Гомер
Илиада

Полная версия

Песнь четырнадцатая
Обманутый Зевс

 
Нестор, хоть пил в это время, но тоже те крики услышал.
Асклепиаду тотчас же слова он крылатые молвил:
«Как, Махаон, повернутся дела эти дальше, подумай!
Крики бойцов молодых пред судами становятся громче.
Ты оставайся, сиди и вином утешайся искристым.
Теплую ванну тебе пышнокосая здесь Гекамеда
Скоро согреет и с тела отмоет кровавые сгустки.
Я же на холм поднимусь и быстро все разузнаю».
Так произнесши, искусно сработанный, медью блестящий
Щит сыновний он взял, Фрасимеда, смирителя коней,
В ставке лежавший. В бою ж Фрасимед находился с отцовским.
Крепкое взял и копье, повершенное острою медью,
Вышел из ставки – и вдруг недостойное дело увидел:
В полном смятеньи ахейцы бегут, а троянцы за ними
Гордые гонятся вслед. Опрокинуты стены ахейцев!
Как огромное море колышется слабою зыбью,
Яростный путь над собою предчувствуя воющих ветров;
Волн покамест еще ни туда, ни сюда не бросает,
Ждет, когда разразится от Зевса решающий ветер, –
Так же старик колебался и духом своим разрывался
Надвое: к войску ль ему поспешить быстроконных данайцев
Иль к Агамемнону, сыну Атрея, пастырю войска.
Вот что, в уме поразмыслив, за самое лучшее счел он:
К сыну Атрея пойти. Меж тем убивали друг друга
Воины в битве кровавой, и громко звенела вкруг тел их
Медь под ударами острых мечей и пик двуконечных.
Встретились Нестору трое идущих от берега моря
Вскормленных Зевсом царей, получивших в сражении раны, –
Сын Тидея, а с ним Одиссей и Атрид Агамемнон.
Очень далеко от битвы по берегу моря седого
Их находились суда. Извлекли их ахейцы на сушу
К берегу ближе, а стену воздвигли у более дальних.
Берег залива, как ни был широк, не мог совершенно
Всех вместить кораблей. И сильно теснились народы.
Так что как бы зубцами суда поднимались от моря,
Берег залива всего заполняя от мыса до мыса.
Трое вождей, желая взглянуть на войну и сраженье,
Вместе шли, опираясь на копья. Печалился сильно
Дух в их груди. Повстречался им старец, наездник геренский
Нестор, и дух в груди смутил у ахейцев испугом.
Громко к нему обратился владыка мужей Агамемнон:
«Нестор, рожденный Нелеем, великая слава ахейцев!
Что ты приходишь сюда, покинувши бой смертоносный?
Очень боюсь я, чтоб Гектор могучий угроз не исполнил, –
Тех, что высказал раз на народном собраньи троянцев,
Что к Илиону назад от судов он вернется не прежде,
Чем корабли нам сожжет и нас перебьет перед ними.
Так он тогда говорил, и все исполняется нынче!
Горе мне, горе! Ужели и все остальные ахейцы
Злобу питают такую ж ко мне, как Пелид быстроногий,
И не желают сражаться при наших кормах корабельных!»
Нестор, наездник геренский, на это Атриду ответил:
«Да, совершается все, как сказал он, и даже Кронион,
В небе гремящий, не смог бы уже ничего изменить здесь!
Пала ахейцев стена, которая, мы ожидали,
Несокрушимым оплотом и нам, и судам нашим будет.
Те же упорно, не зная усталости, перед судами
Нашими бьются. Нельзя распознать уж, внимательно глядя,
Как и откуда ахейцев испуганных гонят троянцы, –
Так все смешалось в убийстве. И крики доходят до неба.
Следует нам обсудить, как дальше все дело устроить,
Если помочь еще можно умом. Но мешаться в сраженье
Я б не советовал вам: для раненых бой невозможен».
Снова ответил ему повелитель мужей Агамемнон:
«Раз уж, Нестор, сраженье идет при кормах корабельных,
Раз оказались без пользы стена, как и ров, на который
Столько трудов положили данайцы, который, – все ждали, –
Несокрушимым оплотом окажется им и судам их,
То очевидно, – Зевесу сверхмощному стало угодно,
Чтоб от отчизны вдали здесь бесславно погибли ахейцы.
Знал я – некогда Зевс защищал аргивян благосклонно,
Знаю теперь, что троянцев подобно блаженным бессмертным
Он прославляет, ахейцам же силу и руки ослабил.
Что же! Давайте-ка дружно исполним все то, что скажу я!
Все корабли, что стоят ближайшими к берегу моря,
Стащим с места сейчас же и спустим на волны морские,
На якорях высоко укрепим их, безлюдною ж ночью,
Если тогда до утра нападенье троянцы отложат,
Стащимте на море так же и все корабли остальные.
Нет никакого стыда убежать от беды даже ночью,
Много лучше хоть бегством спастись от беды, чем погибнуть».
Мрачно взглянув на него, отвечал Одиссей многоумный:
«Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!
Лучше б, несчастный, начальствовал ты над каким-нибудь войском
Робких, ничтожных людей, – не над нами, которым уж с детства
Жизнь проводить предназначил Кронион до старости самой
В войнах тяжелых, пока без остатка мы все не погибнем.
Значит, осаду снимаешь ты с широкоуличной Трои,
Из-за которой так много мы всяческих бед претерпели!
Лучше молчи, чтоб другой кто-нибудь из ахейцев не слышал
Речи, которой в устах у себя ни один не позволит
Слово умеющий молвить, согласное с здравым рассудком,
Скипетр носящий, кому повинуется столько народов,
Сколько среди аргивян под твоею находится властью!
Слово твое возмутило меня. Ну, что говоришь ты!
Ты предлагаешь теперь же, во время войны и сраженья,
В море спустить корабли, чтоб еще совершилось полнее
Все по желанию тех, кто и так торжествует над нами!
Гибель над нами нависнет вернейшая. Кто из ахейцев
Выдержит бой, если в море спускать корабли вы начнете?
Будут все время они озираться и битву покинут.
Вред лишь советы твои принесут, повелитель народов!»
Тотчас ответил ему владыка мужей Агамемнон:
«О Одиссей! Поразил ты глубоко упреком жестоким
Дух мой! Но я ведь совсем и не думал давать приказанья,
Чтобы ахейцы суда против воли спускали на море.
Пусть другой кто-нибудь нам предложит решенье получше;
Будь он хоть молод, хоть стар, – одинаково он мне желанен».
Громкоголосый тогда Диомед в их беседу вмешался:
«Здесь этот муж! Недалеко искать, если только хотите
Выслушать слово мое безо всякой вражды и обиды
Из-за того, что меж вами рождением всех я моложе.
Я хвалюсь, что рожден я тоже отцом благородным,
Славным Тидеем, покрытым землею могильною в Фивах.
Три безупречные сына родились на свет у Порфея,
Жили в Плевроне они и в скалистокрутом Калидоне, –
Агрий с Меланом и третий Иней конеборец; меж братьев
Доблестью он выдавался; отцу моему был отцом он.
Там он и жил. Но отец мой осел после долгих скитаний
В Аргосе: так пожелалось Зевесу и прочим бессмертным.
В жены Адрастову дочь себе взял он, немало припасов
В доме имел у себя, довольно имел и обширных
Нив хлебородных, и много в округе садов плодоносных,
Всякого много скота. В копьеборстве же всех превышал он.
Впрочем, вы сами слыхали и скажете, правда ли это.
Знаете все вы, что я не худого, не робкого рода,
Слова хорошего, если скажу, не отриньте с презреньем.
Необходимость зовет нас, – так в бой же, не глядя на раны!
Сами участвовать в битве кровавой не будем, а станем
Одаль от стрел, чтобы раны из нас кто не принял на рану.
Будем на бой лишь других побуждать, – всех тех, что доселе,
Слушаясь робкого сердца, стоят вдалеке и не бьются».
Так говорил он. Прослушав внимательно, те согласились.
Двинулись в путь. Во главе их – владыка мужей Агамемнон.
Слеп, однако же, не был и славный Земли колебатель.
Следом за ними пошел, уподобившись древнему мужу.
За руку правую взял Агамемнона, сына Атрея,
И со словами к нему окрыленными так обратился:
«Царь Агамемнон! Теперь восхищается духом свирепым
Славный Пелид, наблюдая убийство и бегство ахейцев!
Сердца нет в груди ахиллесовой, нет никакого!
Пусть бы он так и погиб, пусть бог его ослепил бы!
Зла ж на тебя никакого не держат блаженные боги.
Скоро теперь уж вожди и советники войска троянцев
Пыль по широкой равнине поднимут, и сам ты увидишь,
Как побегут они в город от наших судов и от стана!»
Молвил и с криком могучим стремительно полем понесся.
Так же, как девять иль десять бы тысяч воскликнуло разом
Сильных мужей на войне, зачиная аресову распрю,
Голос такой испустил из груди земледержец могучий,
Каждому в сердце ахейцу вдохнувши великую силу
Против троянцев упорно, не зная усталости, биться.
Златопрестольная Гера с Олимпа глазами своими
Вдаль поглядела с высокой вершины, мгновенно узнала
Брата и деверя, с бурной спешившего силою в битву,
Людям дающую славу. И радость ей в сердце проникла.
Зевса потом увидала. Сидел он на самой вершине
Иды, богатой ключами, – и злоба ее охватила.
Стала тогда размышлять волоокая Гера богиня,
Как бы ей ум обмануть эгидодержавного Зевса.
Вот наилучшим какое решение ей показалось:
К Зевсу на Иду прийти, нарядившись как можно красивей, –
Может быть, он загорится желаньем на ложе любовном
Телом ее насладиться, она же глубокий и сладкий
Сон на ресницы прольет и на ум проницательный Зевса.
Тотчас пошла она в спальню, которую выстроил милый
Сын ей Гефест, к косякам прикрепивши надежные двери
С тайным запором: его лишь она из богов отпирала.
Гера вошла и, закрыв за собою блестящие двери,
С тела, будящего страсть, сначала амвросией смыла
Всю приставшую грязь и потом амвросическим кожу
Маслом блестящим натерла, приятного запаха полным;
Стоило хоть бы немного встряхнуть его в зевсовом доме,
И аромат от него достигал до земли и до неба.
Кожу прекрасную им умастивши, себе расчесала
Волосы и заплела их руками в блестящие косы,
И с головы их бессмертной своей красиво спустила.
Платьем оделась нетленным, какое Паллада-Афина
Выткала ей, изукрасив различным прекрасным узором,
После того золотыми застежками грудь застегнула,
Поясом с сотней висящих кистей опоясала стан свой,
Серьги трехглазые, с тутовой ягодой сходные, вдела
В мочки ушей. И великою прелестью вся засветилась.
Сверху богиня богинь покрывалом прекрасным оделась,
Только что сотканным, легким; бело оно было, как солнце.
К светлым ногам привязала красивого вида подошвы.
После того же, как все украшенья богиня надела,
Вышла из спальни она. Афродиту к себе подозвавши,
К ней, в стороне от богов остальных, обратилася с речью:
«Милая дочь, не исполнишь ли то, о чем попрошу я?
Или откажешь мне в просьбе, за то на меня негодуя,
Что защищаю данайцев, а ты помогаешь троянцам?»
Зевсова дочь Афродита на это ответила Гере:
«Дочь великого Крона, богиня почтенная Гера!
Что замышляешь, скажи? Исполнить велит мое сердце,
Если исполнить могу и если исполнить возможно».
В сердце коварство тая, отвечала владычица Гера:
«Дай мне силу любви и влекущую прелесть, которой
Ты покоряешь бессмертных богов и людей земнородных!
Я отправляюсь взглянуть на границы земли многодарной,
Предка богов Океана проведать и матерь Тефию,
В доме своем воспитавших меня и вскормивших любовно,
Юной принявши от Реи, когда громомечущим Зевсом
Крон был под землю и век беспокойное море низвергнут.
Их я проведать иду, чтоб уладить раздор бесконечный.
Долгое время уже любви и совместного ложа
Оба они избегают. Вражда им вселилася в сердце.
Если бы мне удалось убедить их словами своими
Соединиться в любовных объятьях на общей постели,
Вечно б меня называли они и почтенной, и милой».
Ей Афродита улыбколюбивая так отвечала:
«Слово отринуть твое не могу: привычно ль мне это?
Спишь ты в объятиях Зевса меж всех наилучшего бога».
Так отвечала она и у груди своей отвязала
Пестроузорный ремень,^[68] всевозможные чары вмещавший:
В нем и любовь, и желанье, в нем также слова обольщения,
Те, которые ум отнимают у самых разумных.
Гере она его в руки вложила и так ей сказала:
«На, положи этот пестрый ремень меж грудей своих, Гера!
В нем заключается все. И назад на Олимп, уверяю,
Ты не придешь, не достигнув того, чего сердцем желаешь».
Молвила так. Улыбнулась в ответ волоокая Гера.
И, улыбнувшись, тотчас же ремень меж грудей положила.
Зевсова дочь Афродита в жилище к себе возвратилась.
Гера же кинулась тотчас с высокой вершины Олимпа,
Чрез Пиерию прошла и Эмафию, милую сердцу,
Вихрем промчалась по снежным горам быстроконных фракийцев,
По высочайшим вершинам, земли не касаясь ногами,
После, с Афона спустясь на волнами кипящее море,
В Лемнос пришла, – во владенье Фоанта, подобного богу.
Там повстречалась богиня со Сном, приходящимся братом
Смерти. В руку его как вросла, назвала и сказала:
«Сон, повелитель бессмертных богов и людей земнородных!
Как словам ты моим когда-то внимал, так и нынче
Слова послушайся. Вечно я буду тебе благодарна.
Светлые Зевса глаза усыпи у него под бровями,
Только что ложе со мной он в любовных объятьях разделит.
Кресло за то золотое, нетленное в дар ты получишь;
Сын мой, художник искусный Гефест, это чудное кресло
Сделает сам для тебя, а снизу приладит скамейку,
Чтобы блестящие ноги в пирах на скамейку ты ставил».
Сон усладитель немедля владычице Гере ответил:
«Дочь великого Крона, богиня почтенная Гера!
Всякого бога другого средь всех небожителей вечных
Я бы легко усыпил; и теченья реки Океана
Я усыпил бы, – его, от которого все происходит.
К Зевсу ж Крониону я ни за что подойти не посмел бы,
Чтобы его усыпить, разве только он сам приказал бы.
Было уж раз: ты меня проучила своим приказаньем
В день тот, когда безбоязненный сын знаменитый Кронида,
Город троянцев разрушив, домой на судах возвращался.
Разум тогда усыпил я эгидодержавному Зевсу,
Сладко разлившись вокруг; а ты измышляла несчастья
Сыну его и наслала на море неистовый ветер,
И далеко от друзей отнесла его, сбивши с дороги,
В Кос, населенный богато. Проснувшися, всех по чертогу
Зевс разъяренный богов разбросал. Меня же всех больше
Всюду искал и бесследно с эфира забросил бы в море,
Если бы ночь не спасла: равно она всех укрощает.
К ней я, спасаясь, прибег. Усмирился, как ни был разгневан,
Зевс молневержец; он быструю ночь оскорбить не решился.
Нынче меня приглашаешь опять невозможное сделать».
Снова сказала ему волоокая Гера богиня:
«Сон, для чего ты сейчас об этом о всем вспоминаешь?
Или ты думаешь, будет троян защищать Громовержец,
Как он когда-то сердился за милого сына Геракла?
Ну же, иди! Я одну из харит наиболее юных
Замуж отдам за тебя, и ее назовешь ты супругой, –
Ту Пасифею, которую ты так давно уж желаешь».
Радостью Сон загорелся и, ей отвечая, промолвил:
«Ну, так сейчас же клянись мне водой нерушимою Стикса!
Руки простри и одною коснися земли многодарной,
Светлого моря – другою: пускай нам свидетели будут
Все преисподние боги, живущие около Крона,
Что за меня без обмана юнейшую выдашь хариту, –
Ту Пасифею, которую я так давно уж желаю».
Так он сказал. И ему не была непослушна богиня.
Как он просил, поклялась и всех назвала поименно
В Тартаре живших богов, которым названье – Титаны.
После того как она поклялась и окончила клятву,
Лемноса город и Имбра покинули боги и быстро,
Облаком темным одевшись, в дорогу отправились оба.
Прибыли скоро на Иду, зверей многоводную матерь,
Море оставили против Лектона и двинулись дальше
Сушею. Леса вершины под их колебались ногами.
Там разлучились, и Сон, от зевесовых взоров таяся,
Сел на огромную ель, какая в то время на Иде
Самой высокой была, достигая чрез воздух Эфира.
Там он уселся, под тенью еловых ветвей укрываясь,
Птичке звонкой подобный, в горах обитающей; имя
Ей средь блаженных богов – халкида, средь смертных – киминда.
Гера ж стремительно вверх поднялась до Гаргарской вершины
Иды высокой. Увидел ее молневержец Кронион;
Только увидел, и страсть ему вмиг затуманила разум
С силой, с какою впервые они насладились любовью,
Вместе взойдя на постель, от милых родителей тайно.
Встал он навстречу, ее называл и слово сказал ей:
«Гера, куда собралась ты? Зачем приходишь с Олимпа?
Я у тебя для дороги коней с колесницей не вижу».
Зевсу, коварствуя сердцем, сказала владычица Гера:
«Я отправляюсь взглянуть на границы земли многодарной,
Предка богов Океана проведать и матерь Тефию,
В доме своем воспитавших меня и вскормивших любовно.
Их я проведать иду, чтоб уладить раздор бесконечный.
Долгое время уже любви и совместной постели
Оба они избегают. Вражда им вселилася в сердце.
Лошади здесь, у подошвы обильной потоками Иды,
Ждут, чтоб отсюда по суше меня понести и по влаге.
Нынче же я для тебя сюда прибыла от Олимпа,
Чтобы потом на меня не сердился ты, если б я молча
В дом отошла Океана, глубокие льющего воды».
Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:
«Гера! Туда ведь прекрасно отправиться можно и позже.
Лучше ляжем сейчас и любовью с тобой насладимся!
Гера, такая любовь никогда ни к богине, ни к смертной
В грудь не вливалася мне и духом моим не владела!
Так не любил я, пленясь молодою женой Иксиона,
Мне Пирифоя родившей, советами равного богу, –
Или Данаей, прекраснолодыжною Акрисионой,
Сына Персея родившей, славнейшего между героев,
Или же дочерью славой покрытого Феникса в Крите,
Что родила мне Миноса с подобным богам Радаманфом;
Так не пленялся Семелою я и Алкменою в Фивах,
Мне подарившею сына Геракла с духом могучим,
Та же Семела мне радость людей родила Диониса;
Так не любил я Деметры в косах, заплетенных искусно,
Славной богини Лето и тебя самое даже, Гера, –
Как тебя нынче люблю я, желанием сладким объятый!»
Зевсу, коварствуя сердцем, сказала владычица Гера:
«Ой, что за ужас, Кронид! Какие слова говоришь ты!
Здесь расточать мне ты хочешь сегодня любовные ласки, –
Здесь, на Идейских вершинах, где все так открыто для взоров
Что ж это было бы, если бы кто из богов всеблаженных
Спящими нас увидал, и пошел бы, и прочим бессмертным
Нас показал! Не посмела б я даже, поднявшись с постели,
В дом возвратиться к тебе! Какой это был бы позор мне!
Если желаешь, и если уж так тебе это приятно, –
Спальня есть у тебя, которую выстроил милый
Сын Гефест, к косякам приладив крепчайшие двери.
Спать мы туда и пойдем, раз к ложу уж так тебя тянет».
Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:
«Гера, не бойся! Никто из богов иль мужей земнородных
Нас не увидит. Таким я окутаю нас золотистым
Облаком: даже и сам Гелиос чрез него не проникнет, –
Светом же острым своим он видеть способен повсюду».
Молвил и крепко руками свою охватил он супругу.
Тотчас под ними земля возрастила цветущие травы,
Донник росистый, шафран и густые цветы гиацинта, –
Мягкие, Зевса и Геру вознесшие вверх над землею.
Там они улеглись и покрылись густым, золотистым
Облаком; капли росы с него падали наземь, сверкая.
Так на Гаргарской вершине, в объятья жену заключивши,
Спал беззаботно отец, любовью и сном побежденный.
Сладостный Сон же поспешно к ахейским судам устремился,
Чтобы узнал обо всем Земледержец, земли колебатель.
Близко он стал перед ним и слова окрыленные молвил:
«Вволю теперь, Посейдон, оказывай помощь данайцам!
Славу доставь им хотя б ненадолго, пока почивает
Зевс; я глубоким и сладостным сном владыку окутал.
Гера его соблазнила, чтоб с ней он в любви сочетался».
Молвил и к славным людским племенам торопливо умчался,
Больше еще побудив Посейдона к защите данайцев.
Выбежал в первые тотчас ряды он и громко воскликнул:
«Что ж, аргивяне, ужели мы снова победу уступим
Гектору, чтоб корабли наши взял он и славой покрылся?
Но ведь он так заявляет и хвалится так потому лишь,
Что Ахиллес близ судов остается, охваченный гневом!
Вовсе, однако, такой уж нужды нам в Пелиде не будет,
Если все дружно один за другого стоять мы решимся!
Ну же, давайте исполнимте то, что сейчас вам скажу я:
Самыми лучшими, самыми большими в войске щитами
Тело одевши, покрыв себе шлемами меди блестящей
Головы, в руки же взяв наиболее длинные копья,
Двинемся все. Перед вами я сам. И тогда, я уверен,
Гектору не устоять, как бы в битву он с нами ни рвался.
Кто средь мужей боестоек, но щит невеликий имеет,
Пусть его худшим отдаст, а сам пусть покроется большим».
Все ему жадно внимали и тотчас во всем подчинились.
Воинов строили сами цари, забывая про раны, –
Царь Диомед, Одиссей и владыка мужей Агамемнон.
Строй обходя, заставляли менять боевые доспехи;
Лучшие лучший и брал, отдавая худшие худшим.
После того же, как тело одели блистательной медью,
Двинулись. Шел впереди Посейдаон, земли колебатель.
Острый, ужаснейший меч держал он в руке своей мощной,
С молнией схожий; к нему приближаться средь бедственной битвы
Смертным людям нельзя: поражает он каждого страхом.
Строил с другой стороны троянцев блистательный Гектор.
После того распростерли старейшую бранную распрю
Бог Посейдон черновласый и шлемом блистающий Гектор, –
Первый из них помогая ахейцам, второй же – троянцам.
Море вскипело и бросило с ревом к судам и становьям
Пенные волны. Сходились войска с оглушительным криком.
С меньшим плещутся шумом о сушу свирепые волны,
Необоримым дыханьем Борея гонимые с моря,
Меньше ревет и бушует неистово жгущее пламя
В горных ущельях, лесным поднимаясь пожаром по склонам,
Меньше и ветер шумит, на высоковолосые дубы
С ревом обрушившись, – ветер, дающий сильнейший из шумов;
Все они меньше шумят, чем звучали над полем сраженья
Клики троян и ахейцев, поднявшихся друг против друга.
Первым блистательный Гектор копье свое бросил в Аякса,
Шедшего Гектору прямо навстречу, и промаха не дал.
Два перекрестных ремня на груди, на которых висели
Щит – на одном, на другом – теламониев меч среброгвоздный,
Нежное тело его защитили. Разгневался Гектор,
Видя, что острая медь бесполезно из рук излетела.
Быстро к товарищам он отступил, убегая от смерти.
Но в отступавшего бросил великий Аякс Теламоний
Камень, служивший подпорой судну; у бойцов под ногами
Множество камней подобных валялось; его подхвативши,
Гектора в грудь над щитом поразил Теламоний близ шеи,
Махом его запустив, как волчок; и, кружась, полетел он.
Так же, как падает дуб под ударом родителя-Зевса,
Вырванный с корнем, и вьется от дерева запах ужасный
Серы, и тот, кто вблизи это видит, никак уж отваги
Не испытает: тяжка ведь для всякого молния Зевса…
Так же и Гектора сила стремительно наземь упала,
Выронив пику из рук; тяжело навалилися сверху
Щит и шлем; загремела на нем распещренная броня.
К павшему с радостным криком ахейцев сыны подбежали,
Чтобы его утащить, и направили множество копий.
Но ни единый не смог ни вручную, ни бросив в героя
Пикой ударить; его окружили храбрейшие мужи, –
Пулидамант и Эней с Агенором божественным, также
И Сарпедон, предводитель ликийцев, и Главк безупречный.
Не было мужа, который его без вниманья б оставил;
Подняты были щиты над упавшим. Товарищи ж, взявши
Гектора на руки, прочь понесли из кипящего боя
К быстрым коням его, сзади войны и убийства стоявшим
Вместе с возничим его и с узорной его колесницей.
К городу кони помчали стонавшего тяжко героя.
Но лишь приехали к броду реки, водовертью богатой,
Светлоструистого Ксанфа, рожденного Зевсом бессмертным,
Там, с колесницы его положивши на землю, водою
Облили. Гектор вздохнул, глаза у него приоткрылись,
Черную кровь из груди он выплевывал, став на колени.
Тотчас, однако, обратно на землю упал, и покрылись
Темною ночью глаза: оглушен еще был он ударом.
Лишь увидали ахейцы, что прочь удаляется Гектор,
Бросились жарче на войско троянское, вспомнив о битве –
Быстрый Аякс Оилеев там раньше других, самым первым,
Сатния острою пикой своей, налетевши, ударил.
Он безупречною нимфой-наядой рожден был Енопу,
Пасшему стадо коров по берегу Сатниоента.
В пах его сын Оилеев, копьем знаменитый, ударил,
Близко к нему подойдя. Он назад повалился. Над павшим
Трои сыны и данайцы вступили в могучую схватку.
Мстителем Пулидамант Панфоид, копья потрясатель,
Вышел за Сатния. Он Профоэнора пикой ударил,
Ареиликова сына; сквозь правое выгнал плечо он
Пику ему. И упал он, ладонями землю хватая.
Громко Пулидамант закричал, похваляясь ужасно:
«Да, из могучей руки Панфоида, великого духом,
Острая пика недаром, как вижу, сейчас полетела!
Принял ее себе в тело один из ахейцев. Наверно,
Спустится он, на нее опираясь, в жилище Аида!»
Горе взяло аргивян, услыхавших, как он похвалялся.
Больше всех взволновался Аякс, Теламоном рожденный:
Был Профоэнор убит совсем невдали от Аякса.
Быстро блестящую пику он вслед уходящему бросил.
Черной гибели сам Панфоид избежал, отскочивши
В сторону. Принял в себя Архелох заостренную пику,
Сын Антенора: ему предназначили боги погибель.
Где голова переходит в затылок, туда он ударил,
В верхний из всех позвонков, и оба рассек сухожилья.
Губы, ноздри его и вся голова при паденьи
В пыль ударились, раньше чем голени или колени.
Громко Аякс закричал безупречному Пулидаманту:
«Ну-ка, сознайся мне, Пулидамант, и скажи откровенно:
За Профоэнора пасть в отомщенье достоин ли этот?
Не из простых он, сдается, мужей, не из низкого рода,
Но или брат, или сын Антенора, смирителя коней.
Ближе всего с Антенором по виду он родственно сходен».
Так он сказал, хоть и знал хорошо. Огорчились троянцы.
Пикой сразил Акамант беотийца Промаха, за гибель
Брата мстя своего, которого за ноги влек тот.
Громко вскричал Акамант, ужасно хвалясь над убитым:
«О хвастуны! В похвальбах никогда вам не ведома сытость!
Бранный выпадет труд и страданья не только на долю
Нам, но будете так же и вы, как этот, убиты!
Вот посмотрите, как спит перед вами Промах, укрощенный
Острою пикой моею! Недолго мой брат дожидался
Выплаты пени! Не даром же каждый желает, чтоб дома
Для отомщенья за смерть его брат у него находился!»
Горе ахейцев взяло, услыхавших, как он похвалялся.
Больше всего Пенелею отважному дух взволновал он.
На Акаманта пошел он. Но тот нападенья не выждал.
Илионея тогда поразил Пенелей повелитель,
Сына Форбанта, стадами богатого. Был он Гермесом
Более всех средь троянцев любим и богатством отличен;
Мать ему родила одного только Илионея.
Тот его поразил под бровь во впадину глаза,
Яблоко глаза пронзил; пробив ему глаз и затылок,
Пика вышла наружу. Присел он, раскинувши руки.
Быстро тогда Пенелей, обнаживши свой меч отточенный,
Илионея по шее ударил и сшиб с нее наземь
Голову вместе со шлемом. Его же огромная пика
Так и осталась в глазу. Как головку от мака, на ней он
Голову поднял, врагам показал и вскричал, похваляясь:
«Эй, вы, троянцы! Подите, скажите родителям милым
Славного Илионея: пускай его дома оплачут!
Ведь и жена молодая Алегенорида Промаха
Радостно мужа не встретит, когда, наконец, из-под Трои
Мы, молодые ахейцы, домой на судах возвратимся!»
Так сказал он. И дрожь пробежала по членам троянцев.
Стали они озираться, куда убежать им от смерти.
Музы, живущие в домах Олимпа, скажите теперь мне, –
Кто прежде всех из ахейцев доспехи кровавые добыл
В день, как на сторону их склонил Земледержец сраженье?
Первым Аякс Теламоний отважного Гиртия свергнул,
Гиртова храброго сына, вождя крепкодушных мисийцев;
Мермера Несторов сын Антилох опрокинул и Фалька.
Морий и Гиппотион Мерионом убиты бесстрашным,
Тевкр Профоона и с ним Перифета поверг, Атреид же
В пах медножальною пикой ударил владыку народов
Гиперенора; и пика, утробу его растерзавши,
Внутренность вырвала вон; чрез отверстье зияющей раны
Вышла поспешно душа; и глаза его мраком покрылись.
Быстрый Аякс Оилид всех больше врагов уничтожил.
С ним состязаться ногами никто бы не мог, догоняя
Воинов в бегстве, когда их Кронион в испуг повергает.