Герман Фальк
Третий Шанс
На территории поместья располагалось несколько строений: дом хозяина с ангаром для пингов и гаражом для старинных автомобилей, два небольших гостевых домика, дом для прислуги, конюшня, спортзал с тиром и бассейн.
Своё Покровское Игнат Рафаэлевич любил, привязался к нему. Всё здесь было обустроено сообразно его пожеланиям и потребностям. И, главное, уютно, по-домашнему тепло. Взять тот же дом. Снаружи ничего особенного, а внутри много солнечного света, ну, и кожа, дерево, натуральные ткани. И минимально камня, даже мрамора, совсем нет уже лет десять не выходящих из моды «живых стен». И уютные портьеры, которые можно задёрнуть, если хочется полумрака или если снаружи, скажем, ливень и грязь (в России живём, куда ж нам без неё).
Игнат Рафаэлевич остановился на опушке леса и прислонился спиной к стволу клёна, чтобы немного передохнуть. Километров десять, поди, нашагал, если просуммировать. Понравилось шуршать яркими осенними листьями, так и не заметил, как далеко за границы Покровского забрел. Да и границы-то были условные – забор вокруг имения хозяин не выстраивал, на что Богдан Петрович Пекарский, начальник службы охраны, постоянно сетовал.
А вот и Богдан Петрович, лёгок на помине. Игнат Рафаэлевич издалека заметил приближавшуюся фигуру отставного генерала. Внешне они очень контрастировали. Богдан Петрович был высок, подтянут; обветренное лицо с резкими морщинами и стрижка такая короткая, что цвет волос не разглядеть. Игнат Рафаэлевич, напротив, был приземист, с правильными мягкими чертами лица и пышной седой шевелюрой. Однако общего между ними было гораздо больше, чем различий. Проницательный ум, сильный характер, воля к успеху и аппетит к риску выше среднего.
Хозяин поместья отряхнулся и двинулся навстречу начальнику службы охраны.
– Как прогулялись, Богдан Петрович? – весело выкрикнул Пекарский, когда до его нанимателя оставалось метров двадцать.
Игнат Рафаэлевич лукаво усмехнулся.
– Да вы ж лучше меня знаете! Небось, как обычно, со спутника следили. Шагу без присмотра ступить не даёте!
– А вы без присмотра хотите? – Пекарский хищно сощурился. – Устроим, только скажите. Но, если можно, не сейчас. Там аиста подают, пойдёмте.
Ну вот любят эти военные шифровать всё! Ну почему не сказать просто: «Стенька приехал»? Кстати, как Стенька и иные тайные посетители попадают в Покровское, для Игната Рафаэлевич оставалось тайной, а он и не допытывался. А единожды высказанную полу-шутку о шифровании Пекарский коротко прокомментировал: «Дисциплина должна быть. А то где-нибудь в ненужном месте опрометчиво проговоритесь». Ну что ж, профессионалам нужно доверять.
Вместе дошли до дома и поднялись в кабинет. Дом был трёхэтажный. Комнаты располагались по периметру, образуя в центре атриум, и в этот атриум выходили все двери. По внутреннему периметру на всех этажах тянулись галереи с дубовыми перилами, покрытые ковровыми дорожками иранской работы. Лестницы тоже располагались по периметру атриума. То есть, можно было стоять на любом этаже и видеть другие этажи и входную дверь на первом. Лестницы были оснащены техникой для автоматического подъёма, но пользоваться им было не принято.
Мужчины поднялись на третий этаж довольно бодро, даже не запыхались. Охранники, дежурившие у кабинета хозяина, синхронно распахнули двери, и Ходырев с Пекарским вошли.
Стенька, уже успевший задремать в широком кожаном кресле, вскочил, протирая глаза.
– Здрасьте, Игнат Рафаэлич! – выпалили он с улыбкой. – Как поживаете, мил человек? Ничего?
От книжного шкафа, занимавшего всю дальнюю стену кабинета, навстречу вошедшим двинулся помощник Ходырева Фролов, неприметный молодой человек лет тридцати.
– Фролов, – вздохнул Игнат Рафаэлевич, – ну что же это такое…
Тот с улыбкой пожал плечами.
– Игнат Рафаэлевич, сами же клоуна просили.
– Ну так я же не знал, что так будет.
– А-а, – протянул Фролов, – а я-то тогда вас буквально понял. Если надо, вы скажите, посолиднее кого-нибудь найдём.
Вот была у Фролова такая манера – всегда серьёзен, и не поймёшь, когда шутит, а когда действительно имеет в виду то, что говорит.
Стенька подобострастно приблизился к вошедшим и протянул руку для пожатия, Игнату Рафаэлевичу, конечно, первому.
– Он священнослужитель, – заметил из-за плеча Игната Рафаэливича Фролов. – Ему длань целовать положено.
Ходырев улыбнулся и пожал руку Стеньке. Вслед за ним то же самое сделал Пекарский.
– Присаживайтесь, господа, – жестом предложил хозяин кабинета и сам уселся в кресло, лишь когда свои места заняли все остальные. Подали чай, кофе и немного фруктов и сладостей.
– Как ваши дела, Стенька? – серьёзно, но немного расслабленно спросил Фролов. – Судя по тому, что нам известно, к намеченному сроку цели мы достигаем, – и, поймав непонятный взгляд молодого священника, уточнил: – К январю у нас будет достаточное количество, в-первых, идеологизированного населения, а во-вторых, мобильных, приемлемо обученных и вооружённых отрядов народной милиции.
Стенька звучно отхлебнул чаю. Хорошо хоть из чашки пил, не из блюдца, а то ведь мог.
– Ну так чего ж, – начал он степенно, – народ идеологию, как сами видите, воспринял. Соскучились быдлы по высокому и прекрасному. То есть, по чистоте и чести, конечно. Да и не только быдлы, всякие, конечно, но в основном быдлы. Ну, и потянулись. Многие говорят, мол, подавайся, Стенька, в митрополиты Православной Церковью править, а то, мол, погрязли нонешние священники в мирском. Ну а я им, как договаривались, – вежливый поклон Ходыреву, – мол, не про то мы, милые люди. Мы же за истинную веру, а не за новую иерархию. Ну, и так тихо-мирно… Хотя, Маруська, которая из Тимофеевки, тогда, конечно, шума наделала. Говорил, думал, всё, пойдут теперь гонения со стороны властей! Ан нет, обошлось.
– Мы постарались, – быстро проговорил Фролов. – Надеемся, впредь…
– Да ну чего ты, Фролов! – Стенька энергично замахал руками. – Да неужто не понимаем? Так всем и втолковываем, мол, движение у нас мирное, мы за строгость, конечно, но без членовредительства. До поры до времени, конечно. Хотя, тяжко таковой баланс удерживать. С одной стороны, призываю к решительным действиям, а с другой, ближнего пальцем не тронь. Ну, и для будущих наших свершений нужно боевой дух воспитывать. Приходится объяснять, что мы учимся, как противостоять тем, кто захочет пресечь наше движение. Мол, многим, кто делает деньги на грешных утехах и нечестивом поведении (простите ради бога, Игнат Рафаэлич, то всё для пользы дела), наше движение скоро начнёт препятствия в их делах чинить, вот они и попытаются нас силой образумить. И многозначительно так добавляю, что о том я знаю наверняка. Потому, говорю, мы должны не только воинское искусство постигать, но и уметь быстро собраться в нужном месте: никогда не ведомо, где и когда и, главное, как враг ударит. А, может, говорю, и упреждающий удар нанести придётся.
Ну, и ещё, как договаривались, начинаю потихоньку готовить к отрицанию некоторых нынешних, кто у власти. Мол, попустительствуют. Одно дело генерал Федоренко, тот герой, по нему, конечно, сомнений никаких. А с другой, ну и там про бывших говорил, про всяких калинкиных, дворянских и прочих вместе с другом их Филатовым. И про нынешних, конечно, но осторожно. Нам до поры до времени призывы к свержению власти не нужны. А уж когда надо будет…
– Девятого января, – неожиданно вставил Ходырев. – Надо будет девятого января. Сам рассчитывай, как к этому дню обстановку накалить, но не перегнуть.
– А что будет девятого?
– Эх, – Ходырев вздохнул, – Стенька-Стенька…
– А-а! – тот хлопнул себя ладонью по лбу. – Тысяча девятьсот пятый, кровавое воскре… Постойте. Так что же, я народ к Кремлю поведу, а нас полиция?..
– Не так, – перебил его Фролов. – Толпа тысяч в двадцать человек с иконами и иными религиозными символами придёт к Зимнему дворцу, где будет находиться Президент, и последний всенародно подаст в отставку.
– А если не подаст?
– Тогда в толпе начнётся давка, – холодно произнёс Фролов, – в которой погибнут несколько сот человек, может быть, тысяч. Если Шацкого и это не впечатлит, в стране вспыхнет всенародный бунт.
– Бунт против чего? – простодушно спросил молодой священник.
А не так-то прост этот клоун. Не зря именно его выбрали.
– Бунт против власти, попустительствующей отступничеству от ключевых моральных ценностей, на которых испокон веку зиждется государство Российское, – спокойно ответил Фролов. – Так что где-то с конца осени нужно будет быстро увеличивать градус эмоциональности нашей целевой аудитории.
Стенька закинул ногу на ногу, задумчиво покрутил ступнёй, как бы разглядывая с разных сторон свой обветшалый ботинок.
– Существуют различные способы создания давки, – Фролов говорил гладко, но как будто неохотно, словно преподаватель, читающий очередной группе слушателей лекцию, выученную наизусть за многие годы и уже надоевшую самому. – Паника. Стремление увидеть святыню, находящуюся в определённом месте, или получить находящийся в этом месте подарок. Стремление быстрее выбраться из толпы, если, скажем, подарок расположен в другой точке. Но лучше всего работает паника. К слову, знаете об этимологии слова «паника»? От древнегреческого бога пастушества Пана. Он мог насылать на людей и животных безотчётный ужас, если его рассердить. Кстати, о животных… – Фролов задумался, было видно, что мысль пришла ему в голову только что. Но сформулировал он эту мысль определённо: – А что, если животные в толпе окажутся? Скажем, медведи? Простите, отвлёкся, но мысль занятная, я к ней вернусь позднее, – молодой человек сделал несколько пассов рукой, делая пометку в блокноте через меню символов. – Возвращаясь к давке. Паника подходит лучше всего. Особенно хорошо она сработает, если люди будут ожидать угрозу, например, подрыва шоковых гранат в неизвестном месте в толпе. Давайте подумаем, что ещё может быть, время пока есть.
– Ну так да, – вставил Стенька, – времени у нас, как встарь говорили, вагон и маленькая тележка. Долго запрягаем. До января-то ещё у-ух сколько!
– Долго, – охотно согласился Ходырев. – Но будем продвигаться методично.
Действительно, долго. Современный мир быстрый. Вот раньше, давно-давно, допустим, заключает предприниматель сделку с английской компанией. Пишут его конторские служащие контракт на бумаге, а потом предприниматель садится в сани и уезжает в Лондон в командировку. А возвращается уже в карете, под осень. Наверное, так было. Потом мир стал быстрее, а сейчас и вовсе кажется молниеносным. Жизнь ускорилась во всём. И в личном отношении, и в культурном, и в деловом. Люди стали быстрее мыслить. Наверное, мозг как-то эволюционирует, но, главное, появились новые стереотипные алгоритмы: то, о чём раньше следовало подумать, сейчас происходит как-то само собой на уровне интуиции. Срабатывают схемы, заложенные в детстве, в процессе воспитания. Именно индивидуальная интуиция, а не новые общественные устои. Потому и люди сейчас такие разные.
Заблуждается Стенька, называя большую группу людей быдлами. Конечно, у них много объединяющего. Неудовлетворённость бедностью (что бы они знали о бедности настоящей!), которую люди стремятся компенсировать якобы духовным. Потребность в патриотических чувствах, а то о национальной гордости в последние годы как-то подзабыли (ваша недоработка, уважаемый Матвей Юрьевич). У обывателя, особенно у русского, имеется душевная жажда испытывать гордость такого свойства, которая в силу человеческой природы в полушаге от гордыни. Ну, и на фоне рутинной жизни, пресыщенной быстрым и поверхностным, рельефно проступила общая потребность в настоящих событиях. Но эти люди – не быдло. Это стадо, в хорошем смысле слова, без уничижительности: овечки, которые нуждаются в пастухе. Оставалось лишь найти нечто одно, универсальное и работающее, и этим универсальным Игнат Рафаэлевич выбрал и, в силу своего характера, назначил религию. И попал в яблочко. Народ не нужно было раскачивать, достаточно было распахнуть дверь и показать, куда идти, и народ сам потянулся.
А вот Калинкин перемены прозевал. Хотя понимал и чувствовал всё. Однако, когда у него появилось, что осмысливать, было поздно. Ходырев грамотно сработал на упреждение, и Шацкий уже находился под влиянием «правильных» людей, которые задолго до настоящих событий сформировали у Президента «правильное» мировоззрение. А именно – невмешательство в общественное, которое, пользуясь виртуозной подменой понятий, было преподнесено как невмешательство в частное. Однако пенсионер-эмигрант, бывший помощник президента, Ходырева беспокоил. Калинкин не виртуоз в стратегии, но блестящий тактик. К тому же боец. Он сдался и успокоился? Да кто ж в такое поверит! И ведь как удачно повернулось – оказался в другом государстве, да ещё и далеко не самом дружественном России, не дотянешься, даже возможность отслеживать перемещения ограничена. С другой стороны, а что он может сделать? Получается, что вроде бы и ничего, проиграл по всем фронтам. Но очень уж подозрительно затих. Значит, мы чего-то не замечаем.
– Долго, – повторил Ходырев. – Но это мысль быстра. И интеллектуальные убеждения можно переменить быстро логическим опровержением. Другое дело убеждения духовные и, например, эстетические. Невозможно убедить человека в том, что некрасивое красиво, быстро. А уж тем более убедить большую и долгое время неопределённую для нас группу людей в возможности того, о чём им в голову даже мысль не закрадывалась. Поэтому и движемся с такой вот скоростью.
– Шефа на философию потянуло, – заметил Фролов, сделав совсем уж серьёзное лицо.
– А вот не тянуло бы шефа на философию, так и твоя жизнь, Фролов, поскучнее была бы. А тут – события.
Ещё пообсуждали план ближайших действий, и через четверть часа Стеньку увезли, а Фролов и Пекарский ушли по своим делам.
Ходырев ненадолго задержался у окна с чашкой кофе, а потом направился в конюшню. Нужно было подумать, и прогулка верхом весьма этому способствовала. Седлать Грома он любил сам. Пока почистишь коня, сходишь за седлом, вольтрапом и уздечкой, забинтуешь сухожилия, поседлаешь, затянешь подпруги, так и четверть часа пройдёт. Как раз время поразмыслить. А затем сесть верхом и – сначала минут десять шагом, потом примерно ещё столько же порысить, и уж потом в галоп!
* * *
Чёрный правительственный пинг в сопровождении двух пингов ФСО, закружив в маленьком вихре опавшие яркие осенние листья, мягко приземлился у здания на Маросейке, где первые два этажа занимала флагманская оранжерея «Лепестков и Бутонов».
Дом был пятиэтажным (плюс пять подземных этажей), и для архитекторов стало хотя и не сложной, но интересной задачей перестроить здание так, чтобы в оранжерею попадал солнечный свет, как естественный, так и аккумулированный. Получилось безупречно – цветы росли как будто в природной среде. А прозрачные стены первого этажа создавали впечатление, словно заросшая полевыми цветами лужайка начиналась прямо у дороги.
Всё-таки у Оленьки талант. Цветы и что им нужно она не просто знает, она чувствует. И предрасположенность к предпринимательству у Оленьки обнаружилась, как только появилась возможность. Стремительный взлёт «Лепестков и Бутонов» воодушевил и преобразил девушку. Из милой цветочницы, каждый день с обидой осознававшей, что она не рождена для навязанного обстоятельствами скромного существования, Оленька превратилась в Ольгу Вейминовну, законодательницу флористической моды в стране. Она стала известной и богатой, в её окружении появились значимые люди, причём уже не благодаря мужу. Тот, конечно, за это время превратился из заместителя министра в вице-президента, стал вторым человеком в государстве, только и Оленька уже сделалась самодостаточным человеком, при деле, да ещё таком красивом, и с большим доходом. В ее окружении стали появляться интересные мужчины, да и без них подступало осознание того, что генерал Федоренко далеко не молод, и что общего у них не так уж много. Отрезвила её лишь вскользь брошенная Денисом Денисовичем Чижовым фраза: «Повезло вам, Ольга Вейминовна, с мужем. Держитесь его. А то дело-то, знаете, какое, сегодня есть, завтра нет». Чижов не пояснил смысл сказанного, но два и два Оленька сложить сумела. Муж никогда не рассказывал о своей короткой беседе с Чижовым тогда, два года назад, но именно после той встречи простую цветочницу вдруг сделали руководителем, и на компанию посыпались государственные и, что было более значимым, окологосударственные заказы, давшие «Лепесткам и Бутонам» очень неплохой старт на новый уровень. И она смирилась. В конце концов, всё-таки вице-президент. А от мысли «завтра нет» её и вовсе передёргивало.
Оленька любила, когда муж заезжал за ней после работы. Однако и хорошо, что случалось это нечасто, такое надо в меру. Ей нравилось эффектно усаживаться в свой ярко-красный «Руссо-Балт» и колесить домой по московским улицам не самым коротким путём, в хорошую погоду откидывая верх паластрума. Но и вице-президентский кортеж тоже был весьма эффектен.
Муж заранее предупредил, что залетит за ней, и Оленька уже собиралась на выход, неторопливо шагая сквозь яркую цветочную лужайку на первом этаже, однако неожиданно на пороге появился Денис Денисович Чижов, как всегда, со своей милейшей супругой Изабеллой Вениаминовной.
Чижов коротко, но чинно поприветствовал Оленьку, а вот супруга бросилась к девушке, как всегда, раскрывая руки для объятий и припадая к её щекам троекратным поцелуем.
– Ольга Вейминовна! Милейшая! Как же я рада вас видеть! Ох, – она чуть отстранились и осмотрела Оленьку с головы до ног. – А вы всё хорошеете! Среди этих цветов вы – самый яркий цветок, самый прелестный бутон.
Фу. Ну чего ей ещё надо?
Но Изабелла Вениаминовна взяла Оленьку под руку и, восторженно бормоча ерунду, повела её вглубь оранжереи, а потом вовсе на второй этаж по реалистично сымитированному архитектором склону холма.
И чёрный правительственный пинг у порога встретил лишь один Чижов.
Генерал, надо сказать, не очень-то был рад этой встрече. Со дня их знакомства они виделись всего несколько раз, и ни одна из этих встреч не была приятной. Даже нейтральной. Даже когда случайно встречались на приёмах, Чижов на секунду приближался к генералу и шептал на ухо коротко что-то вроде: «Видел Ольгу Вейминовну, она такая счастливая! А ведь это всё благодаря вам». Или: «А вы слышали про директора департамента в министерстве, которого во взяточничестве уличили? Сердце разрывается, когда представляю, что будет с его семьёй».
Лишь однажды Чижов вот так же встретил генерала на пороге оранжереи. Тогда он коротко сообщил Федоренко, что у того есть шанс стать вице-президентом, и что он, Федоренко, очень нужен российскому народу, что именно он должен занять этот пост, а не мягкотелый Калинкин. И что, если так сложится, генералу не следует отказываться, если он, конечно, намерен и впредь служить интересам своей страны. Больше Чижов тогда ни на что не намекал, а генерал старался об этом не думать.
И вот опять объявился. Стоит себе среди цветочков, нюхает, любуется. Да и встал так, что с улицы его не видно.
Генерал нехотя пожал протянутую гостем руку.
– Пройдёмся? – деликатно, как будто даже заискивая, проговорил Чижов. Что ж за манера-то у него? Лебезит, но как будто издевается. Да чего там, так оно и есть.
– А правду ли говорят, – мягко начал Чижов, взяв Федоренко под локоть, – что Шацкий в отставку уйти может?
Федоренко остановился и вытаращил на гостя глаза.
– Ой, – тот едва заметно хохотнул, прикрыв рот ладошкой. И ладошки у него мерзкие! – А вы не знали? Ну так пусть тогда между нами останется. Ладненько? Со мной на днях один приятель поделился, что-де зреет недовольство народа, что стране нужна жёсткая рука, а не политиканство Шацкого. Мы как разговорились, так сразу о вас и подумали. Вы ведь кресло президента займёте, если в Шацком вдруг совесть проснётся, да он и поймёт, что не своё место занимает?
– Займу, – согласился Федоренко. – До внеочередных выборов.
– Конечно-конечно, – замахал своей мерзкой ручкой Чижов. – Но даже за время, которое (конечно, если Шацкий уйдёт во отставку) потребуется для организации внеочередных выборов, вы же успеете сделать кое-что значимое для страны?
– Конечно, – генерал саркастически усмехнулся. – Для страны. Человек, который всю жизнь…
– Да мы знаем, знаем. Ну, так в стране есть толковые люди, да и ещё, исключительно благодаря своим заслугам, по достоинству занявшие должности в министерствах и ведомствах. Вот как вы, Василий Никифорович, в своей области. Вот бы Шацкому доверить профессионалам страну обустраивать, а он всё что-то упирается.
– Если вы о новых инициативах Центрального банка и Министерств Экономики и Промышленности, то они действительно могут привести к ослаблению страны.
– Ох, Василий Никифорович, да много ли мы с вами в этом деле понимаем? Мы ведь каждый в своём деле специалисты. А я вам так скажу: если внимательно присмотреться, то сейчас-то самое время своих сограждан и предпринимателей поддерживать, а не на остальной мир равняться. Вы бы вникли на досуге, что там ваши коллеги в правительстве предлагают, гладишь, и переменили бы свои взгляды. Да я думаю, что и народ в перемены поверит. А то ведь так и до политических разногласий внутри страны дойти может, а наши враги только того и ждут. Ой, – Чижов вдруг посмотрел на часы. – Как времечко-то летит! Мы бы, с вашего позволения, откланялись. Пойдёмте супруг наших разыщем, а то они, поди, совсем цветочками и бутончиками увлеклись. Они обе, знаете ли, такие увлекающиеся!
* * *
Игнат Рафаэлевич заглушил двигатель и потянул рычаг «ручника». Выбрался из автомобиля, с силой захлопнул дверцу. Вот, поди ж, сто с лишним лет агрегату, а бегает! И ведь когда-то такие машины обыденностью для людей были! Ездили на них на работу, в гости, на рыбалку… Водить учились специально. На заправочные станции заезжали. Вот ведь жили!
Выходя из гаража, Ходырев окинул взглядом свой скромный автопарк, состоящий из пяти внедорожников середины двадцатого века, и в очередной раз порадовался. А вот приятно!
Когда входил в дом, в дверях встретился с Пекарским.
– Игнат Рафаэлевич, позволите полчаса вашего времени?
А удачный момент каждый раз человек для разговора выбирает. И время есть, и настроение располагает. Что скажешь – профессионал.
Поднялись в кабинет, заказали чаю, и Пекарский, как обычно, сразу перешёл к сути.
– Игнат Рафаэлевич, нам стало известно, что на вас готовится покушение. Возможно, вы слышали о группировке «Волки»? Группа инициативных граждан, которые не разделяют ценности «Чистоты и Чести» и стремятся ей противодействовать. Основу организации составляют столетние профессора, из разных областей науки. Мы не заметили связи «Волков» с какой-либо правительственной структурой какой-либо страны, однако такого нельзя исключать. До недавнего времени в действиях «Волков» не наблюдалось какой-либо последовательности, их акции были слабыми и стихийными. Например, сорвать проповедь выкриками или закидать камнями тренировочный лагерь отряда самозащиты и убежать сразу.
Ходырев уселся в кресло, закинул ногу на ногу и скрестил руки на груди, мол, продолжай.
– Тем не менее, мы держим «Волков» в зоне нашего внимания.
– Имея в виду резидентуру, – понимающе кивнул хозяин кабинета.
– Не только, но и её в том числе. Потенциально мы ожидали опасности от этой организации. Старики хоть и столетние, однако не маразматики и с влиянием и деньгами. Только до последнего времени они не знали, как всем этим пользоваться.
– И что? Узнали? Или подсказал кто?
– Судя по их плану, если кто и подсказал, то человек этот явно непрофессиональный и чересчур наивный. Но сами старики в свой план верят безоговорочно.
Ходырев улыбнулся уголками губ.
– Ну не томите, Богдан Петрович! В чём план-то?
Пекарский присел на кресло напротив Ходырева, на самый краешек, и склонился к нему.
– Помните недавнюю историю о клоне у Филатова?
Ходырев охотно кивнул.
– Помню, только это не клон…
– … а воссозданный образец…
– … который сейчас на Уране…
– … который, Игнат Рафаэлевич, сейчас летит с Урана в «Молнии» медиакомпании «НМТ». А «НМТ» принадлежит троим из «Волков».
Ходырев откинулся в кресле и, сощурившись, пристально посмотрел прямо в глаза руководителю службы безопасности.
– «Волкам» известно о вашем интересе к культуре двадцатого века. Они решили использовать воссозданный образец, кстати, его зовут Николай Алексеевич Афанасьев, для покушения на вас и аиста.
Ходырев немного расслабился, даже попробовал засмеяться.
– Этот Афанасьев что, в своём времени профессиональным убийцей был?
– Автомехаником он был. Но. Так сложилось, что мы стали источником сразу нескольких его жизненных трагедий. Мы убили его внучку. Помните, ту журналистку с мужем? И ещё мы убили его девушку и друга. В момент покушения на Филатова Афанасьев находился в его доме, и именно оттуда его эвакуировали на Уран. Полагали, что цель покушения – он, клон. Из-за нас Филатов и Калинкин, с которыми Афанасьев тесно сошёлся… А с кем ещё ему здесь сходиться? Эти двое эмигрировали из страны. И тогда, при покушении на Филатова, погиб полковник Шереметьев, с которым Афанасьев был особенно близок. И, главное, погибла Милена Голицына, с которой у Афанасьева был роман. Точнее, даже не роман, а настоящая любовь.
По лицу Ходырева как будто пробежала тень. Он был знаком с Голицыными, несколько раз видел Милену. И эта смерть стала настоящей. А, оказывается, была ещё и настоящая любовь. Нет-нет, стоп. Проще называть это абстрактно: неизбежные человеческие жертвы.
– В общем, накрутили парня так, что он вас со Стенькой убить готов. За два дня его обработали, профессионалы-медийщики.
– И? Летит убивать? Наверняка и план есть.
– Так точно. План такой. Скоро начнётся кампания по популяризации Афанасьева. Чем дольше мы не будем обращать на него внимания, тем шире и массированнее будет подогреваться общественный интерес. В конце концов, вы захотите познакомиться с человеком, который жил в двадцатом веке, по его меркам, ещё два года назад, со свежими воспоминаниями. Он окажется для вас занятным собеседником, с энтузиазмом будет обсуждать ваш автопарк, он же автомеханик. Вы пригласите его в гости, возможно, предложите остановиться у вас на пару дней. Афанасьев с радостью примет приглашение. В качестве подарка, зная ваше увлечение еще и оружием, он раздобудет для вас настоящий пистолет ТТ двадцатого века.
– ТТ? Тульский Токарев? – воодушевлённо, но с нескрываемой иронией воскликнул Ходырев. – У меня, конечно, один такой есть, но второй не помешает! А можно как-нибудь устроить, чтобы и ТТ в подарок получить, и не погибнуть при этом?
Пекарский усмехнулся.
– Так и устроим. С вашего позволения, продолжу. Во время дарения Афанасьев выстрелит в вас и, желательно, в аиста. Он попытается подгадать момент, когда вы трое будете вместе. Почему-то старики уверены, что аист часто здесь бывает. Им известно, что вы часто принимаете гостей в кабинете без охраны.
– А дроны?
– Да, – согласился Пекарский, – в этом единственное рациональное зерно их плана. Они знают или догадываются, сколько дронов находится в доме. Более того, им известна азбучная истина, что против дрона ни у одного человека нет шансов. Поэтому они сконструировали устройство для отключения дронов. Устройство вмонтировано в детали ТТ. Пока пистолет разобран, элементы устройства неактивны, и их, скорее всего, невозможно обнаружить при осмотре. При полной сборке пистолета элементы устройства взаимодействуют, и устройство активируется. Это устройство подаёт сигнал, отключающий все дроны в Покровском. Обе системы управления – и основную, и дублирующую.
Ходырев, конечно, хотел спросить, чем же будут заниматься бойцы службы охраны, но не перебивал, слушал.
– После выстрелов в небе над Покровским появится летательный аппарат для отвлечения внимания. Однако сам Афанасьев пробежит вниз, в гараж, и выедет на Ленд Ровере. По расчётам «Волков», на его пути не должно быть постов охраны. И, кстати, следует признаться, эта часть плана тоже небезосновательна. Ему достаточно будет пробежать три лестничных пролёта, и он в гараже. Потом проехать сто тридцать метров до леса. А водить автомобиль он умеет. Оттуда его предполагается эвакуировать по воздуху.
Ходырев встал, прошёлся по кабинету, разминаясь, посмотрел в окно, повернувшись к собеседнику спиной.
– Богдан Петрович, – медленно проговорил Ходырев, – и как вам этот план?
Пекарский вздохнул, сделал паузу.
– По правде говоря, этот план выявил несколько слабых… слабоватых звеньев в нашей системы охраны. Если допустить, что вы бы пригласили Афанасьева в гости, а мы бы пропустили его с деталями пистолета в сумке на территорию дома, то вероятность его успеха была бы в районе двадцати процентов.
– Двадцать процентов… – мрачно проговорил хозяин кабинета.
– Да, Игнат Рафаэлевич. Пороговое значение для профессионалов. У нас, в «Альфе», если вероятность успеха операции составляла двадцать процентов, операция считалась потенциально успешной.
– Ну что? – Ходырев резко развернулся на каблуках и посмотрел в глаза Пекарскому. В его голосе зазвучал азарт. – Будем встречать гостя?
* * *
Вставить колодку ударно-спускового механизма, затем ствол, направляющую втулку в кожух, вставить возвратную пружину, затвор со стволом на рамку, вставить затворную задержку, надвинуть пружину затворной задержки, вставить магазин. Передёрнуть затвор, снять с предохранителя. Сформировать хват, вывести на цель и плавно нажать на спуск. И всё заново. Раз за разом.
В невесомости.
Через неделю стало получаться быстро и легко, движения сделались плавными, скорыми и чёткими. Следующий этап – то же самое, сборка того же ТТ, но не глядя, в мешке.
После спасательной операции, что удивительно, Коле почти не задавали вопросов. Особенно демонстративно его игнорировали Вильгельм Забушек (по понятным причинам, в силу характера, он вообще Колю почти перестал замечать) и Франк-Мартин Шульце. Элли потом сказала, что последнему с Земли мягко намекнули, что, мол, лучше вообще отметить инцидент в судовом журнале как заурядный и помалкивать в тряпочку.
Конечно, на «Джульетте» вся слава досталась Элли. Коля намекнул, что так надо, одной короткой фразой: «Вот рванул сдуру! Хорошо, она вовремя сообразила, как что сделать». Элли всё поняла и быстро поддержала. Хотя, уж кто тут сдуру-то… Но многие верили.
Элли тоже не задавала вопросов, но смотрела на Колю, как бы сказать, не с подозрением, но настороженно. Общались, на первый взгляд, без напряжения. Вроде бы всё как всегда, вроде, просто занята, но ощущение барьера за пару дней превратилось из кажущегося в определённое. Коля, улучив момент, когда они на секунду остались вдвоём (а вдруг как-то само собой перестало складываться, чтобы остаться вдвоём), осторожно взял её за руку, посмотрел в глаза и хотел было напрямую спросить, что происходит, но Элли отвела взгляд и аккуратно высвободилась.