bannerbannerbanner
Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века

Г. Ю. Любарский
Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века

Полная версия

Масс-медиа создают суррогат, создают такую особую реальность, в которой и специально сделанный фон, и искусно наложенный на него рисунок внушают публике, что «обычную» жизнь эта публика представляет себе правильно, что ничего существенно «со вчера» не изменилось. Отсутствие существенных изменений в «фоне» социального общежития подчёркивает рисунок новостей. Новости подчёркивают неизменность фона. Фон в рамках этой произведённой иллюзии (выпуска новостей) должен изображать «реальную жизнь». Чем больше изменяется реальность, чем выше подозрения, что настоящий фон не так устойчив, как этого хотелось бы, тем ярче должен быть нанесённый рисунок, тем «горячее» новости: при таком контрасте фон обязательно покажется неизменным.

Рисунок подчёркивает нейтральную значимость фона в той же мере, в которой фон позволяет выделяться и быть заметным рисунку. Этот фон из-под новостей, если вглядеться, вовсе не тривиален и несёт вполне масштабную нагрузку. Он призван подтвердить у зрителя сложившийся образ мира. Иными словами, новости «творят» социальную реальность и картину мира в целом.

Посмотрев новости, зритель успокаивается, увидев, что «в общем» он всё знает и «в курсе» текущих проблем (отсюда и жесткие ограничения на интеллектуальный уровень, налагаемые на тексты в масс-медиа). Публику, конечно, надо отвлечь, развлечь, заинтересовать, подсадить на диковины и сенсации, которые, однако, своим исключительным характером подчёркивают спокойную познанность «фонового» мира. Подтверждение базовой картины мира — не менее значимая функция СМИ, чем интенсивная «щекотка» развлекательными и ужасающими новостями.

Вместо распадающейся в современном мире основы социальных взаимодействий – доверия – масс-медиа создают суррогат, который позволяет людям жить в этой истончённой социальной ткани, не замечая разверзающихся прорех и дырок. Медиа создают иллюзию нормальной жизни, когда реальная жизнь становится уже не вполне нормальной, и делают это с немалым мастерством: рисуют иллюзию на фоне иллюзии, так что иллюзорность рисунка может увидеть всякий желающий, а разглядеть иллюзорность фона становится крайне трудно.

В этом состоит важнейшая социальная функция СМИ – создание иллюзии устойчивости в непостоянном мире. Ощущение устойчивости необходимо нам, как воздух, и когда социальная действительность не способна поставлять нам чувство устойчивости в необходимых количествах, задело берутся масс-медиа, поставщик социальной стабильности. Иллюзия устойчивости создаётся за счет специального выделения и оконтуривания области изменений, выделения «новизны» в рамку, контрастности рисунка, внушающем мысль о неизменности фона. Утверждается, что новое в мире – только то, что показано в «Новостях», а в остальном, само собой разумеется, в мире всё прежнее, привычное, беспокоиться не о чем.

Тогда получается, что деструктивный характер медиа является необходимой частью функционирования этого социального института. Неугомонный усилитель, приводящий к дестабилизации окружающих общественных институтов – лишь одна сторона медали, «выхлоп», образующийся в результате выполнения действительно важной функции: поддержания в людях иллюзии, что «на самом деле» их картины мира соответствуют действительности. Посмотрев новости и ужаснувшись «происходящему новому», человек на более глубоком уровне успокаивается: в остальном всё привычно.

Медиа – источник картины мира

Итак, что же у нас получилось? В очень быстро изменяющемся мире человеку нужна хотя бы иллюзия устойчивости. Платой за неё являются нынешние масс-медиа, старательно обругиваемые за непонятную страсть к душераздирающим сенсациям, торопливость и врунливость. Распад чувства доверия в реальной жизни вызывает потребность в возмещении доверия. Масс-медиа «гонят чернуху» в новостях, контрастно подчеркивая неизменность «ненового» фона. И чем платит общество за столь необходимую ему стабильность? Испорчено несколько политических репутаций. Господи, их репутации… напугали ежа… Вызвали истерику по поводу распространения майкопской слоновой болезни. Ничего, чаще руки мыть будут. За стабильность – разве это дорого?

Помимо новостей, важнейшей частью медиа является реклама. Новости мыслились с позитивной функцией скорейшего оповещения о произошедших событиях. Реклама задумывалась как оповещение потребителей о свойствах товаров. Новостной аспект медиа сменил функцию – под видом распространения информации происходит формирование фона обыденности, успокоение масс и создание иллюзии устойчивости социального мира. Изменилась и реклама.

Картина мира – это весьма объемлющее образование. В него входят, например, социальные стереотипы, правила поведения, ценности и регуляторы поведения и самооценки. И если новости работают через негативный образ и умолчаниями, то реклама даёт прямой позитивный образ. Новости своим выделенным рисунком создают фон, который и является основным новостным продуктом. А реклама позволяет рисовать на этом фоне прямые сообщения: будь вот таким, веди себя вот так. Тем самым и новости, и реклама являются основными средствами, создающими картину мира.

Человек живёт, действуя согласно устройству его картины мира. И поэтому гораздо важнее новостей – реакция на фон новостей, на то, что сплетается из повседневного опыта и того, о чём в новостях не говорится. Временно этот фон увеличивает стабильность, но ведь это всё равно суррогат. Машина медиа создаёт иллюзию социальной стабильности, и этот суррогат действует вполне эффективно, но потом… Либо иллюзия лопнет, и волны социальной истерии среди мелей безразличия забушуют с удвоенной яростью, либо плотность иллюзорного фона вырастет настолько, что мы будем жить уже не в нашей реальности, а в том, что создано масс-медиа – да что там, уже живем…

Может быть, получится изменить природу СМИ, изменяя окружающую их социальную жизнь? Медиа создают суррогат доверия к жизни, того самого доверия, которого так не хватает. Если это так, то, пронизывая окружающую социальную жизнь чувством доверия, можно прийти к изменению медиа. Проникаясь доверием, реальный мир станет более устойчивым, стоящим на своих ногах, и тогда ослабнет необходимость в суррогате, предлагаемом масс-медиа. Ясно, что такое «укрепление доверия» – очень сложное дело, и зависит оно не только от «внешних обстоятельств», а и от внутреннего подхода человека к миру, от того, с каким чувством он действует в мире.

Такие предложения принято называть утопиями. Современности кажется, что любое предложение, требующее какой-то активности от людей, какого-то изменения в их поведении, обречено на неудачу. Практичными считаются только реформы социального устройства, не требующие изменений от людей, то есть реформы, опирающиеся на пассивность. Современность полагает, что работать могут только социальные механизмы, а не отдельные люди. И потому изложенное только что, конечно, утопия – разве можно всерьёз воспринять предположение, что характер медиа изменится, если люди начнут жить в мире с большим доверием – создавая это чувство у окружающих и проникаясь им сами? Гораздо легче принять, что масс-медиа – особый функциональный механизм в современном обществе, со своими специфическими законами функционирования, и на путях реформ их можно лишь сбалансировать, затормозить – но изменить их природу не удастся. Не говоря о том, что нынешний характер медиа выгоден многим игрокам социального поля, а на пути выгоды трудно поставить препятствие. Медиа оказываются частью «общественного баланса», их однобокая положительная обратная связь в самом деле вредно действует на общество и приходится компенсировать это действие медиа, но это лишь плата за выполняемую медиа более важную функцию.

Что же мы в результате получили? В обществе действуют социальные институты, социальные машины (социоматы). Это машина выборов и машина партий, составляющие политическую машину по имени «демократическое общество». Это машина образования, готовящая социализованных граждан. Это машина «университет», делающая ученых. Машина «фирма», понижающая трансакционные издержки. Машина «исследовательский институт» или «академия», которые создают научную истину. Среди них и машина «медиа», создающая социальную стабильность. Машина медиа работает как термостат. Её основная функция – один-единственный процесс: перенесение неустойчивости из фона в рамку, в кадр, а устойчивости – из кадра в фон. Создавая в целом более стабильную социальную среду за счёт изменения представления о реальности в каждом индивиде, медиа увеличивают нестабильность в «кадре», выдавая в качестве отходов скандалы и «утки», конфликты и фейки.

Можно сказать, что медиа – это рамка, ящик, в котором сидит демон Больц-мана. Он создаёт информационный пузырь: пропускает неустойчивость в ящик и не выпускает оттуда, так что в результате демон Больцмана повышает упорядоченность окружающей среды.

В результате получается, что медиа в самом деле работают с информацией. Только не совсем так, как это было замыслено при их возникновении. Сначала медиа «просто» сообщали информацию, распространяли её в обществе. Со временем у них появилась и другая функция, которая стала доминирующей. Основной функцией медиа не является сообщение знаний. Медиа транслирует картину мира и сообщает об изменениях в ней.

Медиа создают картину мира, медиа работают с устойчивостью окружающего. В результате этот довольно внешний социальный механизм, механизм масс-медиа, который вроде бы всего лишь производит новости – оказывается

тем, что создаёт психическую нормальность населения. Такая фундаментальная вещь, как психическая нормальность, обеспечивается не внутренними механизмами личности, не излучается из каждого человека, не им создаётся – она делается СМИ. Нормальность – это эпифеномен медийности. По сути, это говорит о крайне слабом развитии внутренних начал индивидуальности. В классическом юнговском смысле мы все (почти) сейчас экстраверты. То есть формируем себя, свои представления о мире, о душе, и в конечном итоге и свою психику, исходя из внешних стимулов.

 

Социоматы сделаны, чтобы выпускать определённый информационный продукт: знание, истину, демократию, равенство, общественную стабильность и т. д. Они исправно работают и не умеют делать другого. Из университета получится плохая «военная машина», если его развернуть в виде дивизии, а машина медиа не умеет вырабатывать истину – для этого служат другие социоматы.

Иногда эти социальные машины устаревают, иногда их продукты входят в противоречие друг с другом. Как повлиять на эти создания человека, на функционирование социальных машин – это совсем отдельный разговор. Ясно только, что нельзя воспринимать деятельность этих социоматов как необходимую данность: заторможенный взрыв, который представляют собой медиа, удерживается в слишком хрупком равновесии противоборства сил. Если мы оставим эту дикую социальную фауну жить самой по себе, мы станем её добычей. И мы будем смотреть эти передачи и читать эти новости, и ругать эти медиа, и мы будем ждать, какие меры примет против распоясавшейся прессы правительство, когда выпорют зарвавшихся журналистов… И, кстати, пусть покажут порку по телевизору – мы любим такие новости.

Новая антропология после конца прежней культуры и образования

Так устроен социальный мир, в нём действуют построенные людьми социальные машины, которые производят социальные ценности: истину, равенство, свободу, знание и т. п. Эти машины изменяются, идеи, согласно которым они функционировали прежде, сменяются другими, машины получают дополнительные функции, которые иногда становятся основными. Люди не знают, как устроены механизмы общества, определяющие их жизнь, и вынуждены вести себя как в диком лесу – опытным путём выяснять пределы возможного поведения в социуме, находить более или менее безопасные маршруты, «грибные места» и опасные расщелины.

Социализация, воспитание людей таким образом, чтобы они были пригодны для существования в данном типе общества, порождает людей с разным устройством. По мере того, как в обществе меняется состав и функции образующих его социальных машин, сменяется и антропология. Люди имеют самый разный социальный облик. Недавно, в конце XX века, произошло очередное значительное изменение в общественном устройстве, и люди изменились. При этом они, как это обычно бывает, не знают, что изменились, имевшиеся у них знания об устройстве общества и обитающих в нём типах людей уже непригодны.

Понять происходящие изменения можно, если немного отодвинуться во времени назад, посмотреть на прошедшие изменения. В XIX в. Россия была сословным обществом, и этому соответствовало значительное количество типов образования. В России существовали разные образовательные учреждения, разные по функциям, по принципиальному устройству, а не только по специализации. Устройство художественного училища, кадетского корпуса, ремесленного училища, университета было очень разным. Этому разнообразию соответствовало разнообразие населения – сословия порождали совсем разные типы людей. Общество содержало огромные массы малограмотного населения – преимущественно крестьян – и резко от них отличных граждан с высшим образованием, образованного класса. Этих образованных были единицы процентов. Численно массы несоразмерны, если говорить «в среднем», можно не обращать внимания на крайне небольшую долю образованных. Но типологически это два совсем разных типа – образованные люди и необразованные. У них разные манеры поведения, ценности, у них разные картины мира, и в одних и тех же обстоятельствах под влиянием одних и тех же воздействий они ведут себя совершенно различно.

После революции произошло упрощение социальной структуры, в частности по отношению к образованию. Государство создало единую образовательную систему, избежать образования было нельзя, и все подвергались однотипному воздействию. Разнообразие образовательных учреждений резко сократилось – как и общее разнообразие общества. Это произошло не сразу, остатки старого общества долгое время вносили разнообразие в эту картину социальной жизни, но потом общество справилось и произвело гомогенный продукт – однотипное население, получающее однотипное образование. Однако некоторое небольшое различие, создаваемое средним и высшим образованием, всё ещё сохранялось. Существовала «советская интеллигенция», очень странный общественный слой, выделенный по большей части именно типом образования. Помимо этого образовательного деления широких масс, существовали лишь различия, диктуемые местом обитания (деревня и город), а также местом в иерархии власти.

В современной ситуации произошло ещё одно упрощение. Под влиянием различных причин (значительное увеличение потока поступающей информации, потери социальной значимости образования и т. п.) образование исчезло. Формально образовательные институты сохраняются и функционируют, но в обществе не является более существенным деление на образованных и необразованных. Сохраняется лишь деление ситуаций. То есть встречаются ситуации, где один из участников что-то по делу знает, а другой – нет. Но это не деление людей, а деление ситуаций, люди же одинаковы – образованных больше не существует.

С потерей этого различения – образованных и необразованных – исчезло и понимание различий в культуре. В сфере права и экономики сохранилось понимание различий, в современном обществе легко понимают «это сильный человек, у власти» и «это богатый человек». А понимание культурных различий лишилось основы. Нет понимания уровня и иерархии. Обычно эту черту понимают неверно: мол, современные дети (и люди в целом) свободны от авторитетов, они свободно высказываются на любую тему, их не заткнуть. Но это не проявление свободы, это неспособность увидеть иерархию, увидеть уровневость. Люди в целом – и дети – в таком обществе не способны видеть разницу уровней, воспринять качество, они мыслят лишь количественный подход. Это «невидение» культурной иерархии и непонимание природы авторитета сказываются и на мышлении. Например, видят количество ошибок, могут сказать, что их много или мало, но не способны оценить их качественные различия. То есть понимание «степени ошибочности» уходит. И так в любом отношении, уход понятия о качестве сказывается как на социальном, так и на интеллектуальном поведении: это следствие цифровой революции.

Внимание к количественному аспекту и невладение качественным в буквальном смысле не позволяет понять смысл «уровней»: для количественного подхода уровней нет, есть только большие и меньшие количества. Это изменение (непонимание уровней в культуре) осталось малозаметным, поскольку формализмы, размечающие общественное пространство, остались прежними. Есть дипломы о высшем образовании, есть должностные требования, иногда включающие наличие тех дипломов, в общем, ничего не изменилось. Но это лишь социальная инерция – люди не осознают перемен и лишние общественные формы, утратившие значимость, привычным образом функционируют, создавая иллюзию неизменности.

Тем самым по мере дигитализации в обществе происходит регресс — в самом точном смысле слова, происходит упрощение и потеря разом всех образованных людей. Дело не только в том, что исчезли образованные – важнее, что и сознание образованности исчезло. Если бы чудом среди современных малограмотных масс оказался образованный человек, то просто не было бы возможности о том узнать. Это до революции распознавали, что есть образованные, был такой социальный тип, а сейчас массы не признают, что такое вообще возможно, и потому не рассматривают возможность встречи с образованным человеком. Если по случайной связи причин некто считает своего знакомого образованным человеком, то это не является социальным фактом – это всего лишь мнение. А рядом другой человек будет этого же «образованного» считать фриком и спекулянтом. То есть исчезли даже не сами люди, носители образованности – исчезло понятие об образовании, люди не знают, что это такое. Как социальный факт образование исчезло.

И тут интересный момент. Вспомним дореволюционную ситуацию. Народные массы, если убрать заботы о хлебе насущном и стремление к достатку, мечтали о социальном равенстве. Это было такое вот состояние – мутное бурление людей по поводу общественного неравенства, и эти тёмные волны тогдашние образованные люди направляли на создание национальных государств, формирование понятия «нации» и на штурм несправедливых социальных порядков. Так что с одной стороны – народ, в основном занятый проблемами выживания и достатка, и ещё – чем-то подспудно недовольный, что находит выражение в поисках социальной справедливости. А что с другой стороны?

С другой стороны – одиночество. Образованные люди страдали от одиночества. Скажем, возьмём мысли Победоносцева. Он смотрит на училище для девиц духовного звания; там готовят добрых жён для сельских священников. Победоносцев говорит – да, надо усилить и умножить, потому что нет ничего важнее этих будущих священнических жён, потому что крестьянство в России учить и образовывать нормальным образом могут лишь сельские священники, потому что лишь они преданы правительству и пользуются доверием народа, и обладают для образования народа возможностями, и если не они будут образовывать народ, случится беда, а сейчас эти сельские священники страшно быстро страшно опускаются от одиночества, присущего их профессии, и не могут исполнять роль народных учителей, и потому им надобны добрые жёны, которые поддержали бы спивающихся батюшек, послужили б светом в оконце и придали священникам сил для несения своей важнейшей работы – должного народного образования.

Это всего один длинный ход мысли, от Победоносцева. Поскольку, как уже говорилось, нельзя считать, что известны самые обычные вещи, можно пояснить: православный священник, разумеется, обязательно должен быть женат, и Победоносцев беспокоился, чтобы воспитывать в училищах именно добрых и хороших священниковых жён.

Таких ходов мыслей было множество, и все знали: от одиночества и связанного с ним пьянства и впадения в ничтожество страдают сельские врачи, учителя… Это просто массовые профессии, а так если говорить – весь образованный класс был подвержен этой болезни. Одиночество было профессиональной болезнью целых профессий и кругов образованных людей. Те единички процентов сказывались – образованные люди были редки, каждый был одинок и страдал от этого своего изолированного состояния. Люди образованные были одиноки и не могли отыскать ценность и смысл жизни. Сами себе они были лишние.

И вот у нас два социальных полюса. Малообразованные люди помимо обычных и естественных забот о выживании заражаются недовольством социальной несправедливостью, образованные люди страдают от одиночества. Это было очень богатое на возможности развития противостояние. Тут тебе и букет движений за равенство – от феминизма с антиколониализмом до социалистических идей и до строения национальных государств. Тут и букет художественных направлений, и социальные движения типа хождения в народ, примерно в одно время проявившиеся что в России, что в Америке. Из напряжения между этими социальными типами очень многое выросло.

Прошло сто лет. Образованных людей больше нет, причём нет не в качестве конкретных личностей – нет такого социального типа. Это вообще ни о чём – «образованный человек». Кто такой? Вот образованный, экскурсии у туристов ведёт. Вот образованный, геолог, занимается мелким мебельным бизнесом, шкафы проектирует и сколачивает; а вот химик, по образованию химик, работает программистом; вот биолог, работает менеджером. И так далее… Вообще нет этого противопоставленного малообразованным и недостаточным интеллектуально людям типа – сейчас все образованные, все достаточные интеллектуально, второй полюс исчез. И при этом в возникших однородных (по образованию) народных массах чудесным образом сплелись душевные черты прежних социальных типов. Мутное, сопящее недоверие к окружающему, полное непонимание происходящего, готовность верить в любую дичь и сомнение в чём угодно – от одного полюса. И серое одиночество – от другого. Одинаково свойственны каждому.

Кажется, эта гомогенная масса, получившаяся после нескольких этапов социальной редукции, упрощения, – должна разойтись по каким-то новым полюсам. Сейчас она расплывается по площади без существенной дифференциации – радужные разводы мод и увлечений не создают различий. Прежнее общество со стороны производства описывалось как индустриальное, а в социальном – это было общество массовое, общество большинства. Сейчас это общество разложилось, возникло общество множества меньшинств, которые ни в каком, кроме численного (для выборов) смысле не составляют большинства.

Это совсем новая социальная реальность – общество, в котором не означено понятие большинства. Это ведь важнейшее социальное качество – то, что большинство в обществе есть. На нём основаны политические выборы. Предполагается, что политические противоречия можно решить мирным путём, путём игрушечной войны. Если б стороны политического конфликта воевали, победила бы та сторона, за которой численное преимущество – «бог на стороне больших батальонов». Поэтому можно не воевать, создавая чудовищную массу страданий, а просто посчитаться – за кого больше. Это мирное решение противоречий основано на том, что численность армии определяет её силу, и потому в обществе чрезвычайно важно существование большинства – оно указывает, куда двигаться, потому что сильнее.

 

Но если в боевом столкновении численность населения больше не оказывается решающим фактором, а решают совсем другие условия, скажем, технологические, или экономическое преимущество – в чём смысл решения большинства? Большие батальоны уже не решают дела. Если социальная структура разложилась таким образом, что понятие большинства больше не означено, существует множество совсем маленьких групп, которые в очень многом между собой не согласны, так что нет существенного смысла в партиях, призванных объединять несогласных в частностях одиночек – разногласия столь повсеместны, люди настолько различны, что нет никакого смысла в «большинстве», там никого нет, есть только конкретные люди, время от времени объединяющиеся в небольшие группы. А тогда что значат выборы? И референдумы?

Произошло обрушение разом нескольких чрезвычайно важных социальных машин, выстраивающих социальную реальность. Исчезли сословия, создающие фундаментальное неравенство населения – неравенство не в богатстве, а в правах. Исчезло большинство, обладающее некоторой качественной характеристикой, исчезло однотипно образованное и примерно одинаково думающее, примерно одного желающее большинство населения. Исчезло высшее образование, создающее принципиальную разницу в картинах мира образованных и необразованных людей.

Эта вновь возникшая после упрощения гомогенная масса, тем не менее не описываемая понятием «большинство» – новый феномен, общество прежде с таким дела не имело. Существующие социальные машины только приспосабливаются к работе с новым материалом. Эти машины приобретают новые функции (чтобы работать с новым устройством людских единиц), и одновременно вырабатывают новые людские типы – согласно устройству этих социальных машин. Процесс же взаимный, люди меняют социальные машины, машины меняют людей. Интересно, как разойдётся на существенно различные части нынешнее население. Различия по богатству в нынешнем обществе не существенны, в том смысле, что не создают отдельного антропологического типа. Властные расхождения являются культурно-обусловленными, в конечном счёте вопрос не о делении по власти и богатству, а о делении культуры.

Кажется, новое расхождение будет не по поводу образования. Эту карту уже проиграли. Не будет, конечно, и никакой игры в «благородное одиночество». Сейчас все – малообразованные одиночества, причём часто не замечающие ни малости своего образования, ни груза своего одиночества. Каким же плодовитым на потенции дальнейшего развития различением обогатится общество?

Пока трудно понять, что тут может быть. Реальность развивается и ещё не решено… Это скорее вопрос, чем решение. Хотя, как видно по изложенному выше, даже сам вопрос поставить совсем не легко и приходится добираться до многих неожиданных вещей. Насколько можно видеть, сейчас назревает нехватка смысла. Основной проблемой является не голод – как это было в прежние столетия, и не работа, как это было в прошедшем столетии. А как выглядит проблема?

Молодые люди, выпускники школ… Вглядываясь, вроде бы можно различить значительную группу тех, кто устремлен на ускоренное прохождение по социальным рельсам – ну вот всё это, карьера-деньги (таких процентов 10–15). Десятая часть – те, кто нацелен на встраивание в общество. Не у всех получится, не все выиграют, но пока, на уровне 18 лет, только десятая часть «играет в эти игры». А остальные? Остальные, подавляющее большинство – те, кто не хочет вообще ничего. Так ли уж ничего? Чего они хотят? Играть («в компьютер»), замуж выйти, или не выйти, а просто найти обеспечивающего человека. Мальчики в основном хотят «ничего», то есть играть, а девочки – в основном «найти обеспечивающего». Эти ничегонехотяйки антропологического типа не составляют – они всегда есть в обществе, и только их количество сообщает о том, что энергии сейчас у людей мало и они готовы опуститься на дно своей судьбы. Плыть нет сил.

Подавляющее большинство никакого типа не составляет, так что есть полюс из десятка процентов карьерно и денежно озабоченных – и к ним дополнительный второй полюс, который составляют единицы. Их не наберётся и на процент. Это те, кто явно хотели бы отыскать какой-то смысл. Это совершенно не обязательно люди для религии, хотя многие, наверное, уйдут туда. Различение между типами не по признаку наличие/отсутствие образования, а по признаку важности смысла. Хотя бы какого-нибудь.

Тут интересно, какие дороги в море современной информации будут находить эти молодые люди, которым сейчас нет двадцати. Их дороги определяются не богатством и не властью. В самом общем смысле можно сказать, что их движение в жизни определяется культурой, совокупностью ценностей – которые они могут отыскать в обществе. А в обществе разрушено понятие «образованности» и обеднена структура смыслов.

Значит, примерно десятая часть пойдёт проторенными дорогами карьеры и власти, многие из них сорвутся, там сильная конкуренция, но для устройства общества важно, что они будут выбирать именно накатанные пути – их ведут уже готовые ценности и отработанные социальные механизмы. Там можно сожалеть разве что о жёсткости этих механизмов, дорога узкая, шаг вправо – шаг влево считаются… Но дороги власти – это совсем другой разговор. Имеющиеся единицы, не согласные падать вместе с ничего не хотящими и лезть по решёткам стоящего социального лифта – что они будут делать? Они будут жадно искать в окружающем информационном море хоть что-то осмысленное, что бы могло им помочь.

Этот интенсивный поиск происходит в ситуации обеднённой культуры и отсутствующих механизмов реального образования. Это – условия поиска. Что будет происходить с теми, кто в самом деле нечто ищет, и при этом обладает таким вот недостаточным устройством (недостаточным – в смысле отсутствия образования)? У таких людей будут возникать общие черты. Они будут проявляться в том, как они занимаются своим хобби, как ищут свой смысл, проходя через секты и увлечения, из буддизма в протестантизм, из иезуитов в православные.

Общие черты… Оказалось, у этих «новых» людей совершенно нет навыка узнавать новое. Они не умеют это новое искать. Это прямое следствие отсутствия образования: ведь «новым» можно быть только по отношению к чему-то старому, нужно иметь устойчивую структуру знаний, чтобы по отношению к ней выявилось нечто новое. У таких людей знания демонстративно-фрагментарны. Они «понимают» некоторый кусок, не представляя, что этому предшествует и с чем это связано в системе знаний – потому что этой системы у них и нет. Не важно, о чем речь – физика это или психология, не важно, чем они увлечены – это всегда кусок, фрагмент, и нет представления о фундаменте и предпосылках, о следствиях, нет понимания, отчего так получилось, что это стали изучать, что это значит…

Всякий раз этот конкретный предмет удивления и увлечения – как кусок мозаики. Примеры крайне многочисленны и, в общем, все эту черту современного увлекающегося чем-то осмысленным человека знают. Ситуации, в которых проявляется эта фрагментарность знаний, могут быть очень разными. Например, рассказывающие об открытиях физики могут вообще не знать, что есть научные журналы, что там публикуются статьи. Рассказывающие о психологии могут и не слыхивать о фазах сна или условном рефлексе. Причём так обстоит дело и в области постоянных увлечений – человек может 10 лет копать некую тему, и при этом он не знает даже книг, которые были на эту тему на русском опубликованы, где все его находки и открытия двадцать-тридцать лет назад обсуждались, комментировались, сопоставлялись… ничего. Полный ноль, все робинзоны, вопящие при виде впервые увиденного следа Пятницы.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58 
Рейтинг@Mail.ru