Грэм Джойс
Правда жизни
32
В конце сентября того года, когда огромные золотые листья, кружась, падали на землю, у Фрэнка шла наполненная жизнь. Посреди смерти царило осеннее плодородие. Неважно, сколько трупов Гордон накачал своим розовым формалином, – оказалось, времена продолжают сменять друг друга, а дети все равно рождаются. Юна у себя на ферме снова забеременела. И Бити тоже.
Радости не было границ, но Вайны, как всегда, не торопились праздновать. И Марте, и всем сестрам было известно, что девять месяцев в политике, денежных делах и деторождении – долгий срок. Снесется курочка – тогда считать будем. Но всеобщее ликование прорывалось наружу, и время от времени можно было видеть, как Юна и Бити переглядываются, словно им известен какой-то особенный секрет. Радовались даже сестры, сами обделенные детьми, – Аида, Эвелин и Ина.
– Хоть чуть-чуть уймется, – со смешком говорили они о Бити.
– Поймет теперь, что почем! – заверяли они. Или говорили:
– Это как раз то, что ей нужно.
Это означало: если бы Бити зачала раньше, то поменьше бы увлекалась этой своей жуткой политикой.
Но они ошибались. Мысль о предстоящем материнстве лишь разожгла в Бити политическую страсть. Раз ей суждено родить на свет ребенка, то уж она постарается сначала сделать мир лучше. Дела с охраной здоровья, образованием и социальным обеспечением простых людей шли из рук вон плохо. Бити и Бернард уже давно вступили в Лейбористскую партию, и оба собирались выставить кандидатуры на выборах в местные советы. Из-за беременности пришлось поменять планы. Теперь одному из них надо было с этим повременить.
– Безумие! – сказала Аида.
– Вы что, сдурели? – воскликнула Юна.
– Вам обоим доктору показаться надо! – добавила Олив.
– Ни в какие ворота не лезет! – вторили им сестры-близнецы.
Бернард объявил, что из них двоих выдвигаться будет одна Бити.
Вайнам иногда казалось, что Бернард и Бити нарочно стараются всегда поступать наперекор всем: сказать «черное», когда все говорят «белое»; а когда все говорят «черное» и «белое», сказать «в клеточку». Они путали всем карты, приводили всех в смятение. Кормящей матери в политику лезть – где это видано?
– А за дитем кому глядеть, когда ты в Совете заседать будешь? – спрашивала Марта.
– Очевидно, мне, – с гордостью отвечал Бернард.
Когда наконец началась предвыборная кампания, все сестры договорились голосовать за Бити (при том что Уильям, Олив и Аида были махровыми консерваторами), но они не помогали разносить листовки, ходить по домам и агитировать за своего кандидата, как принято на местных выборах. Нельзя сказать, что дело от этого слишком пострадало: и Бернарда, и Бити хорошо знали в своем округе, а партия привлекла в последнюю неделю перед выборами множество помощников. От Вайнов с ними работала только Кэсси. Она приезжала с фермы на велосипеде, с безумным проповедническим блеском в глазах, готовая, если надо, опускать брошюрки в почтовый ящик к самому черту. Бернард побаивался, не приведет ли ее помощь к противоположным результатам: она разговаривала с людьми на пороге их домов так, будто ее сестра была Жанной д'Арк, и избиратели шарахались от ее запинающейся напористой речи и горящих глаз. Поэтому ее отговорили агитировать устно и вместо этого поручили разносить листовки. Кэсси стала брать с собой Фрэнка.
Его тоже захватило это занятие – носиться по дорожкам вдоль рядов стандартных домиков и бросать листки со словами: «Голосуйте за Вайн!», хотя однажды его цапнула собака, а в другой раз просверлил убийственным взглядом небритый мужчина в полинявшем жилете. Фрэнк понимал, что делает что-то очень взрослое, и все для того, чтобы помочь тете Бити сделать наш мир лучше.
Но не все считали, что Бити сделает мир лучше. Как-то, обходя один квартал с Бернардом, Бити, Кэсси и еще несколькими партийцами, Фрэнк стал запихивать листовку в почтовый ящик паба «Топор и компас», в тот час закрытого. Когда Фрэнк засовывал тоненький листок в неподатливую щель, дверь отворилась, и хозяин паба вырвал листовку у него из руки. Это был дородный лысый здоровяк с остатками волос серо-стального цвета, еще гнездившимися за ушами, и с густыми седыми зарослями в ноздрях. Он взглянул на листовку, скомкал ее, сжал руку в кулак и так сильно ударил Фрэнка в скулу, что тот повалился в сточную канаву.
Кроме Бити, этого никто не видел. Она ринулась к Фрэнку и подняла его. Тот был так ошеломлен, что не мог даже плакать. Бити подняла взгляд на хозяина.
– Ах ты подонок! Гад ползучий! Урод! Мразь!
В мгновение ока подоспел Бернард, быстро сообразивший, что произошло. Бити продолжала осыпать хозяина паба ругательствами. Бернард протиснулся между ним и Бити.
– Ты идешь на выборы, – прошептал он. – Успокойся, тебе нельзя.
Бернард повернулся к хозяину:
– Детей бьешь? Ну-ка попробуй меня ударь.
Смерив его взглядом, здоровяк усмехнулся. Бернард был почти на фут ниже ростом, но коренастый и крепкий. Помедлив, хозяин отступил внутрь дома и захлопнул дверь.
– Ну что, за нас будет голосовать? – спросила Кэсси.
Бити избрали в Городской совет Ковентри с большим перевесом голосов. Женщины и до нее проходили в Совет, но она была самой молодой за все время существования этого органа. Она, Бернард и несколько близких друзей из округа сразу же созвали собрание, чтобы наметить план работы для Бити, которая должна была стать «депутатом нового типа».
Победу отпраздновали, конечно же, у Марты. Дом заполнили сестры и местные активисты Лейбористской партии. Все пили пиво, ели сэндвичи. На торжество приехала даже Лилли из Оксфорда. В праздничной суете, за пением и шумом голосов никто не заметил отсутствия Кэсси, которая всю вечеринку провела у себя наверху, глядя в окно. Почти никто не обращал внимания на звуки «Серенады лунного света» с новой пластинки на ее стареньком патефоне.
Кэсси грустила по двум причинам. Во-первых, услышав о победе Бити на выборах, она по очереди зашла к Аиде и Олив, умоляя их помириться и прервать молчание. Обе отказались, и снова пришлось, как уже было заведено, тщательно подбирать время прихода на праздник для той и другой так, чтобы избежать скандала. Во-вторых, не было Джорджа, которого ждали из Оксфорда вместе с Лилли. Юна и Том со своими двойняшками уехали домой довольно рано, Кэсси удалилась с ними.
Во время застолья Марта, до которой дошли слухи о случае у «Топора и компаса», показала гостям статью в «Ивнинг Телеграф». Хозяин паба разорился. Его заведение закрыли за антисанитарию. Местная инспекция обнаружила в его погребах несколько разлагающихся крысиных трупов. Власти отвергли бурные объяснения хозяина, что кто-то подбросил их в ночь перед инспекцией, забравшись в подвал через люк для доставки товара.
Сквозь голоса празднующих активистов партии Марта с трудом докричалась до Бернарда и спросила его, что он думает о статье.
– Мы не будем горевать по этому поводу, – ответил ей он.
– Иногда, Бернард, мне не понять – темная лошадка ты или пегий пони? – сказала Марта.
– О чем это вы, миссис Вайн?
– Да так, – ответила Марта, сворачивая газету.
На следующее утро на ферме Том встал рано и в носках спустился на кухню поставить чайник. На полях, как сахарная глазурь, лежал тончайший утренний туман. Во дворе вяло кукарекал петух. Том выглянул в окно. Со двора исчез грузовик для перевозки скота.
У Тома была старая колымага, на которой он возил то продавать, то покупать с полдюжины коров. Больше он на ней никуда не ездил, и драндулет почти все время ржавел во дворе. Но Том сразу заметил, что его нет на месте. Он поднялся с чашкой чая к Юне.
– Может, встанешь? – неприветливо сказал он. – Кто-то увел наш скотовоз.
Не дожидаясь ответа, он снова спустился, натянул сапоги и вышел посмотреть, что еще утащили с грузовиком. В округе часто рассказывали о ночных кражах техники и даже скота. На случай стычки с грабителями у Тома был заперт в шкафу под лестницей дробовик. Сейчас, впрочем, он больше сердился, что ночью не залаяла собака.
Бегло осмотрев двор, он не обнаружил больше никаких пропаж. Все британские белые и фризские коровы были на месте, свиньи тоже. Может быть, приходили за овцами – пока непонятно. И тут он нашел еще одну пропажу.
Когда он вернулся в дом, Юна, в ночной рубашке, уже спустилась.
– Ты не поверишь, – сказал ей Том. – Украли нашего Сивого.
– Пойду разбужу Кэсси, – сказала Юна. – Пусть на велике в участок сгоняет.
33
По узкому, мощенному булыжником переулку Бейли-лейн, между средневековым зданием Сент-Мэриз-Холла и разрушенными готическими оконными арками, зиявшими в руинах собора, с ночной смены возвращался заводской сторож. Он всегда заканчивал работу в шесть утра, и его сменял мастер, который потом готовился встретить рабочих в восемь. Ночной сторож шел домой по Госфорд-стрит, проскальзывая в проходе между церковью Святой Троицы и тем, что осталось от старого собора после бомбардировки. Он предвкушал завтрак: жареный бекон с грибами, а потом чай, такой крепкий, что ложка в нем стоймя стоит.
Утром седьмого октября 1953 года Ковентри был окутан густым туманом, из которого, казалось, вот-вот выплывет сказочный персонаж. Из-за внезапного похолодания после мягких дней ранней осени в домах топили углем, и клубящийся туман сгустился в смог с желтыми прожилками. Перламутровая мгла плыла над одной из немногих уцелевших средневековых улочек города, лезла в пустые проемы разрушенного собора и проваливалась за их почерневшим песчаником. Сторож кашлянул, и от этого в тумане повис лающий звук.
Но на смену утихавшему эху от его кашля послышались другие звуки – вроде бы знакомые, но здесь совершенно неожиданные. Как будто по булыжнику переулка где-то впереди неуверенно стучали копыта. Он остановился, всматриваясь в туман и ожидая, не появится ли из его таинственной завесы лошадь. Двигалась она медленно, нетвердым шагом. Вот процокала еще немного и снова стала на месте. Кто бы там ни был, откуда бы ни раздавался этот звук, плывущая серая пелена оставалась непроницаемой. Сторож напряг слух, ему становилось страшно, расхотелось идти дальше.
Но вот снова по булыжной мостовой ударил металл, и из тумана выплыла вздрагивающая голова белого коня, направляемого смутным силуэтом всадника к сторожу. Когда силуэт прояснился, оказавшись совсем рядом с ним, у сторожа сердце ушло в пятки, по коже побежали мурашки, волосы на голове встали дыбом, а язык прилип к гортани. Он никогда не видел привидений, но сейчас каждой клеточкой тела знал – это оно.
На коне ехала женщина. На ней совсем не было одежды. Проезжая мимо сторожа, она, казалось, его не видела. Голова ее свисала на грудь, поводья в руках болтались, и белый конь сам осторожно ступал сквозь плавучий туман над булыжником. Из пасти у коня, казалось, идет дым, он вскидывал голову, всхрапывал, взрезал холодный утренний воздух шумным дыханием. Через несколько мгновений призрак исчез в тумане, и лишь мерное, неторопливое позвякивание подков о булыжник говорило сторожу, что все это наяву.
– Мать честная! – прошептал он.
Вверх по Тринити-стрит к Бродгейту, урча, полз двухэтажный автобус, раскрашенный в корпоративные цвета – бордовый и темно-желтый. Он подбирал водителей и кондукторов, чтобы отвезти их на станцию к началу утренней смены. Одни дремали, другие перебрасывались шуточками. Вдруг все обернулись – один кондуктор, хмуро глядевший в окно автобуса, который, накренившись, выезжал на Бродгейт, ни с того ни с сего пришел в возбуждение.
– Глядите – баба голая!
Попутчики оживились, засвистели, послышались крики:
– Да тебе приснилось!
– Ущипните его кто-нибудь!
– Вон там! На Хертфорд-стрит поехала! Верхом на лошади! Вон там! Голая!
Так как в центре зеленого островка на Брод-гейте стояла конная статуя, никто и не подумал принимать его слова всерьез. Почему бы их товарищу не увидеть голую наездницу на лошади?
Но когда он вскочил и прижался к запотевшему стеклу, чтобы полюбоваться на нее еще раз, они лишь покачали головами.
Призрак явился и полицейскому на перекрестке Маркет-уэй и Смитфорд-уэй. Заметив приоткрытую дверь в табачную лавку, полисмен заподозрил кражу со взломом и зашел в магазин. В это время он и услышал стук лошадиных копыт. Он посмотрел в окно, рядом с которым были выставлены образцы «Ред-Бэрли», «Мартин-Флейка» и «Раф-Шэга» [32], – похоже, на лошади ехала обнаженная женщина. Когда он вышел из лавки, на улице уже было пусто. Он хотел было погнаться за ней, но нельзя было оставить лавку открытой. Придя в себя, он засомневался – вправду ли ее видел?
До поры до времени он решил никому об этом случае не рассказывать.
Видели привидение и еще несколько человек. На Айронмангер-роу водопроводчик, воспользовавшись утренней тишиной, вслушивался, нет ли под землей протечек, как вдруг мимо него проехал на коне призрак Леди Годивы. Ее же видела уборщица по пути на работу в переулке Прайори-лейн.
К полудню неяркое октябрьское солнце рассеяло смог, и весь город заговорил о призраке Леди Годивы, прогарцевавшем по улицам утром. «Ивнинг Телеграф» поместила на первой полосе статью о возвращении в Ковентри покровительницы города. Приводились свидетельства семи очевидцев, и, хотя ранним утром в центре города едва ли в общей сложности насчиталось бы больше трех-четырех десятков человек, сообщалось, что о встрече с ней рассказывали больше сотни горожан. Она была «прекрасна». Ее волосы «ниспадали ей на спину». Леди Годива скакала на «белом как снег» коне. Вид у нее был «печальный», она была «полна грусти». А самое главное, она «лучилась», «сияла золотом» в клубящемся тумане и даже «была облачена в светозарные одежды».
Во второй половине того же дня Бити Вайн должна была произнести свою первую речь в зале Городского совета на Эрл-стрит. Поначалу казалось, что из-за все распространявшейся молвы об утреннем привидении на заготовленные ею громы и молнии никто и внимания не обратит. Впрочем, ей нечего было беспокоиться. Ее репутация красавицы смутьянши шла впереди нее, и зал с высокими сводами, в котором должны были проходить дебаты, был до отказа набит ее коллегами, в основном мужского пола, из разных партий.
Собрание было посвящено обсуждению тарифов в Ковентри, системы местного налогообложения, определяющей, кто будет нести бремя муниципального финансирования. Одни говорили, что за это должны отвечать домовладельцы. Другие считали, что это обязанность местных коммерсантов – тех, кто извлекает максимум прибыли из муниципальной организации. Споры по этому вопросу не утихали уже давно. На эту тему и должна была высказаться Бити.
В зале заседаний собрались как ее убежденные сторонники, так и недруги из противостоящей партии. Последние были полны решимости по возможности укротить Бити в первый же день. Если бы им как-нибудь удалось заставить ее запнуться, начать заикаться и путаться, они и в самом деле победили бы. Она была одной из немногих женщин в собрании, и это лишь подстегивало аудиторию не забывать традицию азартной травли новичка. Как красная тряпка на быка, действовало на противников Бити и то, что она была молода, привлекательна и настроена явно промарксистски.
Председатель Совета предоставил Бити слово. Она встала. Ее потряхивало. По залу прокатился негромкий гул, многие засвистели от восхищения при виде красивой женщины, кто-то вызывающе крикнул:
– На кухню, к плите! – но тут же был одернут бывалым и беспристрастным председателем.
Бити выпрямилась во весь рост и подождала, пока все стихнет. И потом начала.
– Товарищи, – сказала она спокойно и отчетливо.
В ответ на одно это слово немедленно последовали приветствия, свист неодобрения и насмешливый рев, причем и того, и другого, и третьего было поровну. Свистели правые, потому что такое обращение означало: почти половине зала сразу отказано в праве на существование. Левые приветствовали ее за то, что она недвусмысленно дала понять: хоть это и первая речь, Бити не собирается ни подчиняться опекающему сочувствию, якобы дружескому, ни перед кем-либо заискивать. Более того, она сама перешла в нападение.
За несколько минут до этого шумного отклика на первое же ее слово один член Совета упал в обморок. Бити спокойно стояла, как ни в чем не бывало, не обращая внимания на волнение в зале. В какой-то миг она невольно пробежала глазами по гостевой галерее. Там стоял Бернард, подняв над головой сжатые руки, торжествуя и словно призывая всех поддержать Бити.
Председатель постучал молотком и призвал собрание к порядку. Бити продолжила лишь после того, как установилась полная тишина.
– Призрак бродит по Ковентри, – сказала она.
На этот раз протестующий рев и поддерживающие крики стали еще громче. Бити сознательно обратилась к знаменитой первой строке «Манифеста коммунистической партии» и добилась чего хотела: привела в ярость противников и зажгла союзников. Председатель ударил молотком и недовольно сказал, что если члены Совета с той и другой стороны намерены и дальше отвечать на каждое слово депутата Вайн, как школьники на большой перемене, собрание придется закрыть.
И снова Бити начала лишь после того, как все успокоились и сели на свои места.
– Призрак Леди Годивы, – сказала она и сделала эффектную паузу, чтобы до всех присутствующих дошел намек на слухи о чрезвычайном событии дня, которое было у всех на устах, – шествует по улицам города. И причина этого известна всем собравшимся. Давным-давно Леди Го-дива проехала по нашему городу на коне обнаженной, протестуя против несправедливых налогов. И вот она явилась снова. Потому что местные налоговые ставки, установленные последним Советом, чудовищны и непомерны – и не только для слабейших, не способных защитить себя, но и для всех наших земляков. Нынешние местные налоги – это плоды топорной работы продажных и изворотливых людей, способных принести только вред, не сделавших для города ничего и лишь еще больше дискредитировавших это недостойное собрание.
В зале начался бедлам.
В тот день произошло еще одно странное событие – в доме на Бинли-роуд. Фрэнк вернулся из школы и застал Гордона за началом работы над свежим трупом. Аида помогала ему. Гордон готовил тело дюжего мужчины, немного не дожившего до пятидесяти лет, – как всегда, протирал его губкой. Фрэнк принялся развлекать Аиду историями, из которых состоял прошедший школьный день.
Крепкая дружба Фрэнка с его школьными приятелями Клейтоном и Чезом продолжалась. Рассказывая о школе, он, конечно, кое-что оставлял при себе, но часто упоминал о стычках Чеза с учителями.
– Что-то не очень мне нравится этот твой Чез, – сказала Аида. – Как ты считаешь, Гордон?
Того в эту минуту больше беспокоило, как подправить улыбку на лице покойника. Он поднял скальпель, сказал:
– Н-да, похоже, сорванец еще тот, – и надрезал мертвецу скальпелем уголок рта.
– Ой! – выдохнул труп, сев на столе и схватившись за порезанные губы. – Что это вы, черт возьми, делаете?
Аида упала в обморок. Фрэнк с криком выбежал. Гордон, защищаясь, дрожащей рукой выставил перед собой скальпель, как крест перед вампиром.
– Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э! – закричал он.
В то время как в городе рассказывали о мертвецах, разъезжающих на лошадях по центру Ковентри, а на Бинли-роуд они вскакивали со стола, на ферме у Тома все пока было тихо. Еще до дерзкой речи, произнесенной Бити перед Городским советом Ковентри, и до жуткого происшествия в мертвецкой у Гордона, Том открыл ворота во двор и вкатил обратно свой скотовоз.
Обнаружив пропажу грузовика, Том с Юной так и не пошли в полицейский участок. Взбежав в то утро в комнату сестры, Юна обнаружила, что Кэсси в постели нет. Когда она сказала об этом Тому, он проверил ключи от машины, которые висели у него на крюке у кухонной двери. Их тоже не было. Том и Юна решили подождать.
Кэсси вернулась до полудня. К тому времени до Тома и Юны еще не дошли слухи, захлестнувшие город. Том спросил Кэсси, где она была и зачем брала грузовик, но, так и не добившись вразумительного ответа, бросил расспросы. В последние дни Кэсси глубоко ушла в себя, до нее было не достучаться. Том с Юной, хорошо знавшие эти симптомы, все поняли. Отведя Сивого в конюшню и повесив на место седло и уздечку, она сказала, что устала, и снова легла в постель.
– Началось у сестренки твоей, – сказал Том.
– Вижу, – отрезала Юна.
Но после обеда известия достигли Вулви и окрестностей. Разносчик корма для скота рассказал Тому о том, что он слышал, но тот все еще не видел связи между двумя событиями. Он был слишком далек от россказней про белоснежного коня и женщину с блестящими волосами, струящимися по спине. Да и конь у него был… сивый, а женщины в его родне волосы ниже лопаток не отращивали. Но прошло еще немного времени, и история, случившаяся в Ковентри, приняла новый оборот. Другой фермер, завезший Тому каток, который тот попросил у него на время, чтобы выровнять нижнее поле, рассказал ему последние подробности. Дело поворачивалось так, что явление Леди Годивы, возможно, было совсем не потустороннего происхождения: два очевидца сообщали о некой женщине, на этот раз уже полностью одетой, которая грузила в грузовик лошадь на Прайори-стрит вскоре после того, как призрак видели в последний раз.
Теперь Том увязал воедино все, что слышал, но соседу ничего не сказал. Отцепив каток и проводив своего знакомого, Том вернулся в дом.
– Нет. Не может быть! – сказала Юна.
– Она все еще спит?
– Да. Но правда, Том, не может этого быть. В котором часу, они говорят, это было?
– Надо позвать ее.
– Нет, Том, ради бога. Она бы на такое не пошла. Не стала бы она. Где, ты говоришь? В городе? В самом центре?
– Юна, сходи за ней! Спит не спит – мне все равно. Иди и, черт возьми, приведи ее сюда!
