Игорь Белладоннин
Добыча
– Никак не-ет – домой, небось, рвёшься, мамке в сиську ткнёшься – мол, голодом его морили, мол, мяса с гулькин *** давали, мол, рыба тухлая была, а рыба – хек, хорошая рыба, мол, витаминов ему хотелось, а подполковники с майорами сами жрали, а им не давали. Знаю я вас, по ночам колбасу посылочную хрумкаете, ананасами заедаете, потом дрищете, как сидоровы козы, в лазарет бежите, только чтоб не работать. Ну что, будешь мамке промеж ног тыкаться, про подполковника Яченкова всякие мерзости говорить? – И опять, казалось бы, невинный, но коварный вопрос, однако курсанта Фрумкина голыми руками не взять.
– Там видно будет, товарищ подполковник.
Это уже достойный ответ, и подполковник Яченков в глубине души наверняка приятно поражён достоинством этого ответа, но вида не подаёт.
– Там ви-идно… А звёздочка на пилотке косо сидит, концы хрен знает куда смотрят. Перевесить. Звезда – это наш символ, это наш революционный символ! А как фамилия, говорите?
– Курсант Фрумкин.
– Ну всё с тобой ясно, – подполковник по-детски прыскает. – Чего ж ты молчишь-то, тебе ж шестиконечная нужна. Прапорщик, есть у нас на складе шестиконечные?
Старший прапорщик сдержанно улыбается: он ценит тонкий юмор и регулярно читает журнал «Крокодил»6, но он – мужчина и должен умело скрывать свои эмоции.
– Никак нет, товарищ подполковник, не предусмотрено. Но если нужно – сделаем, хоть семиконечную, вот товарища курсанта посадим на это дело, он и будет с неба звёзды хватать для себя и таких же, как он.
Курсант Фрумкин тоже улыбается и даже пытается засмеяться, но подполковник Яченков вдруг нарочито грозно приказывает:
– Отставить смех*ёчки! Хорошо, товарищ прапорщик, похвально, но в армии должно быть единообразие, а символ у нас един – пятиконечная красная звезда – и для русских, и для нерусских, и для грузин, и для узбеков…
– И в особенности для чукчей, товарищ подполковник, – с жаром подхватывает старший прапорщик: тема явно пришлась ему по душе, задела за живое.
– И для них тоже. Чукчи-то – тоже люди, и негры – тоже люди, правда, не наши, не советские, ну так им же хуже. А ты, Хрумкин, говоришь – шестиконечную. Когда последний раз брились?
– Сегодня утром, товарищ подполковник, – уверенно отвечает курсант Фрумкин, здесь он прав на все сто, и это сознание своей правоты позволяет ему отвечать ужасному подполковнику так гордо и уверенно.
– Врёшь ведь, Хрумкин, ну очень нагло врёшь и не краснеешь, – искренне изумляется подполковник. – Во даёт курсант, вот курсанты пошли – народ лживый, насквозь лживый, прям тошно. Сейчас отправлю тебя к цирульнику, чтоб наголо… Ну да ладно, погодится пока. Зубы чистишь?
– Так точно, товарищ подполковник, – и здесь курсант Фрумкин может отвечать уверенно, потому что и здесь он прав.
– Молодец! Герой! Сколько раз?
– Два раза, товарищ подполковник.
О, видел бы кто-нибудь из непосвящённых, как достойно держался курсант Фрумкин в этот страшный день своей жизни!
– Молодец, вот в этом ты молодец, хвалю. Молодец, Хрумкин. Личность ты просто героическая, только вот лысина у тебя как будто?
– Да есть немножко, товарищ подполковник, от жизни тяжёлой, – курсант Фрумкин дерзко улыбается и даже лихо чуть машет ручонкой.
– Ну-ка, сними-ка ещё раз пилотку. Да-а, тяжёлый случай. Ну ничего, вырастут. Удобрить хорошенько, полить – и полезут. Так, товарищ курсант. А вот почему это вы изволите веснушки носить? Не положено! Так вы ещё тут, чего доброго, тушами да пудрами разными мазаться начнёте. Смыть, смыть сегодня же, веснушек на курсанте быть не должно! Курсант должен быть без веснушек, где это написано, чтоб курсант был с веснушками? – Курсант-то Фрумкин понимает, что подполковник снова шутит. – Прапорщик, проконтролируйте действия курсанта! – И старший прапорщик тоже это понимает, даром, что не дурак. – А вот подворотничок держится на честном курсантском слове. Когда подшивали воротничок?
– Вчера вечером, товарищ подполковник.
Это было неправдой, воротничок подшивался позавчера, и голос курсанта Фрумкина дрогнул, и преступник Фрумкин приготовился как можно более стойко встретить неотвратимую кару.
– А вот здесь вы не правы, товарищ курсант, и я вам это докажу как дважды два. Доказать вам?
От такого неслыханного демократизма у курсанта Фрумкина, уже смирившегося с мыслью о гражданской казни, перехватывает дыхание, слова застревают в глотке, и он произносит нечто нечленораздельное и лишь выражением лица пытается дать понять, как восхищён он подполковничьей проницательностью и этим самым демократизмом. И ещё курсант Фрумкин хочет сказать, что жизнь его теперь полностью находится в распоряжении товарища подполковника, и если она нужна ему – то пусть забирает без всяких сентиментальных колебаний. А курсант Фрумкин не подведёт, он почтёт за величайшую награду саму возможность закрыть своей пусть не очень широкой грудью товарища подполковника и от предательского удара клинком, и от НАТОвско-бандитско-фашистской пули!
– Что вы сказали? Вот видите, вы сами признаёте, что солгали мне. Ты стоишь здесь и лжёшь, и снова лжёшь, и нагло при этом смотришь мне в глаза… Лгать и смотреть при этом в глаза подполковнику Советской Армии… И это какой-то Хрумкин… Товарищ старший прапорщик, ну что же мы всё-таки будем с ним делать? Ведь что-то мы должны с ним делать, как-то должны воспитывать его, ведь выйдет он от нас, и что же общество, государство, народ получат? Лжеца? Наглеца? Ещё одного трутня?
Старший прапорщик слегка под градусом, и глубоко гражданская позиция подполковника Яченкова резкой болью отдаётся в его переполненной патриотизмом душе и вдохновляет на следующую речь:
– Так учить его надо, товарищ подполковник, такому житейскому уму-разуму. А то он думает: если пять лет в институте проучился – так он самый умный, он уже всё знает, он уже умнее и меня, и вас.
– Правильно, товарищ прапорщик. Учить! Учить быть патриотом, защитником своей Родины, наставником рядовых бойцов, знаниями накачивать. Да, не завидую я тем солдатикам, которые к вам попадут. Вы-то сами как считаете, товарищ курсант, всё ли вы знаете или чего-то ещё всё-таки не знаете?
– Никак нет и так точно, товарищ подполковник, я считаю, что я почти ничего не знаю.
Ох, и хитёр же курсант Фрумкин! Он бросает эту жалкую кость подполковнику – пусть подавится ею, а история курсанта Фрумкина оправдает.
– Вот это правильно, – подполковник хватает кость и начинает её жадно грызть. – Это хорошо, когда курсант честно признаётся, что он ничего не знает. Вот за это хвалю. Но ведь здесь перед тобой стоит старший прапорщик, да ещё целый подполковник в придачу. А ты же не говоришь: «Товарищ подполковник, научите меня» или «Товарищ старший прапорщик, научите меня, что-то я ничего не знаю». Так ведь, товарищ курсант? Ты же, наоборот, всё норовишь сачкануть, на занятиях спишь, небось, и лапу сосёшь, а голова – пустая. И экзамен скоро. Государство, Родина, народ столько денег выделяют, отрывают, между прочим, деньги от насущных нужд народных, потому что оборона есть дело наинасущнейшее, чтоб только ты учился, учился, учился, чтоб потом, когда придёт грозный час, беда застучит в наши двери, ты бы мог защитить свою Родину, защитить свой народ, и чтоб самому при этом живым остаться, и людей не положить, а ты…
Старший прапорщик – суровый, закалённый воин, но и он готов разрыдаться. Да, подполковник Яченков – отец, отец родной для курсантов! Вид его ужасен, он прекрасен – так было сказано когда-то в примерно аналогичной ситуации.
– Какие занятия были сегодня? – сурово спрашивает старший прапорщик.
– Занимались тасканием брёвен, товарищ старший прапорщик, – отвечает курсант Фрумкин с едва скрываемой иронией. – Заготавливали и таскали с диаметром комля 300-400 миллиметров.
– Это полковник Муранов себе новый дом строит? – безразлично спрашивает подполковник Яченков.
– Нет, товарищ подполковник, наш взвод для подполковника Немченко таскал, – курсант Фрумкин рад перевести разговор на другие темы и просто счастлив от представившейся возможности поделиться с товарищем подполковником хоть какой-то неведомой тому информацией, быть товарищу подполковнику хоть в чём-то полезным.
– Немченко, Немченко, нет, чтоб подполковнику Яченкову принести. Ладно, шучу. Практику, значит, проходите строительную?
– Так точно, товарищ подполковник, – молодцевато рапортует курсант Фрумкин. – Фортификация – строительство укреплённых сооружений.
– Хорошо, – в неподдельной радости разводит руками подполковник. – Ну-у хорошо. Смотри, прапорщик, чему-то он всё-таки научился. Фортификацию уже определяет. А пуговицу пришить не может. Не научили. Не научила мамка, не научила бабка, не научила школа, не научил институт, придётся нам с вами учить, прапорщик. Объявляю вам, товарищ курсант, трое суток ареста. Все уедут к мамкам да к бабкам, а вы будете учиться пуговицы на хэбэ пришивать – это, конечно, в личное время, помимо того, что будете лагерь сворачивать и гальюны вычищать. А? не слышу.
– Есть, товарищ подполковник.
Как передать словами отчаянье курсанта Фрумкина, переживающего крушение всех своих надежд на скорое возвращение домой?!
Маленький храбрый курсант Фрумкин! Ты героически бился за свою честь и свободу, но обстоятельства и рок в лице подполковника Яченкова оказались сильнее, и ты начинаешь осознавать, что все фортификационные сооружения, которые ты возводил вокруг себя в течение двадцати двух лет, все твои доты, дзоты и контрэскарпы7 рушатся от одного звука подполковничьего голоса.
– Так-то, товарищ курсант, – мягко и где-то даже сочувственно произносит подполковник Яченков. – Надо было раньше, гораздо раньше учиться пуговицы пришивать, сюда надо было прийти уже готовым к службе воином, чтобы впитывать только воинские знания. Ладно, двое суток тебе снимаю – за то, что зубы чистишь два раза. Но, бог мой, хэбэ, что за хэбэ, курсант, как будто вас в нём в дерьме валяли. Где же вас валяли, товарищ курсант, как же вы, советский курсант, так позволили себя вывалять?
– Это всё брёвна, товарищ подполковник, и грязь. Я ведь ещё не успел почиститься.
– Брёвна, грязь… Надо было первым делом почиститься, привести себя в опрятный вид, знаешь ведь, что увидит подполковник Яченков такое безобразие, и неприятно ему станет, больно, как ножом по сердцу. Курсант должен иметь опрятный вид! Это самое главное для курсанта. Если курсант нарушает форму одежды, значит, он нарушит и Устав, и присягу, и воинский долг, и всё остальное. Кальсоны носишь армейские? Или трусы домашние в цветочек? Ну-ка, спускай штаны, проверим.
– Я кальсоны ношу, товарищ подполковник, – жалобным дрожащим голосом произносит курсант Фрумкин, ему очень не хочется снимать штаны.
– Снимай, снимай, что ты как девица тяжёлого поведения, – голос подполковника Яченкова оживляется, он предчувствует славное развлечение. – Вот сейчас мы и посмотрим со старшим прапорщиком, как ты соблюдаешь форму одежды. Глядите, товарищ прапорщик, действительно, кальсоны. Ай да курсант! Молодец! А под кальсонами что?
– Наверное, то же, что и у вас, товарищ подполковник.
Курсанту Фрумкину приятно сознавать, что под кальсонами у него то же, что и у подполковника Яченкова. Но если потребуется показать ЭТО, то он готов, он будет горд и счастлив, что подполковник Яченков, а также старший прапорщик увидят его ЭТО. В общем-то, ему есть что им показать.
– Ага, понятно, – слегка улыбается подполковник Яченков. – Ну что ж, молодец, одевайся.
Вот-вот товарищ подполковник должен крепко пожать своей мозолистой трудовой клешнёй мужественную клешню курсанта Фрумкина, до хруста обнять его, чмокнуть в веснушчатую щёку и воскликнуть, гордо и нежно глядя ему в глаза: «Молодец, курсант Фрумкин! Я пошёл бы с тобой в разведку!»
– Ну что ты там копаешься? А если тревога? Если враг нападёт ночью? А ну-ка давай-ка на время. Снимай штаны, и сапоги, и хэбэ. Заодно проверим, как у тебя портянки намотаны. Не суетись. Зачем кальсоны снимаешь? Что ты мне тут, понимаешь, стриптиз разводишь? Сложи, сложи одежду, как тебя учили. Хэбэ застегни на все пуговицы, пилотку сверху, ремень. Портянки на голенищах расправь. Плохо, плохо, курсант, слабо, медленно, ничего ты не умеешь. Ладно. Приготовился? Давай, пошёл. Долго, долго, долго, курсант. Ладно, ну тебя, от тебя одно расстройство, тебя только могила исправит. Иди на *** и чтоб я тебя больше не видел. Расстроил ты меня, вот теперь ночь спать не буду, переживать из-за тебя, дурака. Иди. Эй, товарищ курсант!
– Я.
– Курсант… Курсант такой-то!
– Курсант Мариничев.
– Ко мне.
И подполковник Яченков продолжает свою трудную, но такую нужную Отчизне работу.
