Стивен Хантер
Второй Саладин
– Нет, Пол. Вы остаетесь здесь. Мне жаль.
Чарди смотрел на него во все глаза.
– Кто-то должен охранять Данцига, Пол. Кто-то должен это делать.
Глава 21
У Тревитта оставалось одиннадцать долларов пятьдесят шесть центов и еще сколько-то в дорожных чеках, которые он не осмеливался обналичить. Ночлег в живописном Ногалесе обошелся ему ровно в десять долларов. Его обиталище состояло из соломенного тюфяка в хижине, прилепившейся к склону одного из холмов. Это скромное жилище он делил с курами. Хорошо хоть была вода – она капала с крыши ему в лицо и стекала на солому, издававшую в сочетании с запахом помета и мочи разнообразных животных совершенно неописуемый аромат. Вид отсюда открывался умопомрачительный: на пропасть, пропахшую бедностью, и соседний пыльный холм за ней, на котором ютились точно такие же лачуги.
Впрочем, даже в таком безвыходном положении у него была путеводная звезда. По ночам, если осмеливался, он осторожно пробирался на другую сторону холма, где вниз уходил отвесный склон, и наслаждался созерцанием чудесного символа родины. Там, над неприступной колючей проволокой и металлической рабицей границы, гордо возвышались золотые арки «Макдоналдса».
Тревитт готов был убить за биг-мак – el Grande, как его здесь называли.
Он готов был убить и за возможность принять душ, побриться, надеть свежую рубаху, почистить ногти. Будь здесь зеркало, у Тревитта не хватило бы духу посмотреться в него; он представлял себе, во что должен превратиться за неделю в курятнике любой человек – в жалкое подобие Оруэлла, застрявшее в Ногалесе, в грязном наряде, состоявшем из собственной кожи и помятого летнего костюма. «Бабочку» он потерял – когда? Наверное, когда бежал по круто взбирающейся в гору улочке Буэнос-Айрес. Казалось, он будет мчаться вечно, в гору, в гору, опять в гору, сквозь птичьи дворы и загоны для коз (однажды он запнулся о проволочную ограду и растянулся в пыли). Кроме того, он был уверен, что на бегу сшиб нескольких человек, но воспоминания были не слишком отчетливыми. Ему вспоминалось, как он бестолково метался между разлапистых машин, мчащихся мимо крохотных закусочных, в которых сидели за пивом мексиканцы. Вверх по одному склону, вниз по другому. Он бесцельно мчался в темноте, по невыносимой жаре, под луной, размазанной в туманном небе.
Примерно на рассвете беглец нашел приют в строении, назначение которого так и осталось для него загадкой. Основным его достоинством оказалась заброшенность. Тревитт попытался взять себя в руки. Его била дрожь, он едва не плакал (это так несправедливо, почему именно ему всегда так не везет), когда его заметил какой-то мальчишка.
– Ты кто? – спросил он.
На нем были замызганные джинсы, черные кеды и грязная белая футболка с безобразно растянутым воротом.
– Сумасшедший гринго, – по-испански ответил Тревитт. – Катись отсюда, а не то получишь на орехи.
В бесформенном вырезе футболки виднелась тощая мальчишеская грудь.
– Это мамин сарай.
– А где твой папа?
– Уехал в Америку, чтобы разбогатеть.
– Ты хочешь разбогатеть?
– А то. Хочу кучу баксов.
– Мне нужно какое-нибудь местечко перекантоваться. Без лишнего шума. Тихое местечко.
– Конечно, мистер. Вы убили кого-то в драке.
– Ничего подобного.
– Можете остаться здесь.
Тревитт без особого восторга огляделся вокруг. У одной стены было навалено сено, сквозь щели в крыше просачивался солнечный свет. Развалюха была построена из гофрированного железа. Внутри пахло пылью и дерьмом. Вокруг бродили куры, клюя что-то на земле.
– У вас дома есть ванна? Или душ?
– Нет, мистер. Это Мексика, а не Los Estados Unidos.[31]
– Я заметил. Послушай, только это большой секрет, ладно? Никому не говори. Большой секрет, понял?
Мальчишка быстро испарился и вернулся с матерью, крупной некрасивой женщиной с нахальным взглядом и младенцем на руках.
– Я могу заплатить, – сказал Тревитт.
– Десять баксов. Американских.
– Десять меня устроит. В неделю.
– Десять за ночь. Начиная со вчерашней.
Ее нахальные глаза уставились прямо на него. Младенец захныкал, и мать шлепнула его по мягкому месту.
– О господи! – сказал Тревитт.
– И не смейте при мне всуе поминать имя Господа, – заявила она.
* * *
Мамасита принесла еду – холодный рубец в соусе чили. При виде застывшего коричневого соуса на комках потрохов Тревитт подавил рвотный рефлекс. Но это было лучше, чем вчерашний суп из рыбьих голов.
– Деньги, – сказала она.
Тревитт отдал ей свою последнюю десятку.
– Каков предел моего кредита? – поинтересовался он.
– Никакого кредита, – отрезала она, передавая ему тарелку. – Завтра ты добудешь денег или уйдешь.
Он с жадностью набросился на еду – со вчерашнего дня во рту у него не было ни крошки.
И как теперь быть? Тревитт обдумывал возможные варианты. Получится у него выйти на связь? Рискнуть и позвонить ребятам в центр? Может быть, тогда кто-нибудь сможет забрать его – кто-нибудь опытный, стреляный воробей вроде Чарди? Но он понимал, что ожидание убьет его. Уже и так прошло две недели с тех пор, как убили Спейта. Может, попробовать пойти по другому пути: рискнуть и попытаться прорваться через границу самому? Задача была предельно проста: преодолеть площадку перед контрольным постом, почти как перейти мост Джорджа Вашингтона. Короткая прогулка до шлагбаума. Вся площадка была как на ладони, ни тебе КПП в берлинском стиле, ни стен в духе холодной войны, сквозь которые нужно прорываться, как в романах Ле Карре. Просто иди себе, куда указывает знак. Entrada en Los Estados Unidos. Что может быть проще?
А потом он вспомнил Билла Спейта в сточной канаве. Вспомнил, что за ним гнались.
Он перевернулся на бок и уткнулся лицом в ржавую жестяную стену, ожидая наития. Нужно что-то делать. Голова у него точно пузырями была полна – один сумбур, и свет, и почти никакой практической пользы. Внезапно его накрыло волной безрассудного, головокружительного оптимизма. Но она отхлынула почти так же быстро, как и накатила, а после нее наступило опустошение.
Он услышал шум и обернулся.
– А, – протянул он, – это всего лишь ты.
Мальчишка с порога смерил его взглядом, в котором не было ни малейшего уважения. Тревитта охватило отвратительное ощущение, что он в очередной раз не выдержал испытания. И все же он нравился этому постреленку, и на протяжении всех двух недель, что американец просидел в сарае, тот заглядывал сюда почти каждый день.
– Ты и правда никого не убивал в драке, – сказал парнишка.
– Нет, не убивал. Я и не говорил, что убивал. Уходи. Катись отсюда.
– Эй, у меня для тебя новость.
– Катись отсюда.
Ему пришла в голову мысль отшлепать своего мучителя, но на это не было никаких сил.
– Нет, послушай. Я говорю правду.
– Ну конечно.
Тревитт понимал, что правда была неприглядной. Все его мечты о том, как он накопает сведений о путешествии Улу Бега по Мексике, выяснит, приехал ли курд в одиночку или были еще и другие, кончились пшиком. Если что-то ему и удалось, так это угодить в эпицентр междоусобной войны мексиканской мафии.
Если только одно не было частью другого.
Тревитт на миг оживился.
Однако следовало взглянуть правде в глаза. А правда заключалась в том, что теперь ему придется обратиться в Departamento de Policia. Вся история всплывет наружу. «Агент ЦРУ задержан в Мексике», напишут в газетах. Начнутся телефонные звонки, официальные протесты и опровержения, препоны, разнообразные неловкости.
– Я нашел его, – сказал мальчишка.
Тревитт так и видел Йоста Вер Стига. Представлял, как будет пытаться все объяснить.
«Понимаете, мы подумали, что нашли человека, который переправил курда через границу. И решили, что можем узнать у него, не был ли…»
Вер Стиг начисто лишен способности выражать свои чувства. Ярость будет клокотать у него внутри. Тревитт ощутит ее в сдержанных жестах, в плотно сжатых губах, в холодном рукопожатии.
«Вы отправились в Мексику?»
«Э-э… да».
Можно свалить все на старину Билла.
«Понимаете, старина Билл сказал, что…»
Но Вер Стиг может сотней способов дать ему понять, что он ничтожество.
«А вы что там делали?»
«Ну, э-э…»
«Разве вы не прикрывали Спейта?»
«Нет, я э-э… упустил его из виду».
А Чарди будет смотреть на меня, как на ни на что не годного сопляка. А Майлз, отвратительный коротышка, станет злорадствовать. Еще одного соперника можно сбросить со счетов, еще один потенциальный конкурент не оправдал доверия, погорел. Майлз будет улыбаться, демонстрируя свои уродливые зубы, и довольно потирать ручки.
– Кого – его? – спросил Тревитт.
– Того парня.
– Какого парня?
– Ты знаешь.
– Ни хрена я не знаю. Кого, ты, постреленок…
Он шутливо набросился на мальчишку и промахнулся. Тот со смехом увернулся.
– Ну, его. Его. Бармена, Роберто.
– Роберто?
– Роберто, бармена. Который не хотел держать язык за зубами. Помнишь?
Конечно, Тревитт его помнил. Зато не помнил, как выкладывал маленькому мексиканцу свою печальную повесть.
– Я тебе рассказывал?
– Ну да. Ты прибежал из бара. Из «Оскарз». Говорил, чтобы я держался от него подальше. Скверное место. Бармен скверный человек, злой человек.
Пожалуй, Тревитт смутно припоминал что-то такое.
– Так что теперь ты можешь пойти и убить этого Роберто. Ножом. Идем, я покажу тебе, где он живет. Вспори ему брюхо. Мой брат сделал так с одним парнем, до сих пор сидит в тюрьме.
– Ты слишком много смотришь телевизор.
– У нас нету телевизора. Что ты будешь делать? Зарежешь эту свинью?
– Не знаю, – признался Тревитт.
* * *
Мальчишка ткнул куда-то в темноту.
– Вон там. Это он.
Тревитт взглянул в направлении, куда указывал маленький палец, и увидел дом в окружении четырех точно таких же, не отличающийся от них ни в лучшую, ни в худшую сторону – блочную хибарку с плоской крышей и без окон.
– Ты точно уверен?
– Точно? Точнее некуда.
Месяц улыбался с неба в теплой ночи. Они с мальчишкой находились на какой-то грязной улочке на юге Ногалеса, на расстоянии многих миль от уютного сарая Тревитта. Они притаились в какой-то канаве, в которой, похоже, были нечистоты. Впрочем, может, и нет, может, у него снова разыгралось воображение?
– Ну, если ты ошибся, смотри у меня, amigo.
– Ничего я не ошибся. Ты ведь мне заплатишь, да? Дашь Мигелю немного денежек?
– В данный момент мне не на что купить даже энчиладу.[32]
Он взглянул на часы. Почти пять, скоро рассвет.
– И Роберто, – сказал Мигель. – Роберто скоро появится. Увидишь.
Начинало светать, и мало-помалу стал проявляться знакомый пейзаж – лачуги на грязной улице, вездесущие куры, спящие собаки, повсюду лужи, разбросанный мусор. Наконец, на этой застывшей картине показался мужчина – вернее, юноша, – идущий по улице.
– Он сегодня поздно, – заметил мальчик. – Давай убей его.
– Я хочу просто поговорить с этим малым.
– Видел бы ты, что мой брат сделал с тем парнем. Он прямо кишки из него выпустил. Он…
– Тише ты, черт тебя побери.
Бармен приближался, обходя лужи. Его лицо показалось Тревитту знакомым, хотя наяву он оказался тоньше и изящнее, чем запомнилось американцу. Волосы напомажены и прилизаны, над верхней губой темнеет тонюсенькая ниточка усиков. На нем были угольно-черные брюки с белой плоеной рубахой и кожаная куртка. На вид ему можно было дать лет восемнадцать.
Он шел, держа руки в карманах. Тревитт когда-то занимался дзюдо, хотя никакого пояса так и не получил, и, когда парнишка замешкался у ворот, прямо напротив него, американец в два мощных прыжка выскочил из канавы, обхватил Роберто обеими руками и быстро и без церемоний уложил на обе лопатки.
Бармен завопил, но Тревитт заломил ему руку, и тот быстро угомонился; тогда он столкнул мексиканца в канаву и сам прыгнул следом. Он дважды с силой саданул своего пленника под ребра и с силой стиснул его запястье. Такая жестокость была совершенно излишней: Роберто не оказал никакого сопротивления и только повизгивал, получая очередной удар, но Тревитт вымещал на нем всю свою злость и досаду. Запястье, которое он сжимал, подалось под его пальцами, Тревитт увидел в глазах Роберто страх – и ему немедленно стало стыдно.
– У меня нет денег, у меня нет денег, – проскулил бармен.
– Да не нужны мне твои деньги, черт тебя дери, – прикрикнул Тревитт по-английски.
– Прирежь его! – завопил парнишка, наблюдая за потасовкой сверху с буйной жестокой радостью.
– Заткнись, ты. Silencio!
– Отпустите меня, сэр. Я один кормлю сестру, маму, двух братьев и наших собак. Не трогайте меня.
– За что убили старого гринго? Давай говори, черт бы тебя побрал!
Он слегка вывернул запястье мексиканца вправо.
– А! Ой! Мне больно! Ой. Не надо больше. Он выбрал не ту женщину.
Тревитт сильнее стиснул пальцы на запястье.
– Настоящую причину, черт тебя дери!
– Вы делаете мне больно!
– Естественно, я делаю тебе больно. Давай, черт тебя дери, колись.
Он стиснул пальцы.
– А-ааааа!
Закричал петух, Тревитт опасливо оглянулся по сторонам, но никакого движения не заметил, хотя ему показалось, что коза в загоне дальше по улице пошевельнулась. Он понял, что надо поторапливаться. Через несколько минут тут закипит жизнь.
– За что, за что? – проревел он яростно.
– А-а! Пустите меня, пожалуйста. Не делайте мне больно.
Тревитт немного ослабил хватку.
– В следующий раз я сломаю тебе руку. За что они убили старика? За что?
– Он интересовался Рамиресом.
– Ясно. И что?
– Говорят, Оскар Меса подставил Рамиреса, чтобы занять его место. И тут появляется этот старый гринго и начинает задавать вопросы. А Оскар не любит гринго и не любит вопросов.
– Оскар? – переспросил Тревитт.
– Да. Пустите. Ох, пожалуйста, мистер, мне так больно.
Тревитт почти отпустил его. Он устал, силы и решимость почти покинули его. Но тут в нем вдруг вновь всколыхнулась темная ярость.
– Нет, черт тебя дери, тут что-то еще.
Тут должно быть что-то еще. Не может не быть. Он тряхнул мексиканца еще раз.
– Ой-ой-ой. Нет, клянусь. Господи Иисусе, Пресвятая Дева Мария. Он убьет меня, если узнает.
Если это было все, Тревитт влип по-крупному. Следующий шаг? А нет у него никаких следующих шагов. Это была не разведоперация, а мафиозная стычка. Он ввязался в нее, и теперь за ним охотится весь преступный мир Мексики. Или молокосос врет?
Он попытался сообразить, как на его месте поступил бы кто-нибудь из старых ковбоев. Чарди, герой, профи, всем оперативникам оперативник. Как бы он поступил? Может, мексиканец врет, а может, и нет. Существовал всего один способ удостовериться – уделать его по полной программе. Подвести его к черной границе смерти и посмотреть, как он запоет.
Тревитт мгновенно понял, что Чарди на его месте был бы способен на большую жестокость: разве оборотная сторона отваги – не бесчувственная способность делать больно и не ощущать за собой вины? Так что, небось, кто-нибудь, вроде Чарди, переломал бы этому сопляку пальцы на обеих руках, потом коленные чашечки, потом нос, высадил бы все зубы, сломал запястья, и этот малыш заговорил бы, как миленький. А потом этот воображаемый Чарди воспользовался бы информацией, которую выудил из него, и раскрутил бы ее на всю катушку. Стал бы героем. Зародилась бы легенда, пошла слава, может быть, его карьера рванула бы в гору. Но никто – и меньше всех Чарди – не вспоминал бы об искалеченном молокососе, униженном, растоптанном, над которым почти надругались в вонючей канаве в какой-то захолустной мексиканской трущобе; о мальчишке, которого использовали и выбросили за ненадобностью.
Тревитта затопила усталость. Вся его решимость растаяла, как дым.
– Ох господи, – пробормотал он, понимая, что больше не сможет причинить боль своей жертве.
И почувствовал, как молокосос отполз от него.
– Давай. Пшел. Вали отсюда, – сказал он.
Юный бармен шарахнулся, потер губы, потом ноющее запястье и поспешно перекрестился в благодарность за избавление.
– Ты неправильно сделал, – заявил Мигель, сидевший на краю канавы. – Надо было заставить его говорить.
– Заткнись. Я перережу тебе глотку, щенок, – пригрозил Роберто, сделав вялое движение, от которого мальчишка бросился наутек.
– Давайте проваливайте. Оба.
Теперь Тревитт не мог видеть ни одного, ни другого.
Он уселся на землю, чувствуя отвращение и усталость. Следующий шаг? Departamento de Policia. И поживее, пока кто-нибудь из местной мафии не расправился с ним из-за права собственности на «Оскарз». И все же этот шаг пугал его, он означал окончание целого этапа его жизни. Потому что в управлении теперь ему не работать – это уж как пить дать. После того, как он так напортачил, ему ничего не светит.
Да у него и не вызывало сомнения, что он заслужил все это. Он просто не годится для подобной работы – у него нет для нее ни твердости, ни хитрости, ни злости. Зря его вообще послали на это задание, надо было поручить его тому, кто знает, что делает. Он ведь даже не стал проходить курс методов секретной работы на «Ферме» в Виргинии, введение в мрачные тайны управления.
Интересно, где здесь ближайший полицейский участок? На сегодня приключений с него достаточно, а ведь еще даже не шесть утра. Он улыбнулся, отдавая последнюю дань своей безрассудной идее, – это было бы даже забавно, если бы не бедняга Билл – и отправился на поиски более разумных возможностей.
– Эй, мистер, – окликнул его кто-то.
Роберто?
– Я сказал вам неправду.
Тревитт обернулся. Юнец стоял с вызывающим выражением на лице. Он что, теперь решил подразнить Тревитта или в нем взыграл мексиканский мачо и он надумал напоследок подраться?
Мальчишка Мигель ошивался поблизости, разглядывая этих странных противников в надежде, что, может быть, еще будет мордобой.
– Эй, мистер, – сказал бармен. – У вас есть чем заплатить Роберто?
– Малыш, мне нужно…
– Потому что, мистер, Роберто кажется, что Рейнолдо Рамирес все еще жив. И кажется, Роберто знает, где он.
Глава 22
Ей хотелось прогуляться.
– Мне просто хочется гулять. Давай будем гулять все выходные? Мне нужен простор… не знаю, как объяснить.
– Ну конечно, – сказал Чарди.
– Я просто не могу не гулять. Понимаешь? Мне хочется побыть с тобой, но погулять тоже хочется. Ничего?
– Конечно ничего. Покажи мне город. Хочу на него поглядеть.
Они прошлись по Месс-авеню до Технологического института и обратно, потом двинулись по Гарден-стрит, и Джоанна показала ему Рэдклифф-колледж. У Брэттл они заблудились в закоулочках. Потом они забрели в студенческий городок и гуляли среди красных кирпичных домов в георгианском стиле под кронами деревьев.
– Как прошла неделя, Пол? Как твоя поездка?
– Ужасно. Я ничем не занимаюсь. Мне не дают ничего делать. Я просто болтаюсь рядом с Данцигом, за исключением того времени, когда он заперт – как сейчас. А у тебя как?
– Ничего толком не сделала. Почти не продвинулась вперед. Это наводит на меня уныние. Хорошо, что сейчас выходные. Хорошо, что ты здесь.
Вокруг кишели студенты-старшекурсники. Все они одевались, как бродяги – в мешковатые вызывающие тряпки, словно найденные в лавке старьевщика, небрежные и элегантные. Чарди они казались варварами. Повсюду свистели летающие тарелки, проносились над самой землей, отскакивали от нее. Из динамика в окне неслась песня какой-то рок-группы.
– Послушай, – попросил он, – давай посидим. Ты не против? Этот марш меня вымотал.
Они присели на скамейку и долго молчали.
– А здесь тихо, – беспомощно проговорил Чарди. – Мне всегда хотелось знать, каково жить в таком тихом местечке. Я сам ходил в колледж в захолустном городке в Индиане. Там слышно, как растет трава. А субботними вечерами мы зависали в…
Он умолк, потому что понял – она не слушает.
– Что случилось, Джоанна?
– Ох, не знаю, – отозвалась она.
– Послушай, с тобой что-то не так, я чувствую это.
– Что мне здесь нравится, так это ощущение стабильности. Пол, здесь есть люди, которые никогда никуда не ходят. Прямо как троглодиты. Живут в своих норках. Они могут по сорок лет изучать одну-единственную молекулу в какой-нибудь аминокислоте или одного-единственного итальянского поэта шестнадцатого века. Очень стабильно. Никаких неприятных неожиданностей.
Стабильно? Чарди взглянул на людную площадь перед ними.
– Джоанна…
– Пол, – продолжала она. – Мне иногда становится так страшно. Я лежу и думаю обо всем, что может случиться. Думаю о нем, об Улу Беге. Думаю о курдах, потерянном народе. И о нас, о том, что мы в ответе за все это, что мы – связующее звено во всем этом, и о том, что мы так ничего и не сделали. Иногда мысли мелькают с такой скоростью, что я не могу успокоиться. Я не могу спать. Не могу есть. Пол, я схожу с ума. Ты не представляешь себе, до какой степени. Я могу вести себя очень странно.
Он обернулся обнять ее, но увидел, что она не возбуждена. Напротив, никогда еще он не видел ее такой спокойной.
– Пол, – попросила она неожиданно. – Научи меня одной вещи. Хорошо? Помоги мне. Научи меня храбрости. Той храбрости, которая на войне, которая в бою. Должен же быть какой-то секрет. Ты был таким храбрым. Как бы все ни закончилось, ты так долго был храбрым. Этим ты меня и покорил с самого начала. Я так полюбила это. Научи и меня тоже. Мне до смерти надоело бояться.
– Я больше так не умею. Раньше это было для меня очень важно. Парень, которого я считал самым храбрым человеком в мире – это он научил меня всему, – кончил свои дни в Дунае. Он оставил для меня странное послание. Велел, чтобы я нашел башмак, который подойдет по размеру. Подойдет по размеру, понимаешь? Сначала я решил, что это просто шутка. Но теперь я не уверен. Френчи пытался что-то мне сказать. Обо всем этом деле. Он тоже боялся, потому что должен был ехать на одиночную операцию, а он терпеть не мог работать в одиночку.
– Он был героем?
– В нашем деле он был лучшим. Да, наверное, он был героем. И все-таки, даже Француз под конец расклеился. Его жена – вернее, вдова – рассказала мне об этом. Он повзрослел, выгорел, выдохся.
– И все же он погиб за что-то. Испуганный, выдохшийся и постаревший, он погиб за это. Вот в чем суть. Вот тот урок, который я хочу вынести. Этот твой Француз – он не пошел на попятный. Он продолжал работать.
– Да. Этого у него не отнять.
– Он погиб за то, во что верил.
– Понимаешь, какая штука… Когда тебе кажется, что ты умираешь, последнее, о чем ты думаешь, это во что ты веришь. Думаешь о самых нелепых вещах. Я думал о баскетболе.
«И о тебе», – добавил он про себя.
– И все-таки считается поступок, а не мотив. Это и есть тот башмак, который подходит по размеру.
– Ну, наверное.
– Пол, я хочу домой. Давай вернемся и займемся любовью.
Он взглянул на нее в безжалостном свете. Был полдень, палило солнце, легкий ветерок шевелил старые сучья деревьев в скверике. Прожилки света, пробивающегося сквозь густую листву, дрожали вокруг них на земле, на тротуаре. Джоанна была без косметики – строгий профиль, в своей красоте казавшийся почти стилизованным.
– Ну конечно, давай. Разумеется. Идем. Нет, бежим.
Она рассмеялась.
– Джоанна, я тебя не узнаю.
– Нет, все хорошо. Это все ты, Пол. Я беру пример с тебя.
– Джоанна, я…
– Пожалуйста, Пол. Я хочу домой. Идем. Башмак подходит.
* * *
Красивые женщины всегда казались ему иным племенем. А может, они и в самом деле были неким мутировавшим биологическим видом. Им вскружили головы все посвященные им песни. Привили цинизм и презрение лизоблюды, стелющиеся перед ними. И, что хуже всего, женщины были корыстными, не способными ответить на чувство до тех пор, пока точно не подсчитают, что при этом потеряют, а что приобретут.
Но только не Джоанна: в ней не было ничего этого, лишь щемящая невинная красота, когда она сидела, расчесывая волосы. Женщина до мозга костей, безукоризненная в свете уходящего дня, после того как они занимались любовью.
– Боже, до чего здорово на тебя смотреть, – восхищенно произнес он с кровати.
Она улыбнулась, но не оглянулась.
Зазвонил телефон. Чарди перевернулся с бока на спину и уткнулся взглядом в потолок.
– Это тебя, – сказала Джоанна. – Какая-то женщина.
Он взял трубку.
– Слушаю?
– Пол?
Голос, странно знакомый, казалось, доносился из другой вселенной.
– Да, кто говорит?
– Пол, это сестра Шерон.
– Сестра Шерон! Как поживаете? Как вы меня отыскали?
Это была монахиня, преподававшая в школе Пресвятой Девы, в его прошлой жизни. Она вела уроки у третьеклассников – забавная, тихая, некрасивая девушка, совсем молоденькая, которая всегда симпатизировала ему.
– Это было нелегко, Пол. Вы оставили в епархии адрес, чтобы вам переслали последний чек; одна из секретарш дала его мне. Адрес принадлежал одному государственному учреждению в Росслине, штат Виргиния. Я отправилась в библиотеку, взяла телефонную книгу Северной Вирдгинии и просмотрела весь список государственных учреждений. Наконец я обнаружила ведомство с таким адресом. На это ушел час. Я позвонила по номеру. Подошел какой-то молодой человек по фамилии Ланахан. Я объяснила ему, кто я такая, и он согласился мне помочь.
Ланахан. Ну конечно, он бы из своей католической кожи вон вылез, чтобы помочь монашке.
– В конце концов, он дал мне этот номер. Я никого не побеспокоила?
– Нет, никого. Что случилось?
– Вам пришла телеграмма. Ее принесли в школу. В канцелярии уже собирались отослать ее на ваш адрес почтой, но я подумала, вдруг в ней что-нибудь важное.
Кто мог послать ему телеграмму?
– Мне пришлось вскрыть ее, чтобы узнать, не экстренное ли там сообщение.
– И что в ней говорится?
– Она от вашего племянника. Ему нужны деньги.
У Чарди, единственного ребенка в семье, не было никакого племянника.
– Прочитайте мне ее.
«Дядя Пол, я влип, нужны бабки. Очень тебя прошу. Твой Джим».
Тревитт.
– Пол? – забеспокоилась сестра Шерон.
– Да-да, – пробормотал он, но сам продолжал думать.
Тревитт нашел обходной способ вернуться назад в страну, не доверяя никому, кроме своего героя, и связался с ним через всю его прошлую жизнь. Тревитт, ты меня удивляешь. И откуда только такому научился – из какой-нибудь книги?
– Там есть обратный адрес?
– Написано только: «Вестерн юнион», Ногалес, Сонора, Мексика. Надеюсь, ничего страшного не случилось?
– Все в порядке. Студент, буйная головушка. Вечно нарывается на приключения, а дядя Пол потом выручай.
– Я рада, что ничего серьезного не произошло. Пол, мы все по вам скучаем. Особенно мальчики. И даже сестра Мириам.
– Передайте им от меня привет. И сестре Мириам тоже. И еще, сестра Шерон, не рассказывайте никому об этой телеграмме. Это может повредить мальчику. Наверное, заработал себе неприятности с какой-нибудь девушкой и не хочет, чтобы об этом узнали его предки.
– Конечно, Пол. Всего доброго.
Она повесила трубку.
– Джоанна, мне нужно выйти. Тут где-нибудь есть поблизости пункт «Вестерн юнион»? Идем со мной.
– Пол. Ты прямо весь сияешь.
И Чарди понял, что так оно и есть.
