Инга Львовна Кондратьева
Девятая квартира в антресолях II
Отец
***
Варвара ждала Сергея, прислушиваясь, не раздастся ли в коридоре звонок, и поэтому никаких дел не начинала. Он не то, чтобы обещал прийти к определенному часу, но накануне они так много говорили о Волге, о той поездке, о благотворности реки, что общая идея повторить прогулку, но уже в другом, узком, интимном составе, кажется, принялась обеими сторонами. Откладывать путешествие причин не возникало, и Варвара поняла так, что они едут сегодня же. Она не хотела оказаться вновь на одном из собственных судов и утром просмотрела газеты, хотя и так знала все приличные пароходные компании, только сомневалась в ценах, не следила за ними. А цены-то, оказывается, и вовсе были мелкими… Хотя, что ей цены! Мужниных денег хватит на всю жизнь. И она снова стала листать страницы с объявлениями.
Варвара Михайловна хотела быть простой пассажиркой, а не хозяйкой, которой, может, и угождают, но требуют ответа на сотни вопросов, решения сиюминутных проблем, а за спиной все равно перешептываются, смеясь. Она видела себя путешествующей дамой. Праздной спутницей своего кавалера. Чуть капризной, разборчивой, даже привередливой. Но в меру, лишь для получения дополнительного удовольствия. Представляла, как они обедают с Сергеем на палубе, а ветер колышет подол льняной скатерти, как светится на солнце рубиновое вино в бокале. Или янтарное. Как мерное движение вдоль берегов умиротворяет сытое тело, спокойную душу и любящее сердце.
Любовь. Варвара Михайловна позволила себе подумать и об этом. Любит ли она Сергея Осиповича? А он ее? Страшно… Не задумывалась раньше, и не надо! Он нравится ей, этого не отнять. Он, несомненно, самый яркий из всех, кто посещает, да и посещал прежде, ее салон. И он выбрал ее. Он с ней. И она так хотела, так добивалась этого. Даже, пожалуй, что влюблена. Это точно. И она счастлива сейчас? Да… Чего же больше?!
Счастье. Сегодня мысли приходили сами, безо всякого разрешения. Эх, надо бы заняться чем-нибудь до его прихода, а то она так и будет мучиться глупыми вопросами. Да, она счастлива. Была ли она так же счастлива когда-либо прежде? Нет, не так. В детстве было счастье, но оно было вовсе другим. С отцом? Нет, с ним было трудно каждый день, а в последние годы особенно. Муж? Да, первое время после свадьбы очень было похоже на счастье. Но это счастье никаким образом не было связано с другим человеком. Мужа она уважала, была благодарна ему, сравнивая с отцом, отдавала ему несомненное предпочтение.
А вся радость тогда была ее, собственная, полностью и безраздельно. Делиться ею с супругом было немыслимо, лишь рассмешила бы своими мелочами. Как объяснить, что ей было хорошо лишь от того, что он забрал ее из ненавистного дома, от того, что ставил на место лишь изредка, а, не унижая ежедневно, как папа. От того, что она увидела мир, верней что-то, кроме герани на своем окошке, да пыльного двора, по которому гуляют утки. Что он не считал ее, как отец, совсем уж тупицей, а позволял пробовать свои силы, потакал, хоть и свысока. Это уж ее вина, что способностей в ней, действительно, нет никаких.
А потом муж то ли охладел, то ли «наигрался» с ней. Это слово она подслушала один раз, когда Мамочкин с ее отцом ругались уж больно громко. А ругаться бывшие приятели стали все чаще. Действительно, характер ее отца все больше портился с годами, а срывать его дома было больше не на ком, и он по привычке все хаживал в семью дочери, забывая, что это теперь чужая территория, где есть свои права и правила. Мамочкину это вскоре надоело и стычки между мужчинами происходили все чаще. Отец попрекал мужа приданым и вложенными в его дело тысячами, тот отвечал, что к ним имеется никчемное приложение в виде Варвары, она это слышала. Жизнь становилась снова невыносимой. Отец чего-то требовал от Мамочкина, тот свирепел и часто стал срывать злость после его ухода на жене. Варвара плакала. Потом прощала мужа. Потом были несколько дней безмятежности. Потом приходил папа.
Последний, подслушанный ею разговор, касался вывода капитала, которым грозил ее мужу отец. К удивлению, между противниками после этого наступило перемирие, видимо, совместные интересы финансового плана оказались все же сильнее эгоистических мотивов. Но длилось это недолго. Через месяц папа отравился грибами и умер в местной больничке – компаньоны как раз ездили тогда в соседний городишко по каким-то общим делам. Его привезли в Нижний и пышно похоронили на фамильном погосте. После этого, все вроде бы должно было пойти на лад между супругами, да дела пароходства стали отчего-то сильно колебаться. Возможно, это папаша вредил и с того света, но настроение мужа никак не соответствовало семейной идиллии. Он бился больше года, и положение не только выправил, а и преумножил доход, наладив все так, чтобы работало без указки, расставив на должности людей проверенных и способных.
В тот день он явился домой сияющий, похвастался завершением всех дел, «каких – твоим умишком все равно не понять, женушка» и сообщил, что теперь они могут ехать куда угодно, хоть за границу. Варвара, как девочка хлопала в ладоши от счастья. Вечером муж отправился праздновать удачу с купцами в Пароходство, взял с собой кучу денег, чтобы пустить тем «пыль в глаза» и ночевать не приехал. А уже под утро в двери постучался пристав, сообщив, что барина нашли под сходнями одной из пристаней, с пустыми карманами и проломленной черепушкой. Каким образом он оказался там в одиночестве, выяснить следствию не удалось, но факт остается фактом. Варвара Михайловна неожиданно сделалась вдовой.
Так вот, о счастье. Вдовство, само по себе, стало для нее, как ни грех такое говорить, отдушиной, глотком свободы. Никогда прежде не имела они ни дня, когда полностью могла распоряжаться сама собой – что кушать, куда пойти, что почитать, во что одеться. Ну, ходить-то, вначале было и некуда, вдова держала строгий траур. Но вот она заскучала, почуяла волю. Попав к приятельнице на журфикс, она хоть и просидела весь вечер в углу под черной вуалью, положенной ей по статусу, но все равно веселилась, как никогда. Обсуждали публикации в столичных журналах, ругали новомодный роман, читали из него вслух. Так и пришла ей мысль собрать свое общество, благо средств на это было теперь не занимать.
Сложилось так, что вокруг нее вились в основном мужчины, хотя сама она дам не отвергала, просто тем было либо скучно, либо тесно с ней. Тех редких студенточек и мещаночек, что приживались у нее в салоне, и дамами-то назвать было сложно – в очечках, с зализанными волосенками, в коричневых платьицах. И Варвара в отсутствии соперниц и конкуренток, вдруг почуяла свою женскую силу. А раз, почуяв ее, остановиться уже было невозможно, и жаждалось доказательств. Варвара влюбилась. Первый раз ее закрутило так, что она сама не заметила, как перешагнула все пороги приличий, а потом уж поздно было. Но избранник оказался не только подлецом, но и выжигой, и трепачом.
Обида проходила долго. Но прошла. А дальше все пошло как-то само собой. Хотя в душе она осталась все той же девушкой у окна с геранью, не развращенной вовсе, в чем-то наивной и в глубине души вовсе не уверенной в себе. И, отдать должное, она не вела разгульный образ жизни. Сергей стал всего лишь вторым кавалером в ее послебрачной жизни, хотя, разве количество играет тут хоть какую-то роль? Он явно тоже не собирался признавать ее официальной спутницей, да она и не смела того требовать. Уж будь как есть. И, так же как с мужем, она не могла делиться с ним своими настроениями и чаяниями, он посмеивался над ними. Но она скучала по нему, ждала встреч, пыталась угадать желания. Вот и сейчас. Что же он все не идет?
В коридоре прозвенел долгожданный звонок. Что-то там происходило, кто-то переговаривался. Варвара Михайловна смотрела на дверь. Ну, где же он? Что ж эти курицы его так долго не ведут к ней?
***
Постучались. Зашла Крыся.
– Барыня, к Вам гость.
– Ну, так что ж ты не пускаешь-то его, тетёха! Я знаю и жду давно. Сергея Осиповича не надо держать в прихожей, не надо провожать! Он сам тут все может найти и пройти, куда пожелает. Он должен себя чувствовать тут как дома. Я сто раз вам говорила!
– Барыня, это не он. Это – другой! А Вы в домашнем платье. Я побоялась так сразу чужого мужчину проводить к Вам. Он ждет. Что сказать-то? Примете?
– Что за чужой? Бывал тут раньше?
– Никак нет! Не припомню.
– Господи! – Варвара всплеснула руками. – Ну, может он хоть представился? Что ты как глупая коза!
– Представился, барыня! – горничная прикусила губу. – Да разве ж я не сказала? Ой, простите, барыня! Это Вы меня с панталыку сбили.
– Да не тяни ты! Кто?
– «Капитан Емельянов» говорит.
– Господи! – заметалась Мамочкина, понимая, что переодеться не успевает, так как долго держать такого визитера грех. – Ну, веди его в библиотеку! Неужели что-то в Пароходстве стряслось? Почему сам? Прислали бы курьера…
Она посмотрелась в зеркало, пригладила щеткой прическу и, накинув на капот вязаную шаль, вышла встречать незваного гостя. Лишь только она вошла, Емельянов привстал с пуфика, где он притулился, ожидая хозяйку, и его стройная могучая фигура, с почти военной выправкой, составила забавный контраст с качающимися кисточками бахромы. Мамочкина жестом указала ему на два массивных стула с высокими спинками, что стояли подле круглого стола.
– Прошу Вас, Константин Викторович. Право, не ожидала. Приветствую Вас. Что-то стряслось?
– Простите за вторжение, Варвара Михайловна, но Вами же назначенные сроки вышли. И вот я у Вас, – говорил он, усаживаясь в пол-оборота к Варваре.
– Какие сроки? – растеряно улыбнулась Варвара Михайловна, искренне не понимая о чем речь. – Ну, да после об этом. Желаете курить, велите подать пепельницу?
– Я не курю, – вскинул на нее недоуменный взгляд Емельянов.
– Ах, простите, – нервно рассмеялась хозяйка. – Ну, тогда, может прикажете чего-нибудь закусить? Или чаю?
– Варвара Михайловна! – Емельянов попытался перейти на тон официальный, но сидя это было не совсем ловко, и он встал. – Благодарю, но, как бы это… Я тут с визитом по долгу службы, так что… Вы… обещали. Вы не явились в Пароходство, поэтому правление откомандировало меня на переговоры к Вам лично. Вы уж простите за назойливость.
– Да Вы садитесь, садитесь, – Варвара продолжала сохранять беспечную безмятежность в тоне. – Право, Вы так серьезны! Я никогда Вас таким не видела, даже при команде. И я снова в недоумении – что я обещала? Кому? Когда?
– Милая Варвара Михайловна, – Емельянов присел обратно и, видимо, выбирал тон, с которым он сможет пробиться к сознанию собеседницы, что для него было, как видимо, важно. – Помните ли Вы собрание, произошедшее в Рыбинске и решения, принятые там?
– Помню, помню! Конечно, помню. Я не страдаю склерозом, это же было так недавно, – снова переводила все в шутку Варвара. – Я даже помню, что просила собрание дать мне две недели на раздумья.
– Ну, так они миновали, дорогая хозяйка. Вcю неделю Вас ждали в Пароходстве, но день так и не был назначен.
– Назначен для чего, простите? – Варвара нахмурила бровки. – Я, по всей вероятности, не вникала в мелочи тех решений. Я что-то упустила?
– Ну, хорошо! – капитан дотронулся до края стола и разгладил рукой скатерть. – Не сердитесь на меня, дорогая Варвара Михайловна, это не в упрек Вашей великолепной памяти, просто, чтобы картина была более стройной. Разрешите восстановить все, как было?
– Да, конечно, Вы очень любезны.
– Так вот. На собрании учредителей и крупных акционеров обсуждалось несколько жизненно важных для Товарищества вопросов. Первым было избрание пятого директора, потому как со дня кончины Вашего супруга это место вакантно, а необходимо по уставу именно такое число. Претендовали несколько акционеров, имеющих на руках не менее 30 акций, а к этому сезону и Ваш покорный слуга набрал, выкупив у частных держателей, необходимое число. Так что именно я сейчас и представляю официально решения Совета.
– Так Вы победили? Избрали именно Вас? – опровергая все дифирамбы своей памяти, простодушно обрадовалась Варвара. – Поздравляю Вас, дорогой мой. Мне это очень приятно, общаться именно с Вами.
– Благодарю Вас, – наклонил голову Емельянов и чуть улыбнулся такой непосредственности. – И, наверно, из приятного – это все. Далее говорилось об уменьшении прибыли, о неудачном планировании выставочного сезона, о конкуренции, о необходимости пересмотра – срочного пересмотра – стратегии пароходства и исправлении ошибок еще в эту воду… Простите – навигацию.
– И, так что же? – спросила Варвара, когда тот замолчал, глядя прямо ей в лицо.
– И Вы попросили две недели отсрочки, не высказав своего мнения ни по одному пункту.
– А что, их было много? – снова, улыбаясь как девочка, спросила игриво Варвара.
– Переориентация с пассажирских перевозок на легкие грузы. Либо открытие постоянного рейсового сообщения с Рыбинском. Перегон готового заказа из Бельгии. Закладка новых судов, либо барж – по выбранному курсу. И мой вопрос. Прошло времени больше запрошенного. Вы в Пароходство не пришли, сбор не назначили.
– А что за Ваш вопрос? – как будто не слыша последних слов капитана, переспросила Варвара. – Простите, я право, видно не была внимательна тогда. И это все я должна решить?
– Вы – совладелец. Да, решить должны Вы. Или лицо, официально представляющее Ваши деловые интересы. Управляющий или что-то в этом роде. А мой вопрос о собственности на «Полкана».
– То есть как? – Варвара Михайловна была мало сказать, что удивлена. – «Полкан» – первое судно, с которого и началось пароходство мужа, он сам говорил. Вы – его капитан и не более! Я ни разу не слыхала, чтобы часть собственности выводилась из владения пароходных компаний. Это – общая собственность!
– Активы и не выводятся, – продолжал растолковывать ей Емельянов. – Но любая собственность подлежит купле-продаже. Наш договор с Вашим супругом был составлен так, что я обязуюсь пять лет отработать на компанию, а после на выбор – либо выкупаю «Полкана» и могу делать с ним, что хочу. Могу войти с ним в наше же Товарищество, но уже как пайщик. Могу открыть собственное дело. Я только из-за этого условия согласился оставить государеву службу, дорогая Варвара Михайловна. Либо мне выделяется количество акций, равное по сумме нынешней стоимости судна, и я все равно вхожу в число соучредителей. Либо предоставляется иная собственность равной цены, причем с возможной доплатой с моей стороны. Вы же не хотите отдать мне новый пароход, что только сходит со стапелей Коккериля? Хотя у Вас есть выбор. На подходе еще парочка – наших, Сормовских.
– Вы улыбаетесь? – Варвара не могла ума приложить, что же ей говорить и делать дальше. – Это шутка, Константин Викторович?
– К сожалению, нет, Варвара Михайловна, – Емельянов посмотрел на нее с сочувствием. – Я уполномочен не оставлять Вас вниманием, пока не будет назначен точный день. Пайщики согласны собраться в Нижнем, коли Вам так будет удобнее, но в этот раз все решения необходимо довести до конца.
– Ну, давайте, перенесем это еще раз? – взмолилась Варвара. – Дело в том, что я уезжаю на некоторое время, поездка уже назначена.
– Позволите поинтересоваться, поездка эта деловая? Представляет интересы нашего пароходного общества? – спросил Емельянов.
– Да нет, – Варвара снова растерялась, но врать не посмела. – Это мое. Личное.
– Варвара Михайловна! – Емельянов снова встал. – От имени директоров Товарищества прошу Вас отложить, отменить или перенести все личные дела, и не далее, как через неделю назначить общее собрание пайщиков и администрации. Дела не терпят отлагательств.
– Ну, хорошо, – сдалась под таким напором Варвара. – А Вы? Вы не согласились бы представлять мои интересы как управляющий?
– Это невозможно! – опешил Емельянов. – Вы же понимаете, что у меня есть свои интересы в компании, и они, как это не грустно, но иногда могут расходиться с Вашими, дорогая, милая Варвара Михайловна! На этом месте должен быть человек сторонний, на жаловании или представляющий Ваши интересы по степени родства. Вы уж избавьте меня от такой ноши, никак нельзя.
– Ну, простите, простите, голубчик. Назначьте день сами, я согласна. Я поняла про выбор претендента.
– Пусть это будет будущая суббота. Я оповещу, все съедутся.
– Хорошо, голубчик, пусть будет суббота.
***
Утро в доме Горбатовых было вовсе не добрым, а скорее – предгрозовым. И погода за окнами вторила утреннему затишью – если больше месяца стояла жаркая, солнечная погода, то сегодня небо заволокло клокастыми тучами и все ожидало дождя. Племянники воротились в дом только под утро, этого скрыть от Удальцовой никто из слуг не посмел, когда молодежь не явилась к завтраку. А чуть позже доставили прессу.
Сергей забылся тревожным сном, но спал плохо, вскочил около полудня, и тут же бросился в комнаты сестры. Испуганная горничная не пускала его, утверждая, что пробовала будить барышню, но безрезультатно, хотя приходили от самой барыни уже трижды. Сергей отодвинул ее с пути и бесцеремонно вошел в спальню Татьяны. Та, вольно раскинувшись на широкой кровати, спала глубоким сном на смятых простынях, чуть похрапывая. Брат, не в пример горничной, сейчас больше опасался гнева теткиного, чем Таниного, и, взяв с туалетного столика кувшин для умывания, не раздумывая вылил его на лицо и подушку сестры. Она вскочила.
– Ты что творишь, братец! – гневно воскликнула она спросонья.
– Это я творю? – Сергей выдвинул стул и сел нога-на-ногу, лицом к постели. – Это ты творишь! Ты хоть что-нибудь помнишь из прошедшей ночи?
– Ночи? – непонимающе спросила Таня, начиная подозревать, что братец не шутит таким глупым образом, а что-то действительно неладно. – Вечер помню, а ночью… Ночью же мы спим! Спали…
– Спали? – Сергей театрально захохотал. – Ха-ха-ха! Да я гонялся за тобой по всему городу до рассвета!
– Твои фантазии мне сейчас не ко времени! – снова разозлилась Таня, все-таки подозревая розыгрыш. – Ты испортил мне всю постель! Я спать хочу, пойди прочь!
И она, проверив сухость собственного одеяла, стащила его и, волоча по полу, побрела к дивану, стоявшему у стены.
– А ну-ка сядь! – пригрозил ей брат, и Таня затихла на диване. – Ужин помнишь? – та кивнула. – Как коньяк пила помнишь? А как выходили оттуда? Как ехали домой? Ну, так слушай, сестренка!
Рассказ получился не быстрым. Выходило, что Таня многого не помнила. А, по словам Сергея, дело было так. Прогнав с ее законного места ресторанную певичку, Таня объявила во всеуслышание, что будет петь сама. Публика зааплодировала. Таня села за фортепьяно, и аккомпанируя себе, спела три романса. Публика была в восторге, потому что пела она, действительно, недурно. Но, распаленная, то ли всеобщим вниманием, то ли парами крепкого алкоголя, Таня на этом не остановилась. Она встала, кивнула местному таперу, и, шепнув ему что-то, когда он подошел, приподняла подол платья, как ее на каникулах учил брат, и приготовилась исполнять что-то, видимо, с танцем. Сергей побледнел, потому что понял – что именно.
Он поспешил к месту действия, желая вовремя перехватить и увести сестру, но вокруг импровизированной эстрады уже собралось небольшое общество поклонников новой дивы, желая рассмотреть ее ближе. Они подбадривали Таню колкими репликами и возгласами, а Сергея остановили.
– Погодите, сударь, всем любопытно, но не надо же быть таким назойливым. Постойте здесь!
Двое придерживали его за плечи, не лезть же было с ними в рукопашную, самому создавая скандал, от которого он всеми силами и пытался оградить их с сестрой. Таня начала исполнение. Дамы легкого поведения, присутствующие в зале, встретили первые такты песенки приветственными криками и свистом, потому что это был знакомый им репертуар. Когда ближе к завершению, Таня попыталась изобразить в узком платье, что-то напоминающее канкан, то стоящие ближе всего мужчины приветственно захлопали и, переглянувшись между собой, подхватили Таню и поставили на крышку рояля. Сергей готов был провалиться на месте.
– Ах, какой шурум-бурум, как неудобно получилось, молодой человек, – услышал он шепот над своим ухом, это давешний бородач-азербайджанец сокрушенно качал головой, глядя на непотребство, творящееся у них на глазах. – В этом есть и моя вина, нельзя было давать пить совсем юной девушке. Эх! Не умею я с барышнями, у самого-то только сыновья, с ними все по-другому. Давайте вместе выпутываться, сударь.
– Как? – так же шепотом отвечал ему Сергей. – Ее теперь не уведешь, пока сама не захочет! Уж я-то ее характер знаю.
Как только туфли Тани вновь коснулись пола, бородатый господин ринулся к ней. Был он чем-то похож на пиратов, как их рисуют на детских картинках для вырезания, и его-то остановить никто и не подумал. Целуя руку певице и, не умолкая, говоря ей кучу комплиментов, Гаджимханову удалось вновь отвести ее к своему столу.
– Остыньте, царица! Все эти танцы-шманцы отнимают столько сил! Вы поразили всех, выпейте воды. Или заказать лимонаду? Вы так горячи, что никакие горячительные напитки Вам не нужны вовсе! Официант! Мороженого барышне! – и уже снова на ухо Сергею, усевшемуся рядом: – При первом же удобном случае увозите ее, сударь. Клянусь, я не успел назвать вашу фамилию никому за столом. Простите меня за головотяпство и за такие последствия. Ах, я, пустой бочонок!
Но «случай» все не подворачивался. Возбужденная успехом Татьяна принимала восхваления и восторги, а один кавалер, держа ее за руку, и вовсе уж не держа дистанции, норовил под предлогом того, чтобы шепнуть ей что-то на ушко, еще и пощекотать ее кожу своими усищами.
– Танюша, нам пора, – осторожно напомнил ей Сергей, опасаясь, что и за столом может произойти нечто неприличное, подобное давешнему, потому что сестра не отстранялась от докучливого ухажера, а лишь разражалась громкими всплесками смеха. Ее репутация висела на волоске.
– Тебе пора, ты и ступай! – вдруг с неожиданной злостью бросила ему сестра. – Как вы все мне осточертели! Езжай, куда хочешь. А я – вот с ним поеду, – и она ткнула пальцем в грудь держащего ее за руку соседа, который, видимо, и сам не ожидал такого поворота.
– Таня, опомнись! – Сергей взглянул на Гаджимханова, тот потупился взглядом в свою тарелку, потом на усатого господина. – Но, а Вы-то сударь! Наступит утро, Вам же придется отвечать за свое поведение. Вы бы хоть пришли в разум. Таня, вставай, пошли!
Усатый господин понял, что имеет дело с дворянином и тут же отсел от опасной спутницы. А Татьяна, рассвирепела от вмешательства брата, схватила корзиночку с кремом и швырнула в него. Пока Сергей стирал салфеткой остатки пирожного с лацкана сюртука, а его соседи помогали ему в этом, о Тане на секунду забыли. Она улучила этот момент и, выскочив из-за стола, метнулась к выходу. Через секунду ее уже не было в ресторане, а выбежавший вслед Сергей, увидел лишь отъезжающую запряжку – извозчиков в ожидании тут всегда было полно.
И началась ночная гонка. Таня ехала куда угодно, только не к дому, это Сергей понял быстро. На очередном повороте ему повезло – он увидел, что пролетка, в которой ехала сестра, остановилась. Это не выдержал возница. В начале, у ресторана, и позже, во время езды, он пару раз спрашивал у своей пассажирки: «Куда изволите, барышня?». И каждый раз слышал «прямо», «направо» или «налево». В конце концов, ему это надоело, и он остановил лошадь.
– А ну, давай не дури, барышня! Куда едем-то? И сколь платить станешь? Надо сразу уговориться.
– Да есть у меня, чем платить, дурак! – Таня полезла в радикюль и показала извозчику единственные имеющиеся у нее с собой деньги – две четвертных бумажки, заработанный нынче гонорар. – Езжай, куда велю! Да быстрей, он уже нагоняет!
– Ах, ты ж! От кавалера сбежала? А денюшки-то прихватила! А ну, вылазь! Мне еще с полицией не хватало разбираться!
– Да ты за кого меня принимаешь, сволочь! – хмельная Таня не стеснялась в выражениях. – Это я сейчас тебя в полицию сведу, за то, что благородную барышню оскорбляешь! Это мои деньги! А ну, вези меня, а то бляху завтра отберут!
– Как же, «благородная», – под нос себе шептал теперь кучер. – По ночам-то в одиночку шляться! А шут вас разберет! – он теперь точно решил не связываться с подозрительной полуночницей, и уговаривал ее уже благожелательно: – Слазь, дева. Все равно у меня сдачи не будет. С такой-то деньжищи! А это, считай, тебе расплатиться-то и нечем! Ступай себе, с богом!
Таня поняла, что толку не будет, да тут еще и братец подкатил. Она спрыгнула на мостовую и убежала в ближайший проулок. Бежать особо тут было некуда, и за вторым поворотом, Сергей ее непременно перехватил бы. Но, как известно, у пьяных, как и у влюбленных, есть недремлющие ангелы-хранители, и Танин сегодня, явно потешался над ее братом, послав ей навстречу другого извозчика. Таня взлетела к тому в повозку и, крикнув: «Трогай!», вновь скрылась за поворотом.
***
У второго извозчика сдача нашлась, и у Тани теперь было много разного калибра денег, и мелких тоже, поэтому игра в догонялки продолжалась еще пару часов. Потом Татьяна то ли устала, то ли выдохлась, то ли стала трезветь, но ее бешеная энергия стала постепенно сходить на убыль. Да и Сергей уже набрался кое-какого опыта. Потеряв ее первый раз из виду, он не на шутку перепугался – тетка же его убьет! Он начал беспорядочно метаться по соседним улицам, пока случайно не выехал на нужную, заметив вдалеке одинокий экипаж. Теперь же, под утро, он понял, что город пуст и, в очередной раз, упустив сестренку, он просто останавливался на месте, вместо того, чтобы дергаться туда-сюда, и прислушивался. По цокоту удаляющихся копыт, он определял направление и продолжал погоню уже целенаправленно. Он нагнал сестру, когда она в очередной раз расплачивалась за поездку. Молча остановился рядом.
– Садись, – опустошенно сказал он Тане, когда та отпустила извозчика.
Уставшая Татьяна покорно залезла на сидение и тут же уснула, свернувшись калачиком. Благополучно, на этот раз, добравшись до теткиного дома, Сергею пришлось на руках тащить сестру в спальню. И вот он снова был тут и ждал объяснений. Но ничего не успел дождаться, кроме того, что Таня спрятала лицо в ладонях. Тут отворились двери, с шумом хлопнув распахнувшейся створкой о стену, и вошла тетушка, потрясая свежей газетой, а после швырнула ее пред Сергеем на стол.
– Яблочко от яблоньки! – прогремела она непонятно для Тани. – Смотреть на меня!
Сергей покосился на развернутую страницу и сразу обратил внимание на небольшую заметку «Как отдыхает аристократическая поросль». Видимо, пока они колесили по всему городу, не спалось в нем и еще кому-то, типография успела в срок.
Как отдыхает аристократическая поросль
Сегодня репортерская судьба сделала меня свидетелем незабываемого зрелища! Наблюдая нравы публики, привлеченной в нашу губернию устройством небезызвестной Выставки, я уже неоднократно имел возможность делиться с нашими читателями различными проявлениями человеческой натуры, попавшей в обстоятельства вседозволенности, торжества наживы и власти денежного попустительства. Но впервые мною в этом замечены были не гости, для коих перемена места пребывания, эйфория внезапной прибыли и оторванность от привычного уклада могли бы послужить хоть каким-то оправданием. Нет, это были наши с вами соседи, горожане, представители одного из известнейших семейств местной аристократии.
Виденный мною случай вопиющ! Незамужняя девица в сопровождении мужчины посетила одно из питейных заведений нынешней ночью. «Что за нравы!», – скажете вы, и будете сто раз правы. Хотя, будем справедливы и не станем приписывать ближнему своему лишних грехов. Вполне возможно, что спутник этой любительницы остренького, не кто иной, как ее собственный брат. Но не хуже ли от этого станет вся рисуемая мной картина? Разврат и разложение! Вот, что вижу я в рядах нынешней молодежи, в ее, так называемой, элитарной среде. Ведь только сам факт посещения подобного заведения в подобное время мог бы вызвать ужас на лицах наших благородных отцов. Не то нынче! Девица не ограничилась употреблением немалого количества ликеров, а пожелала привлечь к себе всеобщее внимание исполнением романсов. Отдать должное, она имеет хорошо поставленное меццо-сопрано. Но, господа! Чуть позже, ваш покорный слуга, много видавший в жизни, и мало уже чему удивляющийся, был эпатирован. Это юное дарование отплясывало на столе, превращая степенное заведение для вкушения пищи в подобие кафе-шантана. Этому ли учат в Институтах благородных девиц!
Иоанн Грозящий
Таня опустила руки, с ужасом посмотрела на суровую Удальцову, не выдержала ее тяжелого взгляда и перевела глаза на брата. Тот не хотел встревать, пока гроза не миновала, но тоже не выдержал молящего взгляда сестры.
– Тетушка, – он бегло пробежал глазами заметку и снова положил газету на стол. – Какое отношение это может иметь к нам? Вы, право, не можете…
– Я? – гремела Гликерия Ивановна. – Я могу! Я здесь все могу! И не сметь мне врать! Вы в моем доме! Хотя бы не делайте из меня идиотку! Романсы, Институт, брат и сестра, явились под утро. Вам мало? Благодарите Бога, что там не было фотографического аппарата!
– Но, простите, – Сергей продолжал бороться, не пойманный за руку. – Да, мы вернулись поздно, но это не доказывает… Все было совсем не так!
– Сергей! Иди к себе. Немедленно. Я с тобой буду говорить позже, – Удальцова принимать никакие оправдания не собиралась. – Ты, видимо, не желаешь понимать, что такое ответственность. За себя, за другого человека, за лошадей, в конце концов. И говорить, да и поступать с тобой, как со взрослым, адекватным человеком, видимо, смысла нет. Я доверила тебе честь сестры. Честь семьи. Больше такой глупости я не совершу. Ступай вон отсюда.
– Но…
– Ступай, я сказала!
Сергей ретировался. Тетушка обессиленно опустилась на освободившейся стул и вовсе безжизненным голосом изложила Татьяне свои выводы.
– Значит так, красавица. Много воли себе взяла? Так бери же всю! Я твоей судьбой больше заниматься не желаю.
– Но, тетушка, – Таня сейчас была само послушание. – Это случайность. Мы просто задержались в городе. Обещаю, больше такого не повторится! Простите меня.
– Я эти слова сто раз слышала. Не верю!
И тетушка поведала повзрослевшей дочери плачевную историю последних лет жизни ее родной матери. Мигом превратившись из генеральской дочки и племянницы миллионщицы в «порождение гулящей пьянчужки», Таня потеряла дар речи. Она больше не умоляла тетку ни о чем, пытаясь уложить в голове только что открывшуюся правду. А тетка продолжала диктовать свои планы.
