Галия Мавлютова
Ночи северного мая
– Не «здрас-сте», а «здравия желаю, товарищ капитан»! – взревел товарищ Басов и вырос из карлика в исполина. Казалось, он реет под потолком, настолько оглушительно звучал его голос.
– Здравия желаю, товарищ капитан! – воскликнул Сергей и тоже уменьшился в размерах, превратившись в эмбрион. Но больше всего ему сейчас хотелось стать человеком-невидимкой.
– Ты почему опоздал, гадёныш? Думаешь, никто не заметит, что ты притёрся к органам?
Басов продолжал реять в вышине, а Сергей боялся поднять голову, чтобы не вызвать новую волну гнева.
– Почему – притёрся? Я был вчера на квартире у Коли Гречина. Всё видел. Всё записал. Вот здесь, в рапорте, изложил. И время указал.
Москвин слушал и не верил, он говорил непослушным языком, одеревеневшим не от страха, а от изумления. Никто и никогда с Сергеем так не разговаривал. Теперь разговаривают. Надо привыкнуть. Иначе не выжить. Но без привычки было трудно.
– Как ты разговариваешь со старшим по званию и должности? Ты! Ты! Гадён-н-ныш-ш-ш-ш. – Последнюю букву Басов угрожающе прошипел, выпуская из себя свистящий воздух.
Москвин с тоской наблюдал за сослуживцем. Товарищ Басов в первый раз предъявил истинное лицо – звериный оскал, подгнившие зубы и редкие усы, слипшиеся от накопившейся в углах перекошенного рта пены. Не лицо, а паспорт. Служебное удостоверение сотрудника органов внутренних дел.
– Ты что, думал, я ничего не узнаю?
Сергей поднял брови, но продолжал молчать, надеясь, что Басов всё-таки успокоится.
– А я всё знаю, я не дурак. – Товарищ Басов неожиданно обрёл равновесие. Сел за стол и упёрся ногами в подстолешник, положив руки на кипу исписанной бумаги.
– Всё знаю! А ты не хитри!
Если долго молчать, в горле закипает комок. Он подкатывает к глотке, норовя вылезти наружу. Сергей боялся сглотнуть. Вдруг глотка выдаст непристойный звук. Сейчас каждое лыко в строку. Басов только и ждёт, когда Сергей допустит промах. Любой жест, любое слово способно вызвать у него новый взрыв ничем не оправданной ярости.
– Ишь чего удумал! Хитрить начал, – ворчал Басов, елозя ногами по подстолешнику.
– Результаты наблюдения я изложил в рапорте. – Сергей почувствовал, что ему необходимо прервать молчание. Иначе весь день будет испорчен. Если Басов заведётся, то это надолго.
– Что там у тебя?
Товарищ Басов встал, подошёл к столу Москвина и, выдернув лист бумаги со стола, пробежал глазами по тексту и швырнул рапорт на пол.
– Ни имён, ни фамилий, ни кличек, ни цели сбора сомнительных личностей. Они ворованными вещами промышляют. Наркотой балуются. А у тебя всё чисто. Чем ты там занимался в течение пяти часов? Чем, скажи, пожалуйста?
Басов потоптался по рапорту и растёр его ботинком. Сергей вспыхнул. А ведь товарищ Басов прав! Те четверо студентов остались безымянными. Нет фамилий у Мириам и Наташи. И непонятно, зачем они собрались у Коли Гречина. Что их связывает? Сколько они заплатили Коле за гостеприимство? Москвин прикоснулся пальцем к правой щеке. Неужели придётся подставить левую? На лице выступила обильная испарина. Товарищ Басов кругом прав. Он прав в своём гневе, в ярости, в упрёках и замечаниях. Это реакция на служебный прокол молодого специалиста. Нет результата, нет службы. Даром проведённое время в стаж не засчитывается.
– Скоро приедет Герман Викторович, пойдём к нему, – вполне миролюбиво заключил товарищ Басов. – Пусть он с тобой разбирается. Он тебя на службу брал. И он за тебя отвечает. Двурушничество у нас не приветствуется. А ты, Сергей Москвин, двурушник!
Сергею хотелось крикнуть: «Нет, я не двурушник», – но язык прилип к нёбу. Товарищ Басов тоже замолчал. Так они и сидели в ожидании приезда начальника отдела. Тот был самым главным судьёй в служебных разбирательствах. Герман Викторович умел понять обе стороны. И всегда у него получалось, что все правы, а виноватых нет. Нет такого понятия, как вина конкретного человека, зато есть обстоятельства, которые руководят им. А раз создавшиеся условия диктуют сотруднику поступки и действия, тогда и спрашивать нужно с условий и обстоятельств, а не с человека. Товарищ Басов уткнулся в бумаги, а Сергей Москвин молча привыкал к новому статусу. Впервые его назвали двурушником. Да он такое слово впервые слышит. Лучше бы его Басов обматерил.
* * *
В коридоре послышались торопливые шаги, сначала быстрые и ходкие, затем бегущие, за ними топающие и стучащие. Оживлённое движение дверью означало, что в отдел приехал сам начальник. Вскоре послышались голоса, затем крики. Шум и гвалт приближали полдень. Сергей ждал, когда товарищ Басов выйдет за дверь. Тогда можно будет вдохнуть полной грудью и проглотить, наконец, горький комок, застрявший в горле. Басов тоже ждал, когда утихнет беготня, когда сотрудники отдела усядутся за письменные столы, разъедутся по заданиям и задержаниям.
Вскоре в оружейке заклацали стволы, запахло горелым: видать, кто-то неудачно вооружился. По коридору пробежало ещё одно стадо слонов, и всё стихло. Отдел вошёл в рабочее состояние. Товарищ Басов резко поднялся и вышел из кабинета. Сергей запрокинул голову и проглотил едкий комок. Это была застоявшаяся обида на всё человечество. Всё, что делал Сергей, пролетало мимо ворот. И он не знал, как изменить ситуацию. Что нужно сделать, чтобы понравиться сослуживцам, чтобы Басов не точил клыки, глядя на него? От бессилия заныло в желудке. Сергей любил чёткий распорядок во всём. Раннее пробуждение, личная гигиена, занятия гимнастикой, завтрак, транспорт – всё утро расписано по минутам, чтобы вовремя успеть на службу. В течение дня работа по плану. На каждый день есть свой план. Сергей Москвин составляет планы на день, неделю, месяц, год. Он приучил себя жить по расписанию. Тогда жизнь становится упорядоченной и приобретает смысл. И будущее становится реальностью, а не пустыми мечтами.
А здесь свой устав. Половина отдела является на службу к полудню, начальник чуть позже, объясняя тем, что был в управлении. С двенадцати дня отдел оживает. На приём к начальнику приходят какие-то люди, оперативники с непроницаемыми лицами запираются в кабинетах с подозрительными гражданами. Чуть позже в отдел налетает разодетая в пух и прах и надушенная стайка валютных проституток. Стаю разбивают на части и разводят по кабинетам для серьёзных бесед.
К десяти вечера помещения отдела пустеют. Остаётся один дежурный с телефонным аппаратом на груди. Это не образное выражение. По обыкновению, дежурный ложится на диван, при этом аппарат он ставит себе на грудь. Связь для отдела имеет первостепенное значение. Если оперативники работают ночью, дежурный должен первым поймать звонок тревоги, затем передать его в управление. Это в критическом случае. Если же всё проходит нормально и никто дежурному не звонит, он спокойно себе кемарит до самого утра. Иногда до полудня.
Отдел находится на отшибе, у чёрта на куличках. Управление сконцентрировано в Большом доме, отдел же вынесен за пределы центральной части города – во избежание утечки информации. Подразделение управления закрыто и засекречено в связи с тем, что некоторых составов преступлений, находящихся в оперативном сопровождении отдела, в Уголовном кодексе нет. Нет статьи – нет преступления. Это если смотреть на мир под правильным углом, но кривое зеркало подсказывает, что, несмотря на отсутствие статей в Уголовном кодексе, в Советской стране по данному составу преступники имеются и преступления ими систематически совершаются. К примеру, проституция в Советской стране отсутствует, но проститутки есть. Они существуют. Процветают. И каждое утро являются на отметку. Есть разные виды проституток: уличные, валютные, вокзальные. Государственная статистика их укрывает. Получается двойной обман. Тройной. Пятерной. Квинтет. Сергей вздохнул. С этим квинтетом придётся смириться, иначе уволят из органов. А как тут смиришься, если товарищ Басов со свету сживает?
– Тебя там начальник вызывает! – резко выдохнул Басов и с шумом обрушил грузное тело на шаткий стул, притулившийся у двери. Тот яростно заскрипел, жалуясь на разнесчастную жизнь.
– Чё сидишь? Бегом! На цирлах!
От жуткого крика заложило в ушах, а в левой стороне груди противно заныло. «Чего орёт как резаный?» – подумал Сергей и рывком поднялся, чтобы не засиживаться. Если упустить момент, свои семьдесят килограмм он не поднимет никогда. Вес небольшой для молодого мужчины, но неподъёмный, если речь идёт о продаже души. Тяжело продавать душу. Во все времена тяжело. Сергей, упрямо склонив голову, подошёл к деревянной стойке, за которой сидела единственная женщина в отделе по имени Наташа. Она числилась делопроизводителем, а по совместительству служила жилеткой для слёз страдающих оперативников, иногда их постельной принадлежностью. Роли менялись в зависимости от обстоятельств.
– Доброе утро, Наташа! Вызывал? – Сергей кивнул в сторону кабинета начальника.
– Вызывал-вызывал, – сказала Наташа и вздохнула. Она старалась не смотреть на Сергея. Наташино сердце разрывалось от жалости. Девушке очень нравился симпатичный мизантроп высокого роста с галантными манерами. Оперативники смеялись над ним, но исподтишка. Особенно всех веселил тот факт, что Москвина подсадили к товарищу Басову. Старого ветерана недолюбливали и втихую называли старым бериевцем, а потому всячески избегали и в компании не приглашали. Товарищ Басов держался особняком, ему не нравилась молодая поросль оперативного сообщества.
Так они и жили в атмосфере взаимного недоверия, пока в отдел не прислали Москвина. Никто из оперов не захотел сидеть со стажёром. Тогда Герман Викторович определил Сергея на стажировку к Басову. А что оставалось делать? Куда-то нужно было запихать молодого специалиста. Вот и посадили к старшему товарищу, служившему ещё при Сталине. Человек все режимы пережил. Всех вождей похоронил. Только за это его можно было представить к ордену, однако не представили. Так и сидел бы товарищ Басов в гордом одиночестве, но тут появился новенький. И старый служака вволю отыгрывался на молодом сотруднике. Он измывался над Москвиным целенаправленно и систематически, наслаждаясь моментом, что ему во власть попал неопытный и неокрепший воробей. И так случилось, что поначалу Сергей упустил возможность стать своим в коллективе, а назад дороги уже не было. Наташа ещё раз вздохнула. Она не знала, чем помочь тонкому и ранимому стажёру Москвину.
– Идите-идите, Герман Викторович ждёт вас, – прошелестела Наташа и кивнула на обитую коричневым дерматином дверь.
– Так я пойду? – спросил Москвин и беспомощно застыл, колеблясь между двумя жгучими желаниями. Одним из них было юркнуть за дверь и, промчавшись мимо сонного дежурного, сбежать по лестнице прямиком в пустынный переулок, а вторым и более человечным оставалось желание пожать доброй Наташе её ладошку, мягкую и тёплую. Сергей уже протянул руку, но спохватился и схватился за дверную ручку. Наташа ободряюще улыбнулась. «С Богом!» – многозначительно прошептала она. Сергей оглянулся, и Наташа увидела, что он словно окосел от ужаса. Левая сторона лица слегка опустилась, а правая приподнялась. Она жалобно сморщилась, в это время из открытой двери послышалось грубоватое: «Да входи ты, входи, наконец!»
И Сергей решительно переступил черту, отделяющую нормальную жизнь от ада. В нормальной оставалась Наташа с доброй улыбкой на простоватом лице, твёрдые принципы и строгие правила, а в аду жили товарищ Басов и Герман Викторович Петров. С людьми все могут жить. С демонами сможет не всякий. В этом мире выживает сильнейший. Дверь с грохотом захлопнулась. Позади раздался протяжный всхлип. Это заплакала Наташа.
* * *
Массивная мебель надвигалась на посетителя, угрожая обрушить на него всю мощь лишь за один неверный шаг. Или за невзначай сказанное слово. Всё огромное, топорщащееся, агрессивное. И живое. Мебель дышала, смотрела и угрожала. Стол набычился, диван нахмурился, картина на стене агрессивно зазывала в нарисованный мир. Сергей огляделся. Ему казалось, что он попал в мир одушевлённых предметов. Всё здесь было живым, и всё старалось подавить вошедшего. В какой-то момент он почувствовал, что диван медленно надвигается на него, чтобы раскатать в тонкий лист наподобие бумажного. Толстобрюхое чудовище в один миг превратилось в асфальтовый каток, обладающий характером и желаниями.
– Наслышан-наслышан о ваших подвигах! – воскликнул Герман Викторович, выглядывая из-за огромной стопки бумаг. Обладатель громового баса не соответствовал внешнему облику. Начальник выглядел тщедушным подростком. Маленькие ручки, скошенная набок голова, узенькие плечи. Ничтожные размеры хозяина кабинета и объёмы массивной мебели вконец подавили волю Сергея. Столь резкий контраст угнетал, отнимая способность полноценно парировать удар.
– Мы вас взяли в отдел, чтобы использовать вашу неопытность в оперативных целях. Преступный мир вас ещё не знает. О вас никто ничего не слышал. Вы нигде не засветились. Я предложил ввести вас в сложную разработку с целью выявления преступного элемента. И что же я получаю в ответ? А?
Герман Викторович привстал и стал ещё меньше размером, словно его сдули, как воздушный шарик. Сергей боялся посмотреть в его сторону, чтобы не засмеяться. Смех мог стать лекарством от страха, но смеяться в этом кабинете запрещено по уставу. Здесь не смеются. Здесь только плачут. Внутренне, разумеется. Сергей представил, сколько оперативников прошло через этот кабинет. Наверное, они так же боялись Петрова, как в эту минуту боялся он. Маленький человек за дубовым столом обладал огромной властью над судьбами и душами людей, приписанных в штатную структуру отдела.
– Не слышу! Вы что-то сказали?
Петров упал в кресло и задумался. В кабинете повисла тягучая и вязкая тишина, прерываемая звонким цоканьем секундной стрелки в настенных часах.
– Так-так-так! Молчим! А ты знаешь, Москвин, что статья за мужеложство была отменена сразу после революции? Целых 17 лет гомики наслаждались свободой от законов и справедливого наказания. Семнадцать лет пролетели как в сказке. Они устраивали притоны разврата, свадьбы, они женились и разводились. Когда гомики вышли на улицу и стали совращать детей, их снова загнали в рамки закона. Общество запросило для них справедливого наказания. Мужеложство – страшное преступление. Прежде всего тем, что в его сети втягиваются дети и подростки. Их легко совратить, заманить, купить, в конце концов! Ты же на их стороне, Москвин?
– Нет-нет-нет! – встрепенулся заледеневший от страха Москвин. – Нет, товарищ Петров! Нет. Не на их. Я на вашей.
– Можешь называть меня по имени-отчеству, – милостиво разрешил Петров. – Вижу, что ты наш, всей душой наш, но есть в тебе что-то мерзопакостное, Москвин. Опера тебе не доверяют. Они не хотят с тобой работать. В разработке ты полный ноль. Что мне с тобой делать, Москвин? Куда пристроить? Ты же ничего не умеешь делать! И учиться не хочешь. Наша работа – это не просто работа в одну смену. Мы не завод. И не фабрика! Мы должны думать головой. В нашем деле требуются интеллектуалы. Нет, Москвин, так дело не пойдёт! Ты либо подчиняешься товарищу Басову и действуешь по инструкции, либо… – Петров побарабанил крохотными пальчиками по столу. – Либо мы тебя зааттестуем. Мы не подпишем тебе аттестацию. И пойдёшь ты, солнцем палимый, куда подальше, нигде тебя на работу больше не возьмут. Даже дворником!
Сергей прикрыл глаза, чтобы не видеть крохотные пальчики начальника, выбивающие тревожную дробь. Только сейчас Сергей понял, куда он пришёл и зачем. Он не выбирал отдел. Это отдел его выбрал. Но ведь Петрову это не объяснишь. Герман Викторович не поймёт.
– Пойми, Москвин, в нашей работе нужны результаты. Без них нам никуда. Вот никуда, и всё! Результаты, показатели – это цель. Это главное в нашей службе. Пока ты этого не поймёшь, ничего у тебя не получится. И кончай с двурушничеством. Брось сомнения! Иди работай, Москвин!
Наташа разливала дымящийся чай в две чашки. Она приготовилась быть жилеткой для Сергея, а если возникнет необходимость, то и подушкой. Москвин потянул носом воздух и поморщился. Наташа была доброй девушкой, но Бог обидел её умом. Она не учла разборчивый вкус Москвина. Сергей не любил чай с пряными ароматами. Девушка огорчилась. Она почувствовала, что промахнулась. Сергей Москвин не станет плакать и проклинать судьбу. Этот человек состоит из другой породы. Внутри у него железо. Он стальной человек. Наташа поставила чашки на поднос. Петров любит ароматный чай. Герман Викторович с удовольствием выпьет чашечку-другую. Наташа вошла в кабинет без стука, как к себе домой. Москвин проводил её тоскливым взглядом и поплёлся на поклон к товарищу Басову.
* * *
В коридоре было темно и дымно. Лампы, скрытые матовыми шарами с решётками, не давали света. В отделе крепко курили. Помещения отдела были окутаны густыми клубами дыма. Сергей закашлялся. Он не переносил табачный дым, так как в детстве переболел воспалением лёгких. Его еле вытащили с того света. Из закрытых кабинетов сочился дымок и доносились громкие голоса. Сергей остро почувствовал отчуждённость. За дверьми решаются какие-то непонятные задачи, о чём-то разговаривают, смеются, матерятся. Как это всё далеко от реальной жизни! Кому нужны эти секреты, тайны, недосказанности?
Товарищ Басов ждёт результатов собеседования. Он-то уверен, что Москвина уже уволили. После разговоров с начальником отдела редко кому удавалось остаться на службе. Уволенный из органов сотрудник лишался всего, даже будущего. Его не брали на работу после увольнения. Нигде. Даже дворником. Человек автоматически становился изгоем. Его вычёркивали из социальных списков. Сергей представил сумрачное лицо напарника по кабинету и решил выйти на воздух. Там можно отдышаться и успокоиться. Товарищ Басов подождёт. Густой дым щекотал ноздри и кружил голову. Сергей наугад нашёл дорогу к выходу. Самое страшное, что уволиться по личной инициативе нельзя. Органы не отпустят. Система крепко держит своих заложников. Она сама решает, кого и когда уволить, а кому остаться.
– Э-э-э, стой, это ты, Серёга? – донеслось из дежурной комнаты. Разогнав облако дыма, Москвин заглянул в окошечко. Дежурный сидел за столом и заполнял журнал. Перед ним стояла полная пепельница с окурками.
– Ты Москвин? Москвин, – спросил и сам себе ответил дежурный. – Я отмечаю прибывших и убывших сотрудников. Ты уже уходишь?
Сергей делано улыбнулся. Дежурный хотел разузнать, чем закончилась беседа с Петровым. Другого повода задать вопрос у него не было.
– Я хочу подышать свежим воздухом, скоро вернусь.
Они смотрели друг на друга и не понимали, почему всё так складывается. Дежурный видел своё предназначение в покорном исполнении воли начальства, а Сергей метался между двух огней. С одной стороны, он принимал службу такой, какая она есть, а с другой – его разрывало на части от суровой реальности. Вместо погонь и перестрелок он вынужден был проводить дни в одном помещении с неприятным ему человеком. Мало того что он безуспешно пытался приспособиться к Басову, так ещё и должен выполнять его глупые поручения, от которых выворачивает внутренности.
– А я Саша Москалёв. Работаю здесь уже пять лет. Дай пять!
Сергей протянул руку через окошечко. Они крепко сжали ладони друг друга, пытаясь проверить один другого на выносливость. Москалёв сдался первым. Саша отпустил руку Сергея и взмахнул рукой.
– Силён! Заходи, гостем будешь. – Саша подвинул стул. – Садись! У меня дежурство закончилось, а никто менять не хочет. По графику сегодня дежурит Вова Беспалов, но он заболел. Вот сижу, отдуваюсь за всех.
– Давай я тебя сменю! – обрадовался Москвин. Хоть один день он не увидит Басова. Нельзя упустить такую возможность. – Ты иди домой, а я подежурю.
Москалёв даже затрясся от негодования, услышав предложение Москвина. Это был самый плохой вариант. Хуже не придумаешь.
– Как у тебя всё просто! Ты не можешь дежурить в отделе потому, что не знаешь, что делать в ситуации чрезвычайного происшествия, и не сможешь предпринять ни одного законного действия. Ты пока вне закона.
– Почему?
Сергей удивлённо смотрел на Москалёва. Перед приёмом в органы его тщательно проверили, включая лояльность. Москвин всегда был патриотом своей страны. Неужели в отделе царит атмосфера всеобщего недоверия? Здесь собрались странные люди. Если не сказать больше. В отделе нет ни одного нормального человека. Кругом одни психи.
– Потому! Ты ещё стажёр. Ты не знаешь оперативной обстановки. Ещё не умеешь применять оружие. Пользоваться – да, умеешь, без этого тебя не приняли бы на работу. А вот правильно применить не сможешь. Ты же не сможешь выстрелить в человека? Не в мишень, а в человека? Нет, не сможешь! Пока тебе этого не дано. И вообще, Серёга, ты странный парень! Ведёшь себя как расшифрованный шпион. – Понемногу запал у Саши погас. Его голос утих, глаза погасли, став обычными. Саша поморгал, прищурился и принял нормальный вид. Сергей состроил подобие улыбки, но у него ничего не получилось. Вышло как-то криво и нелепо. Он стиснул зубы и нахмурился. Москалёв, заметив попытки Сергея улыбнуться, громко фыркнул.
– Да ты не злись, не злись на меня! Я ведь правду говорю. Я всем говорю правду в глаза!
Москвин засмеялся, и он смеялся от души, искренне, забыв, что только что хмурился. Москалёв с удивлением посмотрел на него.
– Тебя ещё не били? – спросил Москвин, загоняя улыбку глубоко внутрь. Нельзя обижать Сашу. Он был единственным человеком в отделе, который заговорил первым. Может, он заставил себя заговорить, несмотря на общий настрой в коллективе.
– Нет, не били, – сердито буркнул Москалёв и покраснел, – но пытались. А я дал сдачи. За мной не заржавеет. А тебя, что, ещё не уволили? А ведь хотели! Говорили, что ты абсолютно бесполезный элемент.
– Как видишь, нет, – развёл руками Москвин. – Получается, что я – элемент чрезвычайно полезный. Только показатели придётся подтянуть. Товарищ Петров приказал.
– А-а, да какие там показатели! – вспыхнул Москалёв. – У меня три месяца глухо, как в бункере у Гитлера. Ни показателей, ни агентов, ни премий. Сижу, как кот в мешке. Мяукаю. А чего ты Германа Викторовича товарищем Петровым обзываешь? Если он узнает, по шее схлопочешь.
– Разве у вас так не принято? Я думал, что у вас нет имён, одни фамилии и товарищи. – Москвин удивлённо поднял брови. Табачный дым выедал внутренности. Москалёв непрерывно курил. Саша давился дымом, натужно кашлял, но, бросив одну сигарету в пепельницу, тут же тянулся за другой.
– Да-а, это всё товарищ Басов. – Саша взмахнул рукой с сигаретой «Космос», густо осыпав пеплом рукав пиджака Сергея. Бросился стряхивать, но лишь размазал по ткани серые полосы. – Наш Басов из старых коммунистов. Живёт прошлым. У него всё как при Сталине. Хотя, я думаю, Сталина он уже не застал, но очень его уважает. Хочет, чтобы мы служили, как тогда. А мы уже другие! И время другое! Мы не можем, как при Сталине, понял? Страна у нас другая!
– Да, да, понял, – совсем приуныл Москвин.
Жить в отрыве от коллектива трудно. Оказывается, всё здесь устроено не так, как хочет представить товарищ Басов. И как представлял себе Москвин. Они другие. Они не хотят брать на себя лишнее. А вдруг всё не так, как хочет представить третья сторона?
– Он же всех в отделе товарищами называет, а Петров злится. В стране перестройка началась, повеяли лихие ветры перемен, мы все живём в ожидании бури, а тут на горизонте товарищи нарисовались. Умереть – не встать! Скоро таких, как товарищ Басов, на фонарях будут вешать! Пачками.
– А как же поручения, разработки, операции? – пробубнил Сергей.
– А-а, да с этим-то всё в порядке, – присвистнул сквозь зубы Москалёв, – поручения и разработки утверждает Герман Викторович, а Басов постоянно у него трётся. Всё подписывает, утверждает, согласовывает. Он без разрешения руководства шагу не сделает. Старик боится ответственности. Он сильно напуган.
Сергей передёрнулся, вспомнив угрюмое лицо Басова. На запуганного старика он совсем не похож. Путает что-то Москалёв, перекурил, видать.
– Чем же он так напуган? По его виду не скажешь, что он трусоват.
Москалёв презрительно фыркнул. Недаром опера не любят новичков. Они пока до сути дойдут, семь потов сведут у коллег по службе. Ничего не понимают. Ничегошеньки. А как начнут говорить, только уши подставляй. Такие речи заводят, что страшно с ними в одном помещении находиться.
– Басов на службе больше сорока лет. Ему было чего бояться. А пугали его по-настоящему. Мы тебя тоже хотели напугать, да ты какой-то совсем торкнутый. Ну и не стали. Понадеялись на Басова. А дед перестарался.
Сергей нервно щёлкнул пальцами. Неужели всё так сложно? Казалось бы, пришёл человек на службу, дайте ему привыкнуть, научите азам, дайте практику, а потом спрашивайте. Так нет же, развели тут целую школу выживания. Как на зоне. Не опера, а тюремщики!
– Я не торкнутый! А товарищ Басов – настоящий коммунист! Я выйду на десять минут. От дыма глаза режет.
– Иди, сосунок, иди! Дыма он, видите ли, боится!
Сергей слышал за спиной недовольное ворчание Москалёва. Среди нелицеприятных высказываний «сосунок» было самым нежным, остальные находились за гранью понимания. Москвин бегом спустился по лестнице. Горб земли сочного зеленого цвета ярким пятном торчал среди серых домов. Старое бомбоубежище поросло густой травой, несмотря на майские холода. Сергей устало присел на лужайку. Придётся начать всё сначала. Сколько их было, этих начал? И сколько ещё будет? Ничего страшного. Очередное начало станет сто первым из тысячи запланированных.
Рядом завизжали тормоза. Во двор на всех парах влетели новенькие «Жигули». Сергей незаметно переместился в тень. Если оперативники увидят его, сидящего на корточках возле бомбоубежища, засмеют. Сергей видел, как парни выгружают вещдоки, как несут рации, поправляют кобуры и ремни. Кто-то проверил наличие патронов, кто-то передёрнул затвор. Всё скрежетало, лязгало, бренчало. Сергей понял, почему отдел находится на отшибе. Здесь тихо и малолюдно, в район старого бомбоубежища никто не забредает. Сюда могут спокойно приходить по вызову доверенные лица и агенты, свидетели и подозреваемые. Здесь их никто не увидит. Секретное место! Тайное.
* * *
Сергей сходил в приёмную и полюбезничал с Наташей; в ходе беседы выяснил, что у товарища Басова есть имя. Обычное, простое, но добротное. Геннадий Трофимович Басов, тридцатого года рождения. Всё-таки застал старик Сталина. Как же без него? Басов пришёл на службу в восемнадцать лет, а это сорок восьмой год. Получается, целых пять лет Басов ходил на службу под зорким взглядом любимца всех времён и народов. Почти в пятьдесят лет сам напросился на Афганскую войну, но воевал недолго, до первой контузии. Несмотря на без малого сорок лет беспорочной службы, товарищ Басов умудрился дослужиться только до капитана. Балагур и весельчак с невыветриваемым запахом стойкого перегара Саша Москалёв уже в майорах ходит, а Басов, годящийся ему в отцы, майором никогда не станет. Это написано на его багровом лице. Кажется, Геннадий Трофимович знает об этом, но не сильно огорчается. У него другие ценности в этой жизни.
После беседы с начальником отдела Москвин поменял отношение к сослуживцу. Уважение ушло, вместо него осталась слегка высокомерная снисходительность. То есть снисходительность в чистом виде, но прикрытая маской подобострастия. Сергей по-прежнему ходил по адресам, но к Николаю Гречину Басов его больше не посылал. Понемногу Сергей забыл о Владе Карецком. Смешные слова о могиле с прилетающим каждый день голубем стёрлись из памяти.
Зато Герман Викторович Петров не забыл о напутственной беседе. Сергея Москвина перевели на венерические заболевания. В Уголовном кодексе страны 115-я статья была не на последнем месте. Показатели по этой статье делались легко и непринуждённо. Сто пятнадцатая считалась самой легкомысленной и удобной. На ней можно было жилы не рвать, нервы и патроны не тратить, зато производственные показатели выстраивались ровными рядами сами собой. Геннадий Трофимович давал начинающему оперативнику Москвину адреса квартир, которые необходимо было проверить. В них скрывались лица, заболевшие сифилисом и гонореей. Они не просто скрывались, они продолжали преступную деятельность, то есть сознательно и с умыслом вступая в открытые половые отношения, эти люди стремились заразить как можно больше народу. Это было чем-то вроде спорта: мол, я заболел, но теперь я не один. Нас уже трое, четверо, пятеро. Двадцать пять. Пятьдесят. Пусть вся планета переболеет этой заразой, лишь бы не я один стал изгоем.
Для кого-то это была форма протеста, для кого-то орудие мести, а для прочих просто разврат. Все люди чем-нибудь болеют, а чем сифилис не заболевание? Оно точно такое же, как и другие болезни, и имеет право на существование. Пик заболеваний сифилисом пришёлся на прошлый год. Врачи говорили, что звёзды на небе так сошлись. Не было раньше бурных всплесков дурных болезней. В нынешнем же году учли статистику прошлого года, и 115-я статья стала в органах одной из приоритетных.
Адресов с венбольными было много. Сергей ездил по всему городу в поисках заблудших душ. Опера не любили направление вензаболеваний, и, несмотря на лёгкость в получении показателей, оперативная машина на него не выделялась. Горюче-смазочные материалы списывались на другие составы преступлений. Если больной человек был изобличён в намеренном заражении, то есть в совершении преступления, и его задержание могло привести к аресту, тогда вызывалась дежурная машина из местного отделения милиции.
Сергей Москвин не жаловался на судьбу. Ну, не любят опера венбольных, а кто их любит? Он ездил по городу на общественном транспорте, неутомимо поднимался и сбегал по лестницам, мёрз на остановках, подняв ворот лёгкого плащика. Приближался июнь, а тепла так и не было. Холодная весна выдалась. Единственное обстоятельство, выводившее его из равновесия, была боязнь заразиться сифилисом. Оперативники сказали, что болезнь передаётся даже через рукопожатие. Сергей до помешательства боялся заразы. В кожно-венерологическом диспансере милосердные сёстры заметили его страх и посоветовали мыть руки хозяйственным мылом.
– А ты как домой придёшь, и сразу руки-то вымой! Только сразу мой, даже пальто не снимай. И смотри ничего дома не трогай грязными руками. Ни к чему не прикасайся. Намыль руки как следует и держи подольше под струёй воды. Мы все так делаем. А как руки вымоешь, тогда поймёшь, что ты в безопасности. И никакая болезнь тебе не страшна. После хозяйственного мыла ничего к тебе не прилипнет!
