Игорь Шумов
Тельце
12.
Мы гуляли в парке. Нас деликатно сближал снег. Под руку шли, я напоминал ей о своей любви. Она не от холода краснела. Моя рука касалась ее в кармане куртки. Ветки гнулись под тяжелым инеем. Другого вечера не хотелось, мне хотелось назвать себя счастливым. Как и у много другого есть конец, так закончился и парк. Подними голову – увидишь Электрозавод. Московский улей неформалов и черной индустрии. Много легенд ходит об этом месте. Раз здесь устроили коммуну пропалестинские радикалы, в подвалах снимали порнографию, клепали на ржавых станках одежду одного очень известного бренда и пришивали бирки «хэндмэйд». Здесь всегда играет музыка, хоть ее и не слышно. Фотографируют, танцуют, читают, едят. Страна внутри страны. На Электрозаводе я раньше репетировал со своим лучшим другом Димой. Он не перестал быть мне другом, нет. Наша музыка – да. Прослушав ее в новой жизни новыми ушами, я не слышал в ней ответа, в ней не было меня. Дима не хотел меня слушать, он не мог принять той мысли, что я изменился. Надеюсь, мы остались друзьями.
Однако сам Электрозавод навсегда остался в моем сердце. Фасад не переставал внушать впечатление неприступного замка. Мы закрылись редким светом работавших мастерских. Внутри оставались только призраки и шум машин, может, пара-тройка бессонных плюс невидимая охрана. Я предложил жене выйти к реке, но она настояла пройтись вдоль крепости. На то она и любовь, что переносит горе своей половины вдвойне сильнее. С меня печаль сошла, грусти вовсе не было. Я быстро свыкся с мыслью, что денег стало больше (они уходили на сигарету – курить стал больше), как и свободного времени. Жена только беспокоилась, смогу ли я пережить распад группы, ведь, по сути, это всегда оставалось моей единственной отдушиной. Гитара быстро продалась, вместе с ней и педали эффектов. Остался только диктофон. Деньги в меньшей части ушли в наш семейный бюджет. Другая часть ушла ко мне в карман и ей на подарок в конверте. Я знаю, что так не делается, но мы были давно не маленькими. Она хотела меня переубедить, но я оставался непреклонным. Это была нечестная музыка, она была не моя. В теории, не знаю, когда-то это был я, но с тех пор в ней не слышно вопроса, там не дается ответ. Совсем. Эта музыка повторяла чужую, она оставалась тем, что нас вдохновляло, мы повторяли и делали подделки, низкопробные и массовые, прямо как ткачи в подвалах.
– Игорь, смотри, – жена развернулась и опустилась к земле; в руках у не появилась кошка. – Он за нами так долго бежал. Мурлычет. Видимо местный.
– Давай я посмотрю, – я пропустил руки к ошейнику и попытался открыть капсулу, но кот начал шипеть и вырываться из ее рук. – Ах же ты, уебок.
– Он тебя не оценил, – засмеялась жена.
– Он меня недооценил, – сказал я и одной рукой зажал коту лапы, а другой сорвал ошейник.
– Игорь, блин, ему же больно.
Внутри капсулы была маленькая записка с адресом.
– Это здесь внутри, пойдем.
Мы дошли до следующей проходной и постучали в дверь. Никто не ответил. Я бил сильнее и чаще. За дверями послышался сонный женский голос.
– Что вам надо?
– Доброй ночи, мы тут кошку нашли. У нее в ошейнике этот адрес, скорее всего, ваших арендаторов. Фотостудия, если быть точным. Можно вы ее у вас оставим?
– Я ничего не знаю, – отмахнулась женщина. – Мы на ночь закрыты.
– Да, вы поймите, это кошка, она на улице замерзнет до смерти в такую погоду.
– Мне все равно.
Мне было тоже. Я отпустил ее и подтолкнул в сторону железных ворот, она смогла бы пролезть под ними. Кошка все равно пошла за нами, оставляя неглубокие следы на снегу. Жена решила взять ее к нам домой. Она помыла ее, осмотрела. Я сходил за кормом. С моих рук есть кошка отказывалась. До глубокой ночи жена игралась с ней, и стоило мне подойти, как начинался визг и шипение. Ночь я провел в одиночестве на диване, листая новостную ленту своих так называемых друзей. Лиза лишилась работы и уехала за границу. Расписала свои офигенные истории о том, как в трусах перевозила на автобусе траву и по приезде взрывала косяки на вокзалах. Такая европейская жизнь ей больше подходит. Без видимой тоски, без того обмана, на котором живет Россия. Лгут все, только по-разному. Мы же, русские, обманываем себя своим величием, мы восхищаемся теми недостатками, в которых живем, ибо из них вырастают самые вкусные плоды. Вот держишь ты, держишь плод, а он бам, силы берет в себе, уничтожает тебя и растет к солнцу. Так высоко, как никто и не мечтал. А потом, прикасаясь к его лучам, плод думает – а может, меня специально принижали, чтобы я стал великим? В комфорте стал бы я беспокоиться? Хрен там, жил бы на пестицидах, добавках и стволовых клетках и усилий не знал. Европа же живет в роскоши и комфорте, убеждает себя, что большего для жизни и не надо, пока их души исчезают или сходят с ума. Смешно, как постсоветская страна исчезает, превращается в идею вместе с обнищавшим населением пока там, за рубежом, люди становятся вещами. Не удивлюсь вскоре увидеть там не города, а мебельные магазины. Я всегда любил Европу, но на секунду во мне заблистала неподменная любовь к России. Я настоящий, они нет. Они свою настоященность, какое сложное и дебильное слово, воспринимают по-другому. Мы бы назвали это ложью. Жена же всегда тяжело переживала свое существование здесь. Очень тяжело.
Утром, перед уходом на работу, жена попросила меня отнести кота владельцам. День прошел, я вернулся домой за котом. Жены не было дома, только комок шерсти мурлыкал на нашем диване. Маленький и беззащитный, тяжело дышал, вспоминал об испытанном страхе. Я подошел ближе, и он лениво проснулся, прятаться не стал. Неужели он перестал меня бояться? Мы уставились друг на друга. Маленькие глаза, бусины, переливались в свете ламп. Хотел бы я иметь такие глаза. Непохожие, нет, а именно такие. Есть в кошках магия, и она наверняка в глазах. От них же оторваться невозможно, на них вечно злиться нельзя. Рано или поздно, а скорее рано, не замечаешь, как тискаешь кошке животик, внутри которого вырастает жизнь, делаешь все, чтобы она мурлыкала дальше, терлась об руки. Я протянул руку, провел ей по голове. Потом еще раз и еще. Ей должно быть нравилось. Затем я положил руку ей на голову и одним пальцем чесал за ухом. Она медленно дышала. Но стоило мне протянуть вторую руку, как она выскочила из моих объятий и вмазала мне по лицу. От испуга я вскрикнул и закрыл лицо руками. Промывая перекисью царапины, кровь шипела, покрывалась белой пеной, нельзя было не заметить мои глаза. Тупые, деревянные, для галочки поставленные. Одно только не давало успокоится. Я достал телефон и открыл фотографию трехмесячной давности. Диман держит меня за голову, пока я улыбаюсь в камеру. Изменились глаза. Стали темнее, стали наполненными чем-то. И раньше в них было, наверное, усталость или другое дерьмо, такое легкое на подъем. Сейчас же я прям вижу, как собирается в них незнакомое мне, серьезное. В меру опасное.
Взяв под руку закутанного в пеленку кота, я вышел из дома. Мы, не могу сказать я, шли вдоль восходящих к небу новостроек. Темнело рано, фары создавали дорогу. Кошка все не замолкал, кричал и рыпался. Я сжимал пеленку, делал ей больно. Еще чуть-чуть, и она бы треснула. Своего рода сломалась. Мы вышли на Карамышевскую набережную. Там, где не было света и воняло мочевиной. Вытащив из подмышки закутанную кошку, мне захотелось с размаха бросить ее об асфальт, но спешить некуда. Надел строительные перчатки, достал из кармана закутанный в тряпку кухонный нож из ИКЕИ. Из пеленки торчала ее голова и часть лапки. Я схватился за лапку и вытащил и потянул, пока кошка не закричала. Сколько всего я мог сделать, в выборе я потерялся. Придушить и вскрыть, сломать каждую конечность, а потом вскрыть или начать с самого главного и смотреть как внутри уходит жизнь? Всего понемногу. Достал вторую лапу, я ее достал. Хряк, минус ноги. Теперь ей некуда бежать. Раскрыл пеленку, кошка не прекращала визжать, ее голос бесил, хоть бы она заткнулась.
Она пыталась сбежать, передними лапами отталкивалась от земли. Я наступил ногой на сломанные конечности, посмотрел на нее свысока. Такая жалкая, интересная. Присел, одной ногой прижал правую лапу, другой сломал вторую. Неспециально, случайно, раздавил первую. Вот животное осталось без лап, бежать ей было некуда. Душераздирающий крик. Нервировал меня. Вряд ли во мне была душа, мне нравилось смотреть на происходящее. Вытащив из тряпки нож, я аккуратно опустил острие ей на шею и надавил. Медленно потекла кровица. Как на уроках ИЗО, вырезая картон, я раскрыл кошке живот. От головы к паху. Удивительно, как она могла еще надеяться на то, что выживет? Я бы уже давно замолчал и умолял Всевышнего унести меня подальше. Или нет, ведь, вспоминаю Сашу, я лежал и сопротивлялся. Чтобы он со мной не делал, тогда и после, меня преследовала смерть, но я не отдавался ей. Этим мы с котом похожи, только я оказался сильнее. Сделав крупный надрез, я отложил нож и медленно опустил руку внутрь кошки. Там было тепло, знакомое ощущение. Путь к диафрагме и сердцу закрывали маленькие кости. Я ухватился за них и потянул на себя. Тогда кошка не выдержала и издала последний вопль. Я остался один. Чтобы утихомирить чувство одиночества, я составил себе компанию из сотни маленьких порезов на ее теле. Мне стало легко. Блаженно. Момент необходимо было запечатлеть. Со вспышкой, улыбнулась.
Когда все закончилось и ее тело мирно поплыло в холодной реке, я любовался кровью на льду и пытался понять, зачем совершил такое дело. Давно известно – если человек поднимает руку на животное, он рано или поздно доберется до человека. В этом сомнений не было. Но зачем же я сделал это? Очевидно одно – мне понравилось это, мне не хватило этого. Никогда раньше я не мог позволить себе совершить подобный поступок, лишить жизни слабого. Да что слабого, кого-либо. Тот невидимый барьер морали пропал либо приоткрылся достаточно широко, чтобы в него протиснулось мое желание. Мне стало интересно, и вместо того, чтобы утопить свой интерес в размышлениях, которые, несмотря ни на что, приводят к отказу, я переборол себя. Взял и сделал – принципа, которого мне всю жизнь не хватало, ни в студенчестве, ни в детстве, ни сегодня. Ох, как приятно ощутить себя сильным. Как приятно доказать себе что-то. Увы, это никак не объясняло того, почему я это сделал. Наверное, из интереса. Мне стало интересно, что у нее внутри.
13.
Никому об это случае я рассказывать не стал, опираясь на свою аксиому. Но количество новых чувств внутри было настолько велико, что одному их проанализировать было невозможно. Саша продолжал не брать трубку, Костя тоже. Жене рассказать смерти подобно. Тогда я обратился к интернету. Зашел на европейский форум в русский раздел и расписал все, как вижу:
Добрый день! Меня зовут никак и не важно откуда я. Но последнее время со мной происходит неладное. Понимаете, я сильно болел. Недолго, но сильно. Чувствовал что смерть рядом. Невольно может быть и умер. После этого моя жизнь кардинально изменилась. Я стал решительней. Я осознал что во мне есть много всего что я зажимал в себе, боялся реализовывать и показать. Сверху еще и физические изменения – выпадают волосы. голос стал ниже. глаза потемнели, в горле не заживают какие-то мелкие ранки (их не видно, но они чувствуются). Все бы хорошо, но происходят еще и следующие вещи: как и многие пользователи интернета – я всегда был не человеком, а интровертом: учился из под палки, встречался с людьми от привычки либо чтобы никого не обидеть. Нашел себя в работе, потом понял – показалось. Выгораю. И тут вдруг совершаю вещи, которые многие даже здесь назовут их скорее всего ненормальные: я мастурбирую в кинотеатрах потому что почему бы и нет (последний раз это было во время нового фильма по звездным войнам); я убиваю кошек потому что мне нравится их внутренняя теплота и мне всегда хотелось стать врачом; я подслушиваю бомжей, я слежу за парочками, иногда на это уходит один или два часа, слежу не боясь опоздать на работу или еще куда; избиваю туалетные двери, пугаю людей в кабинках до усрачки (no pun intended), думаю попробовать наркотики из интереса (всегда презирал их и людей которые употребляют). Совсем недавно я исполнил свою давнюю мечту – я вмазал с разбега ногой так называемой «беременной» женщине в метро. Узнав что под майкой был надутый шарик, мне стало грустно. Я хотел чтобы там был ребенок. Я отказался от речи, я почти не открываю рта если не спросят, а спросят – пожалеют. Я прыгаю по ночам по машинам, разбиваю зеркала дорогих автомобилей. Совсем недавно для подобных ходок я приобрел комбинезон, перчатки и отдельную обувь. Место где это хранится хорошо скрыто от посторонних глаз. Там же и использованные для вскрытия ножи. Я представляю себя с оружием на публике, мне хочется видеть как люди умирают, как со всех спадают маски, как из богачей они становятся тряпками, как козлы и барабаны становятся прожаренными. Я чувствую, я знаю, я верю, я надеюсь, я не хочу, но так и будет – скоро мои руки дойдут до чего-то более ужасного. О моем исчезновении уже молят, а это я только до их вещей добрался. Что будет когда от моей руки падет человек? Постепенно многое привычное уходит, я отталкиваю это. Уважаемые жители интернета, скажите пожалуйста, было ли у вас такое? Как вы с этим боролись или как вы это приняли? Я очень боюсь того что будет дальше (но не всегда). P. S. Сори за орфографию.
Ответ российского интернет-сообщества меня никак не смутил. Меня называли сумасшедшим, меня называли задротом, как меня только не называли. Удивительно было увидеть людей, кто разделял мои ощущения. Добрые слова, призывающие к переосмыслению своей жизни, заполнили комментарии. Так столкнулись три армии: «ты мудак», «ты болен» и «ты молодец». Как много людей, видимо, мечтает о моей вседозволенной жизни. Изредка я возвращался в обсуждение, чтобы давать комментарии, прояснять свой взгляд на некоторые вещи. Я писал, что делаю это не из выгоды, что никакого плана у меня не было. Что я делаю это сиюминутно, а потом размышляю о том, был ли нужен такой опыт. Несколько школьников так вдохновилось этой темой, что даже подняли обсуждение со мной в топ рейтинга форума. Надо мной смеялись, несколько войнов морали ненавидели меня. По какой-то причине это веселило. Кто-то утверждал, что собирается провернуть то, что я сделал, со своими одноклассниками. Отговаривать не стал, пусть сами делают выводы. Несколько извращенцев устроили обсуждение моего опыта публичной мастурбации: оказалось, что это недостаточно круто делать в кинотеатре. Видимо, кровь на руках их не смущала. Я взглянул на человечество вразрез, один удар свободы слова в интернете по волнующей теме – и вся гниль вырвалась наружу. Можно сказать, что эти мрази – единицы – но есть сомнения. Только единицы говорят вслух, сколько же тысяч прямо сейчас молчат и думают «я такой не один».
Оказалось, что таких, как я, много. И у всех путь похож на мой. Обыкновенная скучная жизнь, бам, переломный момент – бросила девушка, обнаружили неизлечимое заболевание, тяжелое детство напомнило себя. На общем фоне даже стыдно стало, что моим толчком был недуг, свойственный белым воротникам и работникам креативной индустрии – выгорание. Вчитываясь в чужие ответы, я замечал, что многие врут. Не удивлюсь что один из комментаторов мой коллега или знакомый. Или сколько еще должно пройти времени, чтобы это обсуждение перешло в реальность, например, в тот же бар или кофейню? Устраивают же люди Death Cafe, сходки по интересам, совместные игры в D&D? Рано или поздно массовое безумие станет достаточно массовым, чтобы устраивать чаепитие и обсуждать во время него последние убийства и девиантные поступки. Процесс пошел и запрос на эту попзвездочку Билли Айлиш – тому доказательство. Да, блять, я тому пример! Я! Никто и ничто, внезапно открывшие себя. Выпив кофе, я отредактировал пост добавив к нему:
Прошу заметить, дорогие друзья, что не я испытываю жалости; не считаю, что совершил ошибку; не считаю что делаю что-то неправильно. Мне становится. Не хорошо не плохо. Я становлюсь. Такие категории я оставил далеко-далеко отсюда, в болезни. Их я использую только для размышлений и то, как остаток прошлого, пример, или в других переменных где от них ничего не зависит. Я рад, но не то чтобы счастлив, что смог раскрыть себя. Меня просто пугают перспективы, насколько далеко это может дойти. Все еще остаются люди за которых я беспокоюсь и они мне не безразличны.
В комментариях появился Дима – у него ник везде одинаковый – и написал о том, что с его другом происходит нечто подобное. Меня это развеселило, я стал расспрашивать, давать наводящие вопросы. Оказалось, что его друг просто взял и выгорел. Просто выгорел. То, что сгорело может загореться сильнее, и я сжигал все на своем пути. Сколько бы кто ни рационализировал это, нет ничего сильнее чувства. В комментариях появился еще один тип. Он отличался краткостью комментариев, писал только латиницей. Мое внимание он привлек следующим:
ti znaesh sashu?
Я ответил «да». Сразу же пришел ответ.
ya znal! ya znal 4to ne odin takoy. nam nado uvidetsa. dobav v druzya
Я добавил его в друзья, и у нас завязалась короткая переписка. Себя он попросил называть по нику – 9pendel6. На тот момент Пендель находился в психиатрической больнице, и ему бы очень хотелось, чтобы я навестил его. Я никогда не был параноиком, но мне – и это логично – это показалось плохой затеей. Вдруг обыкновенный сумасшедший с телефоном по форумам пишет всем одинаковые сообщения от одиночества. С другой стороны – откуда он мог знать Сашу? Говорили ли мы об одном и том же человеке? Я спрашивал его, угрожал, что никуда не поеду, если он не расскажет в подробностях, о каком Саше идет речь и кто он вообще такой. Ответ Пенделя почти заставил бежать собирать вещи: podval. krot na ruchke. ekb. ul narodnoy voli 63. Я признался ему, что живу в Москве, у меня есть семья и работа, и нельзя на ровном месте сорваться и прилететь. Он ответил: skoro mojno, kak krov uvidish) pozvoni kak budesh.
От компьютера закружилась голова. Я почистил историю браузера и вышел на перекур. Никого, кроме Руслана, там не было. Он заметил меня, но не стал подходить или обращать внимания. Это было взаимно. Мне он никогда не нравился. К его сожалению, ему стало скучно, и он обратился ко мне:
– Как дела, Игорь?
– Нормально.
– Хорошо, хорошо…
– Ты не можешь так же сказать о своих?
– С чего это ты решил? – не скрывая агрессии спросил Руслан.
– Потому что ты скрываешь смерть своего лучшего друга, а это означает только одно. Что его смерть позорна и порицаема. Что он умер не так, как вы хотели этого.
Никогда раньше я не видел Руслана настолько злым. Он набросился меня, но я успел отскочить в сторону. Покраснел, рассвирепел, я оказался прав. Мне стало интересно что должно произойти дальше.
– Я тебе последний раз говорю – отъебись, Мамлеев, – крикнул Руслан и забежал внутрь.
Бросив окурок на землю, я пошел за ним, приговаривая:
– Руслан, давай, признай это. Скажи, что это было.
– Отъебись! – кричал он.
– Ты сдал уже всех собственным видом. Пообещал молчать ведь, да? Хороший друг называется.
– Ты еще получишь, – через зубы прошипел Руслан и зашел в туалет; я зашел за ним.
Мне повезло, что я замешкался. Был бы я чуть быстрее, кулак прилетел бы не в закрывшуюся дверь, а мое лицо. Я ответил ударом коленом в бедро, отчего Руслан согнулся и повалился в сторону. Хоть тело и пережило болезнь, оно оставалось вялым и затвердевшим. Подобная ловкость была явно не моей, о ней я даже подозревать не мог. Чувствовал, что порвались штаны. Руслан успел подняться и прыгнуть на меня. Он был веганом, весил почти нисколько. Мне не составило труд сбросить его на пол. Бам, еще бы сантиметр, и я бы лежал с разорванными яичниками. Повезло – его нога попал в бедро, я отделался легким испугом. Когда он встал на ноги, я не стал ждать и ударил его справа. Мне не приходилось драться, в школе я отделывался слезами; о постановке удара даже речи не шло. Моя масса превосходила его в два, а то и три раза, потому словив кулак лицом, Руслан полетел о стену. Было больно, мне нравилось это. Не поднимаясь с пола, Руслан стал рыться в карманах. В руках его заблестел нож. Я по-настоящему испугался, как животное, загнанное в угол. Он медленно шел на меня, я отходил дальше. Спина чувствовала приближение стены. Глубокий вдох, и Руслан бросился вперед. Я отпрыгнул вбок, оставив вмятину на двери туалета, и схватил руку с лезвием. Так мы бодались несколько минут, пока не услышали смыв в соседней кабинке. Из нее вышел Петр Кнопка, заместитель.
– Что вы вытворяете? – закричал он своим детскими голоском; отвлекшись на него, Руслан успел вырваться и порезать мне руку. Я крикнул и ударил его по лицу. Нож вылетел из его рук. Я поднял его, схватился крепче, нацелился на шею и со всей силой бросился с ним к целе. Теперь закричал Петр. Открыв глаза, мы увидели, как из его тыльной стороны ладони, закрывающей шею Руслана, торчал окровавленный нож. Петру не хватало воздуха, он тяжело задышал. Ему хотелось вопить, ему хотелось плакать, но на людях надо держаться. Тогда я заметил, что мы все стояли в крови. Руслан взял Петра за руку и повел к раковине. С рукоятки ножа падали капли. Сквозь шум воды он сказал:
– Слушай, Ты мне никто, и значишь ты для меня нихуя. Но сейчас делаем так. Ничего не было, все хорошо. Петя, ты как?
– Я в порядке, только больно очень, – жалобно промямлил Петя, – рука же цела?
– Да, ты чего! – засмеялся Руслан. – Это так, царапина. Сейчас вызовем тебе скорую, скажем, что я случайно тебя задел, ты подтвердишь и вернемся к работе, да?
– Конечно, давай, давай. Игорь, а что у вас произошло?
– Ничего, – я злобно посмотрел на Руслана. Мы обменялись кивками.
Они вышли из туалета. Я осмотрелся. Разбитая плитка, пот, кровь. Но кровь разная. Одна светлее другой. Намного. Одна красная, бордовая, человеческая. Другая – черная, даже при касании ощущение совсем другое. Злое. До меня дошло – это была моя. Из руки, ближе к плечу, сквозь белую рубашку, капала черная жидкость. Она напоминала чернила и пахла смертью. Кровью это можно было назвать с большой натяжкой. Я промыл рану, закрыл ее как мог туалетной бумагой и выбежал из здания. Петя и Руслан уймут инцидент. Уборщица все приведет в порядок. Надеюсь, Пете хватит ума не рассказывать Семену Юрьевичу об этом. Его слабое сердце такого не выдержит. Руслану такое событие в резюме не нужно больше, чем мне, я мог быть спокойным.
К счастью, дома не было жены. Я спокойно лег в ванну и уснул, не боясь, что не проснусь. Что со мной происходило, никак не укладывалось в голову. Столько всего, столько всего непонятно. Мне хотелось размышлять, думать, но не получалось. Многое не поддавалось ответу, а если он и был – то сомнительный. Я плавал в нем, в черноте. Я плавал в злости. Мне подсказывало последнее доброе начало – во мне завелся дьявол. Он был во мне всегда, как гость, раз от разу, но сейчас он переселился, и в его новом доме проводится капитальный ремонт. Когда мне полегчало и кровь остановилась, я вылез из наполненной чернотой ванны и купил себе билеты в Екатеринбург. Жена весь оставшийся вечер жаловалась, что я поселился в ванной.
