Фернандо Сервантес
Конкистадоры: Новая история открытия и завоевания Америки
Днем 15 апреля 1502 г. Овандо прибыл на Эспаньолу с половиной своего флота; остальные корабли добрались туда только через две недели. За шесть недель до того на пути к Канарским островам испанский флот был рассеян бурей. Когда море выбросило на андалузское побережье несколько сундуков и множество различного добра, при дворе начали ходить слухи, что все корабли потонули. Глубоко опечаленные этой новостью, Изабелла и Фердинанд на неделю погрузились в гробовое молчание[165].
Вскоре выяснилось, что во время шторма погибло только одно судно, «Ла-Рабида», и 120 членов экспедиции. Тем не менее это была ощутимая потеря, особенно с учетом того, что на Эспаньоле было всего около 300 испанских поселенцев. Большинство из них проживало в Санто-Доминго; мелкие общины существовали также в Консепсьон-де-ла-Вега, Сантьяго, Боано и Харагуа. Многие колонисты держали большое количество слуг-таино, и именно то, что эти группы туземцев оказались привязаны к конкретным испанцам, а не к функциям, которые они выполняли, привело к возникновению одного из самых оклеветанных институтов в истории – так называемой энкомьенды (encomienda), в рамках которой отдельные испанцы, encomenderos, пользовались неограниченными личными услугами большого числа закрепленных за ними таино.
Эта новая система эксплуатации отличалась от существующих в Кастилии практик. Хотя предоставление земель (вместе с феодальными правами, судебными полномочиями и возможностью собирать подати) так или иначе практиковалось в ходе колонизации испанцами как Андалусии, так и Канарских островов, в позднесредневековой кастильской практике нет ничего, что напоминало бы энкомьенду[166]. У нас нет никаких оснований полагать, что ее ввел непосредственно Колумб, но она могла возникнуть из-за его обыкновения формировать из индейцев команды для добычи золота или сельскохозяйственных работ под надзором испанцев. Вполне вероятно, что появление этой системы стало следствием стечения почти случайных обстоятельств, описанных Бартоломе де Лас Касасом, который отмечал, что 300 испанцев, оставшихся на Эспаньоле, часто брали себе в любовницы (или в «служанки», как они их называли) «жен и дочерей вождей»{9}, и, поскольку родственники этих женщин «были уверены, что испанцы женились на них как положено», они вполне одобряли происходящее[167].
Трудности, с которыми столкнулся Овандо после прибытия на Эспаньолу, не позволили ему положить конец распространению этой насильственной практики. Для начала он не внял предупреждениям Колумба об урагане, что обернулось потерей 23 кораблей вместе с 200 000 золотых песо и всеми документами, относящимися к губернаторству его предшественника Бобадильи. Затем вспышка дизентерии унесла жизни множества колонистов, которые направлялись к золотым приискам в районе Сибао на северо-западе острова; оставшиеся в живых вернулись в Санто-Доминго с осознанием того, что, по лукавому выражению Лас Касаса, «золото не плоды, висящие на дереве и ожидающие, когда их сорвут». Доставляла головной боли и привычка слуг-таино сбегать при любой возможности, оставляя своих испанских хозяев «стоять на коленях, загружать повозки и таскать грузы на плечах». Вскоре изнеможение, жара и голод взяли свое. К концу 1502 г., примерно через восемь месяцев после прибытия Овандо, 1000 испанцев умерли, 500 были больны, а 300 старых поселенцев, к огорчению губернатора, по-прежнему распоряжались своими энкомьендами[168].
Овандо был преисполнен решимости взять под свой контроль все остальные поселения туземцев. В конце 1502 г., примерно в то же время, когда он распорядился строить порт Пуэрто-Плата на северном побережье, губернатор начал исследовать регион вокруг Консепсьон-де-ла-Вега. Затем он отправил другую экспедицию на восток острова, и в ходе нее испанский мастиф случайно загрыз до смерти касика Саоны. Ситуация стремительно накалилась. Когда таино в отместку убили восьмерых испанцев, Овандо послал восстанавливать порядок 400 человек. Многие из побежденных туземцев были «законно» порабощены, поскольку были взяты в плен в ходе «справедливой войны»[169]. Осенью следующего года Овандо с 70 всадниками и 300 пехотинцами отправился в область Харагуа, где закрепились бывшие союзники Ролдана, не желавшие признавать власть нового губернатора. Там одна из правительниц местных племен, принцесса Анакаона (мать той самой молодой красавицы, которая стала причиной ссоры между Ролданом и Геварой во время третьего путешествия Колумба), устроила новому губернатору пышный трехдневный прием. Заподозрив в этом подвох, Овандо предложил продемонстрировать туземцам кастильское искусство верховой езды. Правительницу и местных старейшин завели в дом, из которого они могли наблюдать за зрелищем, однако вся затея оказалась спланированной Овандо западней – люди губернатора подожгли здание, добив всех, кто выжил при пожаре. Анакаону доставили обратно в Санто-Доминго и повесили на центральной площади как мятежницу[170].
Этот глубоко трагический момент – далеко не первое из многих злодеяний, омрачивших первые десятилетия испанского присутствия в Карибском бассейне, – очень напугал туземцев и погрузил в печаль и стыд испанский двор. Одним из очевидцев расправы стал Диего Мендес, присланный застрявшим на Ямайке Колумбом и только недавно достигший побережья Харагуа после героического пятидневного перехода на каноэ. Он с горечью рассказывал об увиденном всем и каждому, пытаясь пробудить совесть в испанских жителях Санто-Доминго. Среди них был и молодой Бартоломе де Лас Касас, который много лет спустя знаменитым образом поведает о многих подобных инцидентах во всех подробностях, чтобы ужаснуть испанский двор.
Лас Касас будет описывать обращение европейцев с коренными жителями Нового Света как ад на земле: шайки тиранов и воров, которые пытают и убивают, продираясь сквозь континент и оставляя за собой разрушения апокалиптических масштабов. Если историки желают найти безжалостное осуждение действий Овандо в Харагуа, им стоит начать с сочинений Лас Касаса. Тем не менее на протяжении всего своего повествования Лас Касас, рассказывая о злодеяниях, редко упоминает конкретные имена. Он обезличивает испанцев, называя их «голодными волками», «тиграми и дикими львами, не вкушавшими мяса в течение нескольких дней», которые убивали индейцев, «как режут и убивают ягнят на бойне», и создавали «хаос, достойный самого Люцифера»[171]. В другом месте Лас Касас упоминает Овандо как хорошего и набожного человека, который «любил справедливость» и чья честность проявлялась как на «словах, так и на деле». Открытый враг «алчности и корыстолюбия», Лас Касас описывает губернатора как человека, излучавшего авторитет, что делало его превосходным правителем. Единственная претензия Лас Касаса к Овандо состоит в том, что тот, к сожалению, никогда не понимал индейцев. Это наблюдение говорит о многом[172].
Бойня в Харагуа заставила Овандо осознать те огромные трудности, с которыми он должен был столкнуться при реализации планов Изабеллы и Фердинанда по созданию на острове поселенческой общины. Он прибыл с намерением навязать свою власть уже жившим там колонистам – сообществу ветеранов, которые впервые прибыли на Эспаньолу еще в 1493 г. вместе с Колумбом. Но эти поселенцы оказались просто незаменимыми; одним из них был и его новый наместник в Харагуа, Диего Веласкес де Куэльяр, который стал добровольным соучастником совершенных там зверств. Чтобы хоть как-то совместить яростное стремление этих людей к независимости от королевского контроля с требованиями самих монархов, Овандо пришлось искать пути к примирению. Уже вскоре он мог заверить монархов в том, что достигнутый на острове компромисс приносит свои плоды, поскольку золотодобывающий промысел наконец начал обеспечивать те объемы драгоценного металла, которые обещал еще Колумб: 15,3, 17,5 и 16,8 млн мараведи (marаvedís) в 1504, 1506 и 1507 гг. соответственно[173].
К этому времени уже давно работала Торговая палата Индий (Casa de Contratación de Indias) – основанное в Севилье королевским указом от 20 января 1503 г. учреждение, через которое должна была идти вся торговля с Новым Светом и которое сочетало в себе функции биржи, органа учета кораблей и капитанов, судебной инстанции и центра сбора информации. Торговая палата Индий была в целом создана по образцу португальской Палаты Гвинеи (Casa da Guiné), которая организовывала всю внешнюю торговлю Португалии до тех пор, пока в 1498 г. специально для работы с недавно открытыми территориями не была создана Палата Индии (Casa da India), но существенное влияние на нее также оказал и Консулат Бургоса (Consulado de Burgos). Это учреждение было основано в 1494 г. для организации поставок шерсти из баскских и кантабрийских портов и создавалось по аналогии с подобными структурами, существовавшими в Барселоне, Валенсии и Пальма-де-Мальорке. Однако Торговая палата Индий имела больше полномочий, в том числе обладала правом налагать штрафы, заключать в тюрьму злоумышленников и требовать залог. Ни одно другое учреждение не воплощало так ясно решимость Изабеллы и Фердинанда установить прочный контроль над своими новыми владениями, но по иронии судьбы именно в эти годы кастильские поселенцы на Эспаньоле начали получать в собственный карман весьма значительные доходы.
Строительный бум, охвативший Санто-Доминго в первом десятилетии XVI в., был свидетельством того, что корона и поселенцы начали налаживать рабочие отношения, в которых превалировал взаимовыгодный симбиоз, а не ревнивое соперничество. Среди зданий, ставших символами прочной власти испанских колонистов на Эспаньоле, были дворец губернатора, госпиталь Сан-Николас-де-Бари, внушительная трехбашенная крепость Форталеса-де-Санто-Доминго и недурные резиденции самого Овандо и некоторых других первопроходцев, вроде генуэзского купца Джеронимо Гримальдо. Все эти крепкие каменные строения стоят и по сей день.
Смерть королевы Изабеллы в ноябре 1504 г. лишила коренных жителей Эспаньолы их самой верной защитницы, но также и привела в некоторое замешательство кастильских подданных покойной. Технически Фердинанд был всего лишь королем Арагона и теперь не более чем бывшим королем-консортом Кастилии. Вакуум власти привел к напряженности, которая вскоре переросла в беспорядки по всему королевству, когда аристократы захватывали города, а городские советы разделялись на враждующие фракции. Изабелла, однако, завещала Фердинанду «руководить и править»{10} во всех ее владениях, сделав особую оговорку, что если ее дочь Хуана, законная наследница престола, которую, однако, все считали психически неуравновешенной, будет сочтена неспособной к руководству страной, то Фердинанда должны будут провозгласить регентом: «До тех пор, пока инфант дон Карлос, мой внук… не достигнет законного возраста для руководства и управления… самое меньшее – 20 лет». Торопясь укрепить свое положение, Фердинанд начал чеканить кастильские монеты с надписью «Фердинанд и Хуана, король и королева Кастилии, Леона и Арагона» – шаг, который только рассердил мужа Хуаны и законного наследника Кастилии, герцога из дома Габсбургов Филиппа Бургундского. Но Фердинанд не пользовался доверием большинства кастильцев – не в последнюю очередь потому, что, надеясь обзавестись собственными наследниками мужского пола, спешно женился на восемнадцатилетней племяннице французского короля Жермене де Фуа, что стало явным отходом от давней кастильской традиции союзов против Франции[174].
Свадьбу 8 марта 1506 г. сыграли в небольшом городке Дуэньяс, в нескольких километрах к северу от Вальядолида. Двумя месяцами ранее Филипп и Хуана отплыли в Кастилию из фламандского порта Флиссинген, но попали в сильный шторм в проливе Ла-Манш. Добравшись после кораблекрушения до южного побережья Англии, Филипп угодил в ловушку навязчивого гостеприимства английского короля Генриха VII, который отказывался отпустить герцога, пока тот не подпишет новый англо-бургундский договор, включавший весьма выгодные для англичан условия о взаимной торговле. Только 16 апреля – спустя более месяца после свадьбы Фердинанда и Жермены – Филиппу и Хуане было позволено продолжить свое путешествие в Кастилию. Через десять дней они достигли галисийского порта Ла-Корунья[175].
20 июня Фердинанд и Филипп встретились в захолустном поместье Ремесала в регионе Санабрия на северо-западе Испании. Напряжение вскоре спало, поскольку два монарха быстро пришли к взаимоприемлемому соглашению о том, что Хуана не годится для управления страной[176]. Не прошло и недели, как Фердинанд отказался от своих претензий на регентство, а 12 июля в Вальядолиде кортесы – кастильский парламент – утвердили Филиппа в качестве законного короля страны. Теперь Фердинанд мог спокойно сосредоточиться на делах Арагонской короны, для чего он и отправился 4 сентября в Италию, чтобы реорганизовать там политическое устройство подвластного Арагону Неаполитанского королевства[177]. Тем временем Филипп и Хуана перебрались в Бургос, в картузианский монастырь Мирафлорес, где, демонстрируя характерную гордыню, которую прежде уже подметили принимавшие его англичане[178], Филипп принялся впечатлять своих новых подданных усердием во время игры в пелоту. В очередной раз он вышел играть очень жарким днем 25 сентября, после чего залпом выпил большой кувшин ледяной воды, что вызвало у него сильные судороги. Еще до заката он был мертв[179].
Смерть Филиппа погрузила несчастную Хуану в глубокую депрессию, что лишь подтвердило слухи о ее безумии. В результате был учрежден временный регентский совет во главе с бывшим духовником Изабеллы, францисканским кардиналом Франсиско Хименесом де Сиснеросом, а Фердинанду отправили послание с просьбой немедленно вернуться в Кастилию. С невозмутимостью, так впечатлившей Никколо Макиавелли[180], Фердинанд продолжил путешествие в Неаполь, ответив, что всему свое время, и поддержал кандидатуру Сиснероса в качестве регента. Он вернулся лишь в августе 1507 г., через 11 месяцев после отъезда, и наконец взял под контроль кастильские дела. С момента смерти Изабеллы прошло почти три года, и в течение всего этого времени о Новом Свете практически не вспоминали. Тем временем население Эспаньолы росло.
К 1507 г. на острове проживало уже несколько тысяч испанцев, которым была предоставлена привилегия ввозить без уплаты налогов все виды текстильных товаров, продуктов питания, крупного рогатого скота и лошадей. Овандо отправил в Испанию письмо с просьбой на время приостановить миграцию в Новый Свет. Его также критиковали при дворе за чрезмерный фаворитизм. Когда эти жалобы дошли до вернувшегося короля Фердинанда, его реакция оказалась крайне резкой.
Едва прибыв из Италии, король приказал тридцатилетнему сыну Колумба, Диего Колону, который теперь унаследовал от отца титул адмирала, взять на себя управление Эспаньолой. Решение не было совсем уж неожиданным. Сам Овандо, все сильнее тяготившийся бесконечными конфликтами и распрями на острове, уже некоторое время просил о замене – хотя, что характерно, когда соответствующее решение все же было принято, он выразил удивление. Ни для кого не было секретом и благожелательное отношение Фердинанда к Колону, которого часто можно было видеть при дворе. Даже давний соперник Колумба Хуан Родригес де Фонсека, в то время епископ Паленсии и фактический министр по делам «Индий», был вполне доволен таким назначением. На это, несомненно, повлиял тот факт, что Колон недавно женился на Марии де Толедо-и-Рохас, племяннице герцога Альбы – человека, с которым не горел желанием конфликтовать ни сам Фонсека, ни, если уж на то пошло, кто-либо другой в Кастилии[181].
Получив инструкции от короля 3 мая 1509 г., примерно через два месяца новый губернатор прибыл в Санто-Доминго в сопровождении огромной свиты, достойной его аристократической супруги. Но далеко не все обстояло так, как казалось на первый взгляд. Хотя за ним и признали наследственное право на титул адмирала, лишь немногие из других привилегий, предоставленных Колумбу по первоначальному соглашению 1492 г., имели к тому времени реальную силу. В своих инструкциях король рекомендовал новому губернатору по всем финансовым вопросам слушаться казначея Мигеля де Пасамонте, которого отправили на остров раньше Колона с особым поручением контролировать деятельность последнего. Король также писал, что Овандо, предшественник Колона, был известен «весьма похвальным способом ведения дел», и поэтому Диего следовало получить от него письменные рекомендации по управлению островом, которых и придерживаться. В остальном инструкции Фердинанда в точности продолжали политику его покойной супруги; в частности, одним из ключевых приоритетов было обращение таино в католичество и распространение среди них христианских добродетелей. Чтобы облегчить эту задачу, нужно было заверить всех касиков, что испанцы будут хорошо к ним относиться.
Конечно, это было не единственной задачей губернатора. Он должен был запретить селиться в «Индиях» любым иностранцам, в том числе маврам, евреям и еретикам. Все празднества таино должны были проходить не иначе, как «принято у жителей наших королевств». В тесном сотрудничестве с Пасамонте новый губернатор должен был стремиться к максимальному увеличению объемов добычи золота. Связанная с этим проблема, до тех пор не казавшаяся столь явной, состояла в том, что численность таино, похоже, начала катастрофически сокращаться. Поэтому губернатору было рекомендовано провести перепись населения Эспаньолы и тщательно фиксировать любые колебания в численности населения[182]. Между тем на остров теперь требовалось завозить работников извне.
В феврале 1510 г. Фердинанд разрешил отправить на золотые прииски Эспаньолы 200 африканских рабов. В точности неясно, должно ли было это решение восполнить нехватку работников из числа таино, которые, как сформулировал король, «слабы в деле дробления камня»[183]. Однако на тот момент неотложная необходимость в этом не ощущалась – во всяком случае, по словам самого Диего Колона; катастрофическая убыль населения станет главным предметом для беспокойства лишь немного позднее. Губернатора больше всего волновало движение судебного иска против короны, который он подал при отбытии из Испании, требуя соблюдения своих законных наследственных прав в соответствии с условиями документа, подписанного его отцом в 1492 г. Наконец 5 мая 1511 г. заседавший в Севилье королевский совет объявил, что наследственные права нового губернатора должны быть признаны – но распространяться они будут не на все территории к западу от установленной Тордесильясским договором демаркационной линии, как того требовал Колон. Под юрисдикцию Диего попали только Эспаньола и другие земли, открытые Колумбом. Хотя это был не тот результат, на который надеялся новый губернатор, тем не менее это было существенным улучшением его положения. Он немедленно инициировал подготовку новых морских экспедиций, среди которых был и поход флота под командованием его друга Хуана де Аграмонте, который – явно с учетом воспоминаний Колумба – получил приказ направиться в сторону Панамы и за нее[184].
Тот факт, что Диего Колон чувствовал себя теперь полноправным правителем, виден по его реакции на учреждение в 1511 г. первой аудиенсии (audiencia) – судебной палаты – в Санто-Доминго. В отличие от испанских аудиенсий, которые были чисто судебными учреждениями, многие из судей, назначенных в новый орган на Эспаньоле, считали себя уполномоченными принимать участие и в коммерческих сделках, и в управлении новыми территориями. Если Колона и возмущало это потенциальное посягательство на его губернаторский авторитет[185], коммерческие интересы новых судей беспокоили его меньше, и он относился к ним с холодным реализмом. Вскоре эти новые судьи зарекомендовали себя как наиболее предприимчивые торговцы жемчугом и туземными рабами.
Эта беспрецедентная практика вовлеченности судей в коммерческие дела не шла на пользу репутации испанской правовой системы. Вся эта история пришлась на период нарастания на Эспаньоле напряженности, вызванной резкой критикой работы администрации. Эта критика исходила от нескольких доминиканских проповедников, осуждавших с кафедры жестокое обращение с индейцами. Одна такая проповедь, в частности, ужаснула многих поселенцев до глубины души. В четвертое воскресенье Рождественского поста (21 декабря) 1511 г. брат Антонио де Монтесинос прочел ее толпе прихожан, которые как раз начали ценить доминиканцев за их пастырский дар. Меньше всего они ожидали, что красноречивый монах обвинит их в том, что они погрязли в смертных грехах. Но, по словам Бартоломе де Лас Касаса, именно это и сделал брат Антонио.