Галина Тевкин
Дракон Воздуха
VIII
Охота через неделю!
Мы не отходили от лошадей – чистили, проверяли копыта, сбрую, в тысячный раз осматривали колесницы – колеса, втулки, стойки. Хорошо, что были еще и другие занятия, обязанности, хорошо, что нам запретили спать в конюшне!
В день накануне охоты мы все шестеро собрались в Храме – помолиться, совершить жертвоприношение богу, покровителю коней. После церемонии господин Тан покинул Храм, подчеркнуто поклонившись только господам Чэну и У. Шэнь удостоился кивка и нескольких слов о том, как должна быть подготовлена колесница к завтрашнему утру. Господин Чэн завел с И-цзю длинную беседу, мы довольно часто видели его в конюшнях – он не гнушался подсказывать и направлять И-цзю и, уходя, удостоил всех нас прекрасно исполненным поклоном.
Один господин У остался с нами, когда его напыщенные друзья ушли. Он прибегал в конюшню каждую свободную минуту и помогал, и подсказывал не только мне. Со всеми нами сложились у него ровные дружеские отношения. И сейчас он обратился ко всем:
– Господа, – каждому в отдельности поклонился господин У, – вы хорошо подготовились, принесли положенные жертвы, произнесли нужные молитвы. Да сопутствует вам завтра удача!
– Удачи и тебе, благородный господин У, – поклоном на поклон ответили мы.
Поздно вечером Хэ тихонько подошла ко мне.
– Милый мой господин Ли, – она присела у моего ложа, – сегодня в Храме я принесла жертвы. Я прошу тебя, добрый мой господин Ли, – она держала что-то в руках, – надень завтра на охоту свою шапочку. Да, это была моя детская парадная шапочка с нефритом.
– Хэ, ведь она мала мне!
– Ничего, мой господин, я пришила тесемки. Вы сможете крепко завязать ее.
– Хэ, Хэ, ну как я буду выглядеть? Все посмеются надо мной. Я не надену ее.
– Господин мой, дорогой господин Ли, Госпожа Мать, наша добрая госпожа Ван Юнь, просит вас надеть завтра эту шапочку! – Хэ умоляюще смотрела на меня, руки, протягивающие мне шапочку, дрожали.
Она так просит… Мне не хотелось огорчать добрую Хэ. Даже если это будет выглядеть смешно, все равно никто ничего не скажет.
– Хорошо, хорошо, Хэ, не волнуйся, надену я завтра эту шапочку. Обещаю тебе.
Облегченный вздох расслабил напряженное тело моей няньки, но взгляд оставался по-прежнему тревожным.
– Будьте завтра осторожны, господин мой.
– Ну, Хэ, довольно. Это всего лишь охота, обычная охота.
Умоляющий взгляд Хэ преследовал меня в ночных сновидениях. Глаза, глаза со всех сторон. Госпожа Мать, я уже почти совсем забыл ее взгляд, может быть, это она смотрит на меня? Нет, это милые глазки Синь, это их блеск ослепляет меня.
Глаза девочки не могут быть такими бездонно-огромными, непередаваемо прозрачного цвета – это мой покровитель – Дракон Воздуха, как давно я не видел его! Косяще-голубые глаза неизвестного зверя – это мифический Цзоу-юй, Хэ столько рассказывала о нем.
Конечно, это его глаза напряженно заглядывают в мои зрачки. Как я сразу не догадался?! Но почему они наливаются кровью, горят и сверкают?! Хэ с горящим фонариком в руках низко склонилась надо мной.
– Пора, господин мой. День гэн-у[46] начинается.
По скованной предрассветным морозцем земле мы выехали в поле.
Господин Тан, он считал себя главным, отдавал последние распоряжения.
– Конечно, это не настоящие охотничьи колесницы и нас слишком мало для правильной охоты, но лань или оленя мы сможем добыть. Я буду в центре. Вы, господа У и Чэн, прикроете фланги. Гоните зверя, не забывайте стрелять! – и он приказал Шэню пустить лошадь вперед. Колесница господина Чэна последовала за ними.
– Мы не будем особенно торопиться, еще не достаточно рассвело. Не горячи коня, господин Ли, – У вглядывался в поднимающийся над полем туман. – Господин Тан выбрал единственно верную тактику… Самое разумное, когда нас так мало. Но почему он решил, что в центре должен быть именно он?
Господин Ли, – взгляд У невольно удивленно остановился на мне, вернее, на моей шапочке, – пока он рассуждал вслух, я успел надеть ее и крепко завязать под подбородком тесемками, я прямо-таки видел, как господин У запретил себе отвлекаться на что-либо, – господин Ли, правь между Таном и Чэном, посмотрим, чьей будет добыча!
Наши колесницы[47] бестолково метались по полю, по лесу, вспугивая, поднимая с мест животных, в тщетных попытках погони изнуряя лошадей, теряя неверно пущенные стрелы.
– Поворачивай в лес, Ли, – прокричал мне У, мы давно уже обращались друг к другу по имени.
– Они там гонят кого-то! – среди полуобнаженных деревьев странной тенью мелькнул перед нами какой-то зверь. – Фьюу, – тихим свистом У приказал мне преследовать зверя. Казалось совсем нетрудным догнать неторопливую тень, гораздо сложнее, думалось мне, будет выбрать правильную позицию для выстрела.
Наша разгоряченная лошадь резко остановилась, колесница со всего размаха подбила ей задние ноги, мы с У с трудом сохранили равновесие. Обратив к нам взгляд мудрых глаз на гордо посаженной голове, перед нами стоял преследуемый нами зверь.
– Цзоу-юй[48]! – У и я одновременно выдохнули это имя.
В наступившей тишине над хриплым дыханием нашей лошади послышался грозный звук отпускаемой тетивы, и стрела ударилась в нефрит моей шапочки, зазвенела и… Господин Нефрит раскололся, рассыпавшись тихим шумом и тысячью блестящих осколков!!!
Мы оглянулись. Господин Тан стоял, сжимая в руке пустой лук, Шэнь обескураженно смотрел на нас.
– Тигр! Вы упустили тигра! – в злобе кричал нам господин Тан…
Никого не было в том месте, откуда мгновение назад на нас смотрели всезнающие глаза. У молча слез с колесницы, я кинулся помогать ему. Мы оттащили колесницу, подняли и успокоили лошадь, осмотрели ее ноги. Видимых ран и повреждений не было. Но лошадь была так напугана, что нечего было и думать продолжать охоту.
– Мы возвращаемся, – сказал У, перекидывая вожжи через передок колесницы.
– Бери ее, Ли, с той стороны, – и мы пошли с двух сторон, поддерживая под уздцы лошадь. Шэнь, не дожидаясь команды, повернул вслед за нами свою колесницу.
Господин Тан верно понял, что сейчас не время отдавать приказы, и гордо молчал всю оставшуюся дорогу. Почти у самой школы нас нагнал ровный перестук копыт, а затем и колесница с возбужденными Чэном и И-цзю.
– Где вы были??! – всегда сдержанный господин Чэн не мог сдержать своего возбуждения. – Лань! Лань! Мы добыли Лань! – кричали они с И-цзю.
– Сегодня вечером прислуга позаботится о лошадях и колесницах. Мы все слишком возбуждены, слишком устали. Нам следует хорошо отдохнуть, подготовиться к завтрашнему разговору с Главным учителем, к праздничному пиру, ведь мы вернулись с трофеем.
– Подожди, – У остановил меня, когда мы передали дрожащую лошадь в руки озабоченного прислужника.
– Если можно, я хочу посмотреть, – он взглядом указал на мою шапочку, я еще не успел снять ее, хотя тесемки и впивались в кожу, были дела поважней.
Маленькая блестящая почка нарождающегося листка – вот и все, что осталось от Камня.
– Благодарю вас, Господин Нефрит, вы спасли жизнь…
– Ты думаешь, что видел того же, кого и я? – перебил меня У. – Ты уверен, что стреляли не в тебя? Я растерялся.
– На первый вопрос ответ да! Второй… Почему ты так думаешь?
– С того места, где была колесница Тана, стрелок мог увидеть дичь, но не мог попасть в нее!
У почтительно взял шапочку из моих рук:
– Благодарю, Господин Нефрит! Сегодня Вы спасли жизнь!
Все уже разошлись. Одни – И-цзю и Чэн, сияющие и ликующие, другие – Тан и Шэнь, молчаливые и подавленные.
– Подумай, что ты расскажешь завтра Главному учителю, – сказал мне У на прощание.
– Наконец-то, добрый мой господин! – у Хэ были готовы теплая вода и чистая одежда. – Благополучны ли Вы? – она пыталась заглянуть мне в глаза. Я низко поклонился ей.
– Благодарю тебя, добрая Хэ, благодарю светлую госпожу Ван Юнь, мою Госпожу Мать, ваши заботы спасли сегодня жизнь.
– Что скажешь, мудрая Хэ, что посоветуешь?! – обратился я к Хэ, когда рассказал обо всем, что произошло в этот странно-тревожный день. Хэ склонилась перед шапочкой.
– Благодарю тебя, священный камень. Твое сердце, благородный господин Ли, – обратилась она ко мне, – подскажет тебе правду.
Утром я предстал перед Главным учителем. Я никогда, кроме того первого дня в школе, не разговаривал с ним, не видел его вблизи.
Его комната, а привели меня в его личные покои, почти ничем не отличалась от моего скромного жилища, ну, может быть, была чуть побольше, да еще многочисленные свитки, которые горой лежали на маленьком столике в углу.
По лицу Главного учителя, как всегда бесстрастно-благожелательному, нельзя было понять, что он думает, как относится к тому, что произошло на охоте.
Почти всю ночь я не мог заснуть – думал о том, что видел, в чем участвовал. Я не мог решить, прав ли У. Не чувствовал, что я могу принять и поддержать его подозрения. Поэтому я постарался четко пересказать события, в которых участвовал, стараясь не выказать своего к ним отношения.
– Почему ты думаешь, что это был Цзоу-юй? – переспросил Главный учитель.
– Я видел то, что видел. И так описывают Цзоу-юй.
Главный учитель долго смотрел на меня своими зеркальными глазами старой птицы.
– Ты что-то еще хочешь рассказать мне, Ли? – у него был тихий усталый голос.
– Господин Главный учитель, спросите меня, я с почтением жду ваших вопросов.
Легким движением руки Главный учитель отпустил меня.
Со всеми нами, участниками охоты, Главный учитель встретился и разговаривал. Мы не знали, когда и о чем он беседовал с каждым из нас, но, когда встретились перед Праздничной трапезой – чествовали вернувшихся с добычей Чэна и И-цзю, нам достаточно было обменяться взглядами, чтобы понять, что все мы через это прошли.
Все вместе – к нам присоединились и Хао с Каном и Се – уселись мы за праздничный стол. Только господин Тан, как обычно, с заносчивым и неприступным видом выбрал себе место подальше от нас. Чэн и И-цзю, все еще не пришедшие в себя от опьянения охоты, не уставали рассказывать и рассказывать – как они подняли лань, погнали ее, как несколькими меткими стрелами Чэн добился победы, не уставали хвалить друг друга. И нам всем, собравшимся за столом, было весело и радостно слушать их, расспрашивать и восхищаться.
Так получилось, что это веселое застолье оказалось последним, в котором все мы принимали участие. Первым оставил школу господин Тан. Он исчез довольно скоро. Тихо, ни с кем не попрощавшись, он ушел из нашей жизни. Доходили слухи, что ему нашлось хорошее место в армии.
Потом один за другим У и Чэн заняли подобающие им места среди чиновников управления.
Се первый из нашей группы покинул школу. Вслед за ним в большую жизнь отправились Шэнь, И-цзю, Хао, Кан. Расставание с каждым из них было и печальным, и радостным. К радости за друга, к пожеланиям удачи и благополучия примешивалась тихая печаль, и мысли о себе, о дальнейшей жизни, занятиях все чаще и чаще заставляли с тревогой смотреть в будущее.
Быстро, очень быстро разъехались, разлетелись мои друзья. Какие-то два года – и я один из всех все еще в школе и не знаю, когда и куда я отсюда уйду.
Все чаще и чаще в моих размышлениях я вспоминал Главную жену. Мне нужна была какая-то поддержка, а она, насколько я мог припомнить, была единственным человеком, кроме Госпожи Матери и Хэ, которого хоть как-то интересовала моя судьба. С Хэ я не мог говорить о ней. Моя добрая старая нянька, хотя никогда прямо и не говорила об этом, ненавидела Главную жену. Она считала, что та виновата в моей не сложившейся судьбе, в болезни и раннем уходе ее дорогой госпожи Ван Юнь. Только в беседах с Вэнь Чаном мог я касаться этой темы.
Наставник был и остался моим лучшим другом. Более того, от года к году наша дружба и взаимопонимание крепли. Мое доверие к нему было безграничным. Наши беседы, а говорили мы обо всем на свете, расширяли мои познания, открывали передо мной новые неведомые стороны жизни, заставляли серьезнее задумываться о себе, о своем месте в мире, стремиться совершенствоваться и укреплять свои знания. Вэнь Чан никогда в наших беседах не касался интимных тем, не старался насильно вызвать меня на смущающую откровенность. Я знал, что он понимает мое душевное состояние, но он, по негласному, непроизвольно возникшему между нами соглашению, никогда первым не заговорит об определенных вещах.
Неопределенность моего положения, неизвестное будущее все больше и больше тревожили меня, омрачали мою спокойную, ровную жизнь в школе. И я решил поговорить об этом с Вэнь Чаном. Если я откладывал этот разговор, считая, что, может быть, Наставника не могут особенно интересовать реалии повседневной жизни, то, к своему радостному удивлению, обнаружил в Вэнь Чане внимательного, а главное, понимающего собеседника.
– У меня нет для тебя совета, я ничего не могу ответить. Прежде узнаем, что происходит во Дворце.
Простой четкий ответ Наставника позволил мне на какое-то время заставить себя не думать, отвлечься от снедающей меня неизвестности. Мне пришлось запастись терпением. Не так быстро, как я предполагал, как мне хотелось, но Вэнь Чан вернулся к нашему разговору.
– Ты проявил благоразумную сдержанность и достойное терпение, Ли, – сказал Вэнь Чан, когда мы расположились в его более чем скромной комнате. – Не так просто оказалось собрать все нужные сведения и сложить из них более-менее ясную и достоверную картину.
Прославленная своей красотой наложница Господина – Цзян И – очень возвысилась за последние годы. Завистливой клеветой и лестью она сумела оттеснить от Господина и Главную жену, и лучших сановников. Ее одну слушает Господин, ей одной доверяет. Все во Дворце творится по желанию всесильной Цзян И. А ее желания непредсказуемы – она капризна и непостоянна, во всем руководствуется только своими, не всегда чистыми, интересами.
– Я думал, – продолжал Вэнь Чан, – если мне вообще следует высказать свое мнение, что, возможно, хотя твои устремления и склад души пока не полностью принимают это, тебе следует остаться в школе. Ты сможешь избрать одну из специальностей и, углубив свои знания, стать учителем или, пройдя соответствующую подготовку, избрать себе должность наставника.
– Иными словами, мой мудрый Вэнь Чан, ты считаешь, что мне нет места за пределами школы и школа – это единственное место, где я могу находиться, не подвергая жизнь непосредственной опасности, где я могу проявить свои знания и умения? – наставник выдержал мой взгляд.
– Ты свободен в своем выборе, Ли. Я считал, что должен высказать свое мнение. Возможно, это поможет тебе лучше понять свое положение, уяснить, чем ты располагаешь, на что можешь рассчитывать. Любое твое решение будет принято с уважением и пониманием.
Мне, конечно, было очень важно знать, что думает, как оценивает мое положение Вэнь Чан, и я не преминул его в этом уверить.
Но что же мне делать? Как строить свою жизнь? Сколько лет я не видел Синь и сколько уже лет, как Хао покинул школу, даже ничего не слышал о ней, но мысли о ней, память о ее взгляде, ее прикосновении продолжали с не меньшей силой будоражить и горячить мою кровь, зубы стучали в ознобе непреодолимых желаний.
Воспоминания о ее легком стане, белых, возмутивших спокойствие озерной глади ногах не позволяли мне принять решение остаться в школе. Ведь все учителя и наставники давали обет безбрачия. А я знал, чувствовал, что нет, не будет мне покоя, не будет мне жизни без этой прикрывшей прозрачным веером лицо девочки.
Кто, как мог помочь мне, облегчить тяжесть не решаемых решений?! Сколько раз обращал я свой взгляд, свое сердце в бездонную голубизну неба. Среди легких летящих облаков, среди тяжелых грозовых туч искал я хотя бы намек на прекрасный облик моего Покровителя, в сплетении солнечных лучей, в лунном сиянии пытался уловить его блистающий взгляд. С горячей мольбой обращался я и к духам предков, и к Госпоже Матери. Но только в своей душе должен был найти я ответ. А душа, жадный до новых впечатлений ум, молодое, полное сил тело звали, рвались из устоявшейся, знакомой рутины в неизвестную, полную опасностей и удовольствий жизнь.
Когда я стал исподволь готовить Хэ, что мы покинем школу, моя старая нянька на удивление спокойно, а главное, практично – она сразу же стала думать о том, где и как можно остановиться на первое время, – отнеслась к моему решению. Но этим планам не дано было осуществиться.
Среди ночи Вэнь Чан пришел в наше жилище – за столько лет первый раз в столь неурочное время, без приглашения, тихо, как будто чего-то опасаясь. Должно быть, произошло что-то очень важное, иначе почему он не дождался утра, почему так горят его глаза, почему так озабочены, торопливы его движения.
– Наш Светлейший Господин, – сказал он голосом… странным, не свойственным ему голосом, – покинул нас, и вся семья ушла вместе с ним[49], – я почувствовал, как замерла, заледенела Хэ. Я все еще не понимал, к чему клонит Вэнь Чан.
– Госпожа Цзян И, – голос Наставника дрогнул, – провозгласила своего сына – Бо Фу – наследником престола и Светлейшим Господином.
Хэ вцепилась в меня ледяными пальцами.
– Наша школа содержится Господином. Завтра утром Главный учитель принесет Великие клятвы[50] Богоподобному Господину Бо Фу.
Вэнь Чан низко, до земли поклонился мне, поклонился старенькой Хэ и ушел, плотно закрыв за собой дверь нашей комнаты. Хэ отошла от меня и засуетилась, отыскивая что-то в своем уголке. Я начал разжигать фонарик – весь этот ночной разговор происходил в относительной темноте – свет одинокой яркой звезды освещал комнату через оконце, а Вэнь Чан начал говорить, не дав времени разжечь огонь. Хэ остановила меня:
– Здесь достаточно света, дорогой мой Ли, – не помню уже, когда она так меня называла, – чтобы совершить то, что избавит нас от неминуемых чудовищных мук.
Блестящие отполированные лезвия сверкнули в ее натруженных руках. Я невольно отшатнулся.
– Что ты задумала, Хэ?
– Ты слышал не хуже меня слова, произнесенные другом. Он рисковал жизнью – его дар бесценен: нам дано выбрать свою смерть.
– Объясни мне, Хэ, – я все еще отказывался понять и признать действительность.
– У нас мало времени, дорогой мой юный господин. Завтра утром, уже сегодня, – поправила она себя, – нас отправят во Дворец. Ли, ты один из семьи, ты законный наследник, а не сын какой-то Цзян И, и ты первый будешь замучен жестокими палачами!
Она протянула мне одно из лезвий – яшмовой рукоятью вперед, удерживая острие в не по-старчески крепких пальцах. Я взял стилет.
– Это гораздо легче, – Хэ рассуждала, принимая нужную позу и выверяя расстояние до своего, на простой костяной рукояти, стилета. – Моя любимая госпожа Ван Юнь встретит нас. Не бойся, маленький Ли, я пойду первой. Я не нарушу клятвы заботиться о тебе. Не мешкай! – и, подняв на меня любящие глаза, Хэ упала на лезвие.
Маленькая кучка поношенной одежды – в предрассветной серости я смотрел на то, что когда-то было Хэ – моей нянькой, моей защитницей. Я смотрел и недоумевал, не мог понять… Что-то очень важное, главное ускользало от моего замершего в оцепенении сознания.
Стилет все еще был зажат в моей руке так, как я принял его от Хэ. Другой рукой я разжал, один за другим отвел сведенные судорогой пальцы – со звоном металл выпал из моей руки, – сделал несколько движений, размял, помассировал кисть.
Я взял всего несколько вещей – их было легко отыскать: большой Нефрит, подаренный мне когда-то на празднике, Хэ свято хранила его, моя детская шапочка. Вот и все, чем я владел. Засунул за пояс стилет. И, осторожно обойдя то, что еще недавно любило и жалело меня, я вышел из комнаты. Ноги привели меня к озеру.
Если, как думает Хэ, – думала, думала, поправил я себя, – за мной должны прийти, здесь у меня больше времени, пока еще догадаются искать меня у озера! Когда-то много лет назад на этом берегу сидела девочка, болтая в воде голыми белыми ногами.
Я совсем не знаю, не знал Господина – Хэ назвала его моим отцом. Да и он наверняка забыл о моем существовании, как забыл и о Юнь Ван, моей матери. Почему же я должен уйти вместе с ним, что за закон приписывает мне это?!! Нет, я не согласен, я не хочу, и я не позволю им это с собой сделать! Добрая Хэ сказала, что стилет гораздо легче, и подала мне пример, первой вступив на длинную дорогу к Звездной Реке.
Но почему, кто установил, что сейчас, в эту минуту должна кончиться моя жизнь, и почему она вообще должна кончиться? Я хочу, я должен жить! Я не готов отправиться в далекий путь.
Я хочу жить! Я хочу найти и обнять эту девочку, которая разделила мои слезы об ушедшей Госпоже Матери, ту девочку, запах и смех которой снятся мне во сне. Что плохого в том, что я хочу жить, кто мне может запретить жить, чьи законы я нарушу, если останусь жить??!
Восток разгорался все ярче, все стремительнее. Он пылал буйством непередаваемо прекрасного света – как можно уйти, отказаться от жизни?!!! Я осторожно положил свою детскую праздничную шапочку на тихую гладь озера – спаси еще раз, Господин Нефрит! И, принимая все меры предосторожности, углубился в высокие заросли бамбука.
К вечеру меня стали искать и на озере. Зацепившаяся тесемками за прибрежную осоку шапочка навела их на правильную мысль, и, не утруждаясь дальнейшими поисками – все было и так очевидно ясно, – шапочку вытащили из воды и наверняка послали во Дворец – с ней Главному учителю будет проще приносить Великие Клятвы.
К собственному удивлению я проспал полночи глубоким темным сном. Пробудился я от тихого, еле слышного голоса. Стволы бамбука, покачиваясь, задевали друг друга, и в их шум вплетались слова – говоривший повторял их снова и снова, пока я окончательно не сбросил тяжесть сна и не понял, о чем так настойчиво шепчет голос. Рядом со мной лежали два маленьких узелка.
В одном было немного еды – увидев ее, я вспомнил, что не ел уже сутки. Но я связал узелок, ничего не попробовав – неизвестно, когда я еще найду еду, да и голос призывал меня не мешкать. Во втором узле – побольше – была простая одежда крестьянина. Вчера вечером, когда меня перестали искать, я попытался спокойно подумать и оценить все, что произошло, все, что я сделал, положение, в котором я очутился, подумать о том, что делать дальше.
О том, почему, что заставило меня сделать то, что я сделал, и правильно ли это, я не мог позволить себе раздумывать, а вот о том, что делать, как быть дальше, надо было очень и очень хорошо подумать. Прежде всего я должен выбраться за пределы школы, а потом… потом у меня был смутный план – желания. Но главное – надо выбраться из школы, а я никак не мог придумать, как преодолеть высокий крепкий забор. А уж о том, что моя одежда – одежда ученика – отличается от обычной одежды и может вызвать подозрения за пределами школы, я совсем не подумал. Теперь же у меня появилась возможность, и я должен воспользоваться ею – очутиться за пределами школы.
Я переоделся, узелок с едой и увязанную школьную одежду взял с собой и, как мог быстро, постоянно проверяя, свободен ли путь, добрался до ворот школы. Здесь я тенью собственной тени проскользнул в приоткрытую кем-то дверцу у главных ворот.
Медленно, прячась за каждым комком земли, срастаясь с каждой кочкой, переполз я поле, отделявшее рощицу от школы. Как неслись мы здесь на веселых грохочущих колесницах всего несколько лет назад! Но вот я под спасительной сенью деревьев.
Можно передохнуть, отползти подальше, выпрямиться во весь рост, бросить последний взгляд на служившее мне столько лет домом пристанище, попрощаться с двумя самыми близкими мне людьми – с одной, служившей мне с первых минут моего появления в этом мире и покинувшей меня в желании и уверенности продолжать верно и преданно служить мне, и с другим, поддержавшим меня в одиночестве и отчаянии отрочества, единственным, кто догадался, понял, что произошло, что я на самом деле сделал, и, рискуя собственной жизнью, пришел мне на помощь, спас меня. Я прощался с ними, со своей прошлой жизнью. Я ни о чем не жалел, мне нечего было стыдиться.
Единственно, о чем плакало, нестерпимой болью сжималось сердце, – Хэ, моя добрая дорогая Хэ. Зачем, зачем, куда ты ушла??! Я спрятал свою одежду в глубоком, бездонном дупле, засыпал сверху сухими, наполовину сопревшими листьями. Может быть, какой-нибудь зверек когда-нибудь заглянет в это дупло, а так… Кто будет здесь что-то искать?.. Тот мальчик, тот ученик, он остался здесь с преданной Хэ, с мудрым Наставником, с веселыми друзьями.
Новый, не знакомый мне Ли шел навстречу своей жизни, своей судьбе. Теплое ласковое солнце поднималось все выше. На пороге была весна.
