Игорь Николаевич Крончуков
Записка госпоже Нерукавиной
– Но откуда я знаю? Значит кто-то рассказал. – затем выпрямился, – слушайте не доказано излагаете на меня, лично вы сами понимаете, что чиновника всегда могут подставить.
– Хорошо! Мы Вас еще вызовем на допрос. Пока до окончания следствия не покидайте город. – и так Твардовский покинул комиссара, где Милон его ожидал они вышли на улицу.
– Милон! – начал ехидно. – Вы готовы были поклясться на Библии, мол, что Вы говорили правду, а госпожа вчера призналась, что любила Вас.
– Как? – Милон чуть не рухнул на землю.
– И что же Вы теперь будете делать? – Твардовский это сказал для одной цели, чтобы теперь пришлось страдать не ему одному.
Твардовский прекрасно понимал, что Милон по своей доброте сердечной не стал бы отбивать Нерукавину у ее мужа, и просто оставил его в думах сел в карету и обратно. Поехал в больницу Милон, следом ехал за ним Твардовский рассуждал, что ему опять придется покинуть этот город. Мимо проехала карета его сестры «Даже с сестрой не попрощаюсь» – подумал он, «Ладно хоть в последний раз взгляну на Нерукавину». Твардовский долго мужался и наконец, потекли слезы. Даже в каменном сердце может появиться трещина жалости, доехав до больницы в ожидании свежих вестей от Нерукавиной, но при виде взора старого друга проник в ярость.
– Ложно ли дело? – спросил любезно Любов.
– Да, ложный вызов.
– Ваша сестра поехала за вами следом.
– Что вы говорите?! – а сам думал «Ложный вызов… Уж такой ангел не попадет в лапы беса»
– Андрей Семенович, у меня к вам разговор. – в голосе Нерукавина была угроза.
– Да- да. -слегка удивленно повернулся к нему.
– Ну тогда, наедине. – тот махнул головой.
– Ну тогда пройдемте. -оба они вышли на улицу. Нерукавин был не в настроении, но все же начал:
– Андрей Семенович! Я всю жизнь считал вас лучшим другом.
Как раз подъехала карета Милона. Он вылез из нее и направился в госпиталь, его заметил только Твардовский, который понимал уже в чем суть
–А Вы так подло обошлись с нашей дружбой, я Вам верил, а Вы…
– А ну и что?! – воскликнул наконец. Людей там не было, где они уединились и в полный голос, можно было разговаривать свободно.
– Ты что считаешь, что дружба в наше время что-то значит? То уж точно она не ценится, ты сынок из богатой семьи, глупый, ничего не добился, тебе все на блюдечке. – говорил Твардовский. Нерукавин расширил глаза. – Все доставалось на блюдечке да с голубой каемочкой, мне же всегда приходилось, чтобы жить, так выживать чтоб меня не съели, понимаешь?
– Что это завидность, Твардовский?
– Какая к черту зависть? Уважение. Вот что, я уважаю тех людей, которые добились всего сами, которые стремятся быть уважаемыми, а не тех людей, которым это уважение подарили.
– Но тема то ведь не об этом, кто и как!
– Именно еще с тех лет, я тебя презирал. Друзей у меня не было, дружил я с тобой из-за связей. Мой отец был адвокатишкой, которого съели. Пойми, я любил ее, а я тебя не уважал, да ты вообще рядом со мной не стоишь.
– Ты жалок, Твардовский! Мне тебя очень и очень жаль. – выдавил Нерукавин.
– Ой не надо считать меня конченным, да я был в грязи, да из грязи в князи, и помазан из цари и наоборот. Я прожил и протоптал такого, чего ты себе представить не можешь, надеюсь тебе понятно почему я с таким идиотом так поступил. Я знаю ты подумаешь, что тебе надо было стреляться не с Милоном, а со мной.
– Мне Вас жаль! Прощайте! – Нерукавин удалился, а тот кричал вслед:
– Если я захочу, я могу стать выше тебя! Мэром, да хоть кем, а ты будешь паршивым магнатишкой.
Твардовский сел на тротуар, склонил голову, в мыслях его была сплошная путанница, но чаще и чаще мелькало: «Что делать?».
В госпитале все как-то изменилось, дед уже сидел на стуле и спал на плече у служанки, та тоже дремала. Любов все ходил туда-сюда, появились его сестры, они сидели на скамейке и уныло глядели друг на друга. Нерукавин только что пришедший стоял и смотрел в окно, зная, что госпожа Нерукавина приняла в свои покои Милона.
– Я же… Я же… -смущалась она
– Но мне бы.
– Да я Вас слушаю, – отвечал Милон, сжимая глаза.
Та все-таки собралась с мыслями
– я вас полюбила, еще тогда увидев только однажды. – и у нее потекли слезы будто так как будто отправляет возлюбленного на войну. – Я вас полюбила! – говорила будто сама с собой, – Боже…
Теперь и у него потекли слезы.
– И Вас полюбил я. До сих пор помню тот день, но не посмел я подойти, так как мы разного класса, да и замужем Вы. – взяв ее за руку, прижав к губам. – О боже, умереть, видимо не полюбив и не пожить снова.
Слезы текли ручьями.
– Что Вы?! Что Вы говорите?! Нет-нет! Не надо, не раньте мое сердце и без того израненное, нет не надо не плачьте я Вас прошу.
– Чувствую, что что-то впереди, тайное ждет, сны плохие снятся непонятно к плохому или к добру. Милон, я ведь тебя совсем не знаю, а будто бы знаю век.
Милон еще с полчаса просидел в палате у госпожи, дальше он не видел ничего, что его вокруг окружало. Он шел по улице, сам не зная куда, за подворотней его ждала карета, пока он шел, она на какое-то время проследовала за ним. Затем обратно уехала в казарму. Твардовский все также сидел на троутаре и что-то крикнул Милону вслед, тот его не слышал, наконец Милон остановился, склонив голову.
Твардовский долго наблюдал за ним, Милон был не в нашем мире, он словно умер после встречи с Нерукавиной. Все его идеалы, целеустремленность, смысл жизни исчезли в один миг, он почувствовал полное одиночество и все говорил шепотом:
– Выхода нет. Ни там, ни тут его нет. Милон еще долго стоял на одном месте, Твардовский наконец встал что-то крикнул ему, плюнув в его сторону направился на свою квартиру. Милон всю ночь бродил по городу, пока не пришел домой и не свалился на диван.
14
В квартире Твардовского находился Макрат, он только-только сбежал из города, но пришлось вернуться, так как забыл те самые патенты и что бы если вдруг будет обыск не подставлять своего хозяина. Он, рискуя всем, жизнью, свободой искал патенты, которые так были важны для комиссара. Отковыривая с пола доску, пригвозденную крепко он достал небольшую котомку, в дверь постучали, Макрат перестал шевелиться. Постучали еще раз шаги стали удаляться, но из рук Макрата выпала доска, шаги приблизились снова, в дверь вломился блондин с усами в синем костюме с английской тростью и резко наставил револьвер на Макрата. Макрат поднял руки вверх.
– Что Вам нужно? У меня ничего нет.
– Патент-с, мне нужны они или иначе мне придется Вас убить. – Макрат замешкался. – Ну же, решайтесь!
– Они у меня не здесь, они спрятаны.
– Как хотите! – зарядил тот пистолет.
– Хорошо-хорошо! Они здесь! – Макрат протянул котомку неуверенно, сам думал правильно ли это сделал, тот в свою очередь достал из котомки патенты и разорвал их в клочья
– Гражданин Макрат, прощайте! – и выстрелил в Макрата.
Макрат упал, тот удалился. Через пару минут, пришел Твардовский, увидев умирающего Макрата, он бросился к нему:
– Макрат! Макрат! Мне одиноко, почему ты меня оставил? Мне больно.
– Не вези меня в больницу, не хочу гнить в тюрьме. Не вези, Андрей. Я ведь ради тебя сюда вернулся, а смотри, что вышло.
– Макрат, не покидай меня снова!
– Прости Андрей, прости! Изо рта его хлынула кровь, веки закрылись, он умер. Твардовский прижал его к себе, громко ныл, он понимал и ничего на себя не приобрел, а лишь многое потерял. Он долго еще сидел у тела Макрата, собрав вещи впопыхах, на теле оставил деньги и записку:
«Это деньги на его похороны, похороните его как подобает.»
А кто же оказался тот господин, некто мистер убийца, никто иной как Сергей Сергеевич тот самый муж младшей сестры Любовой, некто писатель, который казалось был странный человек. Он работал в секретной службе, у которой были решения проблем изощренным способом. Всем он говорил, что писатель, когда еще был солдатом у богатых родителей и война сделала из него убийцу и приходя домой младшая сестра Любова даже и не подозревала, что ее дорогой муж в очередной раз запачкал руки, убив человека.
15
На дворе уже была зима, много времени утекло, где-то уже два месяца так и казалось, что мир весь превратился в белое покрывало. И люди были одеты в черные и серые тона, дополняли тем самым зимнюю картину дом Нерукавиных покрыло белыми хлопьями, а сад превратился в нечто иное как в белые холмы, которые и окружали весь дом. С крыльца вели две тропинки, одна вела в дом, а другая даже не в сад, а в далекую страну белых холмов. На скамейке опять грустил Нерукавин Петр Афанасьевич, он был одет довольно таки тепло и декабрьский мороз лишь трогал его щеки. Он вглядывался в щель сквозь зимний сад там он увидел проезжающие мимо кареты и много знакомых и незнакомых людей. В последнее время он стал очень часто на это место ходить, днем он смотрел на художества зимы, вечером на звезды и искал где бы увидеть звезду, которая наконец упадет. Нерукавин сидел в безмолвном забвении, вспоминал жизнь свою былую, от каких-то воспоминаний становилось тепло, от каких-то жутко и даже страшно. Подолгу он мог сидеть на месте этом, но его ждали дела домашние и дела по работе, в этом месте он не думал, о мире печальном, о мире материальном, он уходил ото всего этого, получал какое-то странное наслаждение.
«Ведь скоро день рождения…» вспомнил он вдруг, «Дожить бы еще…» – смеялся он про себя и про свои мысли. Наконец Нерукавин почувствовал жажду и холод, взял в руки трость, которую он стал таскать с собой совсем недавно, с глубокими мыслями шел он домой. Только открыл дверь пошел снег, обернувшись он подумал, как же все-таки хороша зима, войдя в дом, закрыв за собою дверь.
