Игорь Александрович Маслобойников
Ибо однажды придёт к тебе шуршик…

* * *

«Я не верю в ту магию, о которой говорится

в моих книгах. Но я верю, что нечто по-настоящему

волшебное может произойти, когда вы читаете

хорошую книгу.»

Джоан Роулинг

* * *

– …потому что рано или поздно придёт к тебе шуршик, злой, коварный, с большими ушами…

– Но я же узнаю его.

– Шуршик всегда будет похож на человека, особенно, если придёт за тобой. А потом он вырвет твоё сердце…

Тут Ёжику показалось, что за окном мелькнула тень, а затем кто-то почти бесшумно пробежал по крыше. Мурашки cкатились по телу, и захотелось спрятаться под одеяло. Он оставил только нос – надо же как-то дышать! С каждой минутой голос мамы становился всё ниже, всё вкрадчивее, тени в комнате – длиннее, а ещё пламя в мраморном домике, стоящем на древнем шкафу, где с вечера была оставлена маленькая свечечка, предательски дрогнуло и заволновалось, причём особенно подозрительно как-то. Тогда призраки, притаившиеся до поры до времени в углах дома, о́жили и потянули к впечатлительному мальчишке свои извивающиеся конечности. Может быть, он победил бы свои страхи, если бы в окно не заглянула вдруг морда, покрытая чёрной густой шерстью, и не сверкнула жёлтыми, горящими во тьме щёлочками глаз. От эдакой неожиданности Ёжик вздрогнул и проснулся…

Из книги

«Правдивое повествование о жизни и

деяниях шуршиков»

ПРОЛОГ

– Я стар, очень стар. Уши отказываются служить мне… Нос почти не различает запахов… Про глаза и говорить нечего. Мне много больше шести тысяч лет. Впрочем, мне так кажется. Может, больше, а, может, и меньше. В сущности, какая разница? По-любому, я очень давно живу на этом свете. И хоть в это трудно поверить, тем не менее это так. И я очень устал… Устал настолько, что перестал замечать присутствие усталости. Мне давно следовало прекратить такое моё существование…

Он рассмеялся сухим, каркающим смехом, точно подстреленный ворон, кувыркающийся в палой листве, смехом бесцветным и хитрым одновременно. На мгновение показалось, что из высохших жил этого существа жизнь ещё не до конца вытекла в темень и слякоть подземелья. Пламя костра забавлялось тушкой дикого голубя, нанизанного на вертел, тени метались по иссечённым временем каменным сводам, словно танцоры, вторя рассказчику, а я слушал его и не верил в собственное счастье.

– Единственное, что останавливало меня – страх.

– А сородичи?

– Сородичи… – чуть слышно повторил зверь с глубокой печалью. – Их тоже гнал страх. Но ещё больший страх удерживал меня от того, чтоб последовать за ними… Неизвестность пугает…

Он замолчал, устремив сквозь меня взгляд почти ослепших глаз. И я снова непроизвольно сжался от чёткого ощущения, что меня видят, хотя наверняка знал, что это не так. Таинственный и не виданный доселе персонаж, словно бы из позабытой сказки, внезапно проявившейся из глубин веков, с совершенно выбеленными седым волосом ушами, торчащими над головой, вытянул вперёд лапу с почерневшими от времени, но всё ещё острыми когтями, положил её на стол, понял, что ошибся, но в следующую секунду, ловко махнув кистью в сторону, подхватил банку с пивом и сделал длинный глоток.

– Я знал, рано или поздно мне придётся сказать себе: всё. Не знал только, что для этого понадобится несколько сот лет… У тебя есть ещё пиво?

– Пиво? – вздрогнул я. Вопрос вывел меня из задумчивости.

– Пиво… – просто повторил он. – Мы очень любим пиво. У тебя есть пиво?

– Не знаю. Может быть, в машине. Я могу сходить, посмотреть…

– Сходи… посмотри… Пожалуйста. Это будет грустная история. И чтобы она не казалась слишком грустной, я бы с удовольствием разбавил её баночкой другой доброго пива…

Выбравшись из подземелья, я остановился на развалинах за́мка. Лил дождь, но я не замечал его, одновременно обрадованный и озадаченный неожиданной встречей.

«Он отправил меня за пивом, чтобы тут же исчезнуть? – гадал я, стараясь ступать осторожно, чтобы не поскользнуться на покрытых мхом валунах. – Это было бы очень жалко. Впрочем, уйти или остаться – личное дело каждого. Только бы в машине нашлось пиво!».

Шагать в кромешной темноте оказалось делом крайне рискованным. Невзирая на то, что кость – вещь довольно крепкая, но даже она имеет скверную особенность ломаться, когда это меньше всего соответствует моменту. Посему будь благословен человек, придумавший фонарик! Тот же, кто запихнул этот лучик света в мобильный телефон, да будет благословен дважды! Мне всё-таки посчастливилось без приключений спуститься к подножию холма. Там, умело спрятанная от постороннего глаза, стояла моя, потрёпанная временем и километрами, красавица. И пока мы отвлеклись на поиски пенного напитка, я немного расскажу, о чём, собственно, идёт речь…

Когда я был маленький, мама читала мне на ночь огромное количество сказок. Я не хотел засыпать, и она полагала, будто сказки – отличное средство, чтобы отшибить у ребёнка тягу к бодрствованию. Но я, хоть и лежал в кровати с закрытыми глазами, спать отказывался категорически. Я фантазировал! Мама знала это, как и то, что самые беспокойные фантазии посещали меня, когда, например, за окном лил ливень, или плотной стеной валил снег. Грохот капель о карниз и завывания вьюги были самыми злейшими врагами моей мамы.

И вот однажды, когда наш дом сотрясали порывы ветра, а снежный буран норовил разнести окна в щепки, она вошла в комнату с толстой книжкой чёрного цвета, на которой, крупными золочёными буквами было выгравировано: «Правдивое повествование о жизни и деяниях шуршиков». Может быть, томик этот, с пожелтевшими от времени страницами, встречался и вам? Однако, став взрослым, я не нашёл его следов ни в одной библиотеке! Тем не менее из всех сказок диковинное повествование «о путях и деяниях» завораживало больше всего…

Начиналась сказка так же, как и все прочие сказки. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я помню всё едва ли не дословно:

«Давным-давно, в самые, так сказать, незапамятные времена, жили-были люди и шуршики. Люди побаивались шуршиков, шуршики опасались людей… Странные зверьки казались обычным смертным существами хитрыми и коварными. Двуногие же представлялись рыжим прохвостам жестокими и лживыми. Одним словом, никто никому не доверял, каждый уважал каждого, и все жили в мире и согласии… Чем промышляли вредители народного хозяйства, окромя воровства, было неведомо, зачем вообще носились по грешной земле – и вовсе разумению не поддавалось. Ушастые хулиганили, так ведь и люди не отличались кротостью нравов; попугивать обожали до коликов в кукузиках ¹ , так ведь и человеку не чужда́ тяга к развлечениям; любители дармовщинки тащили всё, что плохо лежит, а разве нашему собрату не могло показаться, что курица, копошащаяся в мусоре на соседнем огороде, может как-то пригодиться в хозяйстве, хотя бы в виде бульона? Короче, загадочные существа вели повседневную, дикую и разнузданную жизнь, что и было свойственно им по природе вещей; обывателю же оставалось сокрушаться по исчезнувшему добру, укреплять дух креплёным, латать дыры в хозяйстве, произведённые вездесущими разорителями, то есть: ждать случая отыграться, что тоже – свойственно…»

Я закрывал глаза… и видения, одно за другим, полировали моё воображение, в голове рисовались картины, одна увлекательнее другой. Как-то я поинтересовался у мамы, а существуют ли шуршики на самом деле? Скорее всего, она ответила исключительно в воспитательных целях, вряд ли ей попадался столь невообразимый зверь, хотя… теперь я мог бы посомневаться в этом, но тогда мне было заявлено со всей категоричностью:

– Конечно!

И это прозвучало так неоспоримо, что больше, подобного вопроса я не задавал. Кроме того, было сурово добавлено:

– А ещё они очень не любят маленьких мальчиков, которые никак не хотят засыпать…

Мама вообще была очень убедительна!

Но если с существованием шуршика всё обретало наконец первозданную ясность, то с моментом встречи с ним некоторые сомнения всё-таки закрадывались. И после часа чтения истории о жизни и деяниях таинственных существ, я снова поинтересовался:

– Мам, а я мог бы встретиться с шуршиком?

Помню, мама чрезвычайно тяжело вздохнула. Видимо, ей надоело полуно́чничать, и она сказала, как отрезала:

– Если будешь послушным мальчиком и заснёшь. Иначе, как говорится в сказке, вырастишь прескверным сорванцом, и его просто не узнаешь!

Но ответ не удовлетворил меня. Я был маминым сыном, и тоже умел отрезать:

– Почему?

Пришлось маме рубануть со всей серьёзностью:

– Потому что он всегда будет похож на человека. Только хороший человек с добрым и чистым сердцем способен увидеть шуршика! Есть ещё вопросы? Или будем засыпать?

Вопросы, конечно, были, но что-то подсказывало, торопиться с их озвучиванием не следовало. Хотелось дальше слушать сказочку, потому возникающие предположения, сомнения и догадки я откладывал в копилку будущего. Как-никак книга была толстая, а значит, впереди меня ждало огромное количество ночей, когда можно было бы ненароком озвучить ещё пару тройку неназойливых вопросов.

Уже повзрослев, я обнаружил в словаре Долинского довольно пространное упоминание об этих существах. Вот, как он их описывает:

«ШУРШИКИ, семейство млекопитающих, отряд хищных – весьма сообразительный и хитрый народец. Ростом с человека. Встречаются, как небольших размеров от 150 см, так и гигантских – в два человеческих роста. Внешне напоминают белку: волосатые, с большими когтистыми пятипалыми лапами, уши стоят торчком, однако хвостов и прочих глупостей не имеют. Могут передвигаться по воздуху. На ногах носят то́пы – обувь, сшиваемую ими из бычьей кожи. Прочую одежду таскают у людей, следуя принципу: зачем что-то изобретать, если это «что-то» можно раздобыть даром? В древние времена соседствовали с людьми, доставляя им немало хлопот: воровали съестное, особенно интересовались вином и пивом. Гнездились в заброшенных домах, замках, крепостях в зависимости от количества в стае. У шуршиков наличествовала письменность, о чём свидетельствует свод правил поведения порядочного шуршика, именуемый – «Кодексом».

Главной заботой шуршиков была охота на злых и нехороших людей, у которых они вырывали сердца и делали, так называемое, «снотворное шуршиков» – редкое снадобье («глюнигатэн»), способное вызывать сны необыкновенной яркости и ощущений. Человеку пробовать подобное зелье не рекомендовалось, так как употребление оного было равносильно смерти. Попробовавший рисковал никогда больше не проснуться.

Доподлинно известно так же, что у зверьков существовало расовое (или классовое) разделение. Стоило шуршику вырвать сердце у плохого человека, и злодей тут же превращался в шуршика-полукровка. Шуршики по крови называли их «отщепенцами». Отщепенцы, как правило, выполняли самую грязную работу: обеспечивали едой и прочим необходимым. Шуршика по крови почти невозможно было извести. Во всяком случае, никто не знал, как это возможно было бы сделать. Что касается полукровков, то стоило им напороться на меч, саблю или нож, они умирали и вновь обретали человеческий облик. Таким образом, превращение в шуршика являлись своего рода проклятием – наказанием для людей с дурной наследственностью или же преступными наклонностями. Не приведи господи, человеку преступить человеческое табу, и к нему запросто мог наведаться шуршик!

Но и сам шуршик основательно рисковал, если по ошибке или сознательно забирал сердце у хорошего человека, либо становился причиной его гибели. Он тут же превращался в гвирдума – существо с довольно короткой жизнью, охотящееся на людей, подобно вурдалакам, упырям или шишигам, однако ещё более жестокое и кровожадное. Случаи эти становились особенно частыми во времена голода, болезней, войн или иной напасти, когда у людей поживиться было нечем, а самим добывать еду становилось всё труднее.

В настоящее время встречаются крайне редко, предпочитая вести скрытный образ жизни в связи с антропогенными изменениями ландшафтов. Включены в Зелёную книгу ШР.

Большая Широкоросская Энциклопедия:

[в 40 т.] / гл. ред. В. М. Долинский —

4-е изд. В.: 1964

В багажнике обнаружились три банки пива. Видимо, остались после последних выходных, когда мы с Ириной ездили на дачу к её новым знакомым. Ирина – это моя жена. Именно знакомые рассказали нам о развалинах, в которых я сейчас находился. Голодная до приключений, она тут же загорелась желанием взглянуть на подобный анахронизм, но по странному стечению обстоятельств я уже давно обшарил древние лабиринты в поисках какого-либо намёка на клад, ведомый детской страстью к загадкам и просто тягой к поиску сокровищ, описанной во всевозможных романах моего детства, а второй половинки всё не было. Прошло более двух часов с тех пор, как я ступил под своды подземелья и, как вы знаете, даже повстречал шуршика, а любимая даже не напоминала о себе телефонным звонком! Наверное, мне следовало бы побеспокоиться, и подобная мысль на мгновение посетила мою, взбудораженную встречей голову, но я отогнал соблазн. Хотелось, чтобы «половинка» сама всё увидела, ведь она так не верит в сказки, ибо ум её глубоко порабощён всякими учениями и кандидатскими, так что для фантазий места просто не остаётся.

Я знать не знал, что в эту минуту моих размышлений она, действительно, торопилась к за́мку, только мотор в очередной раз заглох. Я ведать не ведал, что она пытается мне дозвониться, но сигнал таинственным образом пропадает, а безликий голос отвечает: «Сеть отсутствует!». Я даже предположить не мог, что моя дорогая сидит в машине на раскисшей дороге, потерявшейся в дебрях векового леса, и дождевые потоки нудно колошматят по крыше, отчего бедняжке становится ещё более одиноко и страшно. Обо всём этом я даже не догадывался!

«Ничего, – размышлял я, втягивая шею в спортивный костюм, дабы капли не лезли за шиворот, – увидит шуршика, вот будет потрясение!»

Мою ненаглядную всегда интересовали только голые факты. А что вы хотите?! Археолог по образованию, она серьёзно относилась лишь к зарытым в песках времени осколкам, остальное считалось фантазией скучающих от безделья людей. Впрочем, всё это лирика…

Кроме заветных баночек, я неожиданно наткнулся на довольно потрепанную в путешествиях камеру жены. Что она делала в моей «красавице», а не в четырёхколёсных апартаментах хозяйки – не знаю, но задумываться о данном феномене в ту минуту было совсем не ко времени. Я проверил находку. Аппаратура вполне себе фурычила, хотя некоторая расфокусировка уже давала себя знать. Внутри стояла кассета. Я бегло просмотрел содержание. Пески… верблюды… бедуины… какой-то человек в выгоревшей шляпе выпрыгнул из видавшего виды автомобиля и направился к моей супружнице… На этом события прерывались. Отсутствие интереса со стороны благоверной к данному оптическому прибору, а также то обстоятельство, что забыт он был довольно давно, навело на вполне закономерную мысль: использовать сие чудо человеческого гения в более выгодном свете. Главное, чтобы батареи не сдохли и, в принципе, всё вышло тип-топ… Тем более, пиво! Баночки, найденные в багажнике, обещали несколько занимательных часов в обществе моего нового знакомца.

Итак, вооружившись обещанным, я вернулся в развалины. К великому моему удовольствию, шуршик не исчез, иначе я посомневался бы в крепости собственного рассудка. Напротив! Таинственный персонаж всё так же сидел у костра и поджаривал дикого голубя. Невезучая птичка покрылась хрустящей корочкой и выглядела довольно аппетитно. И хотя прежде я сизарей не ел, аромат приятно щекотал ноздри.

– Только три банки… – неуверенно развёл я руками.

– Негусто, но уже кое-что. Кидай… – каркнул зверь.

Несмотря на потускневший за столетия взгляд, он уверенно поймал брошенное и, подцепив ушко, резким движением когтя мастерски вскрыл банку, которая тут же расщедрилась обильной пеной. Однако любитель хмельного напитка ловко слизал её, сделав затем два больших и очень довольных глотка.

– Значит, говорите, страх… – попытался я возобновить прерванный разговор.

Шуршик отставил угощение в сторону и перевернул птичку на другой бок.

– Многое в жизни определяется страхом. «Вот то, что движет всем живущим на этой планете», – говорил Страдалимус. Даже самый уверенный в себе, подгоняем страхом однажды потерять эту свою уверенность. Я частенько боялся, потому был отчаянным и безрассудным.

– Но всё-таки, почему люди не видят вас?

– Не знаю. «Законы мира нам невнятны». Только лишённый пороков человек способен увидеть шуршика, как ты, например.

– Почему?

Зверь помолчал, пожал плечами и, видимо, не найдя иного ответа, предложил простой, но убедительный довод:

– А как бы ещё мы понимали, у кого следует вырывать сердца?

Лёгкий холодок скатился по моему позвоночнику. Долинский-то не врал! Впрочем, если я видел перед собой столь редкое во всех отношениях создание, мне ничего особенного не грозило.

«С ума сойти! – размышлял я, и восторгу моему не было предела. – Больше шести тысяч лет это существо скитается по нашей планете, и никто ничего о нём не знает! Это же сенсация!»

Я поспешил взять себя в руки, а самого зверька вернуть к повествованию о причинах исхода их племени с планеты Земля около четырёх столетий тому назад.

– И с чего всё началось? – осторожно спросил я, незаметно включая камеру.

Он устремил взгляд ничего не видящих глаз в самую сердцевину пламени и усмехнулся:

– С того, что кое-кто кое-кому захотел кое-что доказать…

С этого момента, пожалуй, я оставлю себя любимого, развалины за́мка с тушкой дикого голубя на вертеле и перейду непосредственно к самой повести, рассказанной однажды последним шуршиком, встреченным мною на планете Земля, несущейся сквозь бесконечность космической пропасти, который затем исчез… И больше я его никогда не видел.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ШУРШИКИ

В которой повествуется о шуршиках, их повадках, пристрастиях и увлечениях, ставших роковыми для широкоросского королевства много столетий тому назад, а также человеках, коим от рождения суждено было стать трагическим звеном в той Великой Мгле, что сошла на землю обетованную в дни правления короля Владислава и жены его – Ольги.

«Повесть о смутных временах»

в авторстве Тихого Тука из племени

«Рыжих одуванчиков»

* * *

«Больше всего следует опасаться идей, которые

переходят в дела.»

Фрэнк Херберт

«Миссия Дюны», 1969 год

Цикл «Вселенная Дюны»

глава первая

БЫТЬ ШУРШИКОМ

Итак, в древние или, если можно так выразиться, стародавние времена жили на земле люди и шуршики. Люди считали, что во всех злоключениях, приносимых на их головы судьбой, виноваты шуршики. Шуршики же полагали, и не без оснований, что не будь «человеков», жилось бы менее вольготно! Вот тут-то и возникает в нашей истории то самое «но», каковое и послужило поводом к нынешнему повествованию…

* * *

Телега выехала из леса, и лошадь белой масти приосанилась, предвкушая окончание рабочего дня и скорую порцию овса в стойле. И хотя хозяин не особенно дёргал поводьями, раскачиваясь на ухабах, ибо его давно сморил полуденный сон, она прекрасно знала дорогу и весело поспешала к дому.

Ковыль в этом году вырос необычайно, потому в нём охотно прятались рябчики, хомячки и прочие зверюшки, не доверявшие глазу диких охотников. Кроме того, в дебрях его мог запросто затаиться человек, а значит… три неунывающих шуршика, оставаясь незамеченными, последние полчаса мяли травинушку своими улюляками², следуя за подводой с задремавшим мужиком. Обогнав оную, они устроили засаду там, где дорога круто забирала вправо.

Предмет охоты показался из-за поворота, и над ковылём нарисовались три рыжие морды. Морды принадлежали Толстине́ Глобу, Неве́ре Луму и Крошке Пэку. Окинув ещё раз для верности фронт работ, две из них затихарились, и только Пэк задержался, восхищённый грацией лошади белой масти, но лапа товарища мощно увлекла собрата в ковыль, заставив того недовольно пискнуть, пропадая из поля видимости.

Прошло совсем немного времени, и засоня беспокойно вздрогнул, ибо мерное покачивание его колыбели прекратилась. Он протёр глаза, не веря тому, что они видели: сам он сидел на обочине дороги, в руках болтался срезанный фрагмент поводьев, личные вещи были уложены аккуратной стопочкой на внушительном листе лопуха, но ни телеги, ни белоснежной коняшки, ни корзин с вином не было!

– Где?! – вскрикнул мужик и обернулся. – Куда?! – скорее хрюкнул он и посмотрел вокруг.

Вокруг, насколько хватало глаз, мерно покачивался ковыль, высоко в небе звенели жаворонки, а кузнечики стрекотали заливисто, разливая по бескрайним просторам негу и благолепие…

* * *

Тихий Тук, аки сокол, прятался в кроне дерева, наблюдая за женщиной, кормящей кур и уток. Женщина была крупная, с пышными формами и простым росским лицом, но не она волновала воображение дерзкого охотника. Курица чёрной масти давно представлялась ему в виде тушки с хрустящей корочкой, нанизанной на вертел Толстины́ Глоба и лениво подставляющей свои бока под весело пляшущие языки пламени. Может быть, она выглядела аппетитно, может быть, резко контрастировала на фоне остальных кур, только цель обрела наконец законченные формы, более того, получила прозвище «Чернушка». Слюна нещадно давила воображение зверька: несушка, приправленная всевозможными пряностями и специями из закромов Толстины́ Глоба, скворчит, капли жира пузырятся на сосновых поленьях, а Крошка Пэк, начистив блюдо, стоит навытяжку с ножом и вилкой, как заправский палач, готовый немедленно растерзать мясистую вкусность.

Селянка покормила птицу и исчезла за бревенчатой стеной чуть покосившейся пристройки. Тук стал осторожно спускаться с дерева. Аппетитная курочка меж тем с гордым видом направилась в курятник. Это осложняло охоту, но не губило её на корню. Перемахнув через ограждение, ушастый воришка оказался у ворот птичника, огляделся и исчез в полумраке, пахнущем куриным помётом. Практически вторя ему, в окне избы нарисовались три детских лица, перечёркнутые азартом предстоящей расправы, за ними возникла небритая физиономия отца семейства с вопросом: «Попадёшься ли ты, рыжий мерзавец, на этот раз или нет?!».

Тихоня быстро сориентировался и, даже не успев пикнуть, курятинка оказалась под его рубахой с клювом, перетянутым холстиной. Пора было ретироваться, но шуршик совсем не вовремя заметил два свеженьких яйца. В желудке призывно ёкнуло. Ловко поддев скорлупу ко́гтем, он отправил содержимое находки по назначению, удовлетворённо икнув, на мгновение утратил чувство опасности и был не прав: неосмотрительно шагнув в сторону, на что-то наступил, это что-то ушло из-под ног и, откуда ни возьмись, появился увесистый мешок, что со всего маху передал морде пожирателя яиц молодецкий привет.

– Упс! – только и успел сказать Тук, краем глаза отметив, как быстро замелькало всё вокруг.

Ворота курятника с грохотом опрокинулись, подняв облако пыли, смешанной с грязью, трухой и куриным помётом.

– Стручок мне в бок! – пробормотал бедолага, пытаясь остановить мир, что, сойдя с ума, нёсся по кругу. Из-под него выползла гордая птичка, крайне возмущённая очевидной бестактностью хитропопого злыдня и, лапой стянув с клюва холстину, недовольно кудахтнула. Стараясь двигаться вопреки движению окружающей действительности, Тихоня стал линять через огороды прочь от места своего позорища. Проводив взглядом незадачливого похитителя, Чернушка кинула ревнивый глаз на петуха, окучивающего остальных пеструшек, и припустила за беглецом, столь неудачно позарившимся на её честь и достоинство.

– Так и запишем: сто тринадцатый, – объявил хозяин дома и, взявшись за нож, добавил со знанием дела: – Теперь он к нам до-о-олго не сунется!

Сделав зарубку на шесте, увенчанном деревянной же головой шуршика, отец семейства подмигнул домочадцам, за что был незамедлительно облеплен визжащей от восторга детворой, а также одарен нежным взглядом жены, обещавшим воистину сказочную ночь. Впрочем, вторая половинка не долго тешилась амурными фантазиями. Подхватив вместительный половник, она деловито воткнула руки в боки и поинтересовалась зычно: а не пришла ли пора подкрепиться после славных ратных дел?!

– Да! – раздался в ответ победный вопль.

И хлопнув друг друга по ладошкам, юные следопыты заторопились к столу, испытывая неподражаемое чувство гордости за удачную причастность к великой охоте на похитителя кур.

* * *

– Двадцать четвёртая! – возвестил Толстина́ Глоб, втаскивая в подвал корзину с вином.

– Неплохо, – резюмировал Маленький Бло, рисуя циферку в книге учёта. – Не ликёр, конечно, но на чёрный день сгодится.

Крошка Пэк пыхтел под тяжестью корзины, осторожно ступая по лестнице, чтоб не навернуться, пока лапа его не нащупала гладкие плиты подземелья и тогда, недолго думая, он выпалил, переступая порог:

– Как лошадку оформлять будем?

– Пусть проваливает к своему хозяину, – отмахнулся Бло. Тяга рыжего собрата к мелким эффектам его всегда раздражала.

– Не хочет, – возразил Пэк, – утверждает, будто там плохо кормят. Наше сено ей больше по вкусу.

Бло сердито швырнул перо на стол и ощетинился жёстким волосом:

– Не ври, Пэк! Понравилась – оставляй себе. Только не ври, пупындрик растудыт³! Это не достойно шуршика! Пойми, наконец, рано или поздно своим враньём ты наживёшь на наши кукузики крупные неприятности!

– Ну, ладно уж – неприятности! – Крошка с деланным огорчением потупил глазки. – Присочинить нельзя, что ли?! И почему сразу «не ври»?! – затем, помедлив чуток, добавил с капелькой эдакой лёгкой непритязательности: – Так я могу лошадку оставить?

– Кормить будешь сам, – понапутствовал Глоб.

– А убирать – тем более! – подхватил Бло.

– Не вопрос, – приосанился ушастый хитрец и вышел из подвала, гордо воспряв носом⁴.

– Это последняя! – пробасил Неве́ра, внося самую объёмистую корзину с вином. – Кстати, на озере человеки поставили на ночь сети. Можно задуматься на предмет рыбы.

Крошка Пэк между тем вышел во двор с превеликой любовью ко всему живому. Лошадёнка понуро стояла в сторонке, размышляя над отсутствием овса, доброй руке хозяина и крахе надежд на ухоженное стойло. Остановившись напротив печальной скакуньи, шуршик приветливо улыбнулся.

– Всё, красавица, теперь ты моя…

Коняшка медленно подняла на зверька два добрых глаза, полные тоски и непонимания.

– Теперь я буду тебя кормить, а ты будешь меня катать… – радостно закруглил мысль рыжий прохвост. То похлопывая трофей лапой, то поглаживая, он стал с нескрываемым восторгом огибать обретённое в нелёгких трудах сокровище.

Лум имел неприятную особенность: появляться тогда, когда это меньше всего соответствовало моменту. Возможно, виновато было врождённое чувство поиска приключений на свой кукузик, как шуршики ласково называли мягкое место, может быть, звёзды легли не столь располагающе, как хотелось бы, не исключено так же, что сие было предначертано грызунам в великой книге судеб – мы не знаем! Но так или иначе, а вышел он из подвала как раз в тот момент, когда Пэк осознавал всю прелесть очередного разочарования в действительности. Бедняга лежал в пыли, а белоснежная красотка, пофыркивая рядом, рыла копытом землю.

– Не накормил. Поторопился, – как можно безотносительнее попытался оправдаться незадачливый укротитель лошадей.

– Угу, – кивнул Неве́ра и добавил так же безотносительно: – Тоже мне, шуршик. С морды заходить надо, с морды!

Как все существа невысокого роста, Крошка Пэк был чрезвычайно подозрителен. Ему во всём мерещились козни, подножки и подставы. Однако при всей подозрительности и язвительности где-то глубоко внутри он был наивен и очень мил. Подобное поведение надёжно скрывало глубоко ранимую натуру. Являясь по своей природе отъявленным холериком, он жаждал кипучей, деятельной самостоятельности. Интересы его распространялись буквально на всё, что попадалось на пути. В этот раз ему подвернулась лошадь, и терять такую удачу, разумеется, не хотелось, посему приходилось рисковать и не только собственными ушами.

* * *

Настроение Тихого Тука было не бог весть. Потому, толкаемый в спину могучим дуновением южных ветров, он пачкал то́пы⁵ дорожной пылью, пересекая островок дикого ковыля меж герцогскими владениями, границей которых была кромка леса за его спиной, и дебрями диких лесов севера, в кои только предстояло углубиться десятью минутами позже, дабы, спустя час, выйти к логову Большого Бло. В те времена, о коих здесь повествуется, ковыль был необычайно высок и, несмотря на ветер, что гнул его к земле, от шуршика виднелась лишь макушка с поникшими, точно лютики, ушами. Тук возвращался в за́мок. И то, что дело, доверенное ему вожаком стаи, по наведению «ужаса» на близлежащие окрестности в очередной раз провалилось, внушало к собственной персоне искреннее презрение, отчего на душе от ушей до самого копчика было нестерпимо гадко. Он с паническим страхом осознавал, что узнай Бло о его промахах, неотступно преследующих в последнее время, по загривку бы не погладили, а ещё, пожалуй, устроили бы «тёмную» с соляными ваннами. Кукузик же, недавно покрывшийся едва окрепшим пушком, после последней экзекуции хорошо помнил их прелесть. Однако, что он мог поделать? Если б можно было управлять удачей! Ах, если б это было бы в его власти! Но он – шуршик-неудачник, и этим всё сказано. Когда остальные дознаются до этого, его и без того короткий век, даже не овеянный толикой славы, кончится. Шуршики не жалуют неудачников. Их изгоняют, ибо правило древних гласит: «Принёсший на плечах скверну неуспеха множит печали, сеет смятение и раздор, порождая в мятежных душах сомнения, кои в будущем грозят клану вырождением…» Так размышлял Тук, с ужасом ощущая, как кровь в жилах превращается в вязкую смолу, пропитанную страхами и отчаянием. Шествуя в дебрях ковыля, нависающего по обе стороны дороги и волнуемого ветром, он источал потоки ругательств и, то и дело останавливаясь, выразительно разводил лапами, не находя ответов на вопросы, что, подобно пчелиному рою, носились в его тумке⁶ в поисках истины.

Именно в такую минуту ковыль подозрительно зашуршал, отчего уши рыжего самоеда непроизвольно вскинулись, предчувствуя недоброе. Он шагнул в сторону и резко обернулся. На него, чуть скосив головушку в бок и, словно бы разглядывая, смотрела… курица чёрной масти, которую он давеча окрестил «Чернушкой».

– Ты чего увязалась за мной, а? – прищурился шуршик. – Поиздеваться решила?

Чернушка смотрела на горе-похитителя то одним, то другим глазом и что-то себе думала. Казалось бы, Тихоне следовало просто схватить её, свернуть шею, запихнуть в мешок и сделать запись в строке меню о курином супчике на ужин, например, или там фрикасе из кусочков филе пернатой красотки в сливочном соусе, опять же ножки её в горчично-медовом маринаде – разве не прелесть какая вкуснятинка получилась бы! Но что-то внутри дрогнуло, и любитель окорочков умилился.