Стивен Хантер
Второй Саладин
Глава 30
Чарди понимал, что не стоит этого делать, и все же не смог удержаться. Он был так близко, а Данциг благоразумно торчал в своем номере в «Рице», дрых на кремовых простынях. И он сказал Джоанне, что попытается. Таксист улыбнулся, когда он назвал Кембридж. И вот теперь, став на восемь долларов беднее, Чарди шагал по дорожке к громоздкому старому дому. Он позвонил у входа в подъезд, взлетел по темной лестнице, пронесся по коридору старинного дома, не заботясь о том, что безбожно топочет, и увидел, что дверь ее квартиры открыта.
– Ты все-таки пришел! – воскликнула она.
– Даже Данциг иногда спит. Завтра у него напряженный день. Вот он и улегся пораньше.
Он обнял ее, и они поцеловались на пороге.
– Я так рада.
– Господи, я страшно запыхался, Джоанна, я совсем старый. Только посмотрите на меня, я старик, такая пробежка мне уже не под силу.
Чарди вошел в квартиру.
Джоанна работала над текстом за пишущей машинкой, где были собраны книги и листы рукописи. Он подошел к холодильнику, вытащил банку пива и вскрыл ее. Жадно выпив половину, он оторвался от банки, чтобы скинуть пиджак и бросить его на диван.
– У тебя пистолет?
– Они хотят, чтобы он у меня был. Как ты, Джоанна? Я вижу, ты работала? Продвинулась вперед? Я хочу прочитать твою книгу. Уверен, она хороша. Вот увидишь, ты заработаешь не одну премию. Давай посидим и поболтаем, как будто мы уже пятнадцать лет женаты и успели надоесть друг другу хуже горькой редьки. Иди сюда, расскажи мне все. Все, что у тебя накопилось. Сегодня…
– Пол, этот пистолет действует мне на нервы.
Он вдруг понял, что она расстроена. Поначалу он не заметил этого: его переполняла радость от встречи с ней.
– Прости. Я не подумал, что он действует тебе на нервы. Давай я брошу его где-нибудь.
– Пол, я имею в виду не пистолет как таковой. Я не боюсь пистолетов. Пол, дело в этом пистолете. Он предназначен для того, чтобы застрелить его.
– Джоанна, это оружие, выданное на время операции по обеспечению безопасности, которую проводит управление. Они хотят, чтобы я носил его, они ждут, что я буду его носить. Вот и все. Ничего не изменилось.
– Пол. Ты собирался помочь. Ты сказал, что твоя верность принадлежит…
– Я участвую в охране. Они ожидают, что я буду носить пистолет. Они ожидают, что я защищу Данцига от Улу Бега. Если они поймут, что я не хочу этого делать, я стану для них бесполезен. От меня избавятся, и я ничего не смогу.
– Он вызывает у меня отвращение. Сними его… спрячь куда-нибудь. Я не желаю на него смотреть.
– Да, конечно.
Он выпутался из замысловатой портупеи, упряжи из резинок, ремней и кнопок, всей этой хитроумной снасти, окружающей и поддерживающей пистолет, и комком затолкал громоздкое снаряжение под пиджак.
– Так лучше?
– Да….
– Ведь нет. Я же вижу.
– Нет, не лучше.
– Прости. Что случилось?
– Все безнадежно, так ведь? Мы просто притворяемся? Дело зашло слишком далеко, мы ничего не можем сде…
– Нет. – Он подошел к ней и стиснул ее плечи. – Нет, у нас все получится. Просто нам необходимо, чтобы он сделал первый шаг. Мне нужна возможность достучаться до него. Если я смогу поговорить с ним, убедить его, объяснить все, тогда я смогу пойти к ним. Я смогу уговорить их помочь мне заключить соглашение. Я пойду к этому чертову Мелмену, я приползу к нему на брюхе, если это будет нужно.
– Пока что у нас еще ничего не получилось. Мы просто сидим сложа руки.
– Они считают, что он на Среднем Западе. По их мнению, кто-то украл у него деньги. Я уже неделю пытаюсь убедить их послать меня туда.
– Значит, они сжимают вокруг него кольцо, а мы сидим здесь сложа руки. Занимаемся говорильней.
– Я потороплю события, клянусь. Пойду к Мелмену в понедельник, как только мы вернемся. Расскажу ему все. Я… Я просто не могу предложить ничего другого, Джоанна. У меня нет ничего другого.
– Почему-то все идет не так. Они смыкают кольцо, ты торчишь с Джозефом Данцигом в тысяче миль отсюда, я сижу над книгой, которую никак не могу закончить, которая никак не пишется, и мы… от нас просто ничего не зависит. Ничего не получается.
– Джоанна, пожалуйста, не говори так. Все отлично получается. Я зарабатываю их симпатию, зарабатываю какое-то влияние. Ты просто ждешь. Они не поймают Улу Бега в Дейтоне. Он слишком умен. Черт побери, я сам его учил. С ним ничего не случится. Джоанна, я считаю, что в ближайший месяц он появится здесь. Я знаю, что он свяжется с тобой. Или с кем-нибудь, кто тебя знает. Он все тщательно обдумает, он будет очень осторожен. Джоанна, у нас все получится, клянусь, что получится.
– Прости, Пол. Сегодня я ходила к реке прогуляться. Из-за деревьев вылетел вертолет, из тех, что следят за обстановкой на дорогах. Он напугал меня – очень напугал. Я же говорила тебе, что немного психованная. О господи, Пол, мне порой бывает так страшно.
– Ясно, ясно, я понял. Я понял.
Но она уже плакала.
– Ты никогда не видел меня в таком состоянии, Пол. Но я, бывает, хандрю целыми днями.
– Джоанна, пожалуйста. Прошу тебя.
Он пытался успокоить ее.
– Мы ничего не делаем, – упорствовала она. – Мы просто сидим сложа руки. Все разваливается на части. Все без толку.
– Пожалуйста, не говори так. Толк есть. Мы справимся.
– Ох, Пол. С тех пор как я вернулась, я сама не своя. У меня внутри все темно.
– Джоанна, пожалуйста.
Его ужасало, что он никак не может достучаться до нее, что она замкнулась в себе.
– Послушай, – сказал он, – может, это тебя утешит. Думаю, завтра вечером мне удастся заскочить к тебе. Данциг дает какой-то прием кварталах в пяти отсюда, на Готорн-стрит. Приглашены его старые знакомые по факультету. Этот прием не отмечен ни в каких его маршрутах. Я думаю, что смогу улизнуть часиков в одиннадцать. Это тебя утешит? А в понедельник я пойду к Сэму. Черт, я дойду до самого директора центральной разведки! Я добьюсь, чтобы все изменилось. Добьюсь, чтобы все оружие было убрано. Мы придем к какому-то соглашению, клянусь.
– Ох, Пол.
Она все еще плакала.
– Это тебя утешит?
Она кивнула.
– Вот так, – сказал он. – Давай я обниму тебя. Ладно? Вот так. Мы справимся. Клянусь, что справимся.
Он ощутил тепло ее тела и подумал, что любит ее так сильно, что хочется умереть.
* * *
Она не знала точно, когда он ушел; она задремала, и он не стал ее будить. Когда она наконец проснулась, было около пяти; он укрыл ее одеялом.
Телевизор все еще работал, и она узнала фильм – «Светлое Рождество» с Бингом Кросби и Дэнни Кэйи. На экране бывшие солдаты встречались после разлуки в каком-то вермонтском отеле, принадлежащем генералу. И кому только взбрела в голову дурацкая идея показать это кино в Бостоне в разгар весны?
Но у Джоанны не было сил выключить телевизор. Она чувствовала себя совершенно разбитой, ее лихорадило. У нее не было желания даже шевелиться, и она снова усомнилась в своей силе, в своем рассудке. Она попыталась переключить внимание на «Светлое Рождество»: Дэнни Кэйи носился, как умалишенный, Бинг стоял столбом и пел. А это что за женщины? Розмари Клуни? Что случилось с Розмари Клуни? Вера-Эллен. А какая у Веры-Эллен фамилия? Эллен? Миссис Эллен?
Давным-давно Джоанна смотрела этот фильм на большом экране; теперь она это вспомнила. В кинотеатре работал кондиционер. Фильм был цветной. Она смотрела его со старшей сестрой Мириам, потом погибшей в автомобильной аварии, и братом Тимом, который стал адвокатом и жил теперь в Сент-Луисе. Это было сто лет назад, в другую эпоху, в допотопные пятидесятые.
Она помнила тот день с беспощадной четкостью и не испытывала желания что-то додумывать, создавать мифы. Мириам была очень хорошенькая и веселая, но бросила их, Джоанну с Тимом, одних, а сама улизнула куда-то с очередным дружком, с которым мама с папой запрещали ей встречаться. Мириам была плохая девчонка. Она была вертихвостка. С ней не было никакого сладу. На уме у нее были одни мальчишки. Вокруг нее постоянно вились тучи поклонников, мамина вечная головная боль. Она то и дело влипала в какие-то неприятности. Она была красивая, веселая и бедовая, и когда на первом курсе в колледже Вассар она разбилась в автомобиле вместе с каким-то футболистом из Йеля (он остался жив), никто не удивился. Джоанна помнила чью-то брошенную шепотком фразу, что Мириам якобы получила по заслугам. Она была плохой девчонкой. Она получила по заслугам.
Джоанна снова заплакала. Она оплакивала Мириам, о которой сознательно не вспоминала долгие годы. Бедная Мириам. Она была такая веселая и такая хорошенькая, а Джоанна поняла, что́ сказать тем, кто утверждал, будто ее сестра получила по заслугам, только когда ей было уже за двадцать. Надо было сказать им: катитесь к черту. Мириам заслуживала всего на свете. Она была веселая, красивая и хорошая. Мириам была хорошая. Самая лучшая.
«А я плохая, – подумала Джоанна. – Это я – плохая».
Она чуть пошевелилась, придавленная огромной усталостью. Там сидел Пол. Мужчина, которого она любит. Она готова была отдать ему всю себя. Ради него она согласилась бы на все, на все, что угодно. Она любила его бледное, не тронутое загаром тело, тело католика, чуть подернутое слоем жирка, под которым дремала огромная сила. Это было большое, нескладное, волосатое тело (у Пола волосы росли повсюду), израненное и покрытое шрамами тело. Но она любила его. Ему недоставало лоска, и она любила его и за это тоже.
Всю жизнь ее окружали лощеные мужчины, и теперь она их ненавидела. Умные, искушенные, ловкие, хитрые бестии. Интеллектуалы, гении, виртуозы. Большие ученые, хищные адвокаты, эгоистичные доктора. Ей осточертели лощеные, интересные мужчины, не ведающие, что такое мужество. Все беды мира происходили от лощеных, интересных мужчин, не ведающих, что такое мужество, и обожающих слушать самих себя. Все они были как дети. Это они были настоящими виновниками всех бед этого мира.
Джоанна протянула руку и коснулась смятой обивки в том месте, где он сидел. Тепло даже не угадывалось. Должно быть, он ушел уже давно. Ее пальцы погладили материал, она села, покачала головой и потянулась за мятым номером «Глоуб», который валялся на кофейном столике. Чарди даже задел его ногой. Она снова взяла газету в руки, как брала уже тысячу раз, и раскрыла на странице городских новостей.
«ОГОНЬ УНИЧТОЖИЛ РЕСТОРАН БЛИЖНЕВОСТОЧНОЙ КУХНИ»
В заметке будничным тоном ежедневной прессы повествовалось о том, что причиной пожара на Шомут-авеню, в котором дотла сгорел ресторан «Багдад», полиция считает поджог.
«В полдень второго дня после пожара вы встретитесь с ним напротив ресторана», – было сказано ей.
Подобная договоренность именовалась техническим термином «контакт вслепую», и это был самый надежный, самый верный метод: не нужно было ни телефонного звонка, ни ящиков для невостребованных писем, никаких сообщений по почте, вообще ничего. Предназначался он для действий на вражеской территории.
Завтра, завтра в полдень. Она встретится с Улу Бегом. Здесь, в Бостоне, за десять тысяч миль от гор. И в тот же вечер Джозеф Данциг окажется всего в пяти кварталах отсюда и без охраны.
Только что она выманила оттуда Чарди. Сделала половину невозможного. Если теперь ей удастся протащить туда Улу Бега, она сделает вторую половину.
* * *
Она стала совсем не такой, какой он ее помнил: тогда она была юной и крепкой, живой, сильной и деятельной, частью Джарди, но в очень многом ничьей частью.
Сейчас, в автомобиле, рядом с ним сидела издерганная, полноватая, бледная женщина с пересохшими губами.
– Твое путешествие… было опасно? – спросила она.
– Кто-то украл у меня деньги.
– И несмотря на это, ты добрался сюда намного быстрее.
– Меня привезла одна замечательная женщина. Замечательная черная женщина.
– На границе произошла стычка.
– Что? А, да.
– Они знают, что ты здесь. И догадались зачем.
Они ехали по залитым ярким солнцем нарядным бостонским улицам. Здесь все было сделано из дерева. Так много дерева, дерево в изобилии. Дерево и автомобили. Америка.
– Как? – спросил он наконец.
– По пулям от твоего пистолета. Они проследили их связь с событиями семьдесят пятого года.
Он кивнул. Ну конечно.
– Надо было тебе взять другой пистолет.
Да, надо было. Но они ведь настояли на этом, разве не так? Только этот пистолет, и никакой другой. Это они дали ему этот пистолет. Его пистолет.
– Не важно, – сказала она. – Они убеждены, что ты до сих пор в Огайо. Там они тебя и разыскивают. Нам представился немыслимый шанс. Другого такого же у нас никогда не будет. Ты сказал бы, что так предначертано свыше.
Она рассказала ему о Данциге и о приеме, который должен был состояться вечером, сегодня вечером. Она рассказала ему, как легкомысленно они будут настроены, поскольку прием закрытый, для своих. Она рассказала ему, как раздобыла университетский телефонный справочник для внутреннего пользования и отыскала в нем адрес одного из бывших факультетских коллег Данцига, который жил на Готорн-стрит. Сегодня вечером она может отвезти его туда и показать дом. Она рассказала ему, что единственного человека, который может узнать его, там не будет.
– Кто он?
– Чарди.
Лицо курда не дрогнуло. Это было во многих отношениях примечательное лицо; крупный нос, похожий на клюв, широкие выдающиеся скулы. Глаза у него были пронзительно-синие, маленькие и горящие. В горах он носил усы, пышные и висячие, но теперь был гладко выбрит. Он был очень похож на американца. По-настоящему похож. Ее поразило, насколько по-американски он выглядел в своих голубых джинсах, с рюкзаком на спине, высокий и крепкий мужчина, ни дать ни взять аспирант спортивного телосложения, искатель приключений, человек, проводящий много времени на свежем воздухе, стопроцентный тридцатипятилетний американец, каких полно на каждой улице – подтянутых, худощавых бегунов, людей с рюкзаками за спиной, профессиональных отпускников.
– Ты опять его женщина?
– Похоже на то.
– Значит, он с нами?
– Нет. Он ничего не знает. Он снова появился в моей жизни из-за всего этого. Я сразу поняла, что должна снова с ним сблизиться. Через него я могла узнавать важную информацию и убедить важных людей, что я безобидна.
– Но ты с ним?
– Это не важно.
– С ним?
– Да. Он тоже стал другим. С ним обошлись очень круто. Его же собственные друзья. А русские страшно его пытали. Жгли спину сварочной горелкой. Он очень страдал и ожесточился. Он уже совсем не тот Чарди, каким был когда-то.
– Он снова работает на них?
– Да.
– Никогда мне не понять американцев.
– И мне тоже.
– Ты предашь его.
– Да. Я думала об этом. Я предам его. Политика превыше личного. Но я ставлю одно условие. Это очень важно для меня.
– Говори.
– Там будут другие люди. Люди из университета. Они ни в чем не виноваты. Ты должен поклясться, что не причинишь им зла. Убить Данцига – совершить правосудие. Убить этих других – совершить убийство. Я не могу совершить убийство. Слишком много убийств совершилось на моих глазах.
– Ох уж эти американцы, – покачал головой Улу Бег. – Вы воюете, но не хотите, чтобы были убитые. А если они есть, вы не хотите их ни видеть, ни знать о них.
– Пожалуйста. Поклянись. Поклянись, как поклялся бы великий курдский воин.
– Я могу поклясться лишь в том, в чем могу. Но что предначертано, то предначертано.
– Все равно. Клянись. Или я не стану помогать. Тогда ты будешь действовать в одиночку. А мы оба давным-давно поняли, что в одиночку у тебя почти нет надежды.
Он взглянул на нее. Она что, с ума сошла? Теперь он это видел: она ненормальная, она не ведает, что говорит. Кто может сдержать слово под пулями?
– Поклянись в этом. Пожалуйста.
– Клянусь глазами, – сказал он.
– Хорошо.
Через несколько минут они въехали на стоянку.
– Держи. – Она передала ему ключ. – Это мотель. Я сняла тебе номер в дальнем конце. Иди туда и никуда не выходи. Приведи себя в порядок. В номере найдешь одежду, американскую одежду. Надеюсь, она придется тебе впору. В десять я за тобой заеду. Он сказал, что будет у меня в одиннадцать. Мы подождем, пока не убедимся, что он ушел. Потом я помогу. Я помогу тебе проникнуть внутрь. И с тем, другим делом тоже помогу.
Она порылась в сумочке.
В руке у нее появился маленький дешевый револьвер.
– Я купила его в городе.
– У меня есть оружие. Я не хочу, чтобы ты разгуливала там с пистолетом.
Он собрался выйти из машины, но она коснулась его локтя.
– Я рада, что ты приехал. Рада, что все это почти закончилось.
– Kurdistan ya naman, – ответил он.
Глава 31
С Данцигом остались только Чарди и Акли, охранник. Они безмолвно стояли в углу гостиной в своих мешковатых костюмах. Ланахан ходил где-то, изображал из себя Наполеона, а частные детективы, нанятые ЦРУ, не сопровождали Данцига из телестудии.
Вокруг мельтешили эффектные люди, оживленные и блестящие, а в центре всего восседал Джо Данциг. На самом деле, ни разу еще за все время их краткого сотрудничества Чарди не видел его таким: на лбу и над верхней губой блестела испарина, а полупустой стакан с виски он держал почти как скипетр. Здесь он знал всех и каждого – ну или почти всех – и позволил себе снять пиджак и распустить галстук и воротничок – картина забавная, если учесть, что политик так и оставался в жилете.
К нему подходили, кто помладше – с почтением, кто постарше – запросто. Чарди с удивлением отметил, сколько вокруг молодежи. Ему казалось, молодежь ненавидит Данцига, вдохновителя бомбежек Вьетнама; но нет, все оказалось отнюдь не так, во всяком случае в отношении этой молодежи. Данциг с интересом слушал и вознаграждал наиболее отличившихся улыбкой или кивком, что чрезвычайно им льстило.
И женщины – женщин тянуло к этому нелепому, взъерошенному толстяку точно магнитом. Они роились вокруг него, теснясь и толкаясь. Даже в этом искушенном обществе? Чарди и не представлял себе, что значит попасть на телевидение, стать знаменитостью.
– А его любят, верно? – сказал он Акли.
– Это точно, сэр, – отозвался тот.
В зале было людно, пестро и жарко. Он был не столько обставлен, сколько оборудован – звуковой аппаратурой космического вида, цветами и книгами. Кто-то здесь явно любил книги: они занимали три стены от пола до потолка, а четвертая была из неоштукатуренного кирпича. На потолке крепились маленькие прожекторы в стальной оправе, отбрасывающие яркие круги света на японские гравюры и прихотливые полотна в стиле модерн. Все здесь было как в музее; кто-то потратил немало денег, чтобы превратить эту гостиную в музей.
У Чарди начинала побаливать голова, а шум и табачный дым только усиливали боль. Похоже, Данциг собрался просидеть здесь всю ночь – до самого рассвета, с этой толпой интеллектуалов.
Не все, но большинство, большинство здесь выглядели одинаково: высокий бледный лоб, очки, прикрывающие потухшие глаза, тонкие запястья. Здесь у всех были слабые руки и больной вид. Забавно: после службы в морской пехоте Чарди всегда узнавал униформу с первого взгляда, и здесь перед ним была униформа – замшевые туфли, мешковатые брюки из твида и клетчатые рубахи, кое на ком чуть кричащего цвета галстук. Все пили вино и говорили взахлеб, размахивая сигаретами без фильтра. Мимо проплыла какая-то женщина в трико и колготках, с сигарой во рту. На лице у нее застыло слегка безумное выражение; накрашена она была как древнеегипетская богиня.
Чарди взглянул на часы. Было двадцать минут двенадцатого.
– Сержант, ты не видел Ланахана?
– Нет, сэр, – отчеканил Акли.
Чарди принялся вглядываться в толпу и наконец заметил Майлза – тот в одиночестве сидел в углу. Он снова обратился к напарнику.
– Послушай, как думаешь, ты в одиночку со всем управишься?
– Тут не с чем управляться, сэр.
– Если скажешь, я никуда не пойду.
– Не надо, сэр.
– Я могу вернуться не сразу.
– Не спешите, сэр.
Чарди отделился от стены и стал пробираться сквозь толпу. Ланахан с несчастным видом сидел в одиночестве.
– Это общество не в твоем вкусе, Майлз?
Ланахан поднял глаза, но не улыбнулся.
– Общество вообще не в моем вкусе, – буркнул он.
– Послушай, ничего, если я улизну пораньше?
– Еще как «чего».
– Ну, я все равно ухожу. Почему бы тебе не поговорить с кем-нибудь, не развеяться? Познакомься с кем-нибудь. У тебя вид, как у деревенского священника, который впервые в жизни попал в особняк какого-нибудь вельможи.
Ланахан впился в него темными щелочками глаз на прыщавом лице. Его щуплые плечи усеивали хлопья перхоти.
– Не надо шутить над священниками, Пол.
– Майлз, я ухожу. Хорошо?
Ланахан ничего не ответил.
– Давай, Майлз, взбодрись немножко.
– Идите, Пол. На вас не лежит никакой ответственности, вы можете улизнуть. Я останусь. Все равно ждать звонка от Йоста.
– Я скоро вернусь, – пообещал Чарди.
Он выбрался в коридор, протиснулся по нему к двери, у которой разговаривали пожилые женщины.
– Уже уходите? Вы не забыли свой пиджак?
– Нет, все мое при мне.
– Спасибо, что пришли.
– Я прекрасно провел время, – сказал он.
Он переступил порог, спустился на три ступеньки вниз и по короткой дорожке вышел на Готорн-стрит.
* * *
– Вот он, – сказала женщина.
Они смотрели, как Чарди спускался по ступеням, на секунду замешкался на тротуаре, а потом зашагал по улице. Они молча наблюдали за ним, пока он не исчез из виду.
– Только Данцига. Никого больше. Пожалуйста. Ты поклялся.
Он обернулся и взглянул на нее холодными глазами.
– Пожалуйста, – повторила Джоанна. – Ты обещал. Ты дал слово.
– Я пойду.
– Я иду с тобой.
– Нет, – отрезал он. – Я справлюсь один. Много народу, никакой охраны. Люди приходят и уходят. Америка открыта для всех, так мне сказали.
– Пожалуйста. Я…
– Нет.
– Тогда я буду ждать здесь. Чтобы увезти тебя.
– Нет, – сказал он. – Неважно, удастся мне потом скрыться или нет. Уезжай сама, сейчас. Переступи эту границу сейчас, дада[40] Джоанна.
Он вышел из машины и перешел улицу, высокий и решительный.
Она проводила его взглядом. В черепе, между глаз, заныло. Она откинулась на спинку сиденья. Невыносимо было думать о будущем, об объяснениях, оправданиях, внимании. Все это казалось непосильным бременем. Она думала об этом как о бремени, о тяжести, о каком-то веществе, о чем-то физическом, давящем на нее. Ей не хватало воздуха. Она представила, как утром будет смотреть в глаза Чарди. Подумала о боли, которую испытают ее родители. Она не могла этого вообразить.
Она наблюдала. Улу Бег постучал в дверь. Его пистолета не было видно; наверное, он спрятал свой «скорпион» под твидовым спортивным пиджаком.
Дверь открылась. Курд заговорил с кем-то. Что он говорит? Ей хотелось плакать. Она была так напугана.
* * *
Чарди постучал в дверь квартиры Джоанны.
Никто не открыл.
– Джоанна? – крикнул он в деревянное полотно. – Джоанна?
Что за чертовщина?
