мол, сперва его! Вытащили ее ребята. А пока фотик и Татьяну вытаскивали, под лёд ушла я. Бросились спасать и меня. Ну вот, спасли горе спасатели двух клух и… Не идти же зимой домой мокрыми. Мне аж четыре километра топать. Ну и внутри старой ржавой баржи мальчишки развели костёр. Мы с Танькой разделись, отогрелись, кое-как обсохли, и всем гуртом обратно почапали. Прихожу домой, а все мои родичи на работе. Я переоделась, высушила одежду, и никто из родственников не узнал, что их доченька в море чуть не утонула. А я на льдины больше не ходила. Ну их! Противные они.
Восьмое Марта
На 8 Марта Иван Вавилович просыпался и жарил картошку. Ну и всё, на этом его миссия заканчивалась, потому что притащить солёные огурцы да помидоры из подвала – дело нехитрое. Но миссия дочери была несколько иной – нарисовать или сделать аппликацию праздничной открытки. Из года в год сюжет повторялся: большая красная восьмёрка в обрамлении цветов, а ниже подпись «С 8 Марта, мамочка!» Создавался такой рисунок в детском саду на творческих занятиях, а потом и в школе на уроках рисования. Ой как я не любила из-за этого женский праздник!
А когда мне исполнилось 14 лет, я наконец-то освободилась от вырезания из бумаги восьмёрки с буквами и придумала другую безделку. Недавно мне подарили набор для выжигания по дереву, и вот я прячась в сарае, выжигаю для мамочки картину: берег моря, чайки, солнце и все дела. Стараюсь, кряхчу, вытираю языком сопли – дюже холодно в неотапливаемом сарае. В начале весны на севере острова – зима ещё лютая! Ко мне тихонечко подкрался отец и «Бух!» – напугал. Электровыжигатель падает из моих озябших рук прямо на картину и безобразно плавит то место, где должно быть небо.
– Папка, блин! – кричу я. – Вот что ты наделал! Что матери теперь дарить буду?
Иван-дурак понимает наконец всю тяжесть своего положения и морщит лоб от натуги.
«Не морщи, там мозгов всё равно нет!» – хочу промолвить я словами Валентины Николаевны, но насупилась, молчу, а затем фыркаю и рисую на этом месте силуэт корабля. Радуюсь: «Вроде бы неплохо получилось!»
Ивану Вавиловичу не особо понравилась моя идея, он покрутил в руках картинку-фанерку, фу-фукнул и говорит:
– Зря, надо было на этом месте плывущего медведя нарисовать.
Я закатываю глаза:
– Ну ты, батя, даёшь! Пятно чёрное?
– Чёрное.
– Значит какой медведь должен быть: бурый или белый?
– Бурый, наверное, – неуверенно отвечает отец.
– А бурые медведи разве плавают по морям?
Иван пожал плечами.
– Нет, не плавают, – назидательно сказала я. – Да и нет в на Сахалине белых медведей. Всё, отстань.
Наступило 8 Марта. Иван Зубков подарил жене (бьют фанфары!) новую кастрюлю. Умереть от счастья и не встать! А я радостно преподнесла картину «Татарский пролив на закате». Мамка обняла сперва меня, потом мужа с кастрюлей и рассмотрела мое художество:
– И какая ж у меня дочь растет талантливая! А вот плывущий к берегу медведь у тебя лучше всего получился: такой живой весь, интересный.
«Трам-пам-пам!» – сглотнула слюну художница и решила к следующему международному женскому дню копить деньги… на сковородку. Сковородка, она надёжнее! Ведь правда?
Надобь
Жизнь за МКАДом ужасна! Все так говорят. Водка, нищета, мафия, разборки, пистолетные дела, драки в подъездах, тупые подростки, прокуренные девки. Особливо в монопрофильных городах. Но СССР слишком огромен! Где-то живут нелюди, а где-то люди. Не, нам во Мгачах недосуг драться да устраивать потасовки во дворах. С утра встал и надобь в школу, на работу,
надобь уроки делать по часа 2–4,
а ежели ни на работу, то
надобь сена накосить
надобь свиньям дать,
надобь курам зерна насыпать,
надобь в огороде раком постоять,
надобь в лес по грибы, по ягоды, за дикоросами,
надобь порыбачить, а ежели летом, то с ночёвкой,
надобь к морю побежать купаться, а это тож на цельный день,
надобь в лапту, классики, городки и скакалки, прятки поиграть,
надобь дождаться зимы и каждый день на лед – навагу, крабов натягать,
а коль ты баба или бабская дочка, то
надобь полы в дому помыть, сготовить завтрак, обед и ужин,
а кто по другому живет, то с голодухи окочуривается,
и всё, хоронить идём, песнь печальную поём.
Где уж тут мордобои затевать да подъезды заплевывать! Жить надобно. Вот так.
Красавец Южный
Позади седьмой класс, каникулы. Мы всем классом едем на экскурсию в Южно-Сахалинск! Впервые еду. Остров маленький, а вот те… Съездить куда-либо – это событие. Сперва сорок минут на рейсовом автобусе в Алесксандровск-Сахалинский, потом на другом автобусе два часа до Тымовска. А там на поезд и ещё 12 часов по японской узкоколейке. Вот и Южный: ну прям такой город-город-город, со Мгачами не сравнить! Музеи не помню. Помню холодное Охотское море с большими камушками на берегу вместо ласкового песка. И вода сразу уходит на глубину. Не, купаться невозможно! Побултыхались в теплых озерах да в их водорослях – что для меня тоже в новинку.
Но самое удивительное – это корейцы. Их много! А женщины кореянки даже на самой главной улице продают пянсе, манты и кимчи. Ничего вкуснее я в жизни не ела!
Назад я ехала с десятилитровым аквариумом, в нём лежали пять вафельных тортов, а в руках банка с рыбками.
Судьба рыбок оказалась печальна: половина заболели и сдохли, а вторую половину выловила наша кошка Маруська. Ну ничего! Отец вырезал мне стекло в качестве крышки, а рыбок мы регулярно докупали у местных рыборазводчиков.
Спасибо тебе, Южный, за всё! А за аквариум особенно.
Велосипед и диверсанты
Самокат, так же как и машина, мне достался с очень большим пробегом. Откуда его приперли предки, я не знаю, но счастью не было предела, ведь это тебе ни неповоротливый Москвич, а ого-го какое мобильное устройство: хоть по двору, хоть по дороге! Да, да под самый настоящий Камаз. И где только родители были? Я уже говорила, что они детям многое позволяли? Безалаберные в те времена были родители.
А самокат вскоре сменился новеньким блестяще-зелёным трехколесным велосипедом. Потом глянцевым двухколесным. И каждые три года обновлялся на новый – побольше. Верх искусства – кататься без рук. Я это делала виртуозно: от Востока до Рудника могла проехаться легко!
Сижу я как-то, чиню слетевшую с велика цепь. Подходит мальчик помладше:
– Дай покататься!
– Не дам, свой иметь надо.
– Мне не купят.
– Почему? Всем покупают, а ему не купят, видите ли!
– Не купят, мои родители водку пьют.
– Ну попьют и пойдут купят.
– Они всегда пьют, все деньги пропивают. У них никогда денег нет. У-у-у! – мальчик отчаянно зарыдал.
Я с удивлением посмотрела на ребёнка. И правда, его рубаха сто лет нестирана, сандалии стоптаны.
– Садись на багажник, – махнула леди.
Малец утер сопли и с радостью запрыгнул на багажник:
– Поехали!
Я покатала его по посёлку и привезла к себе домой:
– Мам, накорми пацана, у него родичи водку пьют.
А мои родичи как раз сидели с Каргаполовыми, вечеряли. Валентина Николаевна удивлённо вскинула брови:
– Ну и что? Все пьют.
– Они сильно пьют, у них дома жрать нечего.
Иван Вавилович встал, подошёл к мальцу, осмотрел его неряшливый вид и изрёк:
– Не, я с ним за одним столом пить не буду! Мать, дай ему тормозок и отправь восвояси.
Мальчонке наложили еды и с бурчанием выставили во двор:
– Ишь, пьют они! А закусывать, поди, нечем.
– Не слушай, дочь, ты этих шпингалетов. К нам в день по десять диверсантов таких ходят, – сказал отец.
– Так уж и в день? – усмехнулась тётя Нина.
– Ну в месяц.
– Так то племяшки твои.
– А какая разница? – возмутился отец. – Небось тоже за закуской для папки ныряют. Ну да, «дядя Ваня ведь добрый, он родне не откажет»!
Комсомол и выродки
В комсомол я вступала в 1985 году. ВЛКСМ (Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодежи) – очередная ступень на пути в КПСС (коммунистическую партию). В комсомол принимали с 14 лет. Для подачи заявления нужна была рекомендация одного коммуниста или двух комсомольцев. После этого заявление принимали к рассмотрению в школьной комсомольской организации, но могли и не принять, если ты хулиган и двоечник. Тем, чье заявление приняли, назначали подготовку, которая включала в себя заучивание устава ВЛКСМ, имена всевозможных предводителей комсомола и партии, а также перечень важных дат. Если кандидат проходил собеседование, ему вручали комсомольский билет с последующей уплатой взносов. Школьники и студенты платили 2 копейки в месяц, а работающие – один процент от зарплаты. До 1989 года членство в ВЛКСМ было необходимо для поступления в ВУЗы, в престижные училища и техникумы. Но в моё время уже не требовались рекомендации и прочая лабуда, перешел в 8 класс и вперед! В заявлении о приёме в комсомол я написала коротко: «Хочу быть в первых рядах строителей коммунизма».
На собеседование собралась большая комиссия, они задавали каверзные вопросы:
– Сколько комсомольцев принимало участие в штурме Зимнего в 1917 году?
– Не знаю, – потупилась я.
– Нисколько, потому что комсомол был образован в 1918 году. Что говорил о комсомоле Карл Маркс?
– Не помню.
– Ничего он не говорил, вождь международного пролетариата умер в 1883 году. Что такое Устав ВЛКСМ?
– Устав – это основной закон внутренней жизни ВЛКСМ, определяющий его название и назначение, место в политической системе общества, взаимоотношения с КПСС, обязанности и права члена ВЛКСМ, организационные принципы и нормы внутри-комсомольской жизни.
– Молодец, Зубкова!
– А сколько стоит Устав ВЛКСМ?
– За пять копеек в книжном покупала.
– Устав комсомола бесценен.
– А-а, ну да.
– Что такое демократический централизм?
– Демократический централизм – это важнейший принцип управления социалистическим обществом, основанный на выборности всех органов государственной власти снизу доверху и подотчетности их народу.
– Хорошо. А почему ты хочешь стать комсомолкой?
– Стремлюсь принять участие в строительстве светлого будущего.
– Умничка. Просто умничка! И последний вопрос: по-твоему, что такое комсомол? Расскажи своими словами.
О! Я давно знала, что такое комсомол.
– Это выродок, – ответила я.
– Что???
– Выродок. Объясняю: КПСС выродила комсомольцев, пионеров и октябрят. Мы – дети партии!
– То есть выродки?
Я кивнула. Ничего плохого в этом слове я не видела.
– А ты знаешь, Зубкова, что всю вашу семейку уже давно пора в психушку посадить?
– Знаю.
– Ну хорошо, что знаешь. Принята ты, Зубкова, в комсомол. Иди и помни, что это только благодаря твоей хорошей успеваемости и примерному поведению.
И я ушла от гневной комиссии уже с комсомольскими атрибутами: значком на груди и красненьким билетом в руках. За последних три года в школе я поняла, что комсомол – халявная организация: раз в месяц ничего не значащие собрания и всё. Нет, нет, в мои годы уже не было «Ленинских зачетов», когда каждый комсомолец перед лицом комиссии должен был доказать, что достоин этого звания. А газету «Комсомольский прожектор» наши дети сорвали, когда я была в 9 классе. Больше её не выпускали никогда. Но самое неприятное воспоминание (в последнем классе в 1988 году) когда школьники сняли со стены портрет Ленина, разбили стекло, подрисовали ему усы, фашистские кресты и плевали в лицо вождя. Я не плевала. Что я, больная что ли?
Поход до Виахту
Летом, после окончания восьмого класса я сходила в свой первый и последний поход до села Виахту (108 км севернее Мгачи). Повела нас мама моей одноклассницы. Виахту находится на берегу Татарского пролива, и в переводе с нивхского означает «залив морских пиявок». Шли мы по берегу: пешком, на Камазе, поблевали до зелени на катере, опять пешком… Вот на берег выбросило корюшку. Два медвежонка и медведица ели её, пока детишки их ни шуганули. Косолапые нехотя убежали. Где-то рядышком, в лесочке нам пришлось разбивать палатки. Это была самая настоящая ночь кошмаров! Мальчишки жги костры, девчонки пытались уснуть, а непрекращающийся треск веток означал только одно: вокруг ходили медведи, много медведей. Жуть!
Само Виахту встретило мгачинскую детвору гостеприимным народом – нивхами. В богатой ягелем тундре они пасут оленей, занимаются выделкой шкур, шьют национальную одежду и обувь, мастерят удивительные сувенирные вещи. А нивхские дети – прирождённые художники, которые шикарно рисуют с рождения, это у них в генах.
Бабушка-нивха предложила нам купить у неё тапочки ручной работы, я в таких всё детство проходила, они у нас в магазинах продаются. А сама бабушка жила в русской избе, но внутри всё было как в юрте – на полу половик и серая, грязная пустота кругом. Тоскливый домик.
Оленеводы покатали русских гостей на оленях – жалких остатках некогда многочисленного стада. Я впервые в жизни уселась на оленя. А оленевод, ведущий цокающее животное за поводок, говорит:
– Как зовут тебя, девка?
– Инна.
– А я сейчас увезу тебя далеко-далеко на север, в свою юрту и возьму замуж.
И он действительно меня куда-то повёз, а вокруг лишь моховая тундра и кедровый стланик.
«Куда ж ещё севернее?» – подумала я, а вслух очень грустно сказала:
– Мне пятнадцать лет, тебя посадят. У нас во Мгачах всех таких уже посадили, а ещё тех, кто жену свою топором забил, мать и тещу.
– И много у вас таких? – испугался нивх.
– Много! А как выйдут, так снова за топор или за нож.
– Да что вы за народ такой?
– Не знаю. Но вот вы медведей не боитесь, а мы друг друга, хотя нам друг друга боятся и следует.
Оленевод с опаской покосился на меня, развернул оленя и пошёл обратно. В походы я больше не ходила. Устала.
Ты плыви, мой плот, плыви
Поход на Виахту. Берег у северного сахалинского поселка Виахту пустынный. Дети нивхи где-то там – с оленями копошатся. Или рисуют. А наш класс сгрудился у воды – купаемся. Одинокий плот зовуще манит к себе. Мальчишки не устояли:
– Айда кататься по очереди!
Ну и плавают. Чёрт дёрнул и меня. Уселась, оттолкнулась, плыву. Всё дальше и дальше от берега. Доплыла до вне зоны видимости. И только тут деточку охватила паника. Вёсел то у меня нет. Гребу своей палкой, гребу… Уж до темных океанских вод догребла. Настроение хорошее: сижу, с жизнью прощаюсь. Припомнила все обиды, которые мне мгачинские люди причинили (учителя в особинку) и пришла к выводу, что умереть не жалко, а вовсе даже желательно. Потом отца с матерью вспомнила: рыдать ведь будут. И решила позвать на помощь. Кричу! А про меня оказывается забыли, орут в ответ:
– Дура, греби!
А чем грести? Палка и та из рук выскочила. Мальчишки плыли ко мне, наверное, вечность.
– Спасибо, что не бросили, – буркнула я, пока как королева сидела на плоту, а они его толкали, бултыхаясь по горло в воде
Мальчики очень странно на девочку посмотрели:
– Ты чего, Зубчиха, мы ж могли и не доплыть! Надо было с плота прыгать и вразмашку к берегу.
Я потупилась:
– Ну не смогла я чужое имущество бросить на произвол судьбы!
С этих пор пацаны в моём классе шушукались:
– Бабы и вправду дуры!
Всё было уже неважно,
потому что кораблик бумажный
запускается молча.
Песня вдали не смолкла.
Пропавшие дети рыдали.
Их с корабля как бы звали,
но звали совсем недолго.
Так и ушёл по Волге
тот теплоход бумажный.
А кто-то самый отважный
пойдет в дом, оторвёт бумаги
сложит корабль и отваги
ему будет не занимать:
«Плыви, тебя не догнать!»
Вот так мы и жили:
кораблики молча плыли,
