Стивен Хантер
Второй Саладин
Глава 26
После того, как Тревитт от души наелся, принял душ и переночевал в приличном месте, жизнь показалась ему значительно более сносной. В гостинице «Фрей Маркос де Нинца», конечно, было не совсем как в «Говарде Джонсоне», зато там был телевизор и вода, достаточно горячая, если как следует подождать. И замки на дверях. Так что с прибытием денег Чарди к сеньору Тревитту вернулась некоторая уверенность в себе. Нет, внезапно промелькнувшая тень, репортаж об обратной вспышке в какой-нибудь машине, тяжелый взгляд мексиканца, устремленный в его сторону, до сих пор ввергали его в трепет, но, по крайней мере, он больше не скрывался в сарае.
Посмотрите на меня! Только посмотрите!
Его так и распирало от удовольствия; ему страшно нравился его новый образ: он ведь теперь подпольный работник, он теперь агент. Он ощущал, что наконец-то вступил в братство, которое отторгало его все эти годы.
Посмотрите на меня! Только посмотрите!
Да он и сам смотрел. Он не мог налюбоваться собой в витринах лавок, в зеркале у себя в номере – худощавый молодой человек, спокойный, волевой. Глаза, серьезные и проницательные. Рука, всегда готовая выхватить оружие.
Ведь теперь Тревитт был человек вооруженный.
Он выдал мальчишке пятьдесят долларов из денег Чарди и обстоятельные указания:
– Пистолет. Не какой-нибудь древний «кольт», «ремингтон» или еще что-нибудь времен Панчо Вильи. Автоматический, по возможности короткоствольный, но я бы согласился и на любой девятимиллиметровый испанский «стар» или даже «лламу», если она будет достаточно большая, не меньше девяти миллиметров. Справишься?
– Еще как.
– Не подведи.
– Обижаешь.
– Смотри у меня.
Вернулся мальчишка с потертой желтой коробкой, на выцветшей этикетке которой белел штамп. По всей видимости, на итальянском.
– Итальянский? – удивился обеспокоенный Тревитт и с жадностью вскрыл коробку.
– Господи, «беретта», – изумился он. – Ей небось лет пятьдесят.
Маленький синеватый пистолетик поблескивал перед ним, старомодный и нескладный. Рукоять его украшал странный зубец, напоминавший об эпохе ар-деко. С краю коробки выстроились десять покрытых смазкой патронов.
– И это все, что ты смог найти за пятьдесят баксов?
– Инфляция, – пояснил парнишка.
Но втайне Тревитт был доволен этим миниатюрным самозарядным пистолетиком. В ту же ночь он выпустил один из драгоценных 7,65-миллиметровых патронов в стенку водостока. Пистолет бил точно в цель не более чем с семи футов – прямо как в каком-нибудь древнем романе Хемингуэя времен разгрома при Капоретто,[35] но зато принадлежал ему, ему одному. Он приятно оттягивал пояс, и Тревитт носил его с патроном в патроннике, но на предохранителе. В минуты уединения он тренировал быстроту реакции, учился выхватывать оружие. До совершенства ему было еще далековато, и он поклялся, что каждый день будет практиковаться по полчаса.
Поглядите на меня!
Пистолет был только началом. В витринах лавок отражался франтоватый молодой гангстер в щегольском желтом костюме, трикотажной кримпленовой двойке, совсем недавно привезенной с Тайваня, и белой рубахе с шитьем из искусственного шелка (тоже тайваньской), с огромным висячим воротником и без единой пуговицы на груди. Он выглядел как сутенер, как наемный убийца, как неудавшаяся кинозвезда в своем стильном костюме кричащего, кичливо-желтого, вырви глаз, цвета. Вульгарность этого наряда была вопиющей, и от прошлой личности у Тревитта остались лишь его туфли, мокасины с кисточками приглушенного красно-коричневого цвета, потому что вся мексиканская обувь была на трехдюймовых каблуках и сделана из какого-то дерматина.
Было у Тревитта и еще одно сокровище, имевшее огромную важность: у него появился новобранец, номер второй в его агентурной сети. Бармен Роберто согласился работать на него. Оскар Меса вышвырнул парня за воровство, и тот, подобно многим латиноамериканским мужчинам, горел жаждой мести, la venganza, и грезил о славе. Он тоже испытывал трудности с репутацией: ему хотелось слыть крутым парнем, отчаянной головой, из тех, по кому сходят с ума все женщины.
Вот что рассказал Роберто: одна из его наименее приятных обязанностей в борделе заключалась в сортировке грязного белья, разборе полотенец.
– Шлюхи изводят уйму полотенец, – пояснил он, и Тревитт попытался сохранить непроницаемый вид, вспомнив, как Анита трудилась с таким полотенцем над его хозяйством.
– И угадай, что я нахожу вот уже третью неделю по вторникам?
Тревитт не смог или не захотел угадать.
– Бинты со следами гноя. Кучу лейкопластырей с прилипшими волосами. Окровавленное постельное белье.
– Может, кто-нибудь грубо обходился с девочками.
– Не настолько же.
– И откуда тогда все это?
– Я пытаюсь смотреть в оба. Интересно, куда ходит наша Мадонна по вторникам после обеда?
– Что еще за Мадонна?
– Баба, которая сидит наверху. Проверяльщица. Толстая и страшная. Она когда-то была не то медицинской сестрой, не то работала в больнице, не то еще что-то, не знаю. Она приглядывает за девочками.
Тревитт кивнул, думая об этом загадочном обстоятельстве. И в самом деле, куда ходит эта Мадонна?
* * *
Наступил вторник, и Тревитт, спрятавшись за дешевыми темными очками, в своем желтом костюме, сидел, развалясь, на скамье в знойной тени мимозы. Он расположился в небольшом скверике на углу улиц Пескуирика и Охоа, среди индейцев, крестьян, чистильщиков обуви, голодных, запаршивевших собак, редких полицейских и еще более редких взрывов хохота какого-нибудь сутенера и по совместительству водителя такси «Эксклюзиво». За спиной у него находились железнодорожные пути, усеянные битым стеклом, за ними, еще в сотне ярдов, «Каза де Джейсон», дальше «Руис Кортина», а с другой стороны к высокому утесу из песчаника притулился «Оскарз». Пыльный суховей трепал траву, тощие собаки и ребятишки шныряли туда-сюда, по улицам проносились раздолбанные мексиканские машины, битком набитые людьми. Небо было синим, солнце припекало.
А Тревитт сидел себе, закинув ногу на ногу, и не спускал глаз с маленькой фигурки за железнодорожными путями, всего в квартале от ночного клуба. Мигель. Где-то еще ближе притаился второй парнишка, Роберто. Вся троица торчала тут уже довольно долго – с десяти, – а теперь был уже час. Тревитта начинала одолевать жара и скука. Не так давно он купил у разносчика тортилью с курицей и ром, быстро расправился с ними и теперь ощущал приятную истому. Он не успел еще привыкнуть к мексиканскому времени, где ничто и никогда не делалось быстро, и пытался сдержать зевок, когда мальчишка вскочил.
Сначала мальчишка, за ним и Тревитт. Он сорвался со скамейки, холодея в приступе паники.
Машина, черт побери, есть же машина!
Он бросился бежать по улице, где среди «де сото» пятьдесят третьего года выпуска, «эдселей» пятьдесят девятого и «фалконов» шестьдесят третьего притулился мексиканский «шевроле» восьмидесятого, который он не далее как сегодня утром взял напрокат в конторе при отеле под своим настоящим именем – вот он, его шанс! Тревитт добежал до автомобиля, отпер дверь, запрыгнул внутрь.
Внутри была настоящая душегубка – машина часа три простояла на солнцепеке. Но Тревитт сунул ключ в замок зажигания, завел двигатель, выкрутил руль и вдавил педаль. Он быстро набрал десять миль в час, однако с переключением на вторую скорость, похоже, что-то не заладилось, и тут мальчишка, безрассудно перемахнув через пути и преодолев поток машин, добежал до него и забрался в автомобиль.
– Поехали, поехали.
– Куда? Куда?
– Прямо, прямо! – закричал мальчишка.
Тревитт протиснулся сквозь два переулка, круто свернул налево за «Каза де Джейсон» и на грязном перекрестке перелетел через рельсы. Куда запропастился его второй помощник? А, вот он – волосы развеваются, лицо смуглое и злое. Он вырос словно из-под земли – мексиканские ребятишки в совершенстве владели этим трюком – и плюхнулся на заднее сиденье.
– Давай езжай направо, – скомандовал он.
Тревитт свернул и помчался к центру Ногалеса – несколько секунд мимо облепленных лачугами скал, потом по более плоской части города.
– Она на зеленом «шевроле». Прямо перед нами. Гони.
Но Тревитт не мог гнать; внезапно он увяз в гуще дорожного движения.
– Скоростное шоссе по-мексикански! – со смехом прокричал Мигель.
– Черт подери! – крикнул в ответ Тревитт.
– Гони! Гони!
– Каким образом я должен гнать? – осведомился Тревитт.
Можно подумать, вся Мексика разом выехала на дорогу. Светофоры работали, как бог на душу положит, странные дорожные указатели подавали ему приказания, которых он не мог разобрать. Кто-то сигналил и ругался. Тротуары заполоняли толпы людей, бродивших из лавчонки в лавчонку и праздно толкавшихся по улицам. Прямо по центру перекрестка расположился мороженщик со своей тележкой. К нему то и дело подбегали ребятишки.
– Ого! Ты чуть не сбил того придурка! – восхитился Мигель.
Они поехали в более размеренном темпе. Тревитт вглядывался в море машин и пешеходов. Но не мог разглядеть ни черта…
– Вон она! Вон там, я ее вижу! – завопил Роберто, который высовывался из окна чуть не по пояс.
– Эй, парень, ты там поосторожней, – предостерег помощника Тревитт, но его самого уже переполняло ликование.
* * *
«У Ле Карре все было бы совсем иначе, – думал Тревитт, отчаянно бросаясь в возникающие просветы между машинами, ныряя в этот поток видавших виды колымаг пятидесятых годов и выныривая из него на своем неторопливом желтом „шевроле“. – Черт бы побрал эту бабу – она захапала себе единственную быструю машину во всей стране!»
У Ле Карре на его месте были бы суровые бесстрастные профессионалы, мрачные типы с синуситом и нелегкой судьбой, и они гонялись бы друг за другом под непогожим небом Восточной Европы. Там каждый кирпичик, каждый оттенок мысли, каждый поступок был бы полон значения, каждый закоулок был бы отмечен на плане, каждая горькая шутка судьбы была бы выпячена. Здесь же вместо всего этого – пыльные людные улицы, тележки с мороженым, лотки с фруктами, ребятишки в дерматиновой обувке, холмы, обросшие сизыми лачугами, палящее солнце, пыльный суховей, улочки, названий которых он никогда не узнает, и двое мексиканских мальчишек, кричащих ему на ухо.
– Она свернула.
– Да никуда она не сворачивала.
– Так свернула или нет?
– Свернула.
– Не сворачивала.
– Я ее не вижу.
У Ле Карре слежку вели специальные группы, разбитые на четверки, и силуэты «хвостов» сменяли друг друга. Непременно где-нибудь стоял контрольный фургон с детскими каракулями, нацарапанными на пыльном боку так высоко, что никакой ребенок не дотянулся бы. Ле Карре досконально разбирался во всех тонкостях, во всех хитростях этого ремесла, знал их назубок.
– Свернула.
– Не сворачивала.
– А, черт! – рявкнул он с раздражением и затормозил у обочины, подняв тучу пыли.
Тощая курица выпорхнула перед ним из дырки в чьем-то курятнике и бестолково ринулась на проезжую часть, где ее немедленно сбил огромный грузовой «мерседес» с эмблемой «Пепси-колы» на боку. Она совсем по-мультяшному подлетела в воздух, потом спланировала вниз, теряя перья и кости, и глухо шлепнулась в пыль.
– Господи Иисусе, вы это видели? – ахнул Мигель.
Тревитт видел и уже начал задумываться, случалось ли в произведениях Джона Ле Карре такое, чтобы грузовики с эмблемой «Пепси» в лепешку давили цыплят. И если случалось, то какой знак Джордж Смайли – сдержанный, усталый, блестящий старый профессионал, странник в мрачных лабиринтах шпионажа – усмотрел бы в этом? Но тут в нескольких кварталах впереди мелькнул зеленый «шевроле».
С улицы они въехали еще на один холм, потом спустились вниз, потом снова поднялись вверх. Повсюду вокруг ютились натыканные без всякого порядка толевые лачуги, крыши из гофрированной жести, проволочные изгороди, розовые или голубые домишки в одну комнату; Тревитту уже начинало казаться, что вся Мексика состоит из одной улицы, на которой он успел побывать тысячу раз.
Впрочем, пыль, висящая в воздухе, говорила ему, что машина Мадонны пронеслась здесь всего несколько секунд назад, и время от времени он видел автомобиль, исчезающий за гребнем холма наверху или бешено вихляющий внизу впереди него.
– Где мы? – спросил он своих проводников.
– Здесь оседают люди из пустыни или с гор, – сказал Роберто. – Беднейшие из бедных. Рейнолдо, он из этого района.
– Это очень плохой район, – подал голос младший.
«Шевроле» впереди исчез. Тревитт лихорадочно ударил по тормозам, машина пошла юзом. Но впереди не было пыли.
– А, черт подери, – выругался он.
– Свернула, наверное.
– Черт.
Он оглянулся назад, посмотрел вперед. Картина всюду была та же самая: грязные извилистые улочки, уходящие вверх и вниз, сараи, проволочные курятники, телевизионные антенны.
– Сдай назад. Потихоньку.
Он дал задний ход. Сейчас ему очень пригодилась бы одна из четверок Ле Карре.
– Вон она. Вон там, я ее вижу, – сказал Мигель.
– Да-да. – Тревитт тоже увидел зеленый «шевроле», брошенный под странным углом на склоне соседнего холма.
Он медленно двинулся вперед, завернул за угол и остановил машину у небольшого магазинчика «Абарротес гардения».
– Так, – проговорил он, тяжело дыша, – Мигель, ты пойдешь к тому дому. На тебя вряд ли кто-то обратит внимание. Не суетись, ладно? Без глупостей. Просто смотри в оба глаза, понял? Роберто, ты заглянешь в тот магазинчик. Посмотришь, что скажет продавец. Не дави на него, просто послушай…
– Ладно, ладно, – сказал Роберто, выбираясь из автомобиля.
Тревитт ждал. Он сгорбился за рулем своей машины, дешевые очки сползли с переносицы. Он чувствовал себя по-дурацки, как ряженый на маскараде. Примириться со всем этим было нелегко. Но он ведь примирился с Биллом Спейтом в сточной канаве – это была реальность. Интересно, все остальные когда-нибудь тоже сталкивались с подобным, испытывали такое чувство, будто разыгрывают нелепые роли в окружении неправдоподобных персонажей? Он сомневался в этом: они были специально обучены и, должно быть, мыслили в терминах, которым их обучили, просчитывали целесообразности, пути к отступлению. Они были бы так озабочены, так заняты, что у них просто не было бы времени на взгляд в перспективу. А Тревитт только в перспективу и глядел. Его никогда не учили подпольной работе, он ведь аналитик, историк. Никто никогда и не думал о том, чтобы бросить его на операцию. И вот тебе пожалуйста.
Мигель вернулся первым.
Тревитт подскочил от неожиданности, когда мальчишка плюхнулся в машину. Черт, он подкрался совершенно бесшумно.
– Мне не удалось подобраться слишком близко. Там почти никакого укрытия. Не хотел все испортить.
– Наверное, это было разумно.
– Зато я порылся в мусоре. Вот.
Его трофей представлял собой заскорузлую полоску марли, розовато-бурую и жесткую.
– Да, это кровь, – сказал Тревитт, и к горлу его внезапно подступила тошнота при виде этой находки. – И как много.
– Si, – согласился мальчишка.
– Теперь осталось только дождаться Роберто.
Но Роберто все не появлялся и не появлялся. Прошло, казалось, уже много времени. Они сидели в машине в переулке. Может, юнец решил подождать с la venganza до лучших времен и смылся? Или, может…
Но Тревитт понимал, что хорошие оперативники не сидят сложа руки и не гадают: может – не может. Никакого толку, одно расстройство. И все же мысли у него в голове крутились, как ошпаренные. Может, он столкнулся с какой-нибудь бандой. Может, он…
Но парнишка неожиданно появился.
– Где ты пропадал?
– В «Абарротес гардения».
– Тебя не было целый час!
– У меня возникли затруднения.
– Затруднения какого рода? – пожелал узнать Тревитт.
– Подозрительное старичье. Они глаз с меня не спускали. Кто я такой да чего мне надо. Ну я и сказал им, что я с юга и собираюсь сегодня ночью отправиться на el otro lado.[36] За границу.
– Они поверили?
– Может, да, может, нет. Но я не подумал, что мне нужно валить. Ну и решил выпить пепси-колы.
– Значит, ты пил…
– Но потом появились еще двое.
– Американцы?
– Нет, латиносы. Серьезные ребята, гангстеры.
Тревитт хмуро кивнул. Все это ему не нравилось.
– Они разделали его под орех. Хозяина. Выстрелили в него из пистолета.
Тревитт обернулся, мальчишка переместился на свет, и стало видно, что над глазом у него наливается багровая шишка.
– Господи, Роберто…
– И мне тоже досталось от этих придурков. Серьезные ребята, настоящие мерзавцы.
– Чего они хотели?
– Они хотели узнать о раненом. Прослышали, что где-то в округе есть раненый.
– Он рассказал им? Тот старик?
– Иначе его убили бы. Сказал.
– Вот черт, – выругался Тревитт.
Он протянул бледную руку и коснулся пистолета за поясом.
– Наверное, они уже добрались дотуда, – сказал Роберто.
– Фейерверк! – возбужденно завопил Мигель. – Фейерверк.
Глава 27
– Прощай, Ли, – сказал он. – Всевышний вознаградит тебя.
– Милый, – сказала она, – береги себя. Не делай глупостей. И не попадись в руки легавым. Держись от них подальше, слышишь?
– Хорошо, – пообещал он.
Город оказался огромным. Он не шел ни в какое сравнение ни с Багдадом, ни даже с другим американским городом, который он видел, – Америка, сконцентрированная как нигде больше, Америка, нагроможденная в одном месте, Америка во всем, безумная, ошеломляющая Америка, Америка во всей красе. Этот город не имел своего ритма. Здесь все происходило на одной и той же скорости, и она была головокружительной, и на одной и той же ноте – и она оглушала.
– Не давай себя в обиду здешним ребятам, – сказала она.
Позади просигналило такси. Мимо неслись машины. Воздух был серый, холодный и грязный и пах выхлопными газами. Он взглянул на улицу, похожую на ущелье, но картина распадалась на такое множество деталей, что постичь ее не было никакой возможности. Голова у него гудела, хмурые прохожие поглядывали косо.
– Джим, – сказала она, – золотко, нечего тебе здесь делать. Поехали обратно. Поехали обратно в Дейтон.
– Я не могу.
– У тебя точно такой же вид, как тогда, когда ты гнался по путям за теми ребятами. Как у Бобби. Возвращайся ко мне. Слышишь? Возвращайся к Ли. Дай мне слово, что вернешься.
– Я вернусь, Ли. Клянусь глазами, вернусь.
– Я не знаю ничего ни о каких глазах, Джим. Я просто хочу, чтобы ты вернулся.
– Я вернусь, – пообещал он и ступил на тротуар, а она уехала.
Неподалеку находился автовокзал, и он отыскал очередной маленький грязный отельчик. Она оставила ему сотню долларов, пятнадцать из которых он отдал портье за ночлег. В номере он просидел довольно долго, два дня. Предстоящая ему часть путешествия обещала быть самой трудной.
* * *
Нужное место он искал довольно долго. Он знал название, даже адрес – из телефонного справочника – и однажды ночью нашел какого-то чернокожего.
– Мне нужно попасть в одно место. Вот сюда.
Он показал страницу, вырванную из справочника.
– Парень, ты не на того напал.
– Скажи, как мне туда добраться.
– Приятель, тебе нужно сесть на автобус. Доехать. Пересесть на другой автобус. Это вражеская территория. Я туда ни за какие коврижки не сунусь.
– Какой автобус? Скажи, на какой автобус садиться.
– Эй, приятель, осади. Поймай такси, возьми напрокат тачку, поезжай на поезде или на метро. Оставь меня в покое.
– Ты должен помочь.
– Ну уж нет, приятель.
Улу Бег сунул ему какие-то деньги.
– Вот. Покажи мне. Покажи.
– Господи, приятель, тебя, наверное, приперло по-настоящему.
* * *
Это оказалось небольшое заведение, затерянное в неприметном старом районе города. Он запомнил маршрут и вернулся туда на следующую ночь. Все вокруг уже утихло. Он ждал на другой стороне улицы, наблюдая из темноты, пока не удостоверился, что в доме никого нет. Потом перебежал улицу и снова затаился минут на десять. Время от времени мимо проезжала одинокая машина, а однажды по переулку прополз патрульный автомобиль, но Улу Бег лежал неподвижно, пока полицейские не уехали. Наконец он поднялся и подергал дверь; та не поддалась. Ничего другого он и не ожидал. Он подошел к окну и внимательно его осмотрел.
«Решетки ты увидишь сразу. Но обязательно смотри на провода. В Америке у всех провода, которые связаны с полицией или с сигнализацией, потому что там все у всех все время что-то крадут».
Он начинал понимать, что они относились к Америке с изрядным цинизмом; они ненавидели ее. Но их видение обычно оказывалось верным, а план действий – оправданным; он всегда подчинялся.
«Провода в окне, по краю стекла. Это маленький домик в бедном квартале, так что они, вероятно, не в состоянии позволить себе что-то приличное. Впрочем, кто их в Америке знает? Возможно, к ним забрел какой-нибудь коммивояжер и продал что-нибудь этакое. В Америке это самое обычное дело. Возможно, там есть и собака. Если так, ее необходимо немедленно убить».
Курд еще раз взглянул на окно: никаких проводов, ничего.
Он сунул руку в рюкзак, вытащил оттуда короткий нож, наклонился и – со знанием дела, как его учили, – вставил острие в щель между верхним и нижним окнами. Это оказалось проще простого. Он быстро подвел лезвие к замку и поддел язычок острием. Поворачивая и нажимая на нож, он подтолкнул язычок – механизм сопротивлялся всего секунду, потом щелкнул и открылся. Улу Бег вытащил ножик и быстро поднял фрамугу.
Он прислушался – не раздастся ли собачий лай. Все было тихо. Он оглядел переулок: ни души. Из открытого окна его обдало потоком теплого воздуха, который принес с собой знакомые запахи. Но задерживаться, чтобы насладиться ими, было нельзя; он закинул внутрь рюкзак и сам залез следом.
Он лежал на полу, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. По полу скользнул луч света с улицы. Зальчик был совсем скромный: несколько столиков, накрытых матерчатыми чехлами, с поставленными поверх стульями. Улу Бег стремительно прополз по полу к двери и очутился в кухне. Там одуряюще пахло едким промышленным мылом, но даже сквозь этот оглушительный американский запах пробивались другие, знакомые: аромат барашка и цыпленка, фалафелей и виноградных листьев, медового кекса, шпината и капусты, киббе,[37] мяты, других пряностей. Они приятно щекотали ноздри, и его так и подмывало распахнуть дверцу буфета, но он не поддался искушению: во-первых, чем дольше он здесь находился, тем большей опасности подвергался, и во-вторых, уступить означало бы признать, как сильно ему не хватало того, что он оставил, как больно его ранила утрата всего этого.
Он действовал стремительно. Открыл рюкзак и достал оттуда, из-под замотанного в тряпку «скорпиона», консервную банку.
Ему объяснили все очень подробно.
«Американцы, которые живут в огромных домах, тянутся к примитивным вещам. Они готовят на углях, как горцы, и воображают, будто это возвращает их к истокам, к корням. Жидкость, при помощи которой они разжигают свои угли, можно купить где угодно за доллар, не вызывая подозрений. Она не такая летучая и не такая едкая, как бензин, и подходит просто идеально».
Курд открыл бельевой шкаф и плеснул в него жидкостью. Потом двинулся в обход кухни, поливая вокруг. Из столовой пахло парами: он смочил занавески и обрызгал стены.
Затем, чиркнув спичкой, поджег занавеску. Пламя вспыхнуло в одно мгновение, с трескучим шипением взвилось вверх, озаряя комнату. Улу Бег поморщился от ослепительной яркости, глядя, как огонь перескакивает с одной лужицы на другую, превращая их в пылающие озера.
У окна он помедлил, всего на секунду: в комнате полыхало полдюжины костров, рыжие языки расползались в стороны и вспыхивали. Два из них слились и превратились в один, более крупный, потом к ним присоединился третий. Сквозь дверь в кухню виднелось веселое пламя.
Он выскочил из окна, и воздух, прохладный и сладкий, ворвался в легкие. Вроде бы однажды, в бою с иракцами, он оказался заперт в горящем здании. Откуда-то возникло воспоминание о кольце огня, но он не помнил, как и когда это случилось. Помнил лишь точно такое же ликование, когда в лицо ему ударил прохладный воздух.
Крепко сжимая свой рюкзак, он преодолел два переулка и очутился на отдаленной улице, и тут завыли сирены. Мимо, сверкая мигалками, пронеслась полицейская машина.
В голову Улу Бегу пришла еще одна мысль, и он позволил себе горькую улыбку: разве слова Джарди, сказанные им как-то раз, не оказались пророческими?
«Однажды, – пообещал Джарди, – ты спалишь Багдад. Ты спалишь его до основания».
Как и прежде, Джарди оказался прав.
Улу Бег развернулся и еще быстрее зашагал в ночь.
