Илья Чистяков
Бесконечное лето
– Уже нет. Но если вы хотите знать, ревел ли я, то да – было, – я хмыкнул и посмотрел на него, раз уж ему этого хочется.
– Почему не ходил к директору? Нужно бы разобраться, в чём дело. Ты только вроде порядок навёл в структуре, система уже вырисовывалась…
– А зачем? Если человек так со мной поступает, то я не имею ни малейшего желания что-то ему доказывать. Я цену своей работы знаю, – сказал я спокойно.
– Гордый, значит? – он снова улыбался.
– Нет, ленивый, – теперь мы уже оба смеялись.
– Это вам, – я вытащил из автомобиля книжку и протянул ему. – Недавно закончил читать, но, видимо, слишком поздно. Может, вам пригодится больше, чем мне.
– Психология влияния? – директор недоверчиво усмехнулся.
– Ненавижу психологию и психологов, но когда они на безопасном расстоянии и, к тому же, ещё и интересно пишут, терпеть можно.
– Спасибо. Приятно было с тобой работать, Саня. Грустно, что всё так. Опять бардак начнётся… – он пожимал мне руку.
– Всё к лучшему. Для всех, – ответил на его рукопожатие я. – Благодарен вам за работу, своевременные советы и простое человеческое общение.
Он был старше меня лет на пятнадцать-двадцать, поэтому что-то отеческое было в нашем прощальном объятии.
– Что будешь дальше делать? – спросил Леонид Александрович, когда я уже сел в машину.
– Радоваться жизни, – сказал я и помахал ему рукой.
Как Гомер и Ленин стали жить вместе
Снег падал без конца.
В такие снежные зимы чувствуешь себя королём на полноприводном кроссовере. За последнюю неделю февраля в городе выпала месячная норма осадков, и по прогнозу синоптиков такая погода должна была продлиться до середины следующей недели. Коммунальные службы, как обычно, оказались не готовы.
Перед съездом во двор я встал на «аварийку» и вышел из машины: справа и слева на подъезде к дому номер восемнадцать по Севастопольской улице стояли припаркованные автомобили, а ровно посередине, на единственной полосе для проезда, буксовал старенький «Рено». Его передние колёса беспомощно шлифовали голый лёд, не попадая в глубокие колеи.
Я подошёл к водителю, тот опустил окно. Рядом на переднем пассажирском сидении я увидел маленькую девочку.
– Давайте толкну?
– Ага, спасибо, – обрадовался мужчина.
Мы стали раскачивать «Логан», пока тот вскоре вновь не заскочил на гору снега, под которой уже совсем не угадывалось удобное когда-то парковочное место. Я отошёл в сторону и дал знак водителю. Он включил заднюю передачу и резво нажал на педаль акселератора. На этот раз уже все четыре колеса оказались в свободных от снега колеях.
– Спасибо большое! – сказал водитель и, в виде более внятной благодарности, поспешил освободить единственную дорогу к дому.
Перед входом в подъезд я встретил свою соседку по лестничной клетке. Древняя, но бодренькая низенькая старушка поздоровалась со мной.
– Добрый день, Елена Ивановна! – но её не интересовали ответные приветствия. Она говорила и не могла остановиться. Мне всегда казалось, что ей нужен не собеседник, а слушатель, а если так, то почему бы и нет? Я даже не был уверен, действительно ли она глуховата или просто делает вид. Какая мне разница? Она милая и добрая женщина, и этого было достаточно, чтобы при встрече с ней быть вежливым и добропорядочным соседом.
– Как тебе нынешняя зима? Я уже не припомню лет десять таких сугробов. Молодец, хорошо припарковался. Видел объявление в лифте? Завтра будут всех разгонять для уборки снега. Но ты не помешаешь. Обычно они там не расчищают.
Она болтала и болтала, а я уже представлял, скольких усилий мне будут стоить предстоящие раскопки.
– Пошла за молоком, а то кончилось. Ты видел, как задрали цены на молоко? – Елена Ивановна махнула рукой в сторону магазина.
Я невежливо покосился на часы. До самолёта оставалось два с половиной часа.
– Да, ужасные цены, – я указал головой на дверь. – Побежал я. Тороплюсь. Улетаю сегодня на отдых!
– Может, не время лететь-то, Саш? Я б на твоём месте погодила, – проскрежетала она.
– Это почему это? – я остановился.
– Не знаю. Кажется мне, и всё! – улыбаясь, кряхтела Елена Ивановна.
– Такое обоснование не может быть засчитанным, – ответил я. – Всё, убежал!
– Опять бежишь. Всегда ты бежишь, Саша. Ничего, с возрастом это пройдет, – усмехнулась мне вслед она.
А я уже открыл дверь подъезда, смиряясь с мыслью об очередной чашке кофе без молока и удивляясь странному совету соседки.
Никогда не брал с собой много вещей: тяжёлый багаж совсем не вязался с той лёгкостью, которой я наслаждался в путешествиях. В своих немногочисленных поездках я старался избавиться от всего будничного, серого и унылого, что могло отяготить мой отдых: от компьютера, телефона, знакомых людей и галстука. Обычно всё нужное убирается в один рюкзак. В конце концов, если что-то понадобится, есть кошелёк. Одинокая жизнь и присущая мне аскетичность позволили скопить изрядную сумму, чтобы в случае необходимости жить несколько месяцев без забот и при этом не выслушивать истерики начальства.
Я отложил рюкзак в сторону, «победил» чайник и сделал себе кофе. За баром открыл ноутбук и ещё раз перечитал своё резюме. У меня всегда было особенное отношение к этому документу: по мере того, как росли мои компетенции и навыки, я вёл историю своего карьерного роста. Кстати, что интересно, все мои друзья и коллеги вспоминали о своём резюме только тогда, когда их увольняли, либо когда они сами хотели поменять работу. Всё остальное время оно благополучно пылилось в одной из многочисленных папок компьютера или ящиках стола. Точно как в школе, когда нерадивый ученик заполняет дневник лишь в случаях грядущей проверки.
У меня всё иначе. Мне нравилось записывать свою историю. Я постоянно дополнял резюме и использовал его в качестве визитной карточки, где содержалась информация о моих профессиональных достоинствах, результатах работы и достигнутых целях. Например, я уже через полгода устройства на новую работу мог вписать в резюме свой функционал и задачи, пройденное обучение и курсы повышения квалификации. Это совсем не значило, что я собрался искать другое место. Это был мой профессиональный дневник, который постоянно находился в актуальном состоянии и полной боевой готовности. Удобно, потому что после увольнения ничего не нужно вспоминать: что я делал, какие были задачи, чему я научился, и всё в этом духе. К тому же, когда меня время от времени поглощают депрессивные мысли о том, что я ничего не добился и ничего ещё не имею, я перечитываю свою «историю болезни» и понимаю, что не всё так плохо! Кое-чего стою!
Читал, что опытные HR-специалисты советуют излагать информацию о себе максимально подробно и обязательно добавлять свою фотографию: мол, такие резюме набирают больше просмотров и вызывают большее доверие у работодателей. У меня же в поле для фотографии красовался белый прямоугольник с надписью: «Как увеличить конверсию и поток клиентов? Звоните».
После недолгого изучения фотоальбома в собственном телефоне я решил: пусть всё останется, как есть. И выложил резюме на сайте по поиску работы: посмотрим, сколько компаний к моменту моего возвращения заинтересуются таким «ценным» специалистом.
Я закрыл ноутбук, допил кофе и плюхнулся на диван. Гомер был как всегда грустен. Интересно, если бы мне подарили другой бюст, более жизнерадостного мужчины – скажем, Сартра или Пушкина – жилось бы мне веселее? Наверное, нет. Да и Гомер выглядел не таким уж и хмурым. Просто, мне думается, скульптор запечатлел его не в самый удачный момент, когда древнегреческий автор размышлял над спорными моментами своих поэм. Например, над поединком Гектора и Аякса в «Илиаде»: герои бились-бились целый день, пока не подоспели глашатаи с вестью о том, что наступает ночь и всем нужен отдых. После чего герои, только что желавшие друг другу смерти, разошлись мирно, почти как друзья. Ещё и сувенирами обменялись на прощание. По взгляду и выражению лица Гомера ясно, что он тоже недоумевает над исходом боя, как и все современные читатели.
Было время, когда меня занимала идея: приобрести ещё один бюст, чтобы древнегреческому поэту в долгие периоды моего отсутствия не было так скучно. Однако никого порядочного и достойного такого соседа в продаже не нашлось. Разве что Ленин, против которого я совсем ничего не имею. Просто он у нас уже был. Нарисованный. Поэтому я бросил эту затею, хотя бюсты (смею заметить, совсем не писательские) до сих пор преследуют меня в контекстной рекламе.
Владимира Ильича мне подарили в университете…
В наши учебные времена (а, может быть, и в любые времена, но в наши – точно) бытовало мнение, что на филологическом факультете нет парней, а все особи мужского пола, которые всё-таки туда поступают – либо неудавшиеся танцоры балета, либо господа, придерживающиеся нетрадиционных взглядов на сексуальную жизнь. Ну, или, в крайнем случае, чересчур утончённые натуры, ничего общего не имеющие с традиционным представлением об истинно мужском характере.
Наш поток ломал этот и другие стереотипы. На пятьдесят три студентки приходилось шесть ребят, включая меня, при норме два-три, максимум четыре на курс. Удивительным было ещё и то, что после первой сессии никто из нас не был отчислен за неуспеваемость. Почти. Был седьмой, которого ни разу не видели на занятиях, поэтому я думаю, его смело можно исключить из статистики.
Помимо того что мы откровенно наслаждались женским обществом, о нашей мальчишеской нормальности говорило еще и то, что мы были далеко не ботаниками. Конечно, кто-то учился лучше, кто-то хуже. Но все шестеро могли себе позволить без зазрения совести периодически прогуливать пары, устраивать сабантуи в общежитии или на съемной квартире одного из нас. Что мы только не вытворяли: залазили по верёвочной лестнице на третий этаж женского общежития, проносили своих друзей в сумке мимо коменданта кампуса через турникет, спали в ванной, прогуливались голышом ночью на улице по морозу мимо психиатрической лечебницы, спасались бегством от отряда полиции, преследующего нас за распитие спиртных напитков в парке. Зачастую участвовали в драках и приходили на лекции с фингалами…
Мы были дружны. Особенно первые годы. Помимо отдыха и учёбы нас сближал спорт. Хотя всех ребят-филологов старших курсов мысль об обязательном участии в университетских соревнованиях приводила в ужас. Факультетская команда всегда выглядела посмешищем и традиционно занимала последнее шестое место, в лучшем случае получая награду «За волю к победе». Нередко мужская часть факультета попросту не участвовала: собрать команду было просто не из кого.
Так вот, в первый же год нашего обучения мы дошли до финала футбольного турнира, сенсационно опередив физико-математический, естественно-географический, философско-теологический и исторический факультеты, многократно превосходившие нас количеством ребят. Проиграли только технолого-экономическому направлению просто потому, что они одновременно могли выставить четыре равноценных состава, тогда как мы играли вчетвером с двумя запасными.
С этого момента наша команда стала регулярно подниматься над четвёртой строчкой в ежегодных футбольных состязаниях. На следующий год мы заняли второе место по баскетболу (не обошлось без везения: нам разрешили заявить в команду афроамериканских студентов из США, которые приехали к нам на филфак изучать русский). Благодаря нам факультет стал постоянно участвовать в спортивных мероприятиях, а результаты в итоговом зачётё, включающём футбол, баскетбол, волейбол, бадминтон, теннис, различные эстафеты, стали заметно лучше.
Впрочем, мы сами к себе относились со здоровой иронией и никогда не «звездили». С чего бы вдруг? Учились мы далеко не идеально, обещания, данные однокурсницам, не всегда выполняли, а преподаватели… многие из них нас просто терпели. Всё это мы прекрасно осознавали. Даже после того памятного для всех нас второго места в футбольном турнире во время награждения мы хором скандировали: «На филфаке нет парней!». Было смешно. Мы шутили друг над другом, пели песни о самих себе, сочиняли стихи. Один из нас даже издал свой собственный сборник стихов в одном экземпляре под псевдонимом Лорд Бакенбард: несколько тетрадных страниц в клеточку формата А5, скреплённых степлером, с иллюстрациями и десятком стихотворений. На обложке красовался портрет самого поэта, его нарисовал Макс простой ручкой, как и прочие иллюстрации.
Не знаю, сохранилась ли книжица, но я навсегда запомнил из неё стишок. Прочитаешь – и всё поймёшь про автора и его натуру.
Без заглавия
Однажды в дремучем лесу
Ёж повстречал Колбасу.
– Привет, Ёж!
– Здорово, Колбаса!
– Как твои дела?
– Вчера покусала Оса!
– Давай её зарежем?!
– А у тебя есть нож?
Ежа звали Брежнев,
Целоваться любил Ёж.5
Смешно вспоминать… Как известно, многие пытаются что-то писать в юношеские годы. А на филологическом факультете – немногие не пытаются. Вот мы и пописывали.
Даже среди всего моего душевного слезливого бреда, никогда неунывающие друзья различали стоящие, по их мнению, жизнеутверждающие вещи. Автор вышеупомянутого сборника особенно хорошо отзывался о моей оде трамваю. Звучала она примерно так:
Ода трамвайная I
В моей душе такая мука,
Вам скажет каждый краснобай,
Что вот такая вышла штука,
Я взял и полюбил трамвай.
И не мешает нам, о боже,
Что он железный, я мясной,
Что он мужского рода тоже,
Что электрический такой.
Я полюбил его за бабок,
Которые везде и всюду.
Когда я вырасту, таким же,
Наверное, ворчливым буду!6
Не знаю, почему одна первая. Видимо, предполагалась и вторая ода, но её я так и не написал. Во времена студенчества я вымучил из себя немало стишков. К несчастью, они сохранились и, попадаясь мне на глаза, каждый раз вгоняют в тоску: наивно, глупо и бессодержательно.
Сейчас я совсем не читаю поэзию. Пора «ахов и вздохов» – в прошлом, а романтические иллюзии, как часто случается, разбились о несокрушимую филистерскую обыденность. Да здравствует проза в литературе! И в жизни.
Из всех шестерых ничего не писал только Макс. Зато он удивительно рисовал. Собственно, я не помню, чтобы он дарил мне эту картину с Лениным, которая в вычурной рамке висит сейчас на стене напротив меня, как и не помню, чтобы он её рисовал. Я нашел её несколько лет назад в своих книжных завалах. Вероятно, съезжая с общежития на свою первую съёмную квартиру, случайно прихватил искусно нарисованный карандашом на плотном картоне размера А3 рисунок, изображающий бюст Владимира Ленина на облупившемся постаменте в лесу.
Каждый из нас был по-своему интересной, необычной личностью. А как же иначе? Ведь среднестатистические здоровые юноши не поступают по собственному желанию на филологический факультет. Тем более после прохождения воинской службы, как Макс. Мы сочиняли нелепые стишки и невообразимые песни с припевом типа «Гномы! Гномы! Какие нафиг гномы?», которые после презентации на каком-нибудь из концертов распевал весь факультет. Участвовали в театральных представлениях и сценках – да впрочем, и в повседневной жизни чудачили кто во что горазд. Но рисовать умел один Макс, так что ответ на вопрос, кто в нашем общежитии мог нарисовать Ленина в лесу (а главное, зачем), был для меня очевидным. Тот же человек, что мог представить и изобразить лорда Бакенбарда, ежа, похожего на Брежнева, и колбасу, покусанную осой.
Ленин как Ленин. Ничего необычного. Таких памятников на просторах нашей необъятной родины полно, и, наверное, я бы выкинул этот красивый карандашный рисунок, если бы не одна деталь, которая меня занимала и не давала покоя.
Как он оказался в лесу?
Кто-то из моих гостей предположил, что это не лес, а городской парк, ведь буквально в каждом из них, в той или иной интерпретации, присутствует вождь мирового пролетариата. Однако я отказываюсь верить в то, что действующий парк может быть настолько заросшим и запущенным. На рисунке деревья, трава и кустарники подступали к изваянию вплотную, наполовину скрывая постамент и дальнее левое плечо революционера. Над памятником нависали густая старая ель и береза с широко раскинутыми ветвями. Мне думается, что именно растительность причастна к отколотой тут и там плитке и многочисленным трещинам на пьедестале. Что интересно, что птичьего помёта на памятнике не было…
Я часто сидел и размышлял вместе с Гомером, как же так случилось, что одинокий Ильич оказался в такой чаще. Именно благодаря этой интригующей тайне работа Макса была помещена мной в красивую винтажную рамку на самое видное место в зале. Из всех имеющихся вариантов ответа самым очевидным представлялось, что это был всё-таки парк в каком-то давно заброшенном городе. Либо это далёкое апокалипсическое будущее одного из ныне существующих городов —например, малой родины Макса, городка Иультин.
Самым здравым решением было бы задать этот вопрос автору. Однако на момент находки картины мы уже давно перестали общаться. Что стало с остальными, как они устроились и где работали, было загадкой для меня и Виктора. Только со своим бывшим одногруппником, с которым общался чаще благодаря учебному процессу, я до сих пор поддерживал дружбу. Хотя сейчас наше общение ограничивалось несколькими телефонными разговорами и двумя-тремя встречами в месяц. Да и то лишь потому, что он по чистой случайности купил квартиру неподалёку от меня. Ничего себе совпадение! В многотысячном-то городе!
Слышали термин: «потерянное поколение»? За всех не скажу, но нашу банду вполне можно так назвать, хотя, в отличие от героев книг Ремарка и Хемингуэя, мы, слава Богу, ни в какой войне участия не принимали. Потерянными мы были совсем по иной причине. В то время как наши школьные товарищи-мальчишки поступали в технические вузы, получали прикладные специальности в точных науках, становились инженерами, докторами, физиками, механиками или, на худой конец, слесарями и водителями, мы шестеро одновременно и в то же время каждый сам по себе, выбрали филологический факультет. Мой отец был всячески против пополнения рядов «невнятных гуманитариев»: дескать, это образование украдет у меня пять лет и в дальнейшей жизни совсем не пригодится, как и любому мужчине на моём месте.
Вспоминаю своих пацанов и думаю: не от безысходности ли они подали документы на филфак? Не верю, что кто-то из них всерьёз задумывался о работе учителя. Лично я после окончания школы совсем не знал, чем заниматься. Моё желание посвятить свою жизнь науке появилось позднее, уже после поступления. В седьмом или восьмом классе я заразился любовью к чтению, которая продлилась до конца школы и росла из года в год. Возможно, эта страсть и предопределила мой выбор?..
Чем руководствовались другие, я не берусь предполагать. Однако это не было похоже на джекпот и на беспроигрышный вариант дальнейшей счастливой жизни. По поведению ребят и их отношению к занятиям было заметно, что образ гуманитарного книжного червя, научившегося читать сотню страниц в час и больше ничего не умеющего, вряд ли был для них конечной целью. Наверное, наше появление на филологическом факультете было случайностью.
Возможно.
Но, так или иначе, это не сыграло нам на руку.
Сейчас, когда я осознаю, что за несколько лет мы разом изучили ВСЮ ИСТОРИЮ человеческой мысли, воплощенную в художественной литературе, и прочли все знаковые произведения, постепенно изменявшие человеческое сознание на протяжении всех пережитых им эпох, мне становится не по себе. Я никогда не брался судить, правильно ли или ошибочно устроено наше образование. Оно мне нравится. Но когда думающий человек, хотя бы раз задававший себе вопрос о цели своего бытия, размышляющий над причинно-следственными связями окружающего мира, получает такой огромный массив лучшего человеческого опыта со всего земного шара, с древнейших времён до XXI века, воплощённый в гениальнейших произведениях литературы – он, мягко говоря, теряется. Чёрная дыра вопросов, ранее мучавших его, разрастается ещё больше, подпитываемая новым топливом неразрешимых коллизий этих произведений. Вопросы отцов и детей, жизни и смерти, предательства и дружбы, любви и ненависти, личного и общественного, честности и лжи, меркантильности и бескорыстия – всего этого мы касались ежедневно, читая, читая, читая и подробно разбирая на практических занятиях. Сколько судеб и жизней авторов и придуманных ими героев пропустили мы через себя? А десятки и сотни тысяч фундаментальных вопросов, которые поднимались в произведениях? Всё это вряд ли может не оставить след в душе и мыслях думающего человека.
Кто-то скажет: мало ли что придумают эти писатели! Но я считаю, что художник не может создать того, чего не существует в нашем мире. Он волен выбирать форму и жанр, писать сказку или роман, фантастику или фентези, однако при этом всё равно рассказывает о любви, дружбе, добре и зле. Эльфы, фараоны, гномы или люди, какая разница? Это лишь форма выражения всем известных человеческих чувств и отношений…
В общем, в один прекрасный момент декан факультета торжественно вручил нам дипломы и помахал рукой, забыв только сказать: «Всего вам хорошего, и живите теперь с этим, как хотите!». И все мы чувствовали, что вопросов внутри нас стало больше, а ответов не прибавилось…
…Я вызвал такси и начал собираться.
Помнится, я где-то слышал, что кто-то из нашей шестёрки уже спился. Правда ли это? Надеюсь, что нет. У меня самого бывало, что я посылал всё к чёрту и сильно напивался. Но более чем на один такой вечер меня не хватало. На следующее утро я был скорее мёртв, чем жив, и, провалявшись так весь день, испытывал к себе полное отвращение, зато обретал месячный иммунитет к спиртному, не мог даже смотреть на алкоголь.
Не знаю, имеет ли приобретённый филологический багаж хоть какое-то отношение к нашей потерянности и оторванности от жизни, однако именно один из филологов посоветовал мне как-то давно «поменьше думать и побольше жить».
Отчего-то кажется, что он пожелал мне того, что больше всего на свете хотел обрести сам.
