Гомер
Илиада

Полная версия

Песнь девятнадцатая
Отречение от гнева

 
В платье шафранном Заря поднялася из струй Океана,
Чтобы свой свет принести бессмертным и смертным. Фетида,
Дар от бога неся, корабельного стана достигла.
Там она сына нашла. Над патрокловым телом простершись,
Громко рыдал он. Вокруг и товарищи, стоя у тела,
Плакали. Стала меж ними богиня богинь, Ахиллеса
За руку нежно взяла, называла и так говорила:
«Этого, сын мой, оставим его мы лежать, как бы ни было горько
Нашему сердцу: по воле богов всемогущих погиб он.
Ты ж поднимись и прими гефестов доспех достославный,
Дивный, какой никогда не сиял на плечах человека».
Так говорила она и доспех принесенный сложила
Пред Ахиллесом. И весь зазвенел он, сработанный дивно.
Вздрогнули все мирмидонцы, не мог ни один на доспех тот
Прямо взглянуть. Трепетали они. Ахиллеса ж сильнее
Гнев объял при виде доспеха. И заревом ярким
Вспыхнули страшно глаза из-под век. За доспех он схватился
И любовался в восторге подарком сияющим бога.
После того же, как всласть на изделье Пелид нагляделся,
Быстро слова окрыленные он своей матери молвил:
«Мать моя, это оружье – от бога! Лишь делом бессмертных
Быть оно может, не делом руки человека. Сейчас же
Я облекаюсь в него! Но ужасно меня беспокоит,
Как бы тем временем мухи, проникнув в глубокие раны,
Медью пробитые в теле Менетьева мощного сына,
Не народили червей. Они изуродуют тело:
Вырвана жизнь из него! И станет оно разлагаться».
Сереброногая тотчас ему отвечала Фетида:
«Можешь, сын, совсем не заботиться больше об этом.
Я от него отогнать постараюсь свирепые стаи
Мух, поедающих трупы мужей, умерщвленных в сраженьях.
Если бы даже лежал он в течение целого года,
Не изменилось бы тело и даже прекраснее б стало.
Ты ж благородных ахейцев скорей созови на собранье,
Всем объяви, что на сына Атрея ты гнев прекращаешь,
Вооружайся скорее на битву и силой оденься».
Так говорила и дух многодерзостный сыну вдохнула,
В ноздри ж Патрокла она амвросии с нектаром красным
Капнула, чтоб невредимым его оставалося тело.
Быстро по берегу моря пошел Ахиллес богоравный.
Криком, страх наводящим, героев он поднял ахейских.
Даже такие, что раньше всегда при судах оставались,
Кормчие, что на судах мореходных рулем управляли,
Кто продовольствием ведал и был раздавателем пищи, –
Все на собранье спешили, узнав, что Пелид быстроногий
Снова явился, так долго чуждавшийся горестной битвы.
Двое, хромая, брели, – служители бога Ареса, –
Сын боестойкий Тидея и царь Одиссей богоравный.
Шли, опираясь на копья: их раны еще не зажили.
Оба, придя на собранье, в переднем ряду поместились,
Самым последним пришел повелитель мужей Агамемнон,
Тяжкою раной страдая: и он середь схватки могучей
Пикою был поражен Антеноровым сыном Кооном.
После того же как все на собранье сошлися ахейцы,
С места поднявшись, пред ними сказал Ахиллес быстроногий:
«Стало ли так уж нам лучше, Атрид Агамемнон, обоим,
Мне и тебе, оттого, что за девушку, – пусть и с печалью, –
Дух разрушающей распре мы в гневе своем предалися?
Пусть бы ее на судах Артемида убила стрелою
В день, как Лирнесс разоривши, меж пленниц я девушку выбрал!
Сколько ахейских мужей земли не глодало б зубами,
Пав под руками троянцев, пока я упорствовал в гневе!
Гектору лишь и троянцам то было на пользу. Ахейцы
Долго, я думаю, будут раздор наш губительный помнить!
То, что случилось, оставим, однако, как ни было б горько.
Пред неизбежностью дух свой в груди укротим поневоле.
Гнев свой теперь на тебя прекращаю. Не следует злобы
В сердце упорно питать мне. Но вот что: как можно скорее
Длинноволосых ахейцев на бой возбуди жесточайший,
Чтобы изведать я мог, с врагами сойдясь, – и теперь ли
Возле судов ночевать они думают? Нет, я надеюсь!
Радостно каждый из них утомленные склонит колени,
Кто избежать нашей пики сумеет средь битвы кровавой!»
Радость большая объяла красивопоножных ахейцев,
Что, наконец, прекращает свой гнев Ахиллес крепкодушный.
Начал тогда говорить повелитель мужей Агамемнон,
Не выходя на средину, а только поднявшись на месте:
«О дорогие герои данайцы, о слуги Ареса!
Вставшего следует слушать в молчанье, и речи словами
Не прерывать: говорить так не смог бы и самый искусный.
Можно ль средь громкого шума людского что-либо услышать
Или сказать? Заглушается так ведь и громкий оратор!
С сыном Пелеевым я объяснюсь. А вы, остальные,
Слушайте слово мое и усвойте его хорошенько.
Очень часто ахейцы, сердясь, про меня говорили
И обвиняли меня. Но не я тут виновен, виновны
Зевс и Судьба, и Эриния, в мраке бродящая вечном.
Это они на собранье жестоко мой ум ослепили
В день тот, когда самовластно я взял у Пелида добычу.
Что ж бы я сделал? Свои божество ведь преследует цели, –
Ата, чтимая Зевсова дочь, которая в силах
Всех ослепить. У проклятой нежнейшие ноги. Не ходит
Ими она по земле, – по людским головам выступает,
Ум затемняя людей. Уж один-то из нас ей попался!
Сам даже Зевс поддался ослепленью, хотя и сильнейший
Он, говорят, средь мужей и богов; но и Зевса-Кронида
Гера, хоть слабая, все же коварством своим обманула
Некогда, в день тот, когда предстояло Алкмене
Силу Геракла родить в стенами увенчанных Фивах.
Зевс говорил, уж заране хвалясь перед всеми богами:
«Слушайте слово мое, о боги, и вы, о богини!
Слушайте то, что в груди меня дух мой сказать побуждает:
Выведет на свет сегодня Илифия, помощь родильниц,
Мужа, который над всеми соседями властвовать будет, –
Родом из славных мужей, от крови моей происшедших!»
В сердце коварство тая, отвечала владычица Гера:
«Зевс! Обманешь и к речи своей не приложишь свершенья!
Ну-ка, решись, – поклянись, Олимпиец, великою клятвой,
Что над соседями всеми и вправду владыкою будет
Тот из смертных мужей, от крови твоей происшедших,
Кто, сегодня родившись, из женских выпадет бедер».
Так говорила. Кронион коварства ее не почуял.
Клятвой поклялся великой, и часто в том каялся после.
Гера же ринулась тотчас с высокой вершины Олимпа.
В Аргос ахейский примчалась; как было ей раньше известно,
Мощная там находилась жена Персеида Сфенела,
Милого сына во чреве седьмой лишь носившая месяц.
Вывела на свет младенца, хотя и незрелого, Гера,
Роды Алкмены замедлив и к ней не пустивши Илифий.
С вестью об этом сама к Громовержцу пришла и сказала:
«Зевс, отец яркомолненный! Слово вложу тебе в сердце:
Муж родился благородный, аргосцами будет он править.
То Еврисфей, Сфенелом рожденный, Персеевым сыном. –
Племя твое; не будет он Аргосу царь недостойный».
Острое горе глубоко проникло Крониону в сердце.
Ату немедля схватил он за голову в косах блестящих,
Злобою в сердце пылая, и крепкою клятвой поклялся,
Что никогда с этих пор на Олимп и на звездное небо
К ним не воротится Ата, которая всех ослепляет –
Так он сказал и, рукой размахнувшись, со звездного неба
Бросил ее. И упала она на работы людские.^[74]
Из-за нее-то всегда он вздыхал, наблюдая, как делом
Неподобающим был отягчен его сын Еврисфеем.
Так же и я вот: когда шлемоблещущий Гектор великий
Перед кормами судов истреблял беспощадно ахейцев,
Я забыть ослепленья не мог, овладевшего мною.
Раз же я был ослеплен, и Кронион мой разум похитил,
Дело хочу я исправить, бесчисленный дав тебе выкуп.
Но поднимайся на бой и других подними за собою.
Я же всегда предоставить готов те подарки, какие
В ставке твоей перечислил вчера Одиссей богоравный.
Если желаешь, сейчас подожди, хоть и рвешься в сраженье.
От корабля моего посланцы, доставши подарки,
Их принесут, чтоб увидел ты сам, как подарки те ценны».
Сыну Атрея в ответ сказал Ахиллес быстроногий:
«О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон!
Если желаешь, то, как подобало бы, дай мне подарки,
Иль удержи. Это дело твое. А теперь мы о битве
Вспомним скорее! И нечего тут разговаривать долго!
Несовершенным еще остается великое дело!
Снова в передних рядах увидите вы Ахиллеса,
Пикой крушащего медной густые фаланги троянцев.
Пусть же и каждый из вас с троянцами встречными бьется!»
Сыну Пелея тогда сказал Одиссей хитроумный:
«Доблестен ты, Ахиллес, небожителям равный, однако
Не посылай к Илиону ахейцев на тощий желудок
Против троянцев сражаться. На очень немалое время
Сеча завяжется, раз уж взаимно сшибутся фаланги
Воинов, если исполнит их бог одинаковой силой.
Нет! Прикажи-ка ахейцам вблизи кораблей подкрепиться
Пищей, вином: ведь от них человеку и сила, и храбрость.
Кто бы смог из мужей, не поевши, сражаться с врагами
Целый день напролет, пока не закатится солнце?
Если бы даже он духом упорно стремился сражаться,
Все ж незаметно все члены его отягчит и захватит
Жажда и голод, и станут, лишь двинется, слабы колени.
Тот же, кто силы свои укрепил и вином, и едою
День напролет со врагами сражаться готов непрерывно.
Сердце отважно в груди у него, и усталости члены
Не ощущают. И бой он последним из всех покидает.
Так распусти же народ, Ахиллес, и вели им готовить
Пищу, подарки ж свои повелитель мужей Агамемнон
Пусть в середину собранья доставит, чтоб все там ахейцы
Их увидали глазами, а ты веселился бы сердцем.
Пусть он поднимется здесь на собранье и даст тебе клятву,
Что на постель не всходил с Брисеидой и с ней не сближался
Как установлен, владыка, закон для мужчин и для женщин.
Ты же дух свой в груди преклони, Ахиллес, к милосердью.
А Агамемнон тебя пусть почествует пиром обильным
В ставках, чтоб все ты имел, что тебе подобает по праву.
Ты, Атрид, и в глазах у других после этого станешь
Лишь справедливее. Нет для царя никакого позора,
Если он с мужем мирится, которого первый обидел».
Тотчас ответил ему повелитель мужей Агамемнон:
«Радуюсь я, Лаэртид, внимая речам твоим мудрым.
Все разобрал и о всем рассудил ты вполне справедливо.
Клятву дать я готов, и зовет меня к этому дух мой.
Ложно пред богом я клясться не буду. Прошу Ахиллеса:
Как бы он в бой ни спешил, пускай подождет здесь немного;
Все подождите и вы, остальные, покамест из ставки
К нам не прибудут дары, и клятв не заверим мы жертвой.
Дело я это тебе самому, Одиссей, поручаю.
В спутники юношей выбрав, знатнейших среди все ахейцев,
С ними дары, что вчера обещали мы дать Ахиллесу,
Сам принеси с корабля моего и жен приведи к нам.
Ты же, Талфибий, скорей по пространному стану ахейцев
Мне кабана разыщи, чтоб зарезать Зевесу и Солнцу».
Сыну Атрея в ответ сказал Ахиллес быстроногий:
«О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон!
Можно об этом о всем позаботиться будет и позже,
После того как настанет в кровавом бою передышка,
И бушевать не такая уж ярость в груди моей будет.
В поле, пронзенные медью, лежат еще мужи, которых
Гектор смирил Приамид, как Зевс даровал ему славу, –
Вы же нас оба зовете обедать! Иначе б я сделал:
Я приказал бы ахейским сынам натощак, не поевши,
Прямо в битву идти, а потом, с закатившимся солнцем,
Ужин богатый сготовить, когда отомстим за позор наш.
Прежде того никакая еда и питье никакое
В глотку мою не пойдут, перед телом убитого друга!
В ставке он у меня посредине, истерзанный медью,
К двери ногами лежит распростертый; его окружая,
Плачут товарищи. Нет! У меня в помышленьях не пища,
А лишь убийство да кровь, и врагов умирающих стоны!»
Сыну Пелея в ответ сказал Одиссей хитроумный:
«Сын благородный Пелея, храбрейший меж всеми ахеец!
Много меня ты храбрее и много меня превосходишь
В битве копьем; но, с другой стороны, я тебя превзошел бы
Мыслью намного: я раньше родился и опытен больше.
Сердце терпеньем наполни и выслушай все, что скажу я.
Скоро сердца у людей пресыщаются битвой кровавой,
Если стеблей большинство уж разбросано медью по пашне,
Сбор же становится скудным, как только весы наклоняет
Зевс-Эгиох, войн неизменный вершитель.
Нет, не желудком должны сокрушаться о мертвых ахейцы:
Слишком много мужей ежедневно, одни за другими,
Гибнут. Ну, кто и когда бы успел отдохнуть от печали?
Должно земле предавать испустившего дух человека,
Твердость в душе сохраняя, поплакавши день над умершим.
Те же, которые живы от гибельных битв остаются,
Помнить должны о питье и еде, чтобы с большею силой,
Не уставая, могли мы все время сражаться с врагами,
Медью сияющей тело облекши. Пускай же не медлит
Больше никто из бойцов, дожидаясь другого приказа!
Вот вам приказ: кто останется здесь, при судах мореходных.
Плохо придется тому! Сомкнувши фаланги, ударим
На конеборных троянцев, возбудим жестокую сечу!»
Так сказал он и в спутники взял себе двух Несторидов.
Сына Филея Мегета, вождя Мериона, Фоанта,
И Ликомеда, Креонтом рожденного, и Меланиппа.
Быстро пошли они к ставке владыки, Атреева сына.
Было сказано слово, и тотчас сделано дело.
Семь обещанных взяли из ставки треножников, двадцать
Ярко блестящих котлов, двенадцать коней легконогих,
Семь также вывели женщин, искусных в прекрасных работах
Вывели и Брисеиду, румяную деву, восьмою.
Шел впереди Одиссей, отвесивший десять талантов
Золота, следом же юноши шли с остальными дарами.
Все в середине они разместили на площади. Тотчас
Встал Агамемнон. Талфибий, подобный по голосу богу,
С вепрем в руках подошел к владыке народов Атриду.
Вытащил быстро тогда Агамемнон свой ножик, который
Подле меча на огромных ножнах он носил постоянно,
С вепря щетины отсек для начатков и, руки воздевши,
Зевсу владыке молился. В молчанье сидели ахейцы
Чинно все на местах и царское слушали слово.
Глядя в широкое небо, сказал Агамемнон моляся:
«Будь мне свидетели Зевс, из богов высочайший и лучший,
Солнце, Земля и богини Эринии, что под землею
Страшно карают людей, клянущихся ложною клятвой!
Нет, не накладывал рук я на девушку, дочерь Брисея,
К ложу ль со мною ее принуждая, к чему ли другому.
В ставке моей оставалась не тронута мной Брисеида.
Если же ложною клятвой клянусь я, пусть боги дадут мне
Много страданий, которые шлют они клятвопреступным».
Кончив, по глотке резнул кабана он безжалостной медью.
Тушу Талфибий в пучину глубокую моря седого
Быстро швырнул, раскачав, на съедение рыбам. Пелид же,
С места поднявшись, к ахейцам воинственным так обратился:
«Зевс, ослепленье великое ты на людей посылаешь!
Нет, никогда бы мне духа в груди не сумел Агамемнон
Так глубоко взволновать, и не смог бы он девушку силой,
Воле моей вопреки, увести! Наверно, Кронион
Сам захотел, чтобы многих ахейцев погибель настигла!
Сядьте теперь за обед, а после завяжем сраженье!»
Так сказав, распустил он собранье короткое. Быстро
Все остальные ахейцы к своим кораблям разошлися,
А мирмидонцы, отважные духом, забрали подарки,
Их отнесли к кораблям Ахиллеса, подобного богу,
В ставке просторной сложили и жен на места усадили.
А лошадей к табуну товарищи в поле погнали.
Дочь же Брисея, златой Афродите подобная видом,
Как увидала Патрокла, пронзенного острою медью,
К телу припала его, завопила и стала царапать
Нежную шею себе, и грудь, и прекрасные щеки.
И говорила рыдая, подобная вечным богиням:
«Всех тебя больше, Патрокл, я, несчастная, здесь полюбила!
Я из ставки ушла, тебя оставляя живого,
Нынче же мертвым тебя нахожу, повелитель народов,
В ставку вернувшись. Беду за бедой получаю я вечно!
Мужа, которого мне родители милые дали,
Я увидала пронзенным пред городом острою медью,
Видела братьев троих, рожденных мне матерью общей,
Милых сердцу, – и всех погибельный день их настигнул.
Ты унимал мои слезы, когда Ахиллес быстроногий
Мужа убил моего и город Минета разрушил.
Ты обещал меня сделать законной супругой Пелида,
Равного богу, во Фтию отвезть в кораблях чернобоких,
Чтобы отпраздновать свадебный пир наш среди мирмидонцев.
Умер ты, ласковый! Вот почему безутешно я плачу!»
Так говорила, рыдая. И плакали женщины с нею, –
С виду о мертвом, а вправду – о собственном каждая горе.
Вкруг самого ж Ахиллеса старейшины войск собралися
И умоляли поесть. Но, стеная, Пелид уклонялся:
«Я вас молю, если кто из друзей меня слушаться хочет,
Не заставляйте покамест меня насыщать себе сердце
Пищею или питьем: сражен я ужаснейшим горем.
Солнце пока не зайдет, – все равно буду ждать и терпеть я».
Так произнесши, царей остальных от себя отпустил он.
Два лишь Атрида остались и царь Одиссей богоравный,
Нестор, Идоменей и Феникс, наездник маститый.
Все рассеять старались скорбевшего. Но безутешен
Был он, покуда не ринулся в пасть кровожадного боя.
Он говорил, вспоминая о прошлом и тяжко вздыхая:
«Милый, бессчастный мой друг! Было некогда время, как сам ты
В ставке моей так проворно и в надобный срок предо мною
Вкусную ставил еду, когда поспешали ахейцы
На конеборных троянцев идти с многослезною битвой.
Нынче лежишь ты, пронзенный. И сердце мое уж не хочет
Пищи, не хочет питья, хоть они и стоят предо мною.
Только тебя я хочу! Мне большего не было б горя,
Если бы даже о смерти отца моего я услышал,
Старца, что нежные слезы, наверно, во Фтии роняет,
С сыном таким разлученный; а сын тут в стране чужедальней
Из-за ужасной Елены с сынами троянскими бьется!
Или что умер мой сын, растимый на Скиросе дальнем,
Неоптолем боговидный, коль жив еще мальчик мой милый.
Прежнее время в груди мой дух укреплялся надеждой,
Что на троянской земле я один лишь погибну, далеко
От многоконного Аргоса. Ты ж возвратишься во Фтию.
Ты мне из Скироса сына, надеялся я, в быстроходном
Судне домой привезешь и все ему дома покажешь, –
Наше владенье, рабов и с высокою кровлею дом наш;
Сам же отец мой, Пелей, я думаю, или уж умер,
Или, едва лишь живой, угнетаемый старостью грозной,
Век свой проводит в глубокой печали и ждет одного лишь, –
Горестной вести: когда о погибели сына услышит».
Так говорил он, рыдая. Старейшины рядом вздыхали,
Каждый о том вспоминая, что дома в чертогах оставил.
Видя их в горе таком, почувствовал жалость Кронион.
Быстро Афине-Палладе слова он крылатые молвил:
«Дочь моя, ты ведь совсем отступилась от храброго мужа
Или тебя Ахиллес уж больше теперь не заботит?
Вон он – видишь? – сидит впереди кораблей пряморогих,
Горько печалясь о милом товарище. Все остальные
Сели обедать; один Ахиллес не касается пищи.
Но подойди-ка и нектар с приятной амвросией капни
В грудь Пелеева сына, чтоб голод к нему не явился».
То, что сказал он Афине, давно и самой ей желалось.
С соколом схожая быстро летающим, звонкоголосым,
Ринулась с неба она сквозь эфир. Между тем уж ахейцы
Вооружаться по стану спешили. Паллада-Афина
Каплями нектар влила с амвросией в грудь Ахиллеса,
Чтобы мучительный голод в колени ему не спустился,
И воротилась сама во дворец крепкозданный Кронида
Мощного. Хлынули прочь от судов быстроходных ахейцы.
Как без счета несется холодными хлопьями с неба
Снег, угоняемый вдаль проясняющим небо Бореем,
Так же без счета из быстрых судов выносили ахейцы
В выпуклых бляхах щиты и шлемы, игравшие блеском,
Крепкопластинные брони и ясени пик медножальных.
Блеск поднимался до неба; вокруг от сияния меди
Вся смеялась земля, и топот стоял от идущих
Воинов. Там, посредине рядов, Ахиллес облачался.
Зубы его скрежетали; как огненный отблеск пожара,
Ярко горели глаза; а в сердце спускалось все глубже
Невыносимое горе. Гневясь на троянцев, надел он
Божий дар, над которым Гефест утомился, работав.
Прежде всего по прекрасной поноже на каждую голень
Он наложил, прикрепляя поножу серебряной пряжкой;
Следом за этим и грудь защитил себе панцырем крепким,
Бросил на плечи свой меч с рукояткой серебряногвоздной,
С медным клинком; а потом огромнейший щит некрушимый
Взял. Далеко от него, как от месяца, свет разливался.
Так же, как если на море мелькнет пред пловцами блестящий
Свет от костра, что горит в одинокой пастушьей стоянке
Где-то высоко в горах; а пловцов против воли уносят
Ветры прочь от друзей по волнам многорыбного моря.
Так от щита Ахиллеса, – прекрасного, дивной работы, –
Свет достигал до эфира. На голову шлем он тяжелый,
Взявши, надел. И сиял, подобно звезде лучезарной,
Шлем этот с гривой густой; развевались вокруг золотые
Волосы, в гребне его укрепленные густо Гефестом.
Вооружившись, испытывать стал Ахиллес богоравный,
В пору ль доспехи ему и легко ли в них движутся члены.
Были доспехи, как крылья, на воздух они поднимали!
Вынул потом из футляра отцовскую пику. Тяжел был
Крепкий, огромный тот ясень; никто между прочих ахейцев
Им не мог потрясать, – лишь один Ахиллес потрясал им, –
Ясенем тем пелионским, который с вершин Пелиона
Дан был в подарок Пелею Хироном, на гибель героям.
Автомедонт в это время и Алким коней запрягали,
Им ремни надели грудные, прекрасные видом,
После того их взнуздали, а вожжи назад натянули,
К кузову их прикрепив. Тогда, захвативши блестящий
Бич, по руке ему бывший, поспешно вскочил в колесницу
Автомедонт, а за ним Ахиллес, облачившийся к бою,
Как Гиперион лучистый, доспехами ярко сияя.
С грозною речью к отцовским коням Ахиллес обратился:
«Ксанф и Балий, Подарги божественной славные дети!
Нынче иначе умчать седока постарайтесь из боя
В толпы густые данайцев, когда мы насытимся боем,
И, как Патрокла, его там лежать не оставьте убитым!»
Из-под ярма Ахиллесу ответствовал конь резвоногий
Ксанф, головою поникнув бессмертною; длинная грива,
Из-под яремной подушки спустившись, касалась дороги.
Голос вложила в него человеческий Гера богиня.
«Сын могучий Пелид, тебя еще нынче спасем мы.
Но приближается день твой последний. Не мы в этом оба
Будем повинны, а бог лишь великий с могучей судьбою.
И не медлительность наша виною была, и не леность,
Если похитили с тела Патрокла доспех твой троянцы.
Бог, меж всех наилучший, рожденный Лето пышнокудрой,
Сбил его в первых рядах и Гектору славу доставил.
Хоть бы бежать наравне мы с дыханием стали Зефира,
Ветра, быстрее которого нет, говорят, – но и сам ты
Должен от мощного бога и смертного мужа погибнуть!»
Ксанфу на этих словах Эринии голос прервали.
Вспыхнувши гневом, коню отвечал Ахиллес быстроногий:
«Что ты, Ксанф, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!
Знаю я сам хорошо, что судьбой суждено мне погибнуть
Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я
С боя, доколе войны не вкусят троянцы досыта!»
Молвил – и с криком вперед коней своих быстрых погнал он.