Илья Эренбург
Война. 1941-1945 (сборник)
6 августа 1941 года
Немцы педантично бомбят Москву: прилетают в пять или в десять минут одиннадцатого.
Жалко Книжной палаты. Это был один из самых чудесных домов Москвы: старый особняк с колоннами.
На улицах теперь много женщин с узлами: носят с собой самое ценное.
Разрушено одно из зданий Академии, театр Вахтангова, астрономический институт, несколько десятков домов. В моей квартире воздушная волна произвела некоторый беспорядок. Пути этой «волны» воистину неисповедимы: она расплющила медный кофейник, но глиняные вятские бабы по-прежнему улыбаются. Наши собаки, два пуделя и скотч-терьер, при словах диктора: «Граждане, воздушная тревога» – прячутся под диваны.
Среди людей некоторые оказались неожиданно храбрыми, другие трусливыми. Есть мужчины, которые мечтают, как бы с вечера забраться в метро, но таких немного. Большинство выносят бомбардировки спокойно. Многие охотно лезут на крыши. Гасить зажигательные бомбы – это новый излюбленный спорт москвичей. На заводах во время тревоги продолжается работа. В убежищах при газетах установлены линотипы, стучат ундервуды.
Вчера был пятнадцатый налет на Москву. Я разговаривал с начальником противовоздушной обороны генерал-майором Громадиным. Это молодой человек. В его кабинете стоит койка: иногда генералу удается соснуть час-два. У него красные глаза: давно не высыпался. Генерал рассказывает, как наши артиллеристы сбивают осветительные ракеты неприятеля. Вчера на Москву летело свыше ста самолетов, но долетело всего несколько машин. Сильными были первые массированные налеты. Немцы тогда летали на малой высоте – четыре-пять тысяч метров – и скидывали тяжелые бомбы – до полтонны. Теперь они летают выше и бомбы у них измельчали. Наши летчики и артиллеристы сбили уже сотню немецких машин на подступах к Москве. В центре города, на площади Свердлова, стоят сбитые самолеты. Ребята толпятся вокруг. Старуха прошла мимо и сплюнула: «Нечисть!»
Недалеко от дома, где я живу, бомбы попали в школу. Убиты дети. Не всех детей увезли… В скверах садовники аккуратно поливают цветы.
Бескорыстные взломщики
Доктор Геббельс заявил: «Против русских дикарей сражаются отважные германцы, бескорыстные крестоносцы, солдаты чести, свободные и дисциплинированные».
Вот как рисует этих «солдат чести» командир 79-й германской дивизии, правда, не в газетной статье, но в приказе, на котором стоит «секретно»:
«Ефрейтор 208-го пехотного полка Мюнх в течение продолжительного времени занимался взломом дверей и шкапов во французских домах, кражей белья и носильных вещей.
Солдат 208-го пехотного полка Кауфман потребовал от французского трактирщика, чтобы француз доставил ему девушку для половых сношений. Когда тот отказался, он угрожал ему заряженным пистолетом. Семидесятитрехлетнюю женщину, к которой Кауфман обратился с подобным требованием, он ударил пистолетом по голове.
Ефрейтор 179-го артиллерийского полка Крамер подделал удостоверение германской комендатуры города Сан-Дизье, которое дало ему право купить шубу.
Солдат 226-го пехотного полка Вальтер изнасиловал одиннадцатилетнюю французскую девочку».
Этот список можно было бы продолжить – в приказе перечислены тридцать наиболее отличившихся гитлеровцев.
«Бескорыстный крестоносец» взламывал шкапы. «Рыцарь чести» насиловал девочек. «Цивилизованный германец» бил старуху пистолетом по голове.
Генерал фон Браухич в приказе, снабженном той же роковой пометкой «секретно», скромно рассказывает о жизни своих подчиненных:
«Военнослужащие всех рангов на улицах встречаются с женщинами, по всей видимости проститутками, показываются с ними в общественных местах. Несмотря на запрещение, солдаты берут с собой в машины особ женского пола, которые явно не имеют германского подданства. Пение и крики, вызванные чрезмерным употреблением спиртных напитков, вредят облику германской армии. В гостиницах, где проживают господа офицеры, устраиваются оргии с участием проституток.
Возле домов терпимости стоят военные грузовики. Имел место случай, когда офицер, состоящий в высоком чине, был найден возле дома терпимости в бесчувственно пьяном состоянии».
Так рисует германскую армию генерал фон Браухич. «Крестоносцы» в публичных домах пьянствуют и безобразничают. «Дисциплинированные солдаты» горланят и скандалят с уличными девками.
Вот, наконец, третий эксперт – командующий 18-й дивизией. Он рассказывает о храбрости и дисциплинированности германских солдат:
«Солдаты не отдают чести. Они небрежно одеты, лишены выправки, мало походят на солдат.
Я запрещаю военнослужащим закупать продукты и носильные вещи для перепродажи. Я не могу допустить, чтобы машины были набиты женскими вещами.
Я отдал под суд ефрейтора Кранца и солдата Галлера за увечья, сознательно причиненные себе с надеждой освободиться от военной службы. Ефрейтор Кранц заявил, что он предпочитает позорящий его приговор боевому посту… Участились случаи дезертирства. Я буду беспощадно карать малодушных, сеющих панику и отчаяние. В русском походе мы должны быть вдвойне бдительными и стойкими».
Нужно ли говорить, что и на этом документе значится «секретно»? Но шила в мешке не утаишь – не выдать самострелов за храбрецов, и дезертиров не вырядить героями.
Почему это происходит? Почему СС, месяц тому назад кричавшие: «В Москву!», теперь шлют своим невестам меланхоличные письма? Почему на второй месяц войны против нас немецкие солдаты уже ведут дневники, полные отчаяния, похожие на страницы романа Ремарка? Почему пойманные диверсанты вдруг падают на колени и хнычут, вымаливая жизнь?
Грабители и насильники никогда не бывают смелыми. Гитлеровскую молодежь воспитали на культе кулака, палки, плетки. Распущенные мальчишки участвовали в погромах, забирали «неарийские» шубы и часы. Они пытали в концлагерях арестованных. Они издевались над безоружными чехами. Они пошли на войну, как на базар – с мешками для провизии. Они пошли грабить и насиловать. Их послужные списки – перечни разграбленных магазинов и обесчещенных женщин. Им неслыханно повезло – Европа оказалась беспризорной. Париж плохо лежал, и гитлеровцы расхватили его по кускам. Они пьянствовали, грабили, и все это оставалось безнаказанным.
Настал час проверки. Палачи и шпики не выдержали экзамена. Человек, привыкший унижать другого, прежде всего труслив – он знает, что и его могут унизить. Он либо стоит с плеткой, либо подставляет плетке свой зад. Отвага наших бойцов рождена любовью к свободной родине, чувством человеческого достоинства, пониманием человеческой солидарности. Гитлеровцы вопили: «Да здравствует война!», а когда дело дошло до настоящей войны, они начали вздыхать. Мы не упивались словом «война», но наши бойцы воюют просто, сурово и серьезно.
А в голове немецкого солдата смутно рождаются первые мысли. Вот письмо солдата Франца:
«Анна, я не могу спать, хотя все тело болит от усталости. В сотый раз я спрашиваю себя – кто этого хотел?..»
Солдата Франца убили – на листке бледное рыжее пятно. Но скоро другие Францы спросят: «Кто этого хотел?» Может быть, Гитлер призовет тогда на помощь свою гвардию СС, убийц, воров, растлителей. Но «рыцари чести» предадут вчерашнего кумира. В записной книжке одного убитого СС я нашел среди записей о попойках и этапах следующий афоризм: «Вместе грабить, врозь умирать…»
Так начинает разлагаться гигантская шайка гангстеров. Еще громыхают танки. Еще лежит в них краденое добро. Но «рыцари чести» уже пугливо озираются по сторонам, как будто сейчас их схватят за шиворот…
8 августа 1941
Еще одного
В ночь на десятое августа над Москвой был сбит бомбардировщик «Хейнкель-111». В кармане одного из летчиков нашли записную книжку изданную в Париже, для гитлеровцев. В этой книжке различные сведения, необходимые на войне, например, советы, какое вино пить с рыбой, какое – с птицей.
Этот отдел называется: «Что нужно знать в стране вина». В голодном Париже, где матери ищут для детей картофельную шелуху, немецкие офицеры предаются гастрономии. И в записной книжке, предназначенной для убийц французских детей, мы читаем: «С рыбой уместней всего пить шабли».
Засим даны образцы галантных разговоров: «Мадемуазель, свободны ли вы сегодня вечером? Я могу вас угостить мороженым».
Рисунки представляют элегантных СС на парижских улицах, в кафе, в магазинах. Жизнь мародеров запечатлена для потомства.
Краткий словарь называется: «Тысяча самых необходимых французских слов». Пожалуй, тысяча слов для гитлеровцев чересчур много – дикари обходятся с меньшим запасом. Но любопытен выбор слов. Раскрываю наугад страничку: месть, раса, пьяный, наручники, стрелять, бить, оскорблять, кричать, выстрел, свинья, плевать, кара.
Владелец записной книжки, старший ефрейтор 12-го полка в Ганновере Альфред Куррле, с немецкой методичностью отмечал свои «подвиги». Он находился во Франции, в Бресте, и оттуда бомбил английские города. Особенно часто его посылали на Плимут. Записи об уничтожении английских домов перемежаются полезными справками: номер воротничка, номер текущего счета, адреса проституток.
Еще шестого августа ефрейтор резвился во французском городке Шартре: запивал индюшку поммаром. Седьмого его послали на восток – он должен был заменить летчиков, убитых нашими истребителями и артиллеристами. Для нападения на Москву германское командование отбирает СС с хорошим стажем. Куррле был породистым, и он бомбил даже английский крейсер «Эксетер».
Переночевав в разоренной немцами Варшаве, Альфред Куррле 10-го вылетел на Москву. Он записал: «19 часов 43 минуты». Он оставил место, чтобы отметить, когда он вернется. Место осталось чистым – он не вернулся.
Он учился, какое вино пить с индюшкой, – краденое вино с краденой индюшкой. В несчастной порабощенной Франции он оскорблял девушек. Он повторял по своему словарю: «Обыскать. Арестовать. Наплевать». На бреющем полете он расстреливал детей горняков в Сванси. Потом он осмелился показаться над Москвой.
Когда такой Куррле летит вниз, чувствуешь не только радость – моральное удовлетворение. С благодарностью помянут наших зенитчиков вдовы Франции и матери Англии. С гордостью скажем мы: еще одного!..
17 августа 1941
24 августа 1941 года
Еврейский митинг: для Америки. Выступали Михоэлс, Капица, Эйзенштейн. Вот мое выступление:
Мальчиком я видел еврейский погром. Его устроили царские полицейские и кучка босяков. А русские люди прятали евреев. Я помню, как отец принес переписанное на клочке бумаги письмо Льва Толстого. Толстой жил в соседнем доме, я часто видел его, знал: это – великий писатель. Мне было десять лет. Отец читал вслух «Не могу молчать» – Толстой возмущался еврейскими погромами. И моя мать заплакала. Русский народ был неповинен в погромах. Евреи это знали. Я не слышал никогда злобных слов евреев о русском народе. И не услышу их. Завоевав свободу, русский народ забыл, как дурной сон, гонения на евреев. Выросло поколение, не знающее даже слова «погром».
Я вырос в русском городе, в Москве. Мой родной язык русский. Я русский писатель. Сейчас, как все русские, я защищаю мою родину. Но гитлеровцы мне напомнили и другое: мать мою звали Ханой. Я – еврей. Я говорю это с гордостью. Нас сильней всего ненавидит Гитлер. И это нас красит.
Я видел Берлин прошлым летом – это гнездо разбойников. Я видел немецкую армию в Париже – это армия насильников. В Германии погромщики не окружены презрением, там они маршалы и академики. Все человечество теперь ведет борьбу против Германии – не за территорию: за право дышать.
Нужно ли говорить о том, что делают эти «арийские» скоты с евреями? Они убивают детей на глазах у матери. Заставляют стариков в агонии паясничать. Насилуют девушек. Режут, пытают, жгут. Страшными именами останутся Белосток, Минск, Бердичев, Винница. Чем меньше слов, тем лучше: не слова нужны – пули. Они ведь гордятся тем, что они – скоты. Они сами говорят, что фионские коровы для них выше стихов Гейне. Они оскорбляли перед смертью французского философа Бергсона – для этих дикарей он только «Jude». Они приказали отдать в солдатские нужники книги польского поэта Тувима: «Jude». Ученый Эйнштейн? «Jude»! Художник Шагал? «Jude»! Поэт Пастернак? «Jude»! Да можно ли говорить о культуре, когда они насилуют десятилетних девочек и закапывают живых в землю? Когда я думаю, что существует страна Гитлера, Германия, что она поработила десять стран, мне стыдно глядеть другу в глаза, мне больно слышать голос близких – как вынести, что гитлеровцы похожи, хотя бы внешне, на людей?
Моя страна и впереди всех русский народ, народ Пушкина и Толстого, приняла бой. Я обращаюсь теперь к евреям Америки, как русский писатель и как еврей. Нет океана, за который можно укрыться. Слушайте голоса орудий вокруг Гомеля! Слушайте крики замученных русских и еврейских женщин в Бердичеве! Вы не заткнете ушей, не закроете глаз. В ваши ночи, еще полные света, войдут картины зверств гитлеровцев. В ваши еще спокойные сны вмешаются голоса украинской Лии, минской Рахили, белостокской Сарры – они плачут по растерзанным детям. Евреи, в вас прицелились звери. Чтобы не промахнуться, они нас метят. Пусть эта пометка станет почетной! Наше место в первых рядах. Мы не простим равнодушным. Мы проклянем тех, что умывают руки. Я обращаюсь к вашей совести. Помогите всем, кто сражается против лютого врага! На помощь Англии! На помощь Советской России! У нас сейчас вечер, 8 часов, темно. В застенках захваченной Белоруссии немцы пытают людей. Вы слышите их крики? У нас сейчас вечер. Гитлеровские самолеты убивают детей и стариков в местечках Украины. Вы слышите их агонию? У вас сейчас еще день. Не пропустите его! Пусть каждый сделает все, что может. Скоро его спросят: что ты сделал? Он ответит перед живыми. Он ответит перед мертвыми. Он ответит перед собой.
Мы не забудем!
Жена немецкого фельдфебеля Франца Брумера пишет мужу из города Мариенбурга в Восточной Пруссии:
«Знаешь, Франц, я никогда не забуду того дня, когда я впервые в жизни услышала выстрелы. Как раз сегодня исполнится неделя. Мы так хорошо спали, и вдруг я проснулась и услыхала тяжелые удары, и тогда я сразу поняла, что стреляют. Мы тогда должны были пойти в подвал – знаешь, где находится керосин. Я думаю, что там мы подвергались большей опасности, чем наверху. Потом тревога была снова во вторник днем и вечером. В общем, мы были четыре раза в подвале. А в Эльбинге были восемь раз, там было еще хуже. Ну, вот и мы получили немножко войны…»
Итак, фрау Брумер никогда не забудет того дня, когда услышала первый выстрел! Они думали воевать деликатно, не пугая своих супруг. Они думали, что их невест не потревожат предсмертные крики француженок, полек и сербок.
Мы помним июньское утро. Наша страна жила мирной жизнью. Колосились нивы неслыханного урожая. В Москве люди шли на Сельскохозяйственную выставку. Готовились к юбилею Лермонтова. Уезжали в дома отдыха. И тогда немцы напали на нас. Этих первых выстрелов мы не забудем. Штыками ощетинилась наша страна. Ненавистью переполнилось сердце каждого.
Мы не забудем и того, что было потом. Мы не забудем, как гитлеровцы разрушают наши города, убивают наших детей. Мы ничего не забудем. Мы молчим о каре – слово теперь принадлежит пушкам. Но мы знаем одно: они больше не будут спокойно спать – эсэсовские дамы. Они уже услышали первые выстрелы. В Берлине они ознакомились с голосами русских бомб. Гитлеровцы хотели уничтожить весь мир, – среди пустыни Германия будет спокойно дрыхнуть, наевшись краденым хлебом… Этому не бывать! Они уже получили, как изволит выражаться фельдфебелевская жена, «немножко войны». Они ее получат полностью, не по карточкам. Они ею насытятся. Они проклянут тот день, когда Гитлер погнал их на нашу страну.
Они шли на нас и весело пели:
Ха-ха! Ха-ха!
Это будет веселая война!
У ворот стояли эсэсовские дамы – супруги обер-лейтенантов и невесты унтер-палачей. Эти фрау и фрейлейн подхватывали:
Ха-ха! Ха-ха!
Веселая война!
Теперь Елена Энцлейг пишет унтер-офицеру Фрицу Вальтеру из Кранценгена в Восточной Пруссии:
«Я была на вокзале. Это был бесконечно длинный поезд. Я едва могла смотреть на несчастных. Это ужасно! Среди них еще совсем молодые. В большинстве ранения в руки и в голову. Я не могу теперь развернуть газеты – они полны объявлениями об убитых на русском фронте».
Они больше не поют. Они теперь видят, что такое «веселая война». Эта война придет к ним. Они не спрячутся от нее ни в какие подвалы.
Они начали. Мы кончим.
27 августа 1941
На запятках
Это было в Риме. К автомобилю подошел немецкий полковник. Итальянский генерал Макарио бросился к машине и услужливо открыл дверцу. Наверно, генерал пожалел, что перед ним автомобиль, а не экипаж – ему захотелось встать на запятки…
Пословица говорит: «Куда барин, туда и дворня». Хорошо было лакеям, пока Гитлер разъезжал по курортам. Петушком проследовал Муссолини в Ментону. Хорти любезно заглянул в Югославию. Это были пикники. Но вот сумасбродный барин собрался в Москву, и злосчастная дворня кряхтит.
В газетах лакеи именуются «союзниками». У Гитлера много челяди: титулованные дворецкие, лакеи с аттестатами с последнего места. Здесь и «потомок Юлия Цезаря», битый Муссолини, и регент Хорти, и уголовник Павелич, и опереточный генерал Антонеску.
Немцы души не чают в своих «союзниках».
Итальянцы? «Макаронщики». «Победители при Капоретто». «Чемпионы бега». «Газели с петушиными перьями». «Чистильщики сапог».
Венгры? «Пьянчужки». «Гусары на волах». «Цыгане». «Конокрады». «Тухлый гуляш».
Румыны? «Кочубы». «Мамалыжники». «Альфонсы». «Мародеры». «Хабарники».
Словаки? «Вшивое племя». «Босые паломники».
Эти определения взяты мною из дневников и писем гитлеровцев.
Четыре «союзных» страны – Италия, Румыния, Венгрия, Югославия – это четыре страны, оккупированные немцами. В одном итальянском городе француз подал прошение: он хочет проехать во Францию, в оккупированную зону. Итальянский губернатор игриво ответил: «Зачем, мой друг? Вы ведь находитесь в оккупированной немцами зоне…»
Скверно жилось итальянцам под пятой чернорубашечников. Но немцы оказались еще хуже. И римляне острят: «При Муссолини все-таки было лучше…»
Немцы выкачали из Италии все продовольствие. Итальянцы, как известно, обожают макароны. Прежде они ели белые макароны из кубанки. Они быстро наворачивали на вилку макароны. А теперь макароны по карточкам. Навернешь разок на вилку, и тарелка пустая… Макароны теперь черные. Гитлер говорит итальянцам: «Отправляйтесь на Кубань – там растут макароны». Но итальянцы не любят воевать. Они предпочли бы сидеть у себя дома, работать и покупать муку. Как сказал один берсальер: «Лучше кубанка в Милане, чем пуля на Кубани…»
Но куда барин, туда и дворня. По приказу Гитлера Муссолини отправил на восток своих солдат. Газета «Пополо д’Италиа» пишет:
«Итальянские солдаты уничтожат Российскую империю, состоящую из большевиков, киргизов, самоедов и хазар».
Итальянские журналисты и прежде не отличались грамотностью, а на черных макаронах они, видимо, окончательно отупели. Что касается итальянских солдат, которые должны уничтожить хазарскую империю, те колеблются между двумя выходами: сдаться в плен или сбежать по дороге. В Бухаресте «исчезли» триста итальянских героев. Это первые жертвы итальянской армии в России…
Барин просчитался. Муссолини послал на Украину три итальянские дивизии. А Гитлеру пришлось послать в Италию двенадцать немецких дивизий – у себя дома итальянцы стали воинственными. Недавно в Риме, на вилле Боргезе, произошло настоящее сражение. Два немецких офицера были выведены из строя: их били кто палкой, кто кулаками…
Толстый Муссолини занимает на запятках первое место. Другим пришлось потесниться. Злится регент Хорти. Он всю жизнь кричал о «короне святого Стефана». И вот вместо короны – запятки…
Венгрия кормит гитлеровскую ораву. Сами венгры живут впроголодь. Хорти приходится держать огромную армию против… венгров. В одном Будапеште десятки тысяч полицейских, шпиков, четыре жандармских полка. Где же тут завоевывать Россию?
Позади, на запятках, дрожит генерал Антонеску. Этот боится раскрыть рот – в Бухаресте немецкий наместник Киллингер. Киллингер приказывает, Антонеску выполняет. На хороших вагонах написано «фюр официрен» – для немецких офицеров. Румынских офицеров туда не пускают. В лучшие гостиницы Бухареста вход румынам запрещен. Казино в Констанце отдали немцам под гараж. Немцы получили «в аренду» нефтяные промыслы, железные дороги, заводы. Они захватили все банки. Они вывозят в Германию продовольствие. До войны содержание немецкой армии обходилось румынам в четырнадцать миллиардов – это половина румынского бюджета. Теперь румыны должны платить дань Гитлеру не только деньгами – кровью.
Каждый день сотни румынских солдат сдаются в плен. Напрасно румынские генералы стращают своих подчиненных. Напрасно сигуранца расстреляла на улицах города Яссы семьсот невинных – среди них женщин и подростков.
Что сказать о словацком президенте Тисо? В прекрасной стране, где слово «Россия» произносится всем народом благоговейно, сотня проходимцев, вроде Тука, Маха и компании, называет себя «правительством». Я знаю хорошо одного из них – словацкого Геббельса – директора пропаганды Тидо Гашпара. Это малоприметный литератор и высокоталантливый пьяница. Он не выходил из кабаков Братиславы. Лет десять тому назад ему пришла спьяна забавная мысль – выставить свою кандидатуру в парламент. Он раздобыл несколько тысяч крон и роздал их лакеям излюбленного им кабака и таперам десяти борделей. Он получил на выборах двадцать семь голосов: одиннадцать таперов, трое вышибал и тринадцать лакеев. Вот этот развеселый Тидо теперь предлагает словакам идти завоевывать Москву…
Едет барин. Дворня тихонько ворчит. Лакеи ссорятся между собой. Все эти прохвосты ненавидят друг друга. Хорти ворчит, что его обокрал Антонеску – поделили Трансильванию так, что Клуж оказался на самой границе, Антонеску обвиняет Хорти в разбое: помилуйте, венгры отхватили кусок румынской Трансильвании! Вдруг раздается вопль уголовника Павелича – только-только Гитлер установил «независимость» Хорватии, как Муссолини ворвался в эту «независимую» Хорватию и стал грабить. А Муссолини тоже в обиде – пять лет человек воюет, били его под Гвадалахарой, били на Эбро, били в Африке, били у Корчи, – словом, били повсюду, а ничего за побои не выдали… И рядом с ним скулит Тисо: венгры отобрали Кошицы!.. На запятках идет своя война.
Лакеи в душе ненавидят злого, маниакального барина. Но лакеи не устраивают революций. Лакеи тихонько плюют в спину, а когда барин поворачивается, услужливо сгибаются.
Я говорю о презренных людях – о Муссолини, Антонеску, Хорти, Тисо. Они заслоняют свои народы. Но народы – не лакеи. Народы, порабощенные немцами, умеют ненавидеть. Это – святая ненависть, и никогда мы не смешаем порабощенные гитлеровцами народы ни с их жалкими «правителями», ни с гитлеровской Германией.
Прекрасная Италия, страна, которую издавна любили русские – от Гоголя до Горького. Свободолюбивый итальянский народ, красные рубашки Гарибальди, край великих поэтов и художников. Можно ли смешать итальянский народ с лакеями Гитлера? История новой Италии началась с крика миланцев: «Вон немцев!» И скоро эти слова снова прокатятся от Альп до Калабрии.
Венгрия долго сражалась за свою свободу. Венгерские патриоты дрались против немецких насильников. Жива Венгрия Кошута. Жива Венгрия Петефи. Не могут гордые венгры стать ландскнехтами чванливых немецких пройдох и выскочек.
Русская кровь помогла некогда румынам освободиться от ига. Правящая клика держала хороший, трудолюбивый народ в темноте и в унижении. Но румынские крестьяне любят свою родину, свой язык. Они любят свободу. Шут Антонеску сказал Маниу: «Если Германия будет разбита, я застрелюсь». Лакей хочет театрально погибнуть вместе со своим барином. А румынский народ знает, что, когда Германия будет разбита, Румыния воскреснет.
Родная Словакия, край «будителей», край, где улицы носят имена Пушкина и Толстого; родина Кукучина, которого прозвали «словацким Гоголем»; страна радушных землепашцев и пастухов; страна чудесных писателей – Урбана, Илемницкого, Новомеского; пленная Словакия – она ждет часа, чтобы протянуть нам руку.
Неуютно на запятках у Гитлера. В страхе лакеи спрашивают: «Куда барин едет?» Геббельс отвечает: «Барин едет в Москву». Мелькают верстовые столбы, сожженные города и катакомбы – горы немецких трупов. А вот и убитые венгры. Вот мертвые румыны… Очередь за итальянцами… И Муссолини – он любит театральные изречения – шепчет полумертвому Хорти: «Барин едет не в Москву. Барин едет в могилу».
28 августа 1941
