Галия Мавлютова
Ночи северного мая
Сергей поморщился. Слова-то какие противные. Что уж говорить о людях, которым эти слова предназначены? Нет, не об этом он мечтал, когда пришёл в органы. Как же не повезло ему с назначением! Управление кадров отправило Сергея по разнарядке именно в тот отдел, который разрабатывает статью по мужеложству. Кроме этой статьи в отделе было много других направлений. Наркомания, педофилы, притоны разврата. Иногда Сергею казалось, что все человеческие пороки собрались в одном месте и в одно время, чтобы их учли и распределили по учётным карточкам. В штате отдела были собственные архивариус, специальная картотека, фотограф и спецучёт. Поначалу Сергей хотел сбежать не только из отдела, но и вообще из органов. Ему не понравилась новая деятельность. В средней школе милиции он мечтал бороться за справедливость, то есть участвовать в перестрелках и задержаниях опасных преступников, разбойников, убийц, грабителей, чтобы лично брать голыми руками подонков общества, а его заставили заниматься разного рода извращенцами, которых нужно годами пасти, да ещё и проводить с ними все свободные вечера.
Сергей прибавил шаг, чтобы переключиться на что-нибудь другое, но быстрая ходьба лишь усиливала злость. Вечер, проведённый на квартире Николая Гречина, не засчитывался как рабочий. Это время не оплачивалось. И неважно, что Сергей планировал сегодня пойти в театр. Он ещё ни разу не был в театре, но товарищ Басов отшутился: мол, наша работа увлекательнее любого театра. В органах каждый день новые постановки, и никто не знает, кто будет следующим героем. Сергей попытался поправить его, дескать, как же так, ведь героев из картотеки отслеживают, пасут, фотографируют, знают о них всю подноготную, но стушевался и промолчал.
Со старшим товарищем лучше не спорить. Товарищ Басов тратит личное свободное время на обучение нового сотрудника азам оперативного дела. Он возится с Сергеем на добровольной основе, хотя его никто не просил об этом. Товарищ Басов учит Сергея правильно говорить с подучётным контингентом, расшифровывать словечки из уголовного жаргона, приучает молодого сотрудника к дисциплине. Москвин тоже старается. Показывает себя не только прилежным учеником, но и благодарным человеком. Сергей никогда не спорит с Басовым, не огрызается, на все замечания покорно отвечает «есть», «слушаюсь», «так точно». Старательный ученик с помощью учителя пытался полюбить свою работу.
Сергей понимал, что со временем исчезнет новизна, служба станет привычной и превратится в рутину и тогда уже у него самого появится стажёр-оперативник. А сейчас придётся всё терпеть и соглашаться со старшими товарищами. Сергею на многое приходится закрывать глаза. В отделе, где людские пороки подпадают под жёсткую кодификацию, все сотрудники прилюдно называли друг друга товарищами. Товарищ Иванов. Товарищ Басов. Товарищ Петров. Товарищ Москвин. Словно у них не было имён. Словно они поставлены на один пофамильный учёт. Словно все эти люди обезличены и сами подвергли себя жестокой кодификации. Такая неприглядная складывалась картина. И хотя товарищ Басов пообещал, что вопрос с оплатой когда-нибудь будет решён положительно и дежурства по вечерам засчитают как рабочие дни или рассчитаются отгулами, всё равно хотелось выть от тоски.
Сергей хотел сплюнуть, но сдержался. Улица сияла удивительной чистотой. Ни одной бумажки. Ни одного плевка. После майских праздников город тщательно убрали. На улицах малолюдно из-за холодного ветра. Все горожане сидят по домам, сорить некому. Под порывами ветра хлестали полотнища майских плакатов и транспарантов. Скоро начнётся подготовка к морскому параду. Тогда первомайские плакаты снимут и повесят новые.
Сергей присел на садовую скамейку с выгнутой спинкой и прикрыл глаза. И тут же мысленно увидел Влада Карецкого. Лицо юноши прыгало и подскакивало, словно отделилось от туловища. Внутри Сергея что-то вспыхнуло и обожгло, точно вдруг ожил забытый страх. Сергей вскочил со скамейки и торопливо зашагал в сторону дома, где проживал Николай Гречин. Завтра товарищ Басов потребует отчёта о проделанной работе. Придётся попотеть над рапортом, но перед этим необходимо выдержать вечер в компании Влада Карецкого. Чувак снова будет рассуждать о ранней смерти и голубях, огромной стаей слетающихся к нему на будущую могилу. А вся компания за столом будет заглядывать юноше в рот, чтобы не пропустить ни слова.
Откуда у молодёжи двадцатого века мистические настроения? И это в тот момент, когда партия взяла курс на новый виток развития страны, когда все западные державы готовы в клочья растерзать Советское государство, разделить его на многочисленные республики, предав Советскую страну огню и мечу! Откуда берётся такая молодёжь? Ведь у них есть родители, они выросли в семьях советских людей, получивших от государства бесплатное образование. И сами учатся бесплатно. Почему нет отдачи? Люди должны не только получать от государства, но и отдавать ему. Это закон социалистического общества. Что мешает им наслаждаться жизнью и молодостью? Чего они хотят от жизни? Сергей не задавал подобные вопросы самому себе. Он верил в свои силы, знал, на что способен, чего хочет от жизни и что ему нужнее всего.
Ещё в десять лет Сергей определил для себя цели и задачи. Ему не нужен был поводырь в жизни, а то, что не соответствовало его убеждениям, Сергей небрежно отшвыривал ногой. Всё в этой жизни должно быть разумно и упорядочено. Иначе не стоит жить. Или жизнь приобретёт другую стоимость. Именно по этой причине товарищ Басов вызывал в нём раздражение. И всё-таки Москвин не осмеливался возражать ветерану службы. Басов хоть и не имеет собственного имени – видать, утратил его по дороге жизни, – зато в нём есть твёрдость и непреклонная воля. Сергей прислушался к себе. Все эти мысли отвлекали его от цели сегодняшнего визита к Николаю Гречину. Если не сумел отвертеться от задания, то должен выполнить его с честью.
Сергей упрямо склонил голову и шагнул в парадную. За дверью было темно. Сергей вздрогнул. Его будто окатило ледяной волной. Словно он не в парадную вошёл, а в прорубь нырнул.
– О-о-о, Серёга! – воскликнул Гречин, выглянув из кухни. – Тебе что, Варвара открыла?
Из кухни валил пар вперемешку с нестерпимым запахом. Коридор и кухня густо пропахли прогорклым жиром вперемешку с кислятиной. Сергей потянул носом. Кухня в многонаселённой коммунальной квартире является не только очагом домашнего питания, но и общей прачечной. А ещё клубом по интересам, танцевальным залом, местом для встреч и свиданий.
– Я готовлю, а Варвара стирку затеяла, – виновато вздохнул Николай, – бельё поставила кипятить и исчезла.
– Мне девчонка какая-то открыла. А что, ещё никого нет?
– Щас подгребут! Уже звонили!
Николай весело подмигнул и провалился в кухонный чад. Мимо Сергея прошмыгнула Варвара, за ней рослая девочка, открывшая ему дверь.
– Я пойду в комнату, Коль?
Николай вынырнул из густого чада и согласно кивнул: мол, иди, нечего тут торчать.
– Ты там открой, если услышишь звонок. Мне три звонка. Смотри не перепутай!
Послышался плеск воды, зашумел кран, что-то громко заскрежетало. Москвин передёрнулся. Как можно жить в подобной скученности? Это не жизнь. Это издевательство над жизнью. Сергей прошёл в комнату Николая, по ошибке приоткрыв несколько дверей. Везде одна и та же обстановка: полированная стенка, журнальные столики, низкие кресла. У Николая мебель тридцатых годов, с бору по сосенке собранная по помойкам. Эту мебель бабушка Николая собирала, когда приехала перед войной из Саратова в Ленинград. Старорежимная мебель пережила войну, блокаду и благополучно дотянула до восьмидесятых.
Лишь третья дверь оказалась правильной. Сергей узнал кровать и стол, краем глаза отметил умывальник в углу. Николай хвастал, что под умывальником можно вымыться лучше, чем в Ямских банях. По бокам гигиенического аппарата висели узорчатые дверцы, пирамидальную конструкцию венчал огромный ковш. Глядя на странное сооружение, можно было отказаться не только от похода в баню, но и от каждодневной гигиены. Сергей выглянул в окно и отпрянул, словно его застигли врасплох. Внизу стояли студенты Технологического. Их было всего шестеро, но Сергею показалось, что под окном собралась демонстрация, подобная первомайской. Четыре юноши, две девушки. Среди них Влад Карецкий. Если бы Сергея спросили, почему он испугался, он не смог бы объяснить. Ни людям, ни себе. Он приложил правую руку к левой стороне груди. Сердце бешено вращалось по всей грудной клетке, точно пытаясь вырваться наружу. Раньше такого не было. Обычно сердце работало в нормальном ритме и за пределы привычной орбиты не выходило. Оно всегда билось ровно и без потрясений. Да, всегда был страх, непонятный и странный, но он не доводил сердце до центростремительного ускорения. Сейчас было что-то другое. Не страх. Не беспокойство. И не удивление. Сергей прислонился к дубовому шкафу и сомкнул губы. Ему захотелось спрятаться в шкафу, чтобы никого не видеть и не слышать. Он приоткрыл дверцу, но в это время в комнату вошёл Николай.
– Отличный шкаф, он всех нас переживёт! Серёга, помоги накрыть на стол. – Гречин бросил Сергею буханку хлеба. – Порежь! Возьми тарелки.
Сергей стянул губы в невидимую ниточку. Николай ведёт себя, как завзятый содержатель притона. Командует, приказывает, распоряжается. Нет, он ведёт себя, как распорядитель бала. Только на бал приглашены не те люди. Этим не нужен бал. Им нужен вечный праздник. Причём за чужой счёт. Раздалось три оглушительных звонка.
– Я открою! – Николай швырнул полотенце Сергею, но промахнулся, и оно плавно спланировало на пол. Гречин махнул рукой и умчался в коридор встречать гостей. Москвин поднял полотенце и уселся в единственное кресло, стоявшее в углу возле умывальника. На кровати лежала гитара. Москвин подтянул к себе и, проведя пальцем по струне, услышал хватающий за душу звук. В нём была тоска – злая, выматывающая тоска. Сергей с ненавистью отбросил гитару и поднял руки наверх, точно желая защититься от тоски, чтобы проскочить мимо неё, куда-нибудь улететь, лишь бы она не завладела его душой.
– Проходите, проходите, у нас уже всё готово! – воскликнул Николай, гостеприимно распахнув дверь. Все шестеро прошли гуськом друг за другом, как по команде расселись по стульям и каждый оглядел Сергея. Москвин довольно равнодушно отвечал улыбкой каждому, и только при взгляде Влада ему вновь стало не по себе. Тогда он тронул струну на гитаре. Звук получился другим. Весёлый, слегка дребезжащий, будто хватанувший с мороза стакан водки, звук прокатился по огромной квартире и застыл под потолком у входа, где скопились пыль и паутина.
– А-а-а-а, это опять вы? – воскликнул Влад и схватил гитару, что-то там бренькнул, но, увидев брезгливо перекошенное лицо Сергея, осторожно положил инструмент обратно.
Оба не отрываясь смотрели друг на друга. Влада передёргивало от ощущения вселенской брезгливости, исходящей от Москвина. А тот, не в состоянии справиться с нахлынувшими эмоциями, внутренне подсчитывал, во что ему обойдётся нервный срыв на работе. Товарищ Басов будет недоволен. Своё недовольство старший товарищ переводит в ворчание. Это хуже всего. Чужое ворчание плохо действует на нервы.
Николай прервал паузу короткой фразой: «Все за стол! У нас сегодня картошка с капустой».
– Коля, ты совсем закис со своей капустой, – заныл Влад, – нам бы чего-нибудь покрепче!
– Будет вам и покрепче, и послабже, всё будет, только не спешите, – суетился Гречин, создавая на замызганной клеёнке подобие праздничного ужина. Сергей отстранённо смотрел на происходящее. Коля давно стучит органам. Месяца два назад у оперативников возникла нужда, и они попросили Колю привадить симпатичного юношу с порочными наклонностями и дали ему номер телефона одной девушки. Именно ей и позвонил чрезмерно услужливый Николай Гречин – лицо без определённых занятий, но с пропиской, обладатель комнаты в коммунальной квартире, коренной ленинградец в третьем поколении. С девушки всё и началось. Сначала она привела одних знакомых, потом других, а позже появился долгожданный Влад Карецкий.
* * *
На галерее Гостиного Двора Николая Гречина знали как старого гомика, давно вышедшего в тираж. Ему уже далеко за пятьдесят, но все зовут его Колей, Колькой, Коляном. Такое обращение унизительно, Коле тыкают, несмотря на его недовольное лицо, заставляют исполнять чужие прихоти и капризы. Гречин услужливый и вёрткий, но знает, перед кем стелиться, как последняя половая тряпка, а кого можно послать куда подальше. Со многими он бывает резок и в такие минуты становится смешным. Плешивая голова с остатками торчащих в разные стороны пегих волос трясётся, старенькие джинсы в обтяжку сваливаются, а светленькая хлопчатобумажная рубашка не первой свежести, наоборот, норовит задраться. И всё это лоснится, блестит, переливается. Коля Гречин много потеет, у него какое-то кислотно-щелочное нарушение в организме. Он борется с этим недостатком, постоянно моется, душится, мажется, но всё равно исходит обильным потом. Руки и рубашка у него постоянно мокрые.
Колю знает весь Невский. На «галёре» он первый среди равных. Свой среди своих. Иногда торгует, чем придётся, чаще просто отирается в поисках новых знакомств. Основной источник дохода – содержание притона, где собираются разные сомнительные личности. От них перепадают неплохие ворованные вещички, которые можно легко продать на галерее Гостинки. Очень редко, опасаясь слежки со стороны участкового, Коля сдаёт комнату любовникам на час-два. Берёт дорого. Сдаёт по рекомендации. Людей с улицы не принимает. Колина жизнь не удалась, но и не распалась на части. Одно лишь тревожило Николая: в него давно никто не влюблялся, никто его не хотел, на свидания не звал, в рестораны не приглашал и деньгами не ссужал. Гречин, считая себя ещё вполне симпатичным импозантным мужчиной, безмерно страдал от человеческой несправедливости. Чтобы избавиться от страданий, он загружал себя всяческой суетой вроде сборов по месту жительства сомнительных компаний, которые искали места, где можно было спокойно проводить свободное время. В стране пропала водка. Партия и правительство усиленно боролись с алкоголизацией населения.
В этот раз компания была вполне себе симпатичная, не сильно пьющая и наркотиками не увлекающаяся. Обычная бездельная молодёжь, бесцельно прожигающая родительские деньги. Ничего особенного. Органы смотрели на тусовочных студентов сквозь пальцы. Группа лиц, систематически прогуливающая занятия в институте, никого не интересовала. Если бы они на митинги ходили или с плакатами стояли, тогда да, другое дело. Мигом бы всех поставили на профилактический учёт.
Всё шло хорошо, но в спокойную жизнь неожиданно вмешался случай. Органам для какой-то секретной цели срочно понадобился Влад Карецкий. Где-то и кем-то была разработана операция государственной важности, назначены исполнители. С одной стороны, дали задание старому стукачу Коле Гречину, с другой – заслали стажёра Москвина, предварительно проинструктировав обоих. Сергей знал, что Коля является старым агентом, а Гречин, в свою очередь, был осведомлён о деятельности нового куратора. Один был официальным сотрудником, второй секретным. Оба находились на работе, если можно было определить этим словом подобную деятельность. И оба получали зарплату, один поменьше, второй побольше. И Сергей, и Николай ответственно относились к заданию, но жизнь имеет одну странность. Она непредсказуемо вмешивается в любые секретные дела. Вроде всё сложилось, как надо, люди всё рассчитали, вычислили и запланировали, но стоит человеку зевнуть, моргнуть, скривить лицо в приторной улыбке, и вся схема сложной оперативной комбинации летит в преисподнюю на другую планету.
Гречин сразу заподозрил, что Москвина просто тошнит от Карецкого. Сергея при виде молодого человека начинало трясти мелкой дрожью. Казалось, произнеси Влад хоть одно слово, и Сергея вырвет прямо на деревянный пол, выкрашенный бордовой масляной краской. Гречин хотел вывести Сергея из состояния патологического отвращения. При этом Николай совсем не сострадал Москвину. Он не жалел его. Не сочувствовал. Ему было всё равно, что станет с Сергеем, если он сломается и уйдёт раньше времени.
Гречин сам хотел заработать на Карецком. Если удастся угодить органам, они выпишут ему большую премию. А с деньгами всё-таки жить веселее. Хотя бы месяц не нужно думать о куске хлеба. Появится возможность заняться собой, сходить в салон красоты, чтобы сделать педикюр, потом в баню, на рынок, на «галеру». В магазинах города давно нет приличной еды и одежды. Уважающие себя люди ходят отовариваться на Кузнечный рынок и на галерею Гостиного Двора, где можно купить хорошие продукты и модную одежду. Обычно там толкутся все, кто преуспел в этой жизни. Николай был всеядным, он мог есть всё, что лежало на прилавках простых магазинов, но на Кузнечном собиралась вся элита города – валютные проститутки, валютчики, таксисты, официанты, мошенники с «галёры», продовольственные магнаты, пухлые денежные мешки и тузы, не знающие счёта шальным деньгам. Партийная верхушка города и руководство органов снабжались из других источников. Жёны партийных вождей затаривались в закрытых спецмагазинах, а лица, имеющие нелегальный доход, кормились исключительно на Кузнечном рынке. Коля Гречин привык экономить на еде, но ходить в отечественных джинсах ему не позволяло чувство собственного достоинства.
В последний год Коля практически сидел на мели. С деньгами было туго, да так, что зубы сводило. Любовники разбежались; всё, что можно было продать, ушло за бесценок. Влад Карецкий свалился в пустоту отчаяния Коли Гречина неожиданно, как долгожданная козырная карта во время затяжного преферанса. Именно с Владом связывал свои надежды слегка опустившийся Коля Гречин. Он был уверен, что с помощью красивого юноши выберется из надоевшей нищеты. По этой причине Коле хотелось досадить Сергею, чтобы тот не мешал событиям идти своим чередом. Пусть Сергей пишет свой отчёт, а Коля отчитается иначе. Он уже придумал, как распишет похождения Влада. И всё шло прекрасно, без эксцессов, пока Москвина не затошнило от нервного перенапряжения.
– Серёга, не кисни, лучше познакомься с изумительной красавицей, это Мириам! – Гречин подтащил упирающуюся девушку к Москвину. Мириам сунула ладошку и тут же отдёрнула руку.
– Какое красивое имя, – озадачился Сергей, не понимая, как могли назвать высокую блондинку с ямочками на щеках столь экзотическим именем. Русское лицо, курносое, задиристое. Ноги длинные, фигура как у богини, всё при всём. Если не сказать больше.
– У меня восточные корни по дедушкиной линии, – мило прощебетала Мириам, и аппетитные ямочки весело разбежались по щекам.
– Э-э-э, – ещё больше озадачился Сергей, не зная, что сказать. Он пребывал в мрачном расположении духа. Только сейчас он осознал, насколько нелепым было решение начальства заслать его в притон к Коле Гречину. Сергей не умел поддерживать компанию, был далёк от интересов любой группы. По свойствам характера также был злостным индивидуалистом. «А если бы они были наркоманами! – с ужасом подумал Сергей. – Кстати, в Техноложке их много. Они там вовсю химичат. Пол-института по ночам наркотики изобретает».
– Вот вам и «э-э-э»! – ощерилась Мириам. – Мы вас уже второй раз видим, а вы ни слова толком не сказали. Откуда вы, кто вы, зачем вы?
Сергей приподнялся и рухнул обратно, уткнувшись взглядом в глаза Влада. Юноша смотрел на него так, словно хотел втянуть его в себя целиком, без остатка. Сергей почувствовал, что его затягивает куда-то, как в водоворот.
– Сухой закон, знаете ли. – Он беспомощно развёл руками. – Коля обещал и покрепче, и послабее. Вы же слышали?
– А-а-а-а, так ты из этих, из «синих»? – разочаровалась Мириам и отвернулась. – Коля, наливай!
– Щас-щас, – завертелся Гречин, гремя бутылками и стаканами. Забулькала прозрачная жидкость, остро запахло спиртным.
За дверью послышалось подозрительное шуршание. Все разом обернулись и застыли, словно ожидали увидеть наряд милиции.
– Это Варвара! – успокоил компанию Гречин. – Она любит подслушивать. У нас идёт кровопролитная война! Варька на меня жалобы пишет, с участковым дружбу водит. Он уже приходил, интересовался, где я водкой запасаюсь.
– А где, кстати? – оживилась Мириам, и ямочки на её щеках стали круглыми и заманчивыми. – Вот где ты водкой разжился? Мы весь вечер искали, где бы вина купить, и к таксистам бегали, прям бабками трясли у них под носом, и в кабак заходили, всё бесполезно. Голый ноль! Город вымирает без алкоголя. Разве в такую холодрыгу в Ленинграде можно прожить без водки? А?
За столом дружно засмеялись. Николай закрыл окно, и в комнате стало теплее. Яркая лампа под розовым абажуром заливала комнату обманчивым светом, который преображал обстановку и людей, делая их красивее, чем в действительности. Мириам и её подружка Наташа выглядели западными моделями. Они не были похожи на комсомолок, озабоченных общественной жизнью института. В модных японских куртках, в дорогих настоящих варёнках, с огромными украшениями на груди, обе словно сошли с обложек модных журналов. Сергей редко встречал таких девушек в городе. Иногда похожие на Мириам и Наташу девушки приходили в отдел, чтобы отметиться. Это были валютные проститутки. После этого проститутки долго сидели в отделе и болтали с операми ни о чём. Хоть о погоде, хоть о ценах на бензин в Хельсинки. Иногда проскакивали в туалет. В отделе был всего лишь один туалет, и тот мужской. Один из оперуполномоченных стоял на стрёме, чтобы мужчины не помешали девушкам справить нужду. Проститутки вальяжно выходили из туалета, ещё долго сидели, шумели, смеялись, а затем исчезали. На следующий день приходили другие с теми же повадками и с тем же хохотком. Все они были похожи друг на друга, как сёстры. Сначала отмечались, потом сидели, болтали и бегали в туалет.
Сергей подозревал, что подучётные девушки тайком выпивают с оперуполномоченными, но не пойман – не вор. За руку никого не поймали. Начальство делало вид, что ничего не видит. Неужели все советские студентки приобрели облик валютных проституток? Сергей вдруг подумал, что девушки, которые приходят в отдел отмечаться, наверное, тоже студентки. Они же днём чем-то занимаются. Иначе их посадили бы за тунеядство. Есть такая статья в Уголовном кодексе.
– Наш народ спивается! Если советские люди будут и дальше заливать за воротник в таких количествах, то русская нация вымрет, – пробормотал Сергей, внутренне содрогаясь, что он произносит не те слова, которые должен произнести. Эти люди пришли к Николаю, чтобы напиться, деньги за это заплатили, а он читает им лекцию по научному коммунизму.
– Наш наро-о-о-од, – передразнила Мириам. – Наш народ всегда пил, пьёт и пить будет! И твоя партия ему не указ! Садись за стол, Серёга! Влад, чего ты молчишь? Почитай нам стихи или расскажи про своё детство. А мы поплачем под водочку. Ах, как я люблю твои сентиментальные рассказы!
Долго и шумно усаживались, стараясь попасть в розовый круг под абажуром. Под ним было спокойно и надёжно. Всем казалось, что за столом собрались добрые родственники, чтобы отметить семейное торжество. В предвкушении веселья все оживлённо переглядывались. Сергей примостился в тенёчке, за краем круга. Его лицо скрылось в темноте. Так ему легче было перенести тяготы служебного задания. Влад уселся напротив Москвина. Его лицо, освещённое розовым светом, казалось юным и одухотворённым. Сергей старался не смотреть на него.
– Товарищи! – торжественно начал Коля. – Друзья! Мы собрались сегодня, чтобы провести этот холодный вечер в тёплой комнате и хорошей компании. Мы укрылись здесь от житейских бурь и непогоды. Партия и правительство, как заметила Мириам, нам не указ. Мы пили, пьём и пить будем. Ура, товарищи! Выпьем, друзья!
Раздался дружный хохот, звон стекла и стук в дверь. Коля поморщился, но выпил. После этого подошёл к двери и приоткрыл её.
– Варвара, я тебе оставлю, – послышался шёпот. – Оставлю. Налью. Принесу.
– Она водки хочет? – спросила Мириам, когда Коля вернулся за стол.
– Да. Ей компресс надо сделать, – пробурчал Коля и злобно причмокнул губами. Соседку он не любил, опасался, но ни в чём ей не отказывал. Любую просьбу Варвары выполнял. Не из страха, а так, на всякий случай. Мало ли что случится. Не в Европах живём. Разное бывает. А соседка всегда под боком. Если что, можно ей припомнить, что брала и чего не отдала. Коля посидел, поёрзал, затем схватил со стола наполовину опорожнённую бутылку и отнёс Варваре. Та погрозила ему кулаком, но бутылку взяла. Коля покачал головой, то ли осуждая, то ли сожалея об утраченной бутылке, вздохнул и засел в туалете. Варвара не позволяла соседям подолгу находиться в месте уединения. Как только, по её подсчётам, выходил срок пребывания, она принималась колотить в дощатую дверь маленькими, но крепкими кулаками, да так сильно, что с потолка сыпалась штукатурка. Пока соседка была занята бутылкой, можно было насладиться тишиной и покоем.
* * *
Тем временем в комнате вовсю веселились. Мириам и Наташа танцевали, крепко прижавшись друг к дружке. Сергей сидел в тени, чувствуя, как все мускулы лица свело от напряжения. Влад что-то тихо напевал, подыгрывая себе на гитаре. Остальные молча и старательно пили, заливая в себя водку, как в бак для кипячения белья. Сергей всё ждал, когда гости начнут обсуждать несправедливый, по их мнению, советский строй, ругать родную страну, которая их вспоила и вскормила, но гости упрямо наливались водкой, попутно напевая песенки на английском языке. Один Влад не пил. Погружённый в свои мысли, он порывался что-то сказать, но быстро пьянеющие гости утратили к его выступлениям всякий интерес. Тогда Влад подступился к Сергею.
– Вот ты сидишь, не пьёшь, ты зачем сюда пришёл? Стучишь?
Сергей неопределённо мотнул головой. Кругом одни разговоры, мол, такой-то стучит, и этот тоже, и тот, и рядом с ним тоже стучит. Все разговоры только об этом. Словно жизнь сомкнулась на доносах.
– Нет? Вот и хорошо! – выдохнул Влад. – А мы подумали, что ты стукач. Мы знаем, что Коля стучит мусорам. А куда деваться? Время плохое. Водки нигде не купить. Посидеть негде. В кафе и барах одни спортсмены и валютчики. Никуда не сунешься. А здесь тихо, мусорни нет под боком, а та, которая есть, прикормлена, то есть припоена. А Варвара – она безобидная. Сейчас водки треснет и уснёт. Расскажи что-нибудь о себе!
– Да что рассказывать, – вяло отмахнулся Сергей, – работали с Колей когда-то. Там и познакомились. Мне тоже деваться некуда. Один я.
– Плохо, – чуть не заплакал Влад. – Я тоже один. На всём белом свете. Я бросил. Меня бросили. Меня предали. Но я не предавал. Я жертва предательства. А ты? Ты тоже жертва?
– Н-не-е-ет! – выдавил из себя Сергей. – Я не жертва. Так получилось, понимаешь?
Влад понюхал водку, поморщился и отставил стакан. Сергей ясно видел его лицо. Очерченное светом из-под абажура, оно немного заострилось, черты стали чётче, графичнее. Высокие скулы, прямой нос, широко раскинутые брови и непередаваемый цвет глаз, синий, бездонный, как безоблачное небо после проливного дождя. Сергей сжался и немного отпрянул, чтобы Влад не заметил, что его рассматривают.
– Понимаю! Я всё понимаю. А я пидор! Педик. И горжусь этим. Ты понял?
Москвина слегка затрясло. Он впервые видел человека, с неприкрытой гордостью произносившего непотребные слова. За эти слова можно по роже получить. Тогда вместо смазливого личика будет кровавое месиво. Сергей представил вспухшие раны и язвы на лице Влада, и его ещё больше затрясло.
– Да-да, я пидор! Самый натуральный. И я думаю, что ты приставлен ко мне, чтобы выявить, как я совращаю этих. – Влад брезгливо взмахнул рукой в сторону юношей, резво накачивающихся дармовой водкой. – Не выйдет! Я никого не совращаю! Это меня совратили. Это я стал жертвой обстоятельств и преступления.
Сергей хотел спросить, а кто, собственно, совратил, но вовремя прикусил язык. Задашь вопрос, и этот юнец утвердится в мысли, что Сергей работает стукачом. И он будет не так далёк от истины.
– Я тебе расскажу, как было дело, – прошептал Влад, но в это время в комнату вошёл Николай. Он деловито осмотрелся, прибрал на столе и, толкнув в плечо задремавшего студента, вопросительно посмотрел на Сергея. Москвин отвёл взгляд. Ему не терпелось услышать версию событий от Влада, но момент был неотвратимо упущен. Студенты зашевелились, Мириам оттолкнула Наташу и с визгом плюхнулась Владу на колени. Сергей оцепенел, ожидая, что Карецкий столкнёт с колен нахальную девицу, а та по привычке завизжит, но всё было тихо. Мириам принялась нашёптывать Владу что-то нежное, уткнувшись ему в ухо. Её глаза горели, как два уголька. Странно было видеть эти горящие глаза. Словно костёр уже погас, а два угля всё продолжали гореть, сжигая неизрасходованный запас энергии. Влад нежно прижимал к себе стройное девичье тело. Сергей подумал, что Мириам, в отличие Наташи, не накачивалась алкоголем, а лишь делала вид, что выпивает. Влад засмеялся и тоже уткнулся в ухо Мириам, что-то шепча ей в ответ. Они засмеялись общей тайне.
– Где больше двух, говорят вслух! – провозгласил Коля и вытащил ещё одну бутылку.
– «Андроповка»! – завопили пробудившиеся студенты, а Мириам спрыгнула с колен Влада. – Где достал?
– Где достал, там уже нету, – напустил туману Николай и разлил водку по стаканам. Все загалдели, засмеялись, стали чокаться. Сергей потихоньку пробрался к двери. Он думал, что никто не заметил, как он ушёл, но ошибся. Все видели, как он уходил. Никто не прервал выпивку, никто не отставил стакан, чтобы попрощаться с ним, но каждый из присутствующих посчитал количество шагов от стола до двери, которые сделал Сергей Москвин. Двенадцать шагов. Когда дверь закрылась, все вздохнули с облегчением. Именно так вздыхают, когда умирает безнадёжно больной человек, лежачий, годами томившийся в постели, замучивший всех, кто за ним ухаживал. Общий вздох был заглушён звоном стекла. Это гремели стаканы, которыми чокались за столом. Свежая водка оказалась вкусной.
* * *
В отделе было подозрительно тихо. Дежурный дремал на низеньком диванчике у окна. Телефонный аппарат стоял на полу. Сергей хотел поздороваться с дежурным, но тот неожиданно всхрапнул, и приветствие пришлось отложить до лучших времён. В кабинете, скрючившись в три погибели, сидел товарищ Басов. Издали он был похож на карлика. Сергей удивился способностям сослуживца: это надо же было так скрутить огромное тело, что оно трижды уменьшилось в объёме! Тихо прошептав своё неуставное «здрас-сте», он прошёл за свой стол.
