Илларион Толконюк
Раны заживают медленно. Записки штабного офицера
– Военная профессия у нас – профессия почетная. Делом чести считается военная служба, – закончил он эту часть выступления.
В последнем разделе речи И.В. Сталин остановился на внутреннем положении страны, назвав его прочным, и подчеркнул сложность обстановки в мире.
– Мы стоим на пороге большой войны, которой, по-видимому, избежать невозможно, – озабоченно заявил он. – Своей правильной политикой, и, в частности, договором с Германией о ненападении, мы выиграли определенное время. Но нам нужны хотя бы еще один-два года для перевооружения войск на новую боевую технику и освоение ее.
Подчеркнув необходимость всемерно повышать боеспособность Красной армии и флота и обратив внимание, не вдаваясь в подробности, на стоящие перед нами задачи, он выразил уверенность в мощи нашей армии и флота и что они справятся с возложенными на них задачами.
– А теперь, – закончил свое выступление И.В. Сталин, – товарищ Тимошенко приглашает вас на скромный товарищеский ужин.
Все вскочили с мест, и буря аплодисментов заполнила зал. Раздавались возгласы в честь товарища Сталина, партии, правительства. Овация долго не стихала. Аплодировали все, в том числе и Сталин.
Не спеша руководители ушли со сцены в ту же боковую дверь, что и вошли.
Взволнованные, с приподнятым настроением, с чувством гордости и собственного достоинства мы стали расходиться по банкетным залам, разыскивая свои места, указанные в приложенном к приглашению бумажном листочке.
5
Мне было определено место в Новом зале, уставленном длинными столами, покрытыми белоснежными скатертями. Красивая сервировка столов блистала непривычной роскошью. Тонкий фарфор и серебро слепили глаза. Столы, как говорится, гнулись от разнообразных закусок. Лежали и папиросы «Северная пальмира» без упаковки, россыпью, в длинных хрустальных папиросницах. Спиртных напитков на столах не было.
По обе стороны каждого стола садилось по десять человек. Когда все расселись, обнаружилось, что среди нас по краям стола оказалось два незнакомых человека в штатском. Это вызвало любопытство и стесненность. Кто эти люди и почему втерлись в нашу компанию? Началось перешептывание. Мы пришли к выводу, что эти свидетели были приставлены к каждому столу слушать наши разговоры и выяснять настроения. На вопросы, кто они и почему сидят с нами, они без тени смущения отвечали, что их роль – поддерживать компанию и помочь нам правильно ориентироваться за ужином в непривычной обстановке.
За спинами гостей стояли официанты – молодые мужчины в аккуратных одинаковых черных костюмах и с салфетками в руках. Они осведомлялись, что мы будем пить, предлагая водку, коньяк, виноградное вино. Я решил пить только шампанское, не смешивая его с другими напитками, чтобы не пьянеть. Как только бокал освобождался, официант наполнял его снова. Ужин был роскошный, и я многие блюда пробовал впервые.
Руководители партии и правительства во главе с И.В. Сталиным сидели в Георгиевском зале. Помещения были озвучены – и хорошо слышалось все происходящее.
Провозглашались тосты, произносились короткие речи. Сталин обращался к присутствующим несколько раз. Он предлагал выпить за Красную армию, Военно-морской флот, авиацию, персонально за некоторых военачальников; за адмирала Кузнецова он поднял тост за вечер два или три раза. На это обратили внимание. Но было непонятно – или он этим хотел показать особое внимание к этому незаурядному флотоводцу, или подчеркивал возросшую роль флота в стране. Оживление в залах нарастало, некоторые товарищи выходили из-за столов, подходили к другим столам и чокались с сидящими за ними. Кое-кто из руководителей пошел по залам, подходя то к одному, то к другому столу, поздравляя питомцев академий и высказывая добрые пожелания; пили с ними по рюмочке. Когда в наш зал вошел товарищ Мануильский, мы стали его качать, осторожно подбрасывая чуть ли не до потолка.
Ужин проходил в теплой и дружеской обстановке. Кое-кто хватил лишнего и шумно высказывался, не обращая внимания на подсадных в штатском. Те слушали, наблюдали, но в разговор не вмешивались.
Руководители как-то незаметно ушли. Дело близилось к концу. Я с двумя товарищами выбрался из помещения, когда многие еще не подавали виду, что пора сматываться, чтобы пройтись по территории Кремля, прежде чем отправиться домой. Хотелось взглянуть на Царь-пушку и Царь-колокол. Там, где стояли эти реликвии, освещалось слабо. Как только мы остановились у Царь-пушки, возле нас возник человек в штатском и заявил, что здесь стоять нельзя. После сдержанной дискуссии со стражем порядка мы вышли из кремлевских ворот на Красную площадь.
6
Сообщение о речи Сталина на приеме в Кремле 5 мая 1941 года вызвало живой интерес мировой прессы. Иностранные корреспонденты сбивались с ног, стараясь выяснить содержание этой речи, имевшей важное значение, произнесенной фактическим руководителем Советского государства и вождем советского народа перед командирами Красной армии в неспокойное время Второй мировой войны, вмешательство или втягивание в которую Советского Союза должно будет оказать решающее влияние на ее дальнейший ход и окончательные результаты.
Но эта речь так и не появилась на страницах газет ни в нашей стране, ни за границей. Сенсации не было. Сообщение о ней ограничилось заметкой в газете «Правда» под заголовком: «Торжественное собрание в Большом Кремлевском дворце, посвященное выпуску командиров, окончивших военные академии».
Даже такой известный английский журналист, как Александр Верт, в своей книге «Россия в войне 1941–1945», написанной много лет спустя, упоминая об этом выступлении И.В. Сталина, смог привести только выдержку из упомянутой заметки в газете «Правда», где было сказано: «Товарищ Сталин в своем выступлении отметил глубокие изменения, происшедшие в последние годы в Красной армии, и подчеркнул, что на основе опыта современной войны Красная армия перестроилась организационно и серьезно перевооружилась. Товарищ Сталин приветствовал командиров, окончивших военные академии, и пожелал им успеха в работе. Речь товарища Сталина продолжалась около сорока минут, была выслушана с исключительным вниманием».
Приведя эту выдержку из советской газеты, Александр Верт заметил: «Ясно, что за 40 минут он сказал гораздо больше, чем только это».
Иностранный корреспондент был прав.
Глава 6
Накануне
1
«Южный экспресс» плавно отошел от Курского вокзала и развивал скорость, оглашая окрестность продолжительными гудками локомотива, время от времени выдыхающего белесые шлейфы пара. По обширным просторам полей ползли трактора, завершая весенний сев. В бело-розовом убранстве просматривались стройные ряды фруктовых деревьев. Весна была в самом разгаре, прозрачно дымясь над пахотой и сочно позеленевшими рощами. После длительного бега поезд останавливался на больших станциях, проскакивая без замедления хода второстепенные и быстро мелькавшие полустанки. На остановках пассажиры выходили из вагонов подышать свежим воздухом и запастись продовольствием и прохладительными напитками в вокзальных буфетах и на пристанционных базарах. Обстановка выглядела обычно, спокойно. В залах для транзитных пассажиров и у билетных касс толпились весело настроенные и прилично одетые люди. Многие были с детьми, преимущественно дошкольного возраста. Ехали в отпуска, командировки, на курорты, в гости к родственникам. Наступавшее лето тянуло жителей северных городов на благодатный юг, к морю. В общем, жизнь текла мирно, деловито, ритмично. Поезда проходили точно по расписанию. Ничто предвоенную обстановку не напоминало.
Но я смотрел на все это по-своему, охваченный размышлениями о прошлом и будущем. В неизбежности в ближайшее время войны у меня не оставалось ни малейшего сомнения. Но я верил в силу нашего Советского государства, в победу над врагом, если он осмелится напасть на нас. Однако я не был большим оптимистом в этом вопросе и не верил в быструю и легкую победу. Опыт недавних войн и военных конфликтов в Испании, в Финляндии, у реки Халхин-Гол, который мне пришлось изучать и осмысливать, раздумья над участью Польши и Франции, а также теоретическая учеба в академии и впечатления от речи И.В. Сталина на приеме не позволяли разделять суждения некоторых легковерных оптимистов о том, что наши братья по классу, то есть трудящиеся капиталистических стран, не только не станут воевать против нас, а наоборот, с нападением империалистов на страну социализма повернут оружие против собственной буржуазии и совершат пролетарскую революцию чуть ли не во всем мире. Я ясно представлял себе сложность отношений между государствами и нациями, между их политическими группировками, силу пропаганды и обмана правящими классами трудового народа, насилия над ним, На основе изучения марксистско-ленинской науки, военной истории и сущности гражданской войны в нашей стране я в общем-то знал рычаги, толкающие народные массы друг против друга, нередко ради чуждых им интересов. И в то, что трудящиеся капиталистических стран не пойдут на нас войной в составе армий своих государств, я не верил. Да это в последнее время и не муссировалось пропагандой. Современные войны ведутся массовыми армиями, которые нельзя создать из одних эксплуататоров. Правящие классы гонят в бой прежде всего трудящихся. Это ясно. В самом деле, если бы дело обстояло именно так, как иной раз утверждали упомянутые выше сверхреволюционные оптимисты, то капиталисты не решились бы на войну с нами. Разве в Испании на стороне Франко воевала только буржуазия, разве в японских дивизиях, напавших на МНР в 1939 году, были одни капиталисты? – рассуждал я. Нет, дело обстоит куда сложнее. При капитализме народ своей судьбой до поры до времени не распоряжается, он не волен уклониться от войны другим путем, кроме как революционным. Но для этого должна созреть революционная ситуация, вспоминалась теоретическая трактовка. Ведь войну подготавливают и развязывают, а следовательно, и ведут правительства, а исполнителем ее, живым материалом, пушечным мясом является народ, главную массу которого составляют трудящиеся. Как в производстве материальных благ, так и на войне главная и основная тяжесть ложится на плечи трудового народа. Правительства и правящие классы располагают многими и разнообразными средствами и способами, чтобы бросать в пожарище войны если и не все, то почти все способное воевать население. Ведь немецко-фашистская многомиллионная армия состоит преимущественно из трудового народа, одурманенного нацистским угаром и направляемого рычагами принуждения и террора, а также заманчивыми посулами.
Да, думалось, война приближается и будет она нелегкой – на то и война!
Для меня, как и для большинства, а может быть, и всех моих товарищей по академии, было почти несомненным – это красной нитью проходило во всей нашей учебе и прививалось в политическом воспитании, – что мы будем воевать только на чужой территории, что мы в ответ на нападение перейдем в наступление и будем наступать вплоть до полного разгрома врага. Оборона может иметь место только как вынужденное, временное явление, когда наступление или невозможно, или нецелесообразно в то или иное время, на том или ином направлении. Победа может быть достигнута только решительным наступлением, завершаемым уничтожением или пленением живой силы противника.
«Мы чужой земли не хотим, но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому», – вспоминался оптимистический тезис. И все же снова и снова вставали во весь рост вопросы: когда же грянет война, как это произойдет, как она сложится, сколько времени будет продолжаться? Что ожидает самого меня? Сомнений же в нашей победе не возникало: таких мыслей нельзя было допустить. И их не было.
Я снова воспроизводил в памяти речь И.В. Сталина, готовясь к ее пересказу в штабе округа.
Мои нестройные рассуждения в пути не были признаком ни отчаяния, ни робости, ни уныния перед лицом надвигающихся великих событий. Наоборот, настроение было приподнятым. Для профессионального военного это даже интересно и захватывающе – применить на практике свои знания, выполнить долг перед Родиной, свершить воинский подвиг, отдав дань своей военной профессии сполна. Это, как мне представлялось, возможно только на войне. И все же войны не хотелось.
Страна восстановила, наладила и подняла народное хозяйство, установила порядок. Люди стали жить хорошо, трудятся с радостью, духовно развиваются и довольны своим положением, жизнью, результатами труда. А война, безусловно, затормозит на какое-то время наши великие стройки, отвлечет от мирного труда много людей, поглотит массу материальных средств, вызовет человеческие жертвы и разрушения, наплодит сирот и оставит вдов. Не хотелось, чтобы люди снова стали жить хуже. Даже небольшая война с Финляндией заметно повлияла на положение в стране, нарушила в известной мере нормальный ход жизни, вызвала трудности. Это я знал. Война же с Германией – совсем другое. Это вступление нашей страны во Вторую мировую войну со всеми вытекающими последствиями, академически рассуждал я, стараясь мысленно представить эти последствия. Конечно, я не мог даже приблизительно нарисовать себе картину напряжения, жертв и страданий, разрухи и разорения, которые потом принесла нашему народу и каждому из нас эта гигантская бойня.
Поезд был радиофицирован, и, погружаясь в раздумье, я старался не пропустить ни одной передачи последних известий: динамик в купе держал все время включенным. И вот по радио передали сообщение о назначении товарища Сталина председателем Совета народных комиссаров. Из зачитанного диктором указа Президиума Верховного Совета СССР от 6 мая 1941 года следовало, что генеральный секретарь ЦК нашей партии И.В. Сталин становится отныне одновременно и главой правительства. Этот факт говорил о многом и был логичным в создававшейся обстановке. Теперь вся исполнительная власть в государстве и в партии сосредоточивалась в одних руках. На случай войны такой акт необходим. Значит, Сталин возьмет на себя непосредственное руководство вооруженными силами, а если начнется война, то и ее ведением. Давно минули те времена, когда для ведения войны правительство назначало главнокомандующего и поручало ему ведение военных действий, целиком полагаясь на его волю и способности, но ограничивая его власть, если она выходила за рамки театра военных действий. Теперь это невозможно. Вся полнота власти в современной войне должна быть сосредоточена в одних руках, предоставляя возможность без всяких прений и борьбы мнений объединить усилия государства и направить их на достижение победы. Олицетворять такую власть должен один человек. Вот таким человеком и будет у нас И.В. Сталин, с гордостью констатировал я. Именно ему, с его железной волей, мудростью, революционным опытом и непоколебимым авторитетом в народе и армии, должна принадлежать эта великая роль. «Счастье наше, что у нас есть Сталин – верный продолжатель дела великого Ленина», – проплывала в памяти многократно слышанная фраза.
Как уже упоминалось выше, я не верил в легкую и быструю победу над фашистской Германией, стоявшей в авангарде мирового империализма. Это неверие не было случайным и не вытекало из досужих умствований, тому были веские причины.
По службе мне приходилось вплотную сталкиваться с мобилизационной работой и с оперативным планом округа, и я хорошо знал, что нам еще многое надо было сделать по повышению боевой способности и боеготовности войск и штабов.
Развертывание дивизий и специальных частей до штатов военного времени предусматривалось за счет призыва из запаса большого количества личного состава, обученность которого была далеко не достаточной, на обучение и сколачивание соединений и частей требовалось немалое время. Планировалось изъятие из народного хозяйства автомобилей, тракторов, конского состава. Имевшегося на складах округа вооружения с трудом хватало для мобилизационного развертывания войск первой очереди. Подавляющее большинство солдат должно было вооружаться винтовками и карабинами. Автоматов и зенитных средств почти не было. Кавалерийские дивизии округа, кроме одной, расформировывались, и их личный состав обращался на укомплектование формировавшихся танковых и механизированных войск. Кавалеристов предстояло переучивать на танкистов. Не хватало танков, автомобилей, особенно специальных. Основная часть артиллерии, кроме тяжелой, оставалась на конной тяге. Новые самолеты только начали поступать в авиационные части небольшими партиями. Шло переучивание летчиков…
В памяти было свежо, что в академии мы изучали принятую в Красной армии организацию войск и построение наступления и обороны; много времени уделялось встречному бою. В основу был положен действовавший тогда новый Полевой устав, в целом, как потом подтвердилось, правильно отражавший требования современного боя. Некоторые параграфы устава требовалось знать наизусть. Помнились и преподанные нам новые принципы построения активной обороны, изложенные в небольшой красной книжке. Этот сугубо секретный труд содержал выступление перед высшим командным составом наркома обороны Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко. Одним из вариантов боевого порядка войск в обороне предусматривалось, что в первом эшелоне должна находиться одна треть сил и средств, а две трети в глубине. Таким построением достигалась глубина обороны и ее активность; силы второго эшелона могли использоваться как для занятия позиций в глубине на направлении главного удара противника, так и для нанесения контрударов или контратак, что соответствовало требованиям, обеспечивающим устойчивость обороны.
Но вопросы отступления, ведения боя в окружении и выхода из него фактически не изучались. Такие пробелы в обучении наши военные кадры трагически ощутили уже в самом начале нагрянувшей войны, когда пришлось столкнуться с роковой неожиданностью. Но это было потом. А теперь, в купе классного вагона быстро несущегося поезда, вспоминались до малейших подробностей недавно прошедшие события и бытовавшие лозунги. Над крылатым лозунгом «Ответим двойным ударом на удар поджигателей войны» пришлось призадуматься особо. Он вызывал настороженность и казался сомнительным. Точнее, я никогда не был с ним согласен. Тогда я стоял в оппозиции к этому лозунгу и порой вступал в жаркие споры с товарищами по его опасному, как мне казалось, существу. Свои суждения я обосновывал так: ударить первым гораздо надежнее, чем ответить ударом на удар. Представим такую картину. Два человека вступили в противоречия, приводившие к неизбежной драке. Один из них норовит воспользоваться нерешительностью и оплошностью другого и наносит удар первым. Второй же, полагаясь на свою силу и не желая быть обвиненным в агрессивности, решил ударить только после того, как первый развяжет драку, то есть ударит первым. Второму в этом случае ничего не останется, кроме как ответить ударом на удар. И вот первый наносит удар в лицо второго. Тот падает навзничь, ударяясь затылком о мостовую, и подняться не может. Драка этим и ограничивается, ответного удара не последовало. А если первый к тому же воспользуется ножом, кастетом, камнем? Чем можно оправдать риск, который может привести к невозможности ответить ударом на удар? Тем, что ты не будешь обвинен в агрессивности? А что это даст? Разве этим можно оправдать поражение? Да и обвинять-то будет не побежденный, а победитель. Ведь победителей не судят. Следовательно, если есть какой-то смысл принять на себя первый удар, то это может быть в какой-то мере оправданно только тогда, когда выжидавшая сторона уверена, что после принятого удара сохранит силы, достаточные для более сильного ответного удара. Такой случай между сильными противниками маловероятен, хотя, конечно, и не исключен. Но, как правило, дает себя ударить первым только противник, не уверенный в своих силах, в победе, надеясь до самого последнего момента избежать драки вообще. Это было мое кредо, хотя, может быть, оно и покажется кое-кому наивным. Сторонников у меня почти не находилось, но противопоставляемые моим утверждениям доводы не были убедительными. Мысль в связи с этим переносилась к соотношению наступления и обороны.
По тогдашним взглядам, для наступления требовалось примерно тройное превосходство в силах. Оборона считалась вынужденным видом борьбы, когда сил для наступления недостаточно. Но появление новых, более мощных средств подавления несколько меняло это положение. Истинное военное искусство выражалось в том, чтобы равными или даже меньшими силами разбить большие. История вооруженной борьбы знала такие примеры. Но при всем этом мне представлялось, что обороняющийся всегда оказывается в более невыгодном положении, чем наступающий. Ведь нападающий сам определяет момент и место нападения, независимо от воли обороняющегося. Он накапливает, собирает и готовит для этого необходимые силы и средства, тщательно планирует боевые действия. Вряд ли он нападет до того, как соберет нужные силы и достаточно, по своей оценке, подготовится к нападению. Наряду с этим нападающий будет стремиться застигнуть обороняющегося в тот момент, когда последний не успел подготовиться к обороне. Как же должен вести себя обороняющийся в этом случае? Не подготовленная к вооруженной схватке сторона, по всей вероятности, будет вынуждена искать способ выиграть время, необходимое для подготовки к продолжению борьбы. Она волей-неволей должна уклоняться от сокрушительного удара за счет отступления и временной потери территории, стремясь этой тяжелой ценой уберечь от разгрома имеющиеся силы и накопить новые в нужном размере. Только после этого жертва нападения может наносить ответные удары в расчете на победу. Военная история зафиксировала подобные явления. Но было и такое, когда жертва нападения так и не могла оправиться от первого удара и потерпела полное поражение, ибо напавший не позволил ей выиграть время и собраться с силами. Такие случаи неединичны. Разгром Германией Польши и Франции подтверждает это со всей наглядностью. Эта простая и очевидная, казалось бы, истина на деле становится не такой уж простой. С огорчением я отмечал, что в академии не рассматривались эти вопросы в таком аспекте. Но при чем тут академия? В ней преподавалась тактика подробно, а оперативное искусство только в общих чертах. Такой профиль академии.
А вопрос, над которым я размышлял, – это большой государственный и военно-стратегический вопрос. Руководство страной и вооруженными силами, наверное, учитывает это, успокаивал я себя предположением. Да и Академия Генерального штаба, по-видимому, не стоит в стороне от этого. Ведь она готовит высший командный и оперативный состав. Планы войны разрабатываются в Генеральном штабе. И там знают, что делают.
Мое служебное положение, возраст и неискушенность в военно-стратегическом плане не позволяли знать святая святых Генерального штаба – плана ведения будущей войны, замысла первых операций, расстановки сил и т. п. И все же у меня, оперативного работника окружного аппарата, прочитавшего немало трудов по военной истории, не могло не сложиться определенного умозаключения о вероятном плане первого периода надвигавшейся войны.
Исходя из принятой у нас в то время военной доктрины и учитывая миролюбивую политику нашего государства, я представлял план действий следующим образом. Агрессор, нанеся удар первым, может на определенных направлениях вклиниться на нашу территорию на ту или иную глубину: это, видимо, неизбежно и должно быть предусмотрено планом. Создав заранее зону прикрытия в приграничной полосе, наше командование наверняка рассчитывает, ведя сдерживающие бои в этой зоне выделенными для этой цели войсками, выиграть потребное время, определить группировки вражеских войск и направления их главных ударов, остановить вторжение на заранее подготовленном рубеже. Одновременно создаст ударные группировки в предусмотренных планом районах и перейдет в наступление, охватывая с флангов силы противника и глубоко проникая в его расположение, переносит действия на его территорию, отсекает их и уничтожает. Временно потерянные районы освобождаются, и война ведется до победного конца на территории агрессора. Важно не удержать во что бы то ни стало всю местность, а разгромить группировки вражеских войск, тогда территория придет сама по себе. Так, если выразить в нескольких словах, мне представлялось наше военное будущее.
И меня не страшила война. Тревожило только одно: смогу ли с честью и достоинством справиться с возлагаемой на меня задачей. Я был морально готов на любые испытания, лишь бы не ударить лицом в грязь. Я сознавал, что победа зависит от каждого из нас, воинов Красной армии, и всех, вместе взятых; свою долю в победу должен внести каждый красноармеец и каждый командир и политработник, проявляя на практике готовность умереть за Родину, за партию, за коммунизм. Этого от нас будут ждать партия и правительство, народ, родные и близкие. Такими были мои размышления в пути. С ними я прибыл в штаб округа к месту службы. Они четкой гранью ложились между прошлым и будущим. Академический курс остался позади, и наступала практическая живая работа в войсках накануне военных событий.
2
Представляюсь и. о. начальника оперативного отдела штаба округа полковнику Ивану Ивановичу Воробьеву в связи с окончанием академии и прибытием к месту службы. Он повертел в руках диплом и тепло меня поздравил. Рассказ о приеме в Кремле и выступлении И.В. Сталина вызвал у полковника живой интерес.
– Ну и какой же вывод? Будет война? Нападут на нас немцы? – в упор поставил вопросы полковник после короткого раздумья.
– На приеме об этом прямо сказано не было, но по всему видно, что дело идет к тому.
– Сводки Генерального штаба подробно освещают концентрацию германских войск вблизи нашей западной границы. Вряд ли это подходящее место для отдыха, как сообщают газеты, – как бы про себя проговорил Воробьев. – Мы тут кое-что делаем по подготовке округа на случай чрезвычайных обстоятельств. Но мы далеко от границы, округ наш внутренний, и по нему судить что-либо трудно. Вы ехали поездом. Ничего не замечали особенного на железных дорогах? Я имею в виду воинские эшелоны, – допытывался опытный и неплохо информированный оператор.
– Ничего не приметил, все как обычно.
– Плохо смотрели. Оператор должен видеть и то, что другие не замечают. Эшелоны с войсками идут на запад почти непрерывно. Мы тоже скоро начнем погрузку войск. Готовьтесь к напряженной работе. Я доложу о вашем рассказе по команде, – сказал полковник и вышел.
Пришлось много ходить от одного начальника к другому и рассказывать, побывал почти у всех прямых и непрямых начальников. Меня слушали затаив дыхание и ставили вопросы, на которые я ответить не мог, оправдываясь тем, что пересказываю только слышанное.
Командующему округом И.С. Коневу представиться и доложить не пришлось. В штабе он бывал редко, больше мотался по дивизиям и учебным лагерям. Начальник штаба генерал-майор П.Н. Рубцов обещал доложить о моем рассказе командующему со всеми подробностями.
Меня включили в группу по проверке боевой готовности войск. Дивизиям объявлялась боевая тревога с выводом в районы сосредоточения, проводились с ними учения и занятия, в том числе отрабатывалась погрузка в железнодорожные эшелоны.
Присматриваясь к действиям командиров, штабов и войск, к выявлявшимся недостаткам, я пытался представить себе, как эти боевые организмы будут функционировать в бою, какие последствия могут на деле иметь отмечаемые недостатки, хватит ли времени на их устранение. Мы проводили в войсках буквально дни и ночи.
Дивизии первой очереди уже были развернуты до штатов военного времени, впитав в себя большое количество личного состава, призванного из запаса – разных возрастов и с разной подготовкой. Боевому сколачиванию частей и подразделений придавалось особое значение. Но не всегда дело шло гладко, многое еще надо было сделать.
Припоминается такой случай. Один из полков 38-й стрелковой дивизии, дислоцировавшийся в Ростове, после напряженного тактического учения в середине дня возвращался в город пешим порядком. Жара и духота отбирали у людей последние силы. Бойцы и оружие покрылись слоем едкой пыли, заполнявшей воздух и долго не оседавшей. Гимнастерки пропитались солью от обильного пота и торчали, как жестяные. Вместе с командиром полка полковником Ф.И. Грызловым мы ехали верхом на лошадях, наблюдая за маршем. Наше внимание привлекло грубое нарушение воинской дисциплины и порядка. Одна из батальонных колонн, проходя мимо стоявшего у дороги, по-видимому испорченного и оставленного в поле комбайна, нарушив строй, смешалась и бросилась к нему. Солдаты, отталкивая друг друга, хватали пригоршнями и с жадностью пили застоявшуюся в комбайне протухшую дождевую воду. Командир полка, смущаясь меня, как представителя высшего штаба, попытался навести порядок и построить людей. Это ему не удалось, ни строгие команды, ни окрики никакого воздействия не возымели. Рядовые и младшие командиры, да и некоторые командиры взводов, призванные из запаса, явно уклоняясь от выполнения команды построиться, беспорядочно побрели полем по направлению к городу, стремясь самостоятельно, без строя, добраться до военного городка.
На мои замечания о том, что личный состав полка не натренирован переносить физические тяготы и трудности, вызванные усталостью и жарой, и что наблюдаемое явление недопустимо, полковник Грызлов стал оправдываться тем, что люди недавно призваны из запаса и еще не усвоили требований военной службы. Кадровые красноармейцы такого себе не позволят, утверждал он, хотя среди нарушителей порядка были и кадровые солдаты, и младшие командиры.
В штабе я доложил об этом неприятном эпизоде командующему, принимавшему доклады от каждого посредника. Генерал принял мой доклад близко к сердцу и назначил расследование. Крутой характером и бывалый военачальник посчитал случившееся плохим сигналом, говорящим о том, что командиры легко теряют управление подчиненными, усмотрел прямое коллективное неповиновение, что недопустимо. Указанный случай, как явление крайне отрицательное, командующий неоднократно упоминал на разборах учений и проверок.
Как-то вызвал меня полковник Воробьев и поручил разработать план проведения армейского учения на тему «Марш-маневр общевойсковой армии на большое расстояние».
– Вы только что окончили академию, вам и карты в руки, – с улыбкой заметил он, не разъясняя подробно смысла задания.
Ушел я в растерянности. Как составить разработку такого учения, я толком не знал, но признаться не решился. С досадой вспомнилось, что подобной задачи в академии мы не решали. «Учили тому, что нужно на войне, – передразнил я выступавшего в Кремле генерала Смирнова, – прав был товарищ Сталин, упрекнувший докладчика».