Игорь Олегович Артеменко
Дневник еврея. Поэма
без почести и славы.
На свете нет страшней беды,
Чем пережить детину,
Не пожелаю никому
Увидеть сей картину.
Старушка облилась слезой,
Пока вела рассказик,
От муки этой затяжной
Рыдала где-то с часик.
А я смотрел и холодел
От бесов, что способны
Чинить подобный беспредел
И почему так злобны?
На люд, который не причём,
Что он родился с верой,
Не позволял себе Содом
Или другой манеры.
Старуха, выплакав удел,
Ушла за двери спальни,
Ее страданиям предел,
Душевных мук терзаний.
Я не остался в стороне,
Душой завёлся тоже,
Подумал о своей семье,
Дай им здоровья, боже.
Как они? Живы? Может, нет?
Покинули ли город?
И где узнать, найти ответ,
Сомненья во мне спорят.
И я решил – все хорошо,
Не стали дожидаться,
Покинули страну давно,
Им удалось прорваться.
А я пока останусь тут,
С старушкой безопасно,
Тем более ей пригожусь,
Одной ей быть ужасно.
Я помогал по дому ей,
Что было в моих силах,
Старушка стала мне родней,
Как образ на светилах.
Ещё недели две лежал,
А после встал с кровати,
Нога прошла, едва хромал,
уж незаметно, кстати.
Я мыл полы, посуду, мёл.
Следил за чистотою,
За домом муравьёв извёл
И стриг траву косою.
Но за забор не выходил
Я от греха подальше,
Там неприятностью грозил
Тот идеал из фальши.
О доме часто думал я,
О маме и о сёстрах,
Наверно, брат подрос слегка,
Теперь, с меня он ростом.
Пройдёт чуть время, и тогда
Наладится порядок,
Вернётся в дом моя семья
И мир, что был так сладок.
Пока же время ужасать.
И по ночам гул, крики,
За окнами твердят спасать
Нацистов святы лики.
Спасать от армии жидов,
Что изъедают земли,
И иудейский стан домов
Поджогами, чтоб внемли.
И вот старушка испекла
Мне торт для угощения,
Сегодня праздник у меня,
Сегодня день рожденья.
Мы пили чай и ели торт,
Общались и грустили,
Для нас двоих это комфорт,
Покой, что мы хранили.
Я раньше по ночам страдал,
Ревел без сожаления,
Надежду в матери искал,
Любовь и умиление.
Сейчас я чувствую, взрослей
Уверенный и твёрдый,
Да и по силам мне теперь,
Я вырос, стал упёртый.
Я обязательно найду
Семью, что разлучили,
Про смерть отца им расскажу,
Моля, чтобы простили.
Они, наверно, по ЖД,
уехали с вокзала,
И оказались в той стране,
Что родным домом стала.
Я знаю точно, вера там,
Им помощь оказала,
Что не досталися врагам,
Семья, что так страдала.
Что сестры думают о нем,
Волнуются и знают,
Что мы спаслись с моим отцом,
Здоровья нам желают.
Я думаю, настанет день
И я поеду в гости,
Перевалюсь за этот крен
Агрессии и злости.
Ну, а пока я буду тут
И пригожусь я бабке,
За мной, надеюсь, не придут,
Работать буду с цапки.
Мы стали близкие друзья,
Моя старушка – чудо,
И не забуду никогда,
Я в памяти, покуда.
И как-то утром, как всегда,
Я вскипятил нам чайник,
Старушка не пришла тогда,
Не встретил в умывальне.
Не встретил в кухне за столом,
В саду, гостиной тоже,
Прошел я в спальню на втором
По лестнице с прихожей.
Я в дверь негромко постучал,
А там за нею тихо,
Ее по имени позвал
И сердце бьется лихо.
Устал я ждать и к ней зашёл,
Она лежит, не дышит,
Я пульс потрогать подошёл,
И чуть шептал, не слышит.
Я понял, больше ее нет,
Как и отца со мною
И лица белый ее цвет
Я приложил губою.
«Ты спи, моя подруга дней,
Иди на встречу с сыном,
Приобними его скорей
И поклонись святыням».
Мне довелось ее хранить,
Я сделал это с честью,
Могилу мне пришлось разрыть
И прикопать под жестью.
За домом, где свел муравьев,
Чуть сбоку от фасада.
Под пенье звонких соловьев
Ее большого сада.
Когда закапывал, я знал,
Ее душа покойна,
И слез пред ней не проливал
И мне теперь спокойно.
Я дал себе недели две,
На сборы и маршруты,
Чтобы отправиться к семьею
Бежать от этой смуты.
Я разыщу тебя, ты знай,
Любимая ты, Мама,
Приеду, ты меня признай
Ох, встреча, будет драма.
Я карту бабкину нашёл,
Построил путь, маршруты,
Места, где б реку перешел,
Вмиг вывел за минуты,
Что пригодятся мне в пути
К семье, родным и близким
До Лондона буду идти
Маршрут будет тернистым.
И вот настал мой вечер икс,
Покинул дом старушки,
Создал себе идею фикс,
Пройти я вброд речушки.
На улице совсем темно,
Бесшумно и уныло,
Народ боится уж давно
Гонений, что накрыло.
Я тенью двигался вдоль стен,
От звуков замирая,
Словно витринный манекен
себя тьмой накрывая
Проворно, знаю, что к реке
За коей будет поле
Спасение на той стороне,
Рубеж к свободе, воля.
Крадусь, и вижу тень солдат,
Что движутся на встречу
И явно встречи я не рад,
И что я им отвечу.
Когда вопросы зададут:
Кто я? И что блуждаю?
Возможно, сразу изорвут,
Евреем коль признают.
Я затаился, сев в кусты,
Решил тут отсидеться
И жду, чтобы они прошли,
Осталось лишь стерпеться.
Они сровнялись, говорят
Про фюрера идеи,
Его идеям я не рад
Величием затеи.
Что истребят они весь свет,
Людей на удобрения,
Что лет так пять, придёт рассвет
Арийского движения.
От слов их стало холодать,
Что за движенье в мире,
Как можно люд уничтожать,
Увидеть их в могиле.
Они исчезли, не видать,
Я двинул к водной глади
Все так же в сумраке шагать,
Оставив город сзади.
Мне освещала путь звезда
И лунное окошко,
Ты жди, любимая семья,
Осталось мне немножко.
Я знаю точно, я дойду
И встретимся мы снова,
Во чтоб не стало – вас найду
И обниму толково.
Я подошёл уже к реке,
Что волнами играла,
И видно лодку в стороне -
Доплыть на ней с причала?
Да лодка старая была,
Худая и вся сгнила,
Она б на дно сейчас пошла,
Осталась в царстве ила.
Решил я по мосту идти,
Но там весьма опасно.
И нет условий обойти,
Пошел, хоть и напрасно.
Я незаметно подступил
К мосту, что был висячий
И аккуратно проскочил
Людей спиной стоящих.
Крадусь по старым балкам я,
А мост, предатель, – стонет,
Чтоб не добрался я тогда,
Внимание приводит.
И вот я посреди моста,
Вибрирует все сильно,
Мне освещает путь луна,
чем выдаёт обильно.
Я на мосту тут как мишень,
Подсвеченный Луною,
И каждый шаг тут, как ступень,
Я этот скрип не скрою.
Услышал возгласы из тьмы,
Что разносились встречно,
Туда мне точно не дойти,
Я тут застрял навечно.
Я чувствую, качнулся мост,
Что мне идут на встречу,
Вибрации большой прирост,
Уж тени их примечу.
И заиграла во мне мысль,
Куда же тут податься,
Наверно, за борт прыгать смысл,
До берега добраться.
Я сиганул во мрак глубин,
А что мне оставалось,
Пошёл на этот я почин,
Чтоб муки не досталось.
Удар пришёлся по спине,
Я растерялся дико,
В бурлящей пенной полынье
Закрученный был лихо.
Меня активно понесло
Прочь, от моста с тенями
И мчала, им скорей на зло
В бурление с пузырями.
Я загребал скорей, как мог,
Гонимый водной массой,
Ее поток мне столь помог,
Исполнив путь мне трассой.
С трудом увидел край земли
Другого побережья,
Он показался с темноты,
Спасла меня надежда.
Спасибо, папа, что учил
Бороться со стихией,
Пловца возможности привил,
Ты стал моим миссией.
Ещё гребок, касание дна,
И вот желанный берег,
Река серьёзно извела,
Добавив мне истерик.
Неспешно вышел, полежал,
Восстановил дыханье,
Расслабиться я не желал
И привлекать внимание.
Обсох и двинулся вперёд,
Желанием гонимый,
Пока на небе звездный свод
И ангелом хранимый.
Довольный я неспешно брел
По полю за рекою,
В момент спокойствие нашёл
От гонки с той водою.
Я видел деревушки стан
И в окнах нету света,
По воздуху стелил дурман
От дуновения ветра.
И где-то слышен лай собак,
Неспешно разносился,
Заткнуть им пасть не мог никак,
С деревни удалился.
Решил по карте обходить
Места с людьми густые,
Чтобы судьбу не изводить,
Чтобы меня не били.
И после смерти пожилой
Не знал, кому доверить,
Кто мне окажется родной
И в светлый ум поверить.
Нашёл заброшенный я дом
И в нем привал устроил,
Прижался под окно бочком,
На сон себя настроил.
Мне снились разные дела,
Абсурд и непонятки,
Как-будто с трупами гора
Лежала на брусчатке.
Эта гора была большой,
Практически до неба,
На ней кричал отец: «Долой!
Людей смотрящих слепо,
Людей, не видящих горы,
И тех, кто не заметил,
Ведь взгляды их давно остры,
Слепых я тут не встретил.
Так отчего не видит люд
Останков убиенных,
Да с этим как они живут,
С лукавством откровенном».
Да по заслугам будет вам
За ваш пассивный голос,
В аду разрубят пополам
И вырвут каждый волос.
В аду вы будете гореть
И вечность будет в муках,
Вас всех заставят жар терпеть
В котлах, чертей поруках.
Я ужасался, видя сон,
Но дальше было хуже,
Отец указкой крикнул: «Вон!»
Ссылаясь к крови лужи.
И я увидел в луже той
Недвижимое тело,
Лежит с пробитой головой,
Слегка уж пожелтело.
О, боже, мама там в крови
Я закричал так громко,
Но голос мой на миг поник,
Как будто в нем поломка.
Как будто голос мой иссяк,
Иль сделал кто потише,
И прокричаться мне не как,
Звучу не громче мыши.
Я в ужасе открыл глаза
И встретил взгляд мальчишки,
С испугу выкрикнув слегка,
Поймав агоний вспышки.
«Зачем орать, я – не бандит,
Не вор и не убийца,
И ты не будешь мной побит,
Всего лишь сын австрийца».
«Мое же имя Самуэль,
И я тут местный житель».
«Мое же – Клаус, ты поверь
Кричать я не любитель.
Решил я совершить забег
До Лондона, обратно,
А тут я выбрал свой ночлег,
Под крышей спать приятно.
Ведь дом заброшен, значит, пуст,
А мне сгодился старый,
И спать под небом выбрав куст
Не строил я сценарий.
Придумывал я на ходу,
Не знал, что будет дальше,
Он враг иль друг, я не пойму
С душою или в фальши.
Послушав связный мой рассказ,
Австриец улыбнулся,
Сказал, что видел в первый раз,
Чтобы юнец рехнулся.
Что с Англией уже враги,
Война идёт на фронте,
Стреляют люди там в дали,
В немецком горизонте.
Что там сейчас его отец -
Военный доброволец,
Что Лондону скоро конец,
Снесем его с околиц.
Отец нам часто пишет с мест
Где армия воюет,
Они Победы несут крест
И враг их негодует.
Сдаётся и уходит в плен,
По всем фронтам случалось,
Не сдастся, будет убиен
В письме отца писалось.
Не надо в Лондон, там – враги,
Они напали дерзко
Порядок, мир не сберегли
Без чести офицерской.
Вернись-ка лучше ты домой
И не беги на пули,
Затея видется плохой,
Там жизнь перечеркнули.
Вернись, послушай мой наказ
И не играй с судьбою,
Могу устроить пересказ
За фронтовой чертою».
«Там мама!», – выдал я ему
«И ждёт моего приезда,
Она уехала давно
До фронтового съезда.
Я еду к ней, она одна
И очень ей там худо,
Там незнакомая страна,
Обратно нет маршрута.
Доеду, заберу домой
Я в этом вижу крест свой,
Ей оказаться там впервой
Стране столь неуместной».
«Да ты послушай», – начал он-
«Ты что, меня не слышишь?
Это военный регион,
Ты смерть себе запишешь.
Тебя убьют, ты не пройдёшь,
А скоро их захватим!
Поедешь после и найдёшь
Лишь временем им платим.
А если так невмоготу,
Ты оставайся тута,
Я чем смогу, тем помогу
Пока там будет смута».
«Где твой отец? Он на войне?», -
Спросил австрийский малый-
«Он бьется с нашим наравне?
С английской той державой?»
«Нет, он погиб», – ответил я:
«Давно, не помню точно
И тему быстренько сменя,
Про фронт спросил нарочно».
Я сразу заприметил в нем
Желанье пересказы,
Отец крещёный был огнём,
Писал ему рассказы.
И Самюэль пошёл взахлёб
Делиться впечатлением,
Как нёс отец с друзьями гроб
И получил ранение.
Сказал, что авианалёт
Случился ранним утром,
И скинул бомбы самолёт,
Застав в сознание смутном.
Что за ранения награждён,
Уже восстановился,
Что в лагерь он определён,
На караул пустился.
Он охраняет там врагов,
Что в плен к нему попали,
И держит в клетках как хорьков,
Нельзя чтоб убежали.
Австриец радостно сказал
Как-будто не про папу,
Который с жизнью там играл,
Сняв перед смертью шляпу.
Безумный, но смешной малец,
А главное, ведь точно,
На фронте ждёт меня конец,
Убьют меня, нарочно.
Туда нельзя, но как же быть?
И здесь нельзя остаться,
Иль по воде туда доплыть,
На остров, к ним являться.
«Скажи, а можно по воде,
Коль фронт идёт по суше?»
«Пойми! Ведь бой идет везде,
Ты будешь в той же гуще».
Ты должен малость подождать
Когда его захватим,
Ты сможешь маму увидать,
Георга только схватим.
Нам Фюрер говорит, что год
И принесет победу,
Он всех врагов там изведёт
Уж к следующему лету.
Ты должен сделать выбор сам
Домой или остаться,
Будь благодарен небесам,
Со мной свелось встречаться.
Я буду часто приходить,
Рассказывать о папе,
Вестей военных приносить,
Сражениях в масштабе.
Ну, а когда уж все пройдёт,
Ты смело двинешь к маме,
Я представляю, целый год,
Без матери, он в драме».
Я слушал и не мог понять:
Он – друг или безумен?
Как можно смерть за гордость брать?
Наш диалог разумен?
Но мне дороги нет назад,
Там знают, что еврей я,
А тут я Клаусом воздат
И мне не ждать гонения.
Сказал ему: «Давай дружить,
Я подожду свершений,
Но ты не должен говорить
Другим обо мне мнений.
Держи в секрете, что я тут,
Не выдавай меня ты,
А то за мной сюда придут
И будешь виноватый.
Что я остался и не смог
Поехать встретить маму,
Что нашей встречи не помог,
Создав сей диораму».
И мы поручковшись пришли
К такому соглашению,
Что компромисс вдвоём нашли
И рады с ним решению.
И я пока остался тут,
Обжил слегка хоромы,
Помог мне в этом новый друг
Заделал с ним проломы.
Австриец сбегал до себя,
Вернулся с молотками
И мы с ним, весело стуча,
Забили все досками.
Заделали по стенам щель,
Убрались во всем доме,
Мне подготовили постель,
Ведь дом же был в разгроме.
Уставшие, присели с ним,
Довольные работой,
И лишь по сторонам глядим,
Зевая чуть с дремотой.
Меня немного в сон ведёт
Мой друг – совсем уставший,
Неспешно так слегка зевнёт,
Бессилье показавший.
«Ну, все, пойду я на покой,
Тебе же доброй ночи,
Сегодня сделали с тобой,
Уют, наспех сколочен.
Теперь тебе не страшен дождь
И ветры не тревожат,
Теперь ты в доме – главный вождь
А лучше не предложат.
Давай уже ложиться спать,
А я приду с рассветом,
Люблю я с солнышком вставать
В его лучах согретым.
Я принесу тебе поесть
На завтрак что сготовят,
Мне будет это чуть за честь,
Родные не заловят.
И водворился новый друг
Домой без остановок,
А я голодный свой недуг
Засунул в подголовок.
Улёгся, выбитый без сил,
Ведь сон главнее пищи,
Меня он сразу проглотил,
Схватив меня в ручищи.
Я помню, я так крепко спал,
Как потерял сознание,
Возможно, просто чуть устал
И это оправдание.
Проспал рассветные лучи,
Что разлились по дому.
И прогоревший стан свечи,
Застывшей по-другому.
Проспал приятеля приход,
Что встал над ложей камнем.
Смотрел, прикрыв ладонью рот,
При столь рассвете раннем.
Он кашлял будто не со зла,
А только чтоб проснулся,
Я приоткрыл слегка глаза,
От взгляда он качнулся.
Сказал: «Вот завтрак для тебя
Я утром взял без спроса,
Скажи, теперь же мы – друзья?
А для друзей ведь можно?
Ты извини, что разбудил
Я тут сижу уж с часу,
И завтрак твой уже остыл».
Он выстроил гримасу.
От слов про завтрак я воспрял
И потянулся к другу,
Он мне кулёчек передал,
чем оказал услугу.
Я чувствуя, что там еда,
Слюною обглотался,
Ее я съел на раз и два,
С приема друг смеялся.
Сказал, что знал бы голод мой,
Принёс ведро побольше,
Чтоб ел с него я головой,
Как свин на ферме в Польше.
И начал хохотать, как мог
Над этой злою шуткой,
Ведя свой личный монолог
В истерике с раскруткой.
И я смотрел, не понимал
Что тут смешного было,
А он лишь воздуха набрал,
Истерикой накрыло.
Он, видя, что я не смеюсь,
Немного сбавил хохот,
С подобным точно не мирюсь
И смех его, как грохот.
«Ну, ладно, ты меня прости», -
Сказал он уже тихо:
«Я настроение донести
Хотел тебе так лихо».
А я ответил, что не злюсь,
Но шутка твоя тупа,
И я с подобным не смирюсь,
Ведь мысль эта глупа.
Он взял посуду, что принёс
И попросил прощенья:
«Я буду позже!», – произнёс:
«И принесу варенье».
Схватил кулечик и исчез
В момент за старой дверью,
А я обратно спать полез
По сытому поверью.
Ещё немного подремал,
И снова был разбужен,
Мне друг австрийский дал сигнал
Сказав не громко: «Ужин!».
Я удивлён, как может быть,
За окнами стемнело,
Мой новый друг, освоив прыть,
Принёс еды умело.
Принёс и то, что обещал -
Варенье из клубники,
Его я жадно поглощал
Под звёзд на окнах блики.
Управившись, благодарил
Умелого кормильца,
Что он подарком одарил
И захватил мне мыльце.
«Спасибо, Самюэль родной,
что столько мне внимания,
Я не забуду твой настрой,
И дружбу, состраданья.
Ты столько сделал для меня
Теперь ещё и кормишь,
Тебя же ждёт дома родня,
Ты не забыл и помнишь?».
От слов моих он покраснел
И сделался застенчив,
Ведь красочно его воспел,
Насколько он изменчив.
«Иди домой и поскорей
Пока не спохватились,
А завтра принеси вестей
На фронте что случились».
И он довольный дел своих
Забрал пустую банку.
Неспешно двинулся, утих,
чуть изменил осанку.
Наверно, стыд его пробрал
За комплиментов ворох,
Иль, может, просто он устал,
Закончился в нем порох.
И я остался вновь один,
Улёгшись поудобней,
На позе «сытый господин»,
Отъевший пищи сдобной.
Заснуть я более не мог,
Гонимый за мыслёю,
Как мне юнец этот помог,
Что сталося с семьею.
Как они там, все хорошо,
Как передать им вести,
Увидимся ли мы ещё,
Обнимемся ли вместе.
Но буду тут, пока бои
И Англия в осаде,
Пока идут дела мои
Прекрасно, не к досаде.
Я много думал, размышлял
И не заметил шорох,
Под полом кто-то шибуршил,
Мышонок там в дозорах.
Я пристально ловил тут звук
Прожорливый и твёрдый,
Он продолжал, все время стук,
Бесстрашный, даже гордый.
Он звуком отвлекал меня,
Внушал, что не один я,
Что рядом есть со мной всегда
Природы изобилия.
Потом я долго вспоминал
Божественность природы,
Как мне отец про них читал
О живности породы.
Решил, что завтра покормлю
Я стукача едою,
Возможно, приручить смогу
И жить его пристрою.
И с этой мыслью я уснул,
О друге, что под полом,
Погрызть доску под сон прильнул
Грызун тот с произволом.
А утром я открыл глаза
На солнечные блики,
Что разлилися от окна
По сторонам, как пики.
А позже подошёл мой друг,
Что откормил вареньем
Моего желудка он заслуг,
Что ел я с наслаждением.
Принёс на завтрак мне блины
И вкусную сметану,
Торжественно мне вручены
Компота – два стакану.
И планы он принёс с утра,
Мне показать тут местность,
Я отломил кусок блина
И проявил любезность.
Но Самюэль мне отказал,
Сказал, что тоже кушал,
Давай доешь, он наказал,
Потом письмо послушай.
Оно пришло вчера в ночи
От папы, что в работе
Несёт дежурство для страны
немецкой он заботы.
Я тут же быстренько доел,
А чуть оставил мышке,
Ему читать письмо велел
Про папины делишки.
И он послушно расчехлил
Конверт что был с помаркой.
А я компота чуть отлил,
Готовясь к теме жаркой.
Ведь понимал, прольет он свет
О положенье дела,
И на вопросы даст ответ.
От них во мне зудело.
Что происходит? как мне быть?
Встречал ли там евреев?
И есть условия, им жить?
«Читай, прошу, скорее!»
И он решил пересказать,
Чем право огорошил,
Заставив вмиг дыханье сжать,
Чуть волосы взъерошил.
«Там к папе привезли жидов,
И он их охраняет.
Что он для них, как крысолов,
По клеткам загоняет».
А после принялся читать
Отцовские творения,
Глазами почерк изучать,
Я слушал все с презрением.
«Привет, родные, как вы там,
Не шкодит ли там малый,
Не приступает ли к чертам,
По школе не отсталый?
По математике он как?
Не отстаёт в программе?
И в физкультуре не слабак?
Подтянется на раме?
Он должен грамоту учить,
Чтоб взяли в «Гитлерюгенд»,
Науки прежде возносить
И быть примером людям.
А у меня все хорошо,
Оправился с ранения,
Себя я чувствую свежо,
Точу свои уменья.
Теперь к нам свозят разный сброд
Еврейского рожденья,
Мы, как конвейерный завод,
Фасует, что печенья.
Кривой, поломанный берём
И отделяем с свежим,
Мы это делаем живьём,
Сурово и не нежим.
Работа сложная у нас
Мы – санитары мира
И дел на год, а не на час,
Нам здесь не до мундира.
Жидов везут нам каждый день
Вагонами, машиной
Из городов и деревень,
Погрязли тут рутиной.
Ну, ладно, хватит обо мне
Вы лучше расскажите
Идут дела у вас в семье?
С ответом поспешите».
И Самюэль окончив сказ,
С волнения прослезился,
Растрогал родного рассказ,
Которым возносился.
А после, я его спросил:
«За что их так евреев?»
И рассказать его просил
Кто видит в них злодеев?
И мой австрийский друг сказал:
«Что беды на планете,
Ведущие все на провал,
Во славу лишь монете.
Идут от подлости жидов,
Продажности их власти,
Они как плесень городов,
Что проживает в сласти».
Он начал, не остановить
Его в порыве крика
Считая, нужно их травить,
Как «тараканов», дико.
И выдав весь словесный сор
И накричавшись вдоволь,
Озвучив страшный приговор
О казне им суровой.
Я задал маленький вопрос
Простой без диалога:
«А если б ты евреем рос,
Судьбы ты внял бы рога?»
От фразы, что я произнёс
Ему скривило рожу,
Как будто я удар нанёс,
Глубокий, аж под кожу.
Как будто наплевал в лицо
Или облил мочою,
Задело ведь мое словцо,
Повисло тишиною.
«Послушай», – начал он ответ -
«Ты как такое можешь?
Убогий твой менталитет
В пример ты свой приводишь».
И после он не говорил
Лишь встал и удалился,
Наверно, сильно зацепил,
Ох, видно! разозлился.
На выходе ударив дверь,
Когда был за порогом,
Как будто в нем проснулся зверь
И взял его залогом.
Я от удара чуть привстал,
Не ожидал такого,
Возможно, дал ему сигнал,
Что я – еврей до крова.
Но делать нечего теперь,