Игорь Шумов
Тельце
2.
На работе был завал. Кирилл бегал вокруг меня и рассказывал что-то о своем последнем клиенте. Слушать это было невыносимо, какая-то абсолютно непонятная история об идиотизме и безответственности обеих сторон. Я задержал дыхание и погрузился в вымышленный вакуум. Улица холодала, грубый ветер отталкивался от стен переулка. Я листал переписку с Лизой и думал, какая есть вероятность, что я смогу вернуть свои деньги обратно. Женя меня простит, но вряд ли поймет. Они никогда не были друзьями или хотя бы близкими, а тут я вдруг от лица нашей семьи отдаю Лизе довольно крупные деньги, так еще и настаиваю на том, чтобы она их не возвращала. Классно, наверное, узнать, что у тебя рак, пока твой любимый человек на три года обречен служить стране, которая тебе не поможет. Я никому не рассказывал, ибо это не мое горе.
– … что я хотел тебе сказать, братан, – я снова услышал Кирилла, – ты вчера с Дашей поступил неправильно.
– Почему ты так думаешь? – удивленно спросил я.
– Потому что орать на своих друзей – это не круто.
– Она накосячила, и накричал я на нее по делу. Вместо того, чтобы сконцентрироваться и работать, как все остальные, она балду гоняла, и сейчас мне за это отвечать.
– То, что ты работаешь сверх меры, не означает, что и остальные должны.
– Именно это и означает. Взяли бы пример, может быть, мы стали бы деньги зарабатывать. Хотя у меня надежд на эту компанию нет, если честно.
– Ты тоже, так, дай бог день пройдет, и заплатят. Пропал энтузиазм?
– Сам знаешь. Зачем спрашивать тогда.
Закурили.
– Твои тоже… – начал Кирилл
– Тоже что?
– Видят изменения.
– Какие.
– Я со своими почти не общаюсь, мне от этого неприятно и тяжело.
– Так это, я с женой живу.
– Когда ты последний раз маме звонил?
– Будем увольняться? – я сменил тему.
– Ух, я не знаю, честно говоря. Чем еще тогда заниматься будем? Без работы-то.
– Жить, Кирилл, жить. Работа значит не так много, как ты думаешь. Это мы просто себе херню какую-то выдумали и сидим здесь. Развиваться надо. Вот ты хотел быть моделью, одежду делать, а сидишь здесь, отвечаешь на звонки и бумаги заполняешь, а я музыкой заниматься хочу. Мы не обязаны здесь навсегда оставаться.
– Да я понимаю, – с грустью произнес Кирилл. – Страшно ведь.
– Нечего бояться, не смерть.
– Ты тоже считал это призванием?
– Только потому, что это получалось, – мы потушили о плевки сигареты и разошлись.
Мы вернулись на свои рабочие места. Дело наше было скукой. Просыпаешься утром, проверяешь перевозки, возвращаешься к логистике, цифрам, звонишь, обсуждаешь следующую перевозку. Сколько нужно вагонов, куда с кем отправить, что отправить. Иногда мне хотелось бы самому залезть в поезд, набитый углем, песком и кирпичами, и уехать с ним куда-нибудь далеко и желательно навсегда. Начать новую жизнь наедине с женой и музыкой. Я обдумывал слова Кирилла. Страх. Да, это действительно страшно, но надо держать лицо перед коллегами и подчиненными. Согласишься, и они утащат тебя на дно; я бы быстро сдался, ведь в глубине души понимал, что он прав. Даша тоже молодец, свой упаднический настрой не скрывает, и других подстрекает. Женщины – сплетницы, змеи на яблоне. Нет бы предложить лечить дерево, нет. Она предлагает питаться ядовитыми плодами. Я просматривал платежки и потерялся в цифрах. Мне хотелось спать, заниматься чем-либо другим, кроме того, как сидеть за компьютером и ждать следующего перекура. Я смотрел в окно, считал карандаши, крутился на кресле. Мне грех было жаловаться на жизнь, но как же без этого? Будто камешек попал в ботинок. Ходить-то можно, только не хочется.
Слова Кирилла гремели в голове. Отдых, неправильно, нервничаю… Это действительно так, но по делу же. Необходимо работать, а мне приходится делать это за пятерых. Делегировать полномочия нельзя, обязательно облажаются, как Даша или Лена. Я схватил листок и написал себе пометку, что если они еще раз облажаются, то я сделаю все в моих силах, чтобы они вылетели из конторы. Как давно у меня не было отпуска? Мне и предлагали, и уговаривали, а я все нет да нет. Теперь этим пользуются, теперь меня выжимают. Но могу ли я сопротивляться, если попал сюда по случайности? Уйду, и тогда Евгений Викторович, мой научрук, получит галочку в карме. Нельзя его подставлять, надо терпеть. Да, может, я действительно устал. Ох, завтрашняя планерка будет кошмарной. Раньше эти люди воспринимались как команда, моя альтернативная семья, а теперь… я не выношу их рожи. И Симонян, и Порошенко, и Семернин, и Ванин. Мерзкие люди, слишком многого требуют. Ванин та еще скотина. Ему как надо что – так он фамильярности давит, к начальству бежит, жалуется, а как облажается, так сразу на меня все скидывает, сука.
Был у нас неприятный случай. Абсолютно пустой. Во время обеденного перерыва я сходил в кафешку за кофе и сэндвичем. Поесть же решил на рабочей кухне. Опенспейс, чтобы его побрал. Сижу себе, ему и приходит Ванин. Мелкий, лысый карлик. Открывает холодильник и кричит: «Кто сожрал мою спаржу?» Вокруг никого, все на рабочих местах. Он подошел ко мне и начинает предъявлять:
– Тебе своего сэндвича мало?
– Руслан, ты не офигел ли часом? То, что я здесь один не говорит о том, что я твое брал.
– Ты на месте моем сидишь.
– А с хера ли это твое место? – здесь я вышел из себя; о том что это «его» место я узнаю впервые, Больше всего удивило, что какая-то мелкая сошка, хоть и любимчик учредителей, имеет наглость себе места отбирать на общей кухне. – Иди своей дорогой, дай пообедать.
– Я сам решу куда мне идти, – завизжал Руслан.
– Ты хоть по-человечески понимаешь, что ты сейчас говоришь? Мы с тобой, может, и не друзья, но манеры-то имей.
– Ты вообще в рабочее время просиживаешь на кухне и ходишь с Кириллом курить каждые тридцать минут, так что не надо мне тут начинать про профессионализм. Ты мне никто. Вот учредители скажут – я сделаю, а к тебе я никак не отношусь.
– Руслан, ты хочешь поговорить об этом?
– Тебе конец, ты понял? – крикнул он и вышел с кухни; из-за двери появились несколько любознаек. Аппетит окончательно пропал. Позже оказалось, что он действительно пошел жаловаться, дошел до учредителей с жалобой – филькиной грамотой – в которой (удивительно, как у человека много свободного времени) он расписывает все мои проколы за несколько лет, прогулы, дает краткую характеристику (негативную, какую еще) и требует уволить меня. Учредители почитали это, посмеялись и сказали Руслану, что примут меры. Мой начальник сказал, что они не стали воспринимать его просьбу всерьез. Руслан не был идеален. Он многих выводил из себя, и несколько человек не отказались бы сломать ему при случае нос, но личные знакомства крепко держали его с работой, и, мне кажется, это и подстрекало его, позволяло быть агрессивным. Если тебя не выпрут, то почему бы не начать делать то, за что других выкинут с позором? Клянусь, если завтра он мне что скажет, то я расквашу его лицо об пол.
Постучались в дверь. Это был Семен Юрьевич. Выглядел он отвратительно. Весь красный и потный. Живот переваливался через ремень. Он протер лицо и зашел. Мы пожали друг другу руки.
– Как дела, Игорь? – спросил Семен Юрьевич.
– Да нормально. Вот думаю насчет запроса китайского, и у меня к вам дело было.
– Ты оставь это, – перебил меня Семен Юрьевич. – Есть другое дело. В общем, необходим один человек в Екатеринбург. Там поезд встал, необходим наш представитель.
– Хорошо, отправьте Кирилла или Леонида.
– Нет, Игорь. Поедешь ты. Таково мое решение.
– Но почему именно я?
– Ты недоволен? – возмущенно спросил Семен Юрьевич.
– Нет, нет, конечно.
– А мне кажется, что да.
– Просто тут работы много.
– Игорь, давай прямо. Я не могу отправить тебя в отпуск. Не сейчас точно. Но я вижу, как ты изводишься. На тебе лица нет. Ты дергаешься, будто на чем-то запрещенном сидишь. Еще и Даша приходила. Рассказала, как ты на ровном месте на нее накричал.
– Это было не на ровном месте!
– Ты выгораешь, понимаешь? Я же вижу. Об этом только и говорят, что вы, молодые, не выдерживаете сегодняшней нагрузки и, чтобы как-то держать ритм, вкладываете в этом слишком много. Я очень не хочу сейчас, чтобы ты спорил и сопротивлялся. Просто бери билеты, приноси в бухгалтерию чеки и выезжай как можно скорее. И не волнуйся, во время твоего отъезда я распределю повисшие таски. Вернешься здоровый, спокойный, и все вернется на круги своя. Не могу я тебя таким видеть, Игорь! Не могу.
– Спасибо вам, большое, Семен Юрьевич.
– Ты Кириллу скажи спасибо.
– А он здесь при чем?
– Неважно. Что ты хотел мне сказать?
– Да я потом лучше вернусь к этому, ну, делу. Там пока не очень понятно, все распишу потом и вышлю вам. Спасибо, Семен Юрьевич.
Вскоре ко мне зашел Кирилл, и я долго пытался понять, чего же хочу: сказать спасибо за то, что он засуетился и выбил мне какую-никакую смену обстановки, или высказать все, что я о нем думаю: что он доходяга, слабак, ведет себя как ребенок и его девушка на самом деле заслуживает настоящего мужчину; что он попал на работу просто потому, что я, по доброте душевной, забеспокоился и предложил его руководству; что он безответственный и в свои двадцать пять ведет как на шестнадцать; что он постоянно разговаривает по пустякам, несет хуйню и иногда я думаю о том, чтобы отрезать ему язык и заставить его съесть.
– Кирилл, спасибо. Думаю, мне реально необходимо отдохнуть от всего.
3.
Сначала я радовался возможности съездить в Екатеринбург, но меня долго не отпускало ощущение поражения. Что я сдался перед нагрузкой и не способен подняться. Упал – уничтожен, списан в утиль. Нельзя же человеку вечно быть сильным, ведь так? Не знаю. Жена с радостью восприняла новость о моем отъезде. Я спросил: «Как же так? Ты же ненавидишь, когда мы с тобой не видимся долгое время». Ее ответ меня убил: «Тебе необходимо отдохнуть наедине с самим собой». И она была права, но от этого лучше не становилось. Я успел столько себе придумать, что усомнился в собственной адекватности. Ну не может она мне изменить. Смотря на других людей, мы смеемся, мы обожаем проводить время вместе. Друзья вокруг ставят нас в пример идеальных отношений. Плюс мы, как-никак, женаты, так еще и без детей. Какие у нас в таком случае могут быть проблемы? Тем вечером мы лежали, смотрели «Евангелион», а перед сном я собрал вещей на неделю и отправился в аэропорт.
Там все как всегда было, есть и будет. Злые, хмурые, русские и нерусские. Огромные очереди к стойкам регистрации не знали о возможности проходить ее онлайн. Контроль прошел без проблем, только, опять же, людей много, и бесят все, бесят. Будь моя воля, я бы детей усыплял на время поездки, прямо на входе в аэропорт. Или усыплял бы в принципе, делал услугу. Мысль очень злобная и странная, но это, должно быть, от нервов. У нас с женой не так часто получается выбираться из города и резистентность к аэропортам еще не выработалась. Посколько билет в Екатеринбург покупала компания, я не стал скупиться на дополнительные услуги победы. Полет был хреновый, но царский.
Я заметил, что очень сложно просыпаться. Может, это сон не отпускает, или тело отвыкает от жизни, но прийти в базовое состояние необычайно тяжело. Рейс приземлился рано утром. Я заказал такси и поехал в номер. Изначально план был прост – заказать дешевый хостел и на остатки командировочных щеголять, но Семен Юрьевич сказал, что фирма покрывает все, потому, зная меру, надо было отрываться. Посмотрев все так называемые отели пять звезд, мне стало не по себе. Их будто специально создали, чтобы друзья постояльца потом слизывали с него роскошь, а он сам мог мастурбировать на воспоминания о поездке. Заставить себя шиковать – это тяжелый труд для такого человека как я, кому от жилья многого не надо. Нашелся неплохой, обыкновенный отель около метро Геологическая. Приехав туда, я заселился, помылся и лег спать. Рассматривать номер не было сил.
Утром, когда яркое зимнее солнце осветило мой номер, я понял, что не прогадал. Достаточно уютный номер, с новой мебелью. Такой пограничье между модерном и мебелью из ИКЕИ. Светлое дерево, кресло, стул, телевизор, огромная двухместная кровать с зеленым постельным бельем. Вылезать из нее не хотелось. Сделал фотографию, отправил жене, выложил в «Инстаграм». Залогинился в стандартную жизнь человека современности. Увы, провести все командировку в номере у меня бы никак не получилось, как минимум из-за того, что в тот день была назначена встреча на вокзале. Проснулся я вовремя, в обед. Сон был мой прерван одной из работниц отеля. Ее не смутило что во время уборки в номере находился постоялец, так еще и спящий, после тяжелого полета. Я могу понять: да, у тебя график, ты не спишь, ты забыла, как это прекрасно, ведь я тоже. Но стоило мне только попробовать крепкий сон, как ты из злобы и хамства решила отобрать его у меня. Мой голос не позволял перекричать пылесос. Я выскочил из постели в одних трусах и стал объяснять, довольно прямо, то есть грубо, почему не стоило этого делать. В слезах она убежала, оставив свои чистящие принадлежности.
Когда я спустился вниз, она уже жаловалась администратору. Та с презрением посмотрела на меня, и хотелось показать ей средний палец, но из кармана руку доставать не хотелось. Скрытые руки прибавляют мне уверенности, никто не знает, что держится в карманах. Кормили сытно, но не очень вкусно. Закончив трапезу, ко мне подошла администратор и спросила, что же такого натворила ее подчиненная, раз я начал кричать на нее и угрожать расправой.
– Она прервала мой сон.
– Но на улице уже два часа.
– Ну так это на улице. И вообще – вдруг она хотела что-то украсть у меня? Хорошо, что я ношу самое важное с собой. Что бы вы тогда сказали? Стояли тут с расстроенным лицом и вымаливали бесплатными ночами извинениями?
– Я жената! Как вы смеете?
– Так я тоже! Вы вообще о чем подумали? Можете просто выполнять свою работу? Фоново, не появляясь у меня на глазах? – я встал в победоносную позу: выпрямил спину, выпятил грудь, посмотрел на нее сверху вниз. Она себя сдержала, а ведь, сука, так хотела мне гадостей наговорить, всю желчь за других постояльцев выкатить. Прям как я сейчас с ней за бывалые месяца отыгрался. Молодая, миленькая администраторша. На вид – только закончила кафедру туризма местного колледжа, а перед ней уже стоит бугай и недовольствует, потому что вот щелкнуло у него в голове, захотелось поорать не по делу.
– Прошу прощения. Такого больше не повторится, – сказал она высоким голосом, тем самым, которым обычно пытаешься скрыть разочарование, слезы и всхлипы. Администраторша не могла не заметить того, как я подмигнул ей, мол, все понял. Она покраснела и быстрым шагом удалилась, дергая вверх-вниз бедрами. Необходимо признать – я получил массу удовольствия, ругаясь с ней.
Когда я вышел на улицу, я вспомнил время далекое, когда я себя бы собой не назвал. И мой отец был молод, и мать не мечтала о Москве, но все быстро переменилось. Прям как мы. Знакомый холодок, приятный, не московский. Ветер дует, дует сильно. Но не укладывает в снег, а поднимает и несет дальше-дальше. Как приятно стало. В витринах высвечивалось мое красное лицо с растянутыми от улыбки щеками. Статная фигура. Зеркало принижало, но я все равно оставался выше среднестатистического россиянина. Только я отошел от отеля, как зазвонил телефон. Номер неизвестен.
– Да, здравствуйте.
– Отличный номерок, Игорян.
– Костя! – обрадовался я, – откуда ты звонишь?
– Рабочий, рабочий. Можешь не записывать. Знаешь, давай сразу. Я как раз проездом в Екатеринбурге, давай пересечемся?
– Да, давай, отлично. Ближе к вечеру. Ты вообще как?
– Ну хорошо, я наберу, где и что. Давай.
Не может быть! Как я был рад услышать его голос. Костя Викторов – мой давний друг, хоть и не друг на самом деле. Диман познакомил меня с ним, когда тот приезжал с концертом в Москву. Они же общались в интернете до этого. К сожалению, я быстро напился, и жена увезла меня домой, но после концерта Костя добавил меня в друзья в ВК, и мы стали обмениваться музыкой. Он делал что-то странное. Смесь эмбиента, даба и полевой записи. Довольно ритмично, психоделично, иногда вообще ничего не понятно, но в это хочется вслушиваться. Видимо, он подписался на меня в Инсте, и это проскочило как-то мимо. Очень хорошо, что Костя объявился, очень. Всегда есть шанс умереть от скуки и пролежать овощем в кровати остаток своих дней, пялясь в потолок. А так – вот, пойдем выпить пива вечером.
Открыл карту. Чтобы выйти к Вокзальной улице, надо сначала дойти до улицы Челюскинцев. Навигатор предложил мне пойти длинными путем, через парк, прямо к музею Эрнста Неизвестного. Оттуда по улице Добролюбова, вдоль уродливой пластиковой многоэтажки и представительства не то президента, не то какой-то республики. Перешел реку Исеть по мосту около памятнику Малышеву. Все казалось древним и незнакомым. Дома вокруг будто впали в вечный сон, а вместе с ними и люди. Архитектура говорила со мной, рассказывала, как раньше город шел впереди планеты всей, но сейчас он и его жители устали и ничего делать с этим не хотят. Несколько волн, героиновая и мефедроновая, скосили молодежь и не оставили надежд хоть на какое-то будущее. У реки гуляли пары, укрывая капюшонами лица. Я оглядывался по сторонам. Здесь по какой-то причине никто не обращал на меня внимание. В Москве не принято пялиться друг на друга, я знаю, потому и многие, например, в метро или рынках, специально высматривают людей как что-то запрещенное. Здесь же всем все равно друг на друга, и неважно, что они видят в других, им важнее, что у себя внутри. По крайней мере, мне так казалось, не исключено, что это излишние раздумывания. Дети кидались снежками около берега реки, собаки плавали в снегу, и сквозь серые тучи прорезалось солнце.
На плотине я каким-то чудесным образом, руководствуясь внутренним кретинизмом, свернул не в ту сторону. Дошел до Ельцин-центра. На фотографиях он всегда выглядел круче. Рядом с ним, покрывшись стеклом и пылью, стоял Свердловский академический театр. Люди шли, но ничего не двигалось, кроме машин. Да я, уверен, стоял на месте, тонул в бетоне и жалости к самому себе. Мои ощущения как крэкбол энтузиаста, подборка примеров знаменитой диалектики Гегеля (вот что вспомнил, офигеть, пять лет его не слышал и не вспоминал). Вещи, противоположные друг другу, во вражде, борющиеся за исключение одним другого, проявили смекалку и скооперировались для уничтожения меня. Ладно, может, не уничтожения, а для создания атмосферы неопределенности. Либо мир бежит, и я стою, либо я бегу ужаленный, а мир стоит и смотрит. По скоростям мы явно не сходимся.
Закурил у набережной. Люди в шубах переходили реку, и мне захотелось попробовать. Сначала я боялся, ведь зима была не самая холодная, и вряд ли кто стал бы меня спасать и рисковать своей жизнью. Говорят, смерть во льдах прекрасна, блаженство. Такой случай зафиксировали много лет назад. Человек во время научной экспедиции, неважно как, но провалился под лед. Когда его вытаскивали, он изо всех сил сопротивлялся и остатками голосовых связок умолял вернуть его в воду. Представляю оранжевого слизняк на льдине с замерзшими ресницами, сморщенными членом и синей кожей, умоляющего о пощаде. Потом, спустя несколько месяцев, он давал интервью и сказал, что «я никогда не чувствовал себя лучше, это как вечное спасение, только лучше». Из-за спины выскочил школьник в спортивной куртке и огромных сапогах. Когда он с разбегу прыгнул на лед и побежал по нему на другой берег, я решился перейти реку. Я спустился по вытоптанной горке. Должно быть, ее сделали дети, рядом стояли снежные куличи. Отклоняться от курса из следов я не стал. Снег был крепок, но по сторонам, где следы давно покрылись снегом, виднелись проруби. Увидев это, я сглотнул слюну, закурил и, закрыв глаза, пошел вперед. Чувствую себя ребенком, таким же бессмертным.
В отличии от Лизы, конечно. Как же чувствует себя человек, узнав о раке? Понять, надеюсь, не смогу. Страдает, представляет, как в палате лежать будет. Готовится руки на себя наложить, ведь известно, что наша страна списанным не помогает. Неужели ее распутство так посмеялось над ней? Я имею в виду, что вот она во имя любви обрекает себя на терпение и одиночество, в то же время обманывая Женю, себя и вселенную (какую-то сущность, что все видит), употребляет, пьет, но все равно продолжает любить, и тут – бам – кто там? – это я, рак. Не первый год она задается вопросом: живет ли она ради него, обрекая себя на судьбу жены офицера, либо стоит бросить его и начать жить в свое удовольствие. Второй вариант развития событий представляется для нее ничем иным, как предательством. Почему я вспомнил о ней? Все просто – белый снег, желтый снег, ветер, офицеры повсюду, бедный вид некогда великого времени – она рассказывала про что-то подобное. Тогда она хорошо выразилась, и я не могу до сих пор забыть: «Мое будущее – это надеяться, что он разрешит мне курить в нашей будущей квартире, потому что сошлют нас в Воркуту, а там хрен на улицу выйдешь в мороз. Скорчишься, сляжешь, поганый москвич. Он обрекает меня на муки, пять лет я сидеть буду и ждать, а потом что? Тур длинною в жизнь по необъятной, с видами только из окна военного самолета. Любовь того стоит?»
Мужская солидарность – штука сильная, его аргумент мне понятен. «Я делаю это ради тебя, нашего будущего, – говорил он, мне рассказывала Лиза. – Продаю себя в офицеры, только чтобы мы могли потом хорошо жить, с деньгами по социальной лестнице поднялись». Это очень сильный довод, но он разбивается об одно смазливое лицо и потекшую тушь: «А что насчет сейчас?». По ее историям я понял, что Женя парень-то неплохой, просто яростный эгоист и лицемер. С такими качествами он мог себя реализовать много где, это точно, но не с такой ношей, как Лиза. Я сильно сомневаюсь, что Женя выжил бы сейчас без нее в армии. История следующая: один из старших офицеров решил поднять денег и как старший офицер запряг для этого нижестоящих чуханов. Только способ он выбрал извращенный. Одному из контрактников – как раз Жене – подбросили наркотики и потребовали заплатить за то, чтобы другие офицеры не узнали. Заодно и командный дух воспитали, заставив весь взвод вложиться. Кошмарная ситуация, отвратительная. Российская армия в ореховой скорлупе. Боюсь представить, как на него смотрели сослуживцы. «Мы по-человечески-то понимаем, но ты, сука, крайний; тебе же подбросили». По крайней мере, в их условиях жизни я бы подумал именно так. Интересно, правда ли у Лизы рак, или ей просто нужны были деньги для Жени?
Моя жена со своеобразным женским, но пониманием, относится к сложившейся ситуации. Ей неприятно, что личные проблемы Лизы мельком становятся и нашими. Однако воспитанные люди открыто близких в беде не оставляют. Только по-английски. У человека беда, что еще делать? Как-то не так давно я сделал доставку по адресу Лизы, ибо так было дешевле, и случайно угодил на семейный вечер. Мне было очень неловко, ибо никого из ее родни я не знал. Там была мать, вечно укуренная, существующая в реальности, далекой от нашей, где нет Лизы, нет ее сестры. Только ее отчим, высококлассный секс и вкусная еда. Дети собирались в магазин, и я решил составить им компанию, донести сумки. Сестра Лизы, по ее словам, остается на второй год в четвертом классе и радуется этому. Я сначала не поверил, но когда та начала при мне материться, сомнения исчезли. Гиперактивная девочка. Побежала вдоль полок в Пятерочке, бросая все на пол и хватая сладости и чипсы.
– Лиза! Давай купим сбитые! – кричала она (она намеренно говорила «сбитые»).
– У нас нет денег, Маш. Вообще нет, – сказала Лиза.
– Тогда давай украдем. Лиза, блять, я хочу сбитые сливки.
– А что нам тогда есть? Тут и так ровно на сосиски, даже овощей не хватит.
Я предложил дать Лизе еще денег, но та наотрез отказалась. Когда я подсунул деньги ей в карман джинс, она бросила их в сторону со словами «ты же дал мне денег, я ими и распоряжаюсь». Купюра не успела долететь до пола, как ее схватила Маша, держа подмышкой взбитые сливки. Почему она живет в нищете в Жулебино, пока ее семья шикует в центре? Почему ее бабушка-миллионерша, вышедшая недавно замуж за криминального авторитета, не помогает ей? Не знаю, а знать, на самом деле, очень хочет. Вспоминая прошлое, быстро пролетело и настоящее. В себя меня привели цыгане.
Я на московском автоматизме стрельнул одной сигарету. Она, цыганка-колобок, старая, с раскрытым беззубым ртом и гноящимися глазами, стала требовать большего. И денег, и руки, и посмотреть на нее внимательней. Увидев, как в нашу сторону ползут еще три такие, я перепрыгнул через забор и быстрым шагом зашагал в сторону вокзала, пытаясь не врезаться в хмурых приезжих с небритыми лицами и людей в черном. На вокзале воняло. Несколько бомжей скромно спрятались около часовни и источали настолько сильную вонь, что я мог увидеть, как темнеет воздух вокруг. Начальника вокзала на месте не оказалось, был лишь (на самом деле, к счастью) его заместитель Егор Олегович Радожник. Молодой, хорошо смотрелся в форме. К счастью, наша встреча не заняла много времени. Я показал ему документы касательно того, что поезд, который успели трижды обыскать полицейские, стоит и мерзнет, а должен уже как вчера быть в Китае, оформлен официально, и самое время отправить его в дальний путь. Как и положено ответственному лицу, Егор Олегович помялся, вместе со мной посмотрел поезд, проверил, он ли это, позвонил начальнику вокзала, по его поручению снова посмотрел поезд, проверил документы и заявил мне, что надо дождаться подписи документов, и только после этого поезд сможет отправиться. Я стал угрожать ему судом и другой юридической расправой, ведь, наверное, по правилам мне необходимо общаться с начальником станции, а он обязан присутствовать на вокзале, и никак отпуска и больничные от этой участи спасти не могут. Только тогда он понял, что гораздо разумнее поезд отпустить. На этом моя командировка официально закончилась. Мы пожали друг другу руки. Слабое, вялое. Мне неприятно было к нему прикасаться. Напоследок, не вслух, я пожелал ему попасть под рельсы. Я передал машинисту все необходимые документы.
Я всегда любил ходить по шпалам, между железными гигантами. Поезд загудел, механизмы стартовали. Колеса зашевелились, и через несколько минут он уже исчез из моего вида. Уползла змея зимой, уползла зима зимой. Помахал рукой и ушел.
