Герман Фальк
Третий Шанс
– Ну так я же говорю, неспешно работает, – произнёс адвокат самодовольно, и фраза прозвучало нагловато.
Они немного прошли молча. В тёмных облаках на небе появился просвет, морось стихла. От горячего кофе становилось теплее. А от того, что, наконец, встретились – спокойнее.
– А вот внутри страны, – не дожидаясь вопроса, заговорил Дмитрий, – всё только хуже. Мы пока не понимаем, как именно Ходырев хочет подтолкнуть Шацкого к досрочной отставке. Может быть, вы больше знаете?
– Может быть, – согласился Калинкин. – Как мы понимаем, Стенька организует народные волнения, бунт. Для поддержки бунта стенькины группировки сейчас особенно активно тренируются и вооружаются. Нам удалось отследить некоторые каналы их финансирования, пытаемся перекрывать, в том числе с помощью наших иностранных коллег. Китай, кстати, вдруг забеспокоился, тоже пытается помогать. Только так, чтобы никто не догадался, – со смехом уточнил Калинкин.
– Матвей Юрьевич, а можно спросить? – Дмитрий вдруг сменил тему. – Вы слышали про операцию, которую «Волки» задумали?
– Слышал, конечно.
– И вы верите, что всё получится?
Калинкин остановился и хитро посмотрел в глаза собеседнику.
– Я вам, Дмитрий, один секрет раскрою. Операцию разрабатывал лично Сканер. А у него, вопреки расхожему мнению, не мозг гениальный. Точнее, мозг-то гениальный, но ещё сильнее интуиция. И раз он дал добро, значит, шанс на успех девяносто процентов. Скоро узнаем. Филатовский протеже прибывает на Землю через две недели, плюс неделя на адаптацию к силе тяжести, а там дела быстро закрутятся.
Дмитрий понимающе кивнул и не стал ничего уточнять. А потом в его голове мелькнула мысль.
– Матвей Юрьевич… а если большая война начнётся…
– Боишься?
– Боюсь, конечно. Но вот думаю… Раньше уничтожали живую силу противника, захватывали земли и ресурсы. Потом захватывали телеграф, почту, что ещё там, и опять же ресурсы. А в войнах продолжали уничтожать технику и живую силу противника и, опять же, захватывать ресурсы. И ещё уничтожать или отрезать пути снабжения армии. А если сейчас, то что? Живая сила участвует только в кульминационных боях, автономность единиц боевой техники такая, что они годами могут обходиться без снабжения. Продукты питания выращиваются везде, во всех населённых пунктах. Да, и на мимипиках можно синтетическую еду изготавливать в неограниченных количествах. Что захватывать-то?
Калинкин ответил сразу, наверное, сам об этом думал.
– Я не стратег, Дмитрий. Поэтому лишь гадать могу, хотя на днях намеревался с одним генералом как раз об этом потолковать. Если в Лондоне задержитесь, то присоединяйтесь, уверен, он не будет возражать. Надо поразмыслить, но рассуждения мои дилетантские. Технически это могут быть материалы для, как вы их называете, мимипиков, или внесение сбоя в программы управления ими. Откуда рецепты блюд в мимипиках берутся? Не приходило в голову, что двадцать процентов мимипиков в России контролируется компаниями Ходырева, из них пять процентов без возможности дублирования? А вообще, подумай, как юрист. Сам же меня учил. Что такое государство? Помнишь, как при мне той девочке-практикантке объяснял?
– Вроде, что-то припоминаю, – медленно проговорил Дмитрий, морща лоб. – Я тогда говорил, что есть разные определения, а ей тогда предложил…
– Три составляющие, – подсказал Калинкин. – Территория с границами. Налоги. И механизм принуждения исполнения законов. Может оказаться: то, что мы видим, это и есть новая большая война. Так что, – он улыбнулся и хлопнул молодого друга по плечу, – бояться поздно. Пора воевать.
* * *
Эту проповедь Стенька решил прочитать в Тимофеевке. Как и ту, первую, с которой он ворвался в умы и сердца многих. Первую его проповедь никто не записывал, но люди передавали из уст в уста. Многие другие его проповеди, снятые любительскими камерами, вмонтированными в бытовые устройства, легко можно было найти в сети. Сегодняшнюю же снимали журналисты. Две медикомпании даже включили прямую трансляцию. Камеры, общие для всех медиа, были расставлены так, что изображение записывалось полностью объёмным. И Стенька, как всегда, окружённый людьми, вот так мог прийти в каждый дом, в самый отдалённый уголок страны.
Он стоял, окружённый своей паствой, немного застенчивый, чуть вжавший голову в плечи. Переминался с ноги на ногу, с опаской косился на камеры. А потом тихо заговорил, глядя в глаза тех людей, которые были рядом. Он говорил не на запись, он говорил с людьми.
– Братья и сёстры. Друзья. Соратники. Те, кто верит, и те, кто не верит. В Бога, Богу или мне, – он открыл рот, чтобы ещё что-то сказать, но вдруг как будто передумал, опустил глаза. И продолжил вот так, глядя в пол, едва улыбаясь. – Я приготовил проповедь, даже наизусть заучил, – в храме послышался негромкий смех, – а сейчас вдруг вспомнил, как первый раз вот здесь стоял перед вами. Помните? Ох и боязно тогда было! – Опять там и здесь негромкий смех. – Я, конечно, старался виду не подавать, а всё же, сами понимаете, сердце в пятки. А ну, думаю, как ерундой вам все мои мысли покажутся, – Стенька поднял глаза на замерших людей, внимающих каждому его слову, и ярко улыбнулся. – А вы меня приняли. Спасибо вам. Спасибо!
А потом, сами же знаете, как оно всё… Вон уж и целая страна поднимается. А ещё вдруг вспомнил… – Молодой священник посерьёзнел и запнулся. – Как Маруся… я много думал потом. Думал, не найду ответа, а нашёл. Я спрашивал себя, осуждаю ли я её. Всё же какой грех на душу взяла. А потом подумал – а почему она взяла на душу такой грех? Из ненависти? Нет. Месть? Нет. Что же тогда? А любовь это. Такая сильная любовь, что человек готов пожертвовать собой, своей вечной жизнью ради вечной жизни любимого. Сашок-то её сейчас в раю, потому что душа убиенного в рай попадает. И она знала это и оградила мужа своего непутёвого от мук вечных, сама на муки ради него пойдя. Вспомните же, кто ещё принимал муки, чтобы на себя грехи людей взять? Вспомнили?
Осуждаю ли я Марусю? Нет. Да и кто мы такие, чтобы судить. Даже Бог не судит людей при жизни. А Маруся, как вы знаете, сейчас в монастыре, кается, замаливает грехи. Замолит ли? Не знаю. Однако почитайте жития святых православных – сколько ж среди них было грешниками, а стало святыми!
Одобряю ли я Марусин поступок? Призываю ли поступать так? Нет! Огради вас Бог от такого отчаяния! Не делайте так, – глаза Стеньки сделались влажными, и он, часто моргая, опустил взгляд в пол.
Минуту стояли вот так, молча. Народ почти не дышал, ловили, казалось, не только Стенькины речи, но и малейшие движения, старались прочесть его мысли. Сам же Стенька стоял, потупившись, как будто собираясь с силами, подбирая слова, идущие от самого сердца. Он продолжил, по-прежнему не поднимая головы:
– Много я о том размышлял. Многое изменилось за эти годы, что мы вместе. Да я и сам изменился. Я-то как думал? – он вдруг распрямился и обвёл толпу взглядом, стараясь посмотреть каждому в глаза, как будто в них искал ответ. – Думал, сейчас мы, каждый из нас, постараемся стать праведниками. Постараемся найти веру в сердце, а не в обществе и уж тем более не в нынешней церкви. Однако мы живём в этом обществе. Можно ли обретаться в грязи и не запачкаться? Можно ли жить в обществе без ценностей и с прогнившей… Да я церковью-то это назвать не могу, так, организация по интересам при власти. И задача-то перед нами гораздо большая. Общество должно измениться, иначе все пропадём. И они, те, кто неправедно живут, нас за собой в пропасть утащат. А можем ли мы помочь общественным переменам? Да! Я верю в наши силы.
Сегодня я обратился к вам: соратники. Со-ратники. Мы – рать! Так станем же воинами Христовыми! Можем ли мы изменить весь мир? Положа руку на сердце, не знаю. Можем ли мы изменить самую великую страну на Земле? Да. Верю, что можем. Без насилия и крови и не беря на душу новые грехи. Наверняка принимая страдания. Да, так сложнее. Но я верю, что это и есть наш путь. Грядут гонения, но когда было по-другому? Такова участь всех, кто восставал за праведное дело. И мы должны уметь постоять за себя, иначе развеет нас, как прах по ветру, и некому будет постоять за веру. Но мы должны кротко и со смирением принимать послушание, посылаемое нам Господом нашим.
Всё так сложно… Можно, я вам правду скажу? Я пока не знаю, что делать. Но как есть сейчас – не должно так быть. Не для того Христос за нас страдал, и не для того Бог создал людей, чтобы мы вот так себя сами погубили. Чтобы праведная жизнь осталась лишь в писаниях. А поодиночке мы не выживем. А как нам объединиться, и уж тем более как изменить общину нашу русскую, я пока не знаю. Давайте вместе искать ответ.
* * *
Вставить колодку ударно-спускового механизма, затем ствол, направляющую втулку в кожух, вставить возвратную пружину, затвор со стволом на рамку, вставить затворную задержку, надвинуть пружину затворной задержки, вставить магазин. Передёрнуть затвор, снять с предохранителя. Сформировать хват, вывести на цель, и плавно нажать на спуск два раза подряд. Вторая цель, ещё два выстрела.
Уже две недели, после недельной адаптации к земной силе тяжести, Коля тренировался в загородном доме Пинка. Специально для тренировок в одном из подвальных этажей полностью воссоздали обстановку кабинета Ходырева. Что не смогли построить, «дорисовали» виртуальными изображениями, которые, впрочем, выглядели очень реалистично.
Три дня спустя после начала тренировок вместо неподвижных целей стали высвечиваться голограммы Ходырева и Стеньки. Они каждый раз располагались в разных местах кабинета, по-разному двигались. Изображения были настолько живыми, что Коле в самом деле казалось, что он стреляет в людей. А потом всё усложнилось – «живые» люди начали страдать. Они проливали кровь, извивались от боли, падали на колени и просили пощадить, они орали и стонали. Наверное, устроители тренировок добавили и пси-воздействие, потому что в какие-то моменты на Колю накатывали то сострадание, то ненависть, то страх, то ещё что-то такое. И через несколько дней он научился отключать эмоции. Просто – вышел на цель, нажал на спуск.
Его спрашивали, не передумал ли. Но для себя Коля решение принял. Если это единственный способ остановить надвигающийся ужас, то он это сделает. Конечно, нет-нет, да и мелькала мысль, что неужели бы ребята из «Дельты» не справились. Но тут же находилось оправдание – российские офицеры, которым ещё предстоит служить стране, наводить и поддерживать в ней порядок, не должны быть замешаны в теракте. А его, если что, они вытащат. Не раз уже демонстрировали, что могут.
Суть операции выглядела простой: заинтересовать Ходырева собой, получить приглашение в его дом, дождаться, если получится, когда они будут вдвоём со Стенькой, и убрать обоих. Для этого в дом Ходырева в качестве подарка принести пистолет XX века. Пистолет в сборе представляет собой устройство, глушащее систему управления охранными дронами. По отдельности детали неактивны и запросто пройдут любой досмотр. Пули замаскируют в звенья ручки его сумки, с которой он приедет в дом Ходырева. После выстрелов нужно быстро спуститься в гараж и отъехать от дома до опушки леса, оттуда его эвакуируют. На маршруте от кабинета Ходырева до гаража нет постов охраны. Более того, «Волки» отвлекут охрану на крышу дома неожиданно появившимся летательным аппаратом, например, капсулой «скорой помощи». Вокруг имения Ходырева на удалении нескольких километров зависнут пинги «Волков», они будут следить за ситуацией. Кроме того, они смогут высвечивать на окна дома подсказки. Например, однажды во время тренировки на окне кабинета высветилось: «Коля, охранник у кабинета, стреляй ему в лицо, как только откроется дверь».
Происходящее казалось сюрреалистичным, но что за последние два года было реальным? И ещё – не заглядывалось вперёд. Что будет после этого всего, Колю не интересовало, он не задумывался, и ему не хотелось задумываться. Наверное, что-то будет, но сейчас ему всё равно, что.
* * *
– Вот, – Пекарский указал на зелёный крестик, подсвеченный на полу кабинета между письменным столом и окном. – Позиция номер один. Вот позиция номер два, – руководитель службы безопасности указал на красный крестик слева от окна, ближе к шкафу с сувенирами. – Указатели позиций видны лишь с расстояния в пару метров, оттуда, где вы находитесь, их не видно. Сейчас вы как раз на месте, откуда киллер, скорее всего, будет стрелять. Журнальный столик у дивана на полпути от входной двери до позиции номер один, где вы будете находиться. Расстояние в шесть метров для быстрого прицельного выстрела вполне достаточное. Мы видели записи его тренировок, стрельбу от журнального столика он отрабатывает. На столике как раз удобно положить сумку и выхватить пистолет.
Ходырев подошёл к журнальному столику, на котором была разложена сумка. Она была раскрыта, и в ней поблёскивал чёрный ТТ.
– Точно такой, как будет у стрелка, – пояснил Пекарский. – Можете взять в руки и выстрелить в меня. Умеете же, – и расплылся в улыбке.
Ну ещё бы. Его работодатель увлекался стрелковым оружием, и совершенно очевидно, кто учил его стрелять.
Ходырев достал пистолет, привычным жестом снял с предохранителя и передёрнул затвор. Однако ствол держал направленным в стену, а указательный палец покоился на рамке затвора, не на спусковой скобе.
Пекарский встал точно на позицию номер один и посмотрел прямо в глаза хозяину кабинета.
– Выстрелите в меня, Игнат Рафаэлевич. Давайте посмелее. Мы эту систему проверили вдоль и поперёк. Тридцать восемь выстрелов только с этой позиции сделали.
Ходырев быстро развернул ствол и с одной руки выстрелил точно в переносицу руководителю СБ. Однако промахнулся, пуля ударилась в бронированное стекло и отскочила рикошетом к стене справа. Ходырев выстрели ещё раз, и результат был тем же. От грохота на секунду заложило уши.
– Убираете оружие, Игнат Рафаэлевич? – осторожно поинтересовался Пекарский. И сошёл с места, лишь когда Ходырев поставил оружие на предохранитель и положил в сумку. – Не страшно было стрелять?
– Нет, – со спокойной улыбкой ответил Ходырев. – Вы же, Богдан Петрович, предупредили, что это безопасно, а я вам доверяю.
– Хорошо, – Пекарский тоже улыбался. – Спасибо за доверие.
Он подошёл к журнальному столику, выхватил из сумки пистолет и расстрелял оставшиеся боеприпасы, прицельно паля по позициям, подсвеченным крестиками. Пули били по окну и по стенам, однако было видно, что точно по позиции не попадают.
– Примитивное устройство, – пояснил Пекарский, – но эффективное. И очень качественно исполненное. Просто электромагнитная завеса. Электромагнитное поле меняет траекторию пуль. Возникает ощущение, что стрелок промахивается.
– А если пули пластиковые будут?
– Тогда я останусь без шефа. Если серьёзно, то если пули будут пластиковые, если какие-то другие, если это будет не ТТ, если киллер будет приближаться к опасной для вас позиции, если ещё что-то не по сценарию, то мы просто прервём операцию. И охранные дроны конкретно в вашем кабинете отключим от общей сети, и потому они будут работать. Если что – сигнал дронам, а дальше их стандартная реакция на угрожающее действие.
– И у кого же будет кнопка «если что»? – Ходырев задал этот вопрос как будто с вызовом, но не надменно. Понятное дело, всё равно же ему страшно. Вот так встать под выстрел, раскрыться перед противником.
– Кнопка «если что», – Пекарский продолжал говорить абсолютно спокойно, не реагируя на опасения собеседника, – будет находиться у меня. Дублировать меня будет Иванько, со второй наблюдательной позиции дублировать будет Магометов. «Если что» срабатывает и в том случае, если из строя выходит хотя бы один наблюдательный пост.
Ходырев прошёлся по кабинету, немного попрыгал на «позиции-1» и «позиции-2». Смерил взглядом дистанцию до Пекарского, который так и стоял у журнального столика. Прикрыл глаза, представляя, как стреляют в него самого.
– Хотите попробовать, Игнат Рафаэлевич? – Пекарский как будто читал мысли руководителя.
– Нет-нет, – замахал руками Ходырев. – Понимаю, что надо порепетировать, но не сегодня. Успеем ещё.
– Успеем, – спокойно согласился Пекарский. – Как нам только Стеньку подготовить? Если не предупредить, рванёт куда-нибудь сдуру и под пулю сунется. А если предупредить, выдаст себя, спугнёт стрелка. Надо подумать…
– А обязательно он нам тут нужен? – Ходырев обошёл стол и уселся на его краешек.
– Думаю, да, Игнат Рафаэлевич. Это спровоцирует киллера на атаку предсказуемым для нас образом. Именно как будем репетировать. Иначе весь план ставится под сомнение, всё же вашей безопасностью мы рисковать не можем. А в случае со Стенькой предсказуемо и место, и время покушения.
– Плюс хороший ракурс для записи, – добавил Ходырев.
Этот план родился у Пекарского на следующий день после того, когда он сообщил Ходыреву о готовящемся на того покушении. Ходырев тогда выпалил: «Мы можем как-то использовать покушение на меня?» Подумали и решили, что могут. Если сделать видеозапись того, как Афанасьев стреляет в Ходырева, если красиво преподнести, а лучше доказать, что Афанасьев связан с «Дельтой», а через неё с Калинкиным и Филатовым, то это может поставить на репутации последних жирный крест. Вот, мол, защитнички отечества спланировали примитивное заказное убийство видного предпринимателя. Зачем? Над этим пусть медийщики думают, но должно получиться красиво и правдоподобно.
– В гараж не хотите прогуляться? – спросил Пекарский. – Пойдёмте покажу, мы и там стрелку тёплый приём приготовили. На случай «если что».
* * *
Василиса жила в Тушино, на Сходненском бульваре. Коля бывал здесь раньше, даже смутно помнил район. Здесь ходили трамваи, рядом был парк, а на противоположном берегу, у Ленинградки, речной порт. Конечно, никаких трамваев не осталось, а панельные семнадцатиэтажки и совсем старые пятиэтажки давно снесли. И, конечно, никакой станции метро «Сходненская».
Но парк был на месте, бульвар остался бульваром. Дома были невысокие, этажей в пять, все в речном стиле, хотя и все разные. И, конечно, большущие окна и много зелени, цветов. Казалось, лето закончилось здесь, на улице, тут слякотно и грязно, а в домах застыло лето.
У Василисы была большая трёхкомнатная квартира.
– А мы там, в Кузьминках, долго жили? – спросил Коля, перелистывая страницы фотоальбома.
– Вы с мамой там жили до Войны, – осторожно, как будто боясь что-то спугнуть, проговорила Василиса. – А потом вам квартиру дали здесь, в Тушино. Ну, и я рядышком с вами, так и прижилась тут. А Машка на Соколе сначала, когда замуж вышла, близко тогда было в гости или помочь чего, а потом в Серебряный Бор перебрались. У них там дом прямо на берегу реки был… Папа? – вдруг совсем тихо, едва слышно, спросила она, потупив взгляд. – А ты Машку помнишь? И маму…
И в который раз за вечер на глаза навернулись слёзы, и они опять заплакали все втроём – Коля, Василиса и осиротевший Алеша. Разревелись.
– Да, помню! – Коля говорил через всхлипы, утирая рукавом глаза. – Да я же их видел всего два года назад. А Маша мне часто снится… как когда… когда последний раз уходил, а она спала такая смешная, волосы так по подушке раскидались…
Коля раскрыл новый фотоальбом. Алёша подвинулся ближе, чтобы видеть, и прижался к Коле. Коля обнял его, и они продолжили смотреть фотографии. Четыре часа они так просидели. Сначала фотоальбомы, потом объёмные видеоизображения. Вся жизнь. Его. Семьи. Самых близких и просто знакомых.
Письмо «второго» Коли. Стихотворение, которое написал по дороге к Урану.
– Папа… как же я по тебе скучала… – проговорила Василиса в который раз за вечер. – И ждала. Тот мужчина, который тогда приходил, а потом письмо через десять лет… А я верила, что ты вот так… ждала…
И опять навзрыд все втроём. От счастья или от грусти? Да кто разберёт? Главное – сейчас вместе. И у каждого внутри: «Да! Вот так и должно быть! Почему бывает не так?!»
– Коля? – Алёша, наконец, перестал всхлипывать. – А тебя правда в «Удивил!» по «НМК» покажут?
– Правда, – ответил Коля. – Если честно, не хотел, но очень-очень попросили. Очень убедительно.
– Да ладно! – Алёша недоверчиво наморщил лоб. – Не хотел! Скажешь тоже! Это же на всю страну знаменитым будешь! Или даже на весь мир! О тебе и так говорят везде…
Коля с улыбкой посмотрел на правнука.
– Знаешь, а не хочется известности. Бывает такое.
– Бывает, – согласилась Василиса. – Папа и не стремился ни к чему такому. Просто жил и жил.
Коля уныло посмотрел на дочку.
– Ну нет, – Василиса виновато улыбнулась, – я не то хотела сказать! Просто ты никогда ни с кем не соревновался, не стремился быть лучше, чем кто-то. Просто стремился быть хорошим. По-настоящему, не показушно. И ты был очень хорошим. Помнишь, ты в стихотворении спрашивал? Ну так вот: ты был лучшим папой. Просто лучшим, без восклицательных знаков или сравнительных степеней. Как ты и хотел всегда, наверное. Мы часто чувствовали недостаток твоего времени, но не недостаток внимания. А ещё ты забывал день вашей с мамой свадьбы и несколько раз наши дни рождения. Но ты всегда помнил, у кого из нас что на душе, даже если мы вскользь упоминали. Мама говорила, что ты не всегда таким был… а я тебя другим не помню. У меня всегда был лучший папа. А знаешь ещё что? Ты всегда с уважением относился нашему с Машкой мнению. Даже когда заставлял что-то делать или запрещал что-то. Никогда не отмахивался, потому что мы маленькие. Мне сейчас иногда кажется, что у тебя вся жизнь в нас была сосредоточена…
Коля пожал плечами и вздохнул.
– Не помню. Точно сейчас многое по-другому бы делал, если бы вернуться.
– Например?
– Например… да не например. Что я вам дал? Заботу, внимание… Хорошо, если ещё воспитание.
– А надо что ещё-то? – Василиса искренне удивилась. – Это же детское счастье. Не только когда детство, а особенно когда вырастаешь и вспоминаешь детство. А у нас с Машкой оно такое счастливое было! Машка тебя ещё пьяным помнит, и как вы с мамой ругались, а я нет.
– По-другому… – Коля задумался и вдруг взъерошил волосы на голове. – По-другому, это когда детям можешь дать больше, чем выучить с ними уроки и даже почитать правильные книги. По-другому, это когда перед глазами у детей пример, каким должен быть человек. И как стать таким человеком. И когда детей направляешь верной дорогой, наставляешь и поддерживаешь. Я, вроде, уже более или менее разобрался, что там к чему тогда было… Я знаю, я был хорошим папой. Наверное, хорошим мужем и хорошим другом. Но только если бы тогда я был таким, как сейчас! Если бы я сегодняшний попал туда… я был стал лучшим специалистом по ремонту машин! Или одним из лучших! Выучил бы английский. Выучил бы не знаю, что ещё. Научился бы хорошо готовить, пошёл бы в спортзал, бросил бы курить, и вообще… И точно был бы другим, и жизнь бы сложилась по-другому. И для меня, и для вас. У вас был бы перед глазами такой пример… А сейчас я понимаю: то, о чём говорю, тогда таким нереальным казалось! «Ну как я английский выучу? И, главное, зачем?», «Ну я и так нормально тачилы чиню, чего ещё-то? И, главное, зачем?», «Книжки? Бе-е, они нудные все». А всё же просто. Шаг за шагом. Посмотрел на свою работу и просто задал себе вопрос: «А что я делаю не идеально? Что нужно, чтобы было идеально каждый раз?». Да с тем же английским – пошёл да узнал, где курсы и сколько стоят. Выбрал бы себе что-нибудь приемлемое и занимался бы ещё сам вместо того, чтобы у телевизора сидеть. А вот тогда за ручку меня отведи – не стал бы сидеть, терпения бы не хватило. А что меня сегодняшнего отличает от тогдашнего? По большому счёту – только характер.
– Папа, – вдруг прошептала Василиса. – А вот таким я тебя не знала. И… – Она запнулась. – И рада, что узнала. А ты расскажешь?..
Алёша в десять вечера уснул, а они проговорили всю ночь. У Коли от дочки почти не было секретов, кроме… эх… кроме предстоящего убийства. Он рассказал ей всё, чем жил последние два года. До деталей, какие мог вспомнить. И она тоже рассказывала и рассказывала.
Она была умной, даже мудрой, а он был моложе и в чём-то, несмотря на выпавшее ему, всё равно наивнее. Но он остался для неё папой – самым главным мужчиной на земле. Лучшим. А теперь он ещё предстал таким, каким она его прежде не видела – мужественным, даже брутальным, и при этом интеллигентным, интересным, начитанным, с формирующимся хорошим вкусом. Было ли жаль, что он только сейчас стал таким? А как можно жалеть? У неё же был лучший на свете папа, у неё было счастливое детство. И у неё хватало мудрости не задавать себе вопрос – а что было бы, если…
Коля провёл у Василисы ещё один день и одну ночь. Они всё время были вместе, втроём, их теперешней семьёй. Просто жили вместе, будто так и надо, будто так было всегда. Буднично. Готовили еду, гуляли, подбирали для Алёши костюм для вечеринки в школе, обсуждали книги. Коля раздобыл листок бумаги и показал Алёше, как складывать самолётик, а потом научил играть в «морской бой».
В их встрече не было надрыва, не было сцен из бульварных романов. Встретились, как будто просто давно не виделись и очень соскучились. И провели два счастливых беззаботных дня вместе. Как будто это были просто выходные.
А потом он уехал.
– Ты вернёшься? – спросила Василиса, словно что-то чувствовала. Да конечно, чувствовала. Родной же человек.
– Вернусь, – серьёзно сказал Коля. – Думаю, через неделю, вряд ли позже. Ну, может, через две.
Они обнялись, она чмокнула его в щёку, и он её тоже.
А потом Коля вышел из подъезда и легко запрыгнул в большой паластрум с надписью «НМК» на борту. И, конечно, напоследок оглянулся и помахал рукой. А они стояли у окна и тоже ему махали.
* * *
Ходырев расхаживал по кабинету взад и вперёд, заложив руки за спину. Стенька нервничал, Фролов просто волновался. А вот Пекарский довольно улыбался. Он хорошо знал, что его руководитель не раздражается, не психует, что любая сложность для него – это просто новый вызов. Чем труднее задача, тем интереснее преодоление. И сейчас он в Ходыреве чувствовал именно эту эмоцию – заряженность на успех, кипящую энергию, которую следует с холодной головой направить в нужное русло.
Они только что посмотрели интервью Николая Афанасьева по каналу «НМК», и Фролов отправил герою передачи приглашение посетить дом Игната Рафаэлевича Ходырева, богатейшего человека России, который очень увлекается двадцатым веком. Пусть дедульки-«волки» порадуются, какой у них замечательный план и как он сам собою воплощаются в жизнь.
В самой же передаче не было ничего любопытного, просто обсуждение бытовых картинок из жизни столетней давности. Ну, и охи-ахи по поводу гения Филатова. Справедливо, но тоже не новость.
– Так! – Ходырев остановился и хлопнул в ладоши. – С этим ясно. Завтра Афанасьев здесь, послезавтра ты, Стенька, прилетаешь ко мне. Познакомлю вас. Он человек для меня непонятный, поэтому перед встречей, – Ходырев повернулся к Пекарскому, – Богдан Петрович, проконсультируете уважаемого священнослужителя, как вести себя в таких ситуациях? А то мало ли. Чтобы без сюрпризов. Человек он мне интересный, – говорил Ходырев, опять обращаясь к Стеньке, – и еще это хороший выход на Филатова, а через него на Калинкина с его «Дельтой». Если повезёт, перетянем парня на свою сторону, тогда будет хороший публичный эффект, он же сейчас модная знаменитость. Но человек всё равно для нас неизвестный, поэтому будем соблюдать все меры предосторожности, какие нам предписывает Служба безопасности.
Он замолчал, и в комнате повисла тишина. В этой тишине вдруг стало слышно, как капли начинающегося дождя барабанят по окну. Ходырев специально попросил в кабинет окна без излишней шумоизоляции. Он любил слышать то, что происходит на улице. Дождь. Порывы ветра. Топот копыт и ржание лошадей вдалеке. Шум двигателя автомобиля. Смех или перебранка работников или гостей. Мир полон жизни, полон звуков, и Игнату Рафаэлевичу всегда хотелось быть частью этого мира, не отрываться от него. А ещё он любил просто гулять по улицам городов…
Присутствующие уловили настроение и тоже посмотрели на окно, по которому уже вовсю стекали дрожащие струйки. Ливень будет сильным, уже сейчас понятно. Может быть, один из последних в этом году. Ноябрь.
– Ноябрь уже… – задумчиво проговорил Ходырев.
– Скоро Новый год, – в тон ему констатировал Фролов. – Ёлку, как обычно, трёхметровую, Игнат Рафаэлич?
Ходырев обернулся от окна, посмотрел на своего помощника с улыбкой.
– Кремлёвскую не успеем, – продолжил Фролов, – мы же на январь уже мероприятие планируем.
Пекарский довольно хмыкнул, переводя взгляд то на Ходырева, то на Стеньку, Ходырев посмеивался, Стенька хлопал глазами, и лишь Фролов держался с напускной серьезностью.
– Девятое января, – констатировал Ходырев. – Кровавое воскресенье. Дадим шанс нынешнему руководителю страны разрешить народный протест мирно, без жертв. Богдан Петрович, изложите план? Будьте любезны.
Пекарский деликатно прокашлялся и откинулся в кресле, закинув ногу на ногу.
– Девятого января утром президент Шацкий будет находиться в Санкт-Петербурге в Зимнем дворце. Имеется ещё запасной вариант для Москвы, его мы в деталях продумаем немного позднее. Мы обоснованно полагаем, что Шацкий будет именно в Зимнем. В восемь утра большие группы людей – толпы, если угодно, – должны двигаться со стороны Невского проспекта. Необходимо тысяч десять, как минимум. Полиция и Национальная гвардия будут подготовлены к такому шествию. Изначально им сообщат лишь то, что это мирное шествие с требованием отставки президента. Вам, Стенька, следует так и настраивать последователей вашего культа – мирное шествие с требованием отставки. Идеологическая часть, как я понимаю, уже проработана.
Изначально необходима чёткая организация: народ собирается на площади Александра Невского, туда же прибывают новые группы. С самого начала давка не нужна. По плану, народ должен прийти к Зимнему, заполнив весь Невский и всю площадь у Зимнего. Далее толпа должна пройти через Дворцовый мост и разойтись по домам.
Однако, если Шацкий не согласится уйти в отставку немедленно, провокаторы – простите мне мою непосредственность – должны раззадорить толпу к тому, чтобы ворваться в Зимний и принудить президента к отставке силой. Для этого необходимо заранее вложить в головы людей эту мысль. Поработайте с психологами, подумайте, как лучше это сделать. Может быть, фразами вроде: «Мы не будем врываться во Дворец» и «Что же делать, если Шацкий заупрямится и предпочтёт личные выгоды воле народа?». Также заранее следует посеять в толпе страх, что полиция может применить силу для разгона шествия. Пусть боятся. Напомните о Кровавом воскресенье тысяча девятьсот пятого, тогда погибло много народу. Кстати, чем чётче будет эта ассоциация, тем лучше – шествие простого народа к царю с иконами в руках. Мы и дату неслучайно выбрали: девятое января.