Фернандо Сервантес
Конкистадоры: Новая история открытия и завоевания Америки
Глава 2
Адмирал
Со дня подписания долгожданного соглашения Колумба с Изабеллой и Фердинандом и до утра 3 августа 1492 г., когда он вышел из порта Палос-де-ла-Фронтера на побережье Уэльвы, прошло всего чуть больше трех месяцев. Перспективы его начинания по-прежнему воспринимались с изрядным скепсисом, тем более что большинство экспертов знали, что вычисления Колумба о размере земного шара крайне сомнительны. В этой ситуации понятно, почему монархи ожидали, что весь проект будет встречен повсеместным безразличием, и, чтобы помочь своему новоявленному адмиралу набрать умелую команду, пообещали королевское помилование любому осужденному, желающему присоединиться к предполагаемой экспедиции в Азию. На деле подобные гарантии оказались излишними. Ко всеобщему изумлению, братья Пинсон – трое из самых уважаемых моряков на всем побережье Уэльвы – поддались на уговоры Колумба и записались в команду. Их согласия было достаточно, чтобы привлечь к адмиралу других людей; таким образом, он полностью укомплектовал штат. Экспедиция была небольшой: три тесных, плохо оборудованных судна, суммарно вмещавшие 90 человек. «Санта-Мария», которой командовал сам Колумб, превосходила размерами остальные два корабля, хотя и ненамного. Их мы знаем под неофициальными прозваниями: «Нинья» (это буквально переводится как «девочка», но, видимо, отсылает к фамилии ее владельца, Хуана Ниньо) и «Пинта» – вероятно, в честь ее капитана, одного из Пинсонов, Мартина.
В дополнение к обычным припасам, характерным для большинства плаваний по Средиземному морю (вино, вода и оливковое масло, сухари и мука, вяленая свинина и соленая рыба), адмирал погрузил большой запас безделушек, которые он надеялся обменять на азиатское золото и пряности[56]. Три каравеллы устремились по знакомому маршруту к Канарским островам. Оказавшись там, их капитаны пополнили запасы провизии и провели текущий ремонт, надеясь, что кораблям хватит прочности на поход, который, похоже, должен был стать самым продолжительным в истории человечества плаванием в открытом море. На «Пинте» был заменен руль управления, а «Нинью» Колумб приказал переделать под прямые паруса, которые обладали большей эффективностью посреди океана. Затем он дождался попутного ветра, который подул утром 6 сентября, и пошел от острова Иерро прямо в неизвестность[57].
Адмирал был полон решимости держаться курса на запад до тех пор, пока не достигнет суши. Наиболее логичным способом сделать это, следуя тогдашней навигационной практике, было держать постоянным угол возвышения солнца днем, а Полярной звезды – ночью. Но Колумб был также полон решимости собрать как можно больше доказательств в подтверждение своих теорий. Он не только использовал карту (что было совершенно бессмысленно в неизведанных морях), но и пытался снимать показания широты, проверяя их по замерам продолжительности солнечного дня. Он явно ожидал, что сможет доказать свою правоту в том, что касается относительно небольшого размера земного шара. Ошибки, которые он допустил в своих расчетах, связаны с его методикой определения продолжительности дня по длительности солнечных периодов с последующим занесением этой предполагаемой широты в карты, которые он подготовил на основе книги Пьера д'Альи Ymago mundi («Картина мира»)[58].
Но Колумб не был совсем уж безумцем. Он также внимательно следил за Полярной звездой и провел серию тщательно задокументированных наблюдений за разницей между направлением, указанным стрелкой компаса, и направлением на Полярную звезду. Он, разумеется, был прекрасно осведомлен о небольших склонениях к востоку, которые давно наблюдались в Средиземном море; но затем, 13 сентября, он зафиксировал небольшое склонение в обоих направлениях. С 17 сентября он начал замечать сильные и крайне озадачивающие склонения к западу. Его первой реакцией было попробовать начать снимать показания, когда Полярная звезда находится в крайне западном положении. Наконец 30 сентября с убежденностью столь же сильной, сколь ошибочными были его выводы, он записал, что «[Полярная] звезда, как и прочие звезды, движется, тогда как иглы [компаса] всегда показывают верно»[59].
Этот не терпящий возражений тон скрывал мучительные сомнения, которые уже некоторое время мучили адмирала. Начиная примерно с 10 сентября, чтобы успокоить свою команду, которая с каждым днем все сильнее нервничала и подавала признаки назревающего мятежа, он подделывал судовой журнал, намеренно сокращая расстояние, которое прошли каравеллы. Когда 22 сентября на суда обрушился встречный ветер, он облегченно выдохнул: «Мне пришелся кстати этот противный ветер, потому что мои люди очень тревожатся, решив, что в этих морях не дуют ветры [благоприятные] для возвращения в Испанию»[60]. Это, однако, мало утешило команду, у которой были веские причины ставить под сомнение веру адмирала в «карту островов» и которая уже не раз горько обманывалась, ожидая скорой встречи с берегом. В начале октября у Колумба состоялась напряженная беседа с Мартином Пинсоном, с каждым днем испытывавшим все большее давление со стороны команды, которую в основном набирал он сам. Пинсон прекрасно понимал, что, по расчетам адмирала, к этому времени они уже должны были выйти к земле. Он уговаривал Колумба сменить курс на юго-западный в надежде найти «остров Сипанго». Поначалу Колумб отказывался, аргументируя это тем, что «лучше сперва идти к материковой земле»[61]. Если бы он в конце концов не уступил Пинсону, каравеллы унесли бы их к Флориде, и это была бы совсем другая история. В реальности же после наблюдения за полетом стаи морских птиц 7 октября Колумб взял курс на юго-запад. Наконец в два часа пополуночи в пятницу, 12 октября, когда люди были на грани отчаяния, из вороньего гнезда «Пинты» донесся истошный крик «Земля, земля!», и команды всех трех судов отреагировали на него вздохом облегчения и благодарственными молитвами Богу[62].
Корабли адмирала наконец достигли суши, оказавшейся берегом одного из многих островов у северо-восточного побережья Кубы, который получил имя Сан-Сальвадор в честь Спасителя. Что это был за остров, точно сказать невозможно. Все, что мы знаем, – это то, что его жители, которых Колумб описывал как «нагих людей», называли его словом, которое по звучанию было похоже на «Гуанахани»[63]. Мы также не знаем наверняка, что за острова генуэзец обнаружил в последующие дни, назвав их – с безупречной расстановкой приоритетов – Санта-Мария-де-ла-Консепсьон в честь Богоматери и Изабелла в честь своей покровительницы, королевы Кастилии[64]. Но нет никаких сомнений, что огромный массив суши, который он обнаружил 24 октября и на первых порах соотнес с Сипанго, а в конечном итоге назвал Фернандиной в честь другого своего покровителя, Фердинанда Арагонского, на самом деле был Кубой. Когда довольно быстро стало понятно, что то, что он там увидел, не совпадает с описаниями Cипанго, которые он читал, Колумб оптимистично убедил себя, что на самом деле достиг азиатского материка, «Катая», и даже отправил посольство с переводчиком, знающим «халдейский язык», чтобы искать двор великого хана[65].
Наконец, 20 ноября, через несколько дней после того, как посольство вернулось ни с чем, все сильнее падавший духом Пинсон отплыл – без разрешения Колумба и к его большому раздражению – на поиски золота. Три дня спустя Колумб, не менее раздосадованный осознанием того, что эта новая земля – не Катай, начал дожидаться попутного ветра, чтобы уйти с Кубы. Наконец 5 декабря погода переменилась. Внезапно – и, как оказалось, чрезвычайно удачно – сменивший направление ветер отнес его к острову под названием Гаити, или «гористая земля». Адмирал переименовал его в Ла-Эспаньолу (La Española, «Испанская»), или просто Эспаньолу (Hispaniola) в латинизированном варианте. Его разочарование от того, что новый остров опять-таки не был похож на Сипанго, вскоре смягчилось благодаря открытию богатых запасов золота; кроме того, образ жизни на острове был относительно высокоразвитым по сравнению с тем, что он наблюдал на Кубе. Присутствовали даже некоторые проявления изысканности и богатства, и Колумб быстро наладил прочные личные отношения с харизматичным местным вождем (касиком) по имени Гуаканагари, который, кажется, питал слабость к безделушкам, которые везла с собой экспедиция. Хотя адмиралу не удалось найти никаких убедительных следов Китая, Эспаньола вселила в него надежду. С характерным преувеличением он утверждал, что она больше, чем Кастилия и Арагон, вместе взятые, хотя в действительности остров был многократно меньше владений католических монархов. Он собрал много образцов золота, первым описал ананасы, а также познакомился с гамаком, каноэ и «cухими листьями, которые особенно ценились жителями» – явное указание на табак. Да, новый остров не был Сипанго, но, по словам Колумба, он тем не менее был «чудом», напоминающим землю царицы Савской или те экзотические страны, откуда волхвы принесли свои дары младенцу Иисусу[66].
С учетом всех этих достижений Колумб начал строить конкретные планы по возвращению в Испанию. Однако глубокой ночью 24 декабря, в ходе одной из последних попыток добыть золото и пряности, «Санта-Мария» села на мель и получила такие повреждения, что не подлежала ремонту. Поспешность, с которой адмирал приказал построить на севере острова, в месте, которому суждено было стать городом Пуэрто-Навидад («Рождественский порт», названный так из-за даты крушения), укрепление с использованием древесины, снятой с поврежденного корабля, заставила некоторых историков поверить, что это было частью хорошо продуманного плана[67]. Но это просто голые предположения. Тем не менее эти события дали Колумбу возможность отобрать 39 человек в качестве гарнизона новой крепости. Он приказал им оставаться на месте и собирать образцы золота в ожидании новой экспедиции из Кастилии. Поскольку «Санта-Мария» погибла, людям было нечего возразить против этого плана[68].
Тем временем Мартин Пинсон также был занят исследованием острова и вновь присоединился к экспедиции 6 января 1493 г. Гнев Колумба, вызванный его неповиновением, поутих, когда он понял, что и Пинсон нашел много золота, а также перец и корицу, которые вселили в адмирала надежду на наличие тут экзотических пряностей. Пинсон также утверждал, что ему сообщили об обширных источниках жемчуга дальше к югу. Хотя конфликт между двумя капитанами так никогда и не был исчерпан, через десять дней они снова вышли в море. Стояла ясная погода. Колумб, находившийся на борту «Ниньи», шел на север в поисках атлантических ветров, которые, дуя с запада на восток, унесли бы их домой, а за ним следовали братья Пинсон на «Пинте». Поймав нужный ветер 5 февраля, корабли стремительно двинулись в направлении контролируемых Португалией Азорских островов. Однако вскоре после этого случилось то, что едва не обернулось катастрофой: Колумб и «Нинья» заблудились, а затем попали в шторм, который разделил небольшой флот. Наконец 18 февраля потрепанная «Нинья» добралась до гавани Санта-Мария на Азорах, но «Пинты» там не обнаружилось[69]. С учетом напряженности между Кастилией и Португалией у Колумба не было другого выбора, кроме как продолжить свое путешествие, несмотря на опасную погоду. После короткой стычки с португальскими властями – десять человек из команды Колумба, сошедших на азорский берег, чтобы возблагодарить Деву Марию в ближайшей часовне, были ненадолго арестованы – адмирал вновь поднял паруса. Неудачный ветер пригнал потрепанный штормами корабль прямо в Лиссабон, и Колумб был вынужден сойти там на берег 4 марта.
Король Жуан тут же приказал задержать Колумба, попытавшись использовать его в качестве разменной монеты в переговорах с Кастилией: Португалия намеревалась пойти на уступки Кастилии в Атлантике в обмен на безоговорочное признание своих прав на владения в Западной Африке. Неделей позже, когда Колумб согласился попробовать убедить Изабеллу и Фердинанда принять предложение Жуана, ему разрешили отчалить. 15 марта он вернулся в Палос-де-ла-Фронтера и обнаружил там «Пинту». Спасаясь от шторма, второе судно с трудом добралось до расположенного много севернее, неподалеку от Виго, галисийского порта Байона, а затем поразительным образом пришло в Палос в тот же день, что и Колумб. Мы не знаем, какую гамму эмоций адмирал испытал в этот момент, но к облегчению, если и оно и было, вероятно, добавлялась тревога. В конце концов, Пинсон имел право утверждать, что открыл Гаити до Колумба, и мог использовать свои знания о существовании богатых жемчугом мест, чтобы убедительно оспорить претензии генуэзца. На деле же Пинсон, очевидно, настрадался в пути гораздо сильнее адмирала и скончался прежде, чем успел рассказать свою историю. Два его брата пережили Мартина, но, похоже, более терпимо относились к амбициям Колумба. Возражать ему теперь было некому, так что «Дон Кристобаль Колон, адмирал Моря-океана, вице-король и правитель островов, которые он открыл в Индиях» отправился к королевскому двору, находившемуся тогда в Барселоне.
Изабелла и Фердинанд приняли Колумба со всеми почестями. Тем не менее по поводу привезенных им сведений возникло несметное число вопросов и сомнений. Большинство образованных людей справедливо отказывались пересмотреть общепринятые оценки размеров земного шара. Поэтому они не могли допустить, что Колумб сумел достичь восточной оконечности Азии, как он по-прежнему утверждал, не отказавшись от этой идеи до самой смерти. Его близкий друг священник и хронист Андрес Бернальдес заявил адмиралу, что тот мог бы проплыть «еще тысячу двести лиг» и все равно не достичь Азии[70]. С другой стороны, того, что он с собой привез, включая группу туземцев, наряженных по такому случаю в перья, было достаточно, чтобы убедить монархов, что Колумб открыл нечто важное. Соответственно, они пожаловали ему почетное право сидеть в их присутствии и следовать в парадных процессиях верхом рядом с ними. Это были важные знаки благосклонности, и придворные, следуя примеру государей, поспешили начать восхвалять Колумба, сравнивая его с античными героями и даже с одним из апостолов Христа: мол, Колумб делал на западе то, что святой Фома, который, как было принято считать, принес христианство в Индию, сделал на востоке[71]. В свою очередь, монархи ожидали от Колумба, что он оправдает все надежды, вызванные его первым плаванием.
В конце мая Изабелла и Фердинанд поручили Колумбу начать готовить гораздо более крупную и оснащенную экспедицию, чем та, с которой он впервые пересек Атлантику годом ранее. К тому моменту, когда 25 сентября 1493 г. он отправился в свое второе плавание, Колумб собрал внушительный флот из семнадцати судов, включая доказавшую свою надежность «Нинью», которой теперь командовал он сам. Вместе с ним в плавание отправился его младший брат Джакомо, более известный под своим испанским именем Диего Колон[72]. Многие посчитали, что ради такого путешествия можно и рискнуть: к экспедиции присоединились более 1300 человек, из которых только 200 не получали королевского жалованья; среди участников были двадцать всадников и первый священник, отправившийся в Новый Свет. Это был монах по имени Бернардо Буйль; его проповедническая миссия была описана в булле Piis fidelium от 25 июня 1493 г., которой папа Александр VI назначил Фердинанда «апостольским наместником Индий». На этот раз Колумбу устроили королевские проводы: оружейные салюты и музыка в ознаменование его отплытия были такими, что, как заметил один из очевидцев, «были заворожены даже нереиды и сирены»: это стало доказательством уверенности испанских монархов в успехе своего адмирала. Но огромные ожидания, которые они возлагали на Колумба, неизбежно повлияли на его самооценку и поведение[73].
До Канарских островов адмирал шел тем же маршрутом, что и в прошлом году. Но затем, отойдя 13 октября от острова Иерро, Колумб взял южнее. Это был самый короткий и быстрый путь через Атлантику. Неизвестно, выяснил ли это Колумб во время своего первого путешествия; скорее, такой выбор курса был вызван желанием исследовать острова к югу от Эспаньолы, которые, по сообщениям покойного Мартина Пинсона, были полны богатств. Соответственно, в воскресенье, 3 ноября, флот встал на якорь у острова, который Колумб сразу же назвал Доминикой в честь этого дня недели (dies Dominicа на латыни).
Если им и довелось увидеть что-то из выдающихся красот острова с его горячими источниками и могучими горными хребтами, никаких сведений об этом до нас не дошло. После короткого отдыха флот стремительно двинулся на север. Первым островом, который они увидели, была Гваделупа, названная в честь прославленной статуи Девы Марии, хранящейся в монастыре в области Эстремадура, который Колумб посетил перед отъездом. Там они обнаружили свидетельства каннибализма, которые подробно описал доктор Диего Альварес Чанка, врач экспедиции[74]. Это был тревожный сигнал, особенно с учетом того, что Колумб в докладах Изабелле и Фердинанду старательно изображал таино, коренных жителей островов Карибского моря, невинными и миролюбивыми людьми, которые с готовностью станут добрыми христианами. Это растущее чувство беспокойства только усилилось по возвращении на Эспаньолу.
Отплыв от острова Пуэрто-Рико – исходно названного Сан-Хуан в честь святого Иоанна Крестителя, – флот 22 ноября встал на якорь у южного берега Эспаньолы. При продвижении на север, к укреплению Пуэрто-Навидад, мореплаватели спустя неделю повстречали несколько каноэ с туземцами, которых Гуаканагари послал их приветствовать. Те принесли дурные вести. Пуэрто-Навидад был сожжен дотла. 39 человек, которых Колумб оставил охранять укрепление, были убиты группой туземцев под предводительством Каонабо, касика племен, проживавших во внутренних районах острова, главного соперника Гуаканагари и к тому же, видимо, каннибала. Однако вскоре выяснилось, что и сами оставленные испанцы отнюдь не были невинными овечками. Они постоянно ссорились между собой и организовали множество набегов для захвата золота и женщин у все более озлоблявшихся местных жителей[75].
Даже перед лицом столь неприятных фактов Колумб успокаивал себя мыслью, что жестокость и даже каннибализм туземцев косвенно доказывают то, что он находится в Азии. Разве Плиний и Мандевиль не говорили о живущих на Дальнем Востоке антропофагах? Колумб утешал себя и более прагматичным соображением. Убийство его людей являлось явным нарушением «естественного закона», что открывало дорогу к порабощению туземцев без каких-либо возражений со стороны озабоченных моральными принципами богословов в Испании[76]. Несомненно, держа все это в голове, Колумб преподнес в дар Гуаканагари множество безделушек, которые заставили касика поверить, что он теперь очень богат[77].
Тем не менее, несмотря на весь оптимизм Колумба, ситуация была тревожной. Главным мотивом адмирала, осыпавшего Гуаканагари подарками, было желание выиграть время: по слухам, вождь, всячески демонстрировавший Колумбу дружелюбные намерения, сам был причастен к резне. Колумб мудро решил, что время для возмездия еще не пришло. Как позднее выразился Бартоломе де Лас Касас, поскольку «христиане» уже были мертвы и пленение касика «все равно не позволит ни воскресить покойников, ни препроводить их в рай, если только они не попали туда прежде»{7}, любой акт мести был бы бессмысленным и даже вредным. Брат Бернардо Буйль выразил резкое несогласие с такой точкой зрения. Он пытался уговорить Колумба наказать касика и все больше сердился из-за нежелания адмирала сделать это[78].
Но великодушное отношение к вождю отнюдь не означало, что испанцам не нужно было что-то срочно предпринимать для обеспечения безопасности гарнизона и наказания виновных в резне туземцев. Поэтому Колумб велел своему близкому соратнику Алонсо де Охеде отправиться на поиски виновных, а попутно исследовать местность на предмет золотых рудников. Он также поручил своему арагонскому товарищу Педро Маргариту возглавить гарнизон новой крепости – первой из многих на этом острове, которые будут построены, чтобы облегчить вербовку рабочих рук для золотодобычи, – назвав ее Санто-Томас (современный Ханико). Кроме того, в январе 1494 г. Колумб поспешно основал новый город Ла-Исабела в гавани к востоку от разрушенного Пуэрто-Навидад. Вскоре он разочаровался в жарком и влажном климате Эспаньолы: среди его людей свирепствовали болезни, а домашний скот, который они привезли из Испании, начал хиреть и умирать. В преисполненном отчаяния письме, которое он отправил Изабелле и Фердинанду, генуэзец не упомянул о золоте. Он жаловался на ужасную реальность выживания среди дикарей и заявил, что единственный вариант дальнейших действий – это посадить пшеницу, виноград и сахарный тростник, а также завезти из Европы скот, который сможет пастись на местной земле. Чтобы все это осуществить, объяснял Колумб, ему нужно больше ресурсов из Испании. Монархи также должны были отправить ему подходящую рабочую силу: людей, нацеленных на долгосрочное процветание, а не на краткосрочное обогащение. В довершение всего, туземцев нужно было сначала покорить, а только потом обращать в христианскую веру. Воображать, что сначала последует крещение, можно было только в фантазиях, но после покорения оно должно было стать обязательным. А если туземцы откажутся – писал он в таких формулировках, которые ни монархи, ни их советники никогда бы не одобрили, – их можно будет на законных основаниях поработить и отправить в Испанию[79].
В конце апреля 1494 г., все еще одержимый идеей доказать, что та земля, которую он открыл, на самом деле была частью Азии, Колумб покинул Эспаньолу, оставив там за главного Маргарита, и отплыл на запад, пытаясь выяснить, действительно ли Куба является частью материка. Оказавшись на Кубе, куда он прибыл в конце мая после бесплодной и утомительной остановки на Ямайке, где он искал золото, адмирал дал волю своему воображению в такой мере, которая дает нам хорошее представление о степени его отчаяния. Он утверждал, что видел следы крупных животных, в том числе грифонов. Когда один из членов его экипажа сообщил, что видел одетого в белое человека, Колумб сразу же пришел к выводу, что это, должно быть, легендарный христианский государь пресвитер Иоанн, и попытался ободрить своих людей тем, что они смогут вернуться в Испанию через Каликут и Иерусалим. Затем, ближе к концу июня, он приказал корабельному писцу составить клятву, которую должны были дать все члены экипажа. В ней среди прочего говорилось, что никто и никогда прежде не видел острова такого размера; что, следовательно, Куба была частью Азии; что если бы они продолжили свое путешествие, то вскоре повстречали бы китайцев[80]. Покончив с этим, Колумб вернулся на Эспаньолу.
Там его ждал приятный сюрприз. После шести лет пребывания во Франции и Англии, куда его послал сам Колумб, в очередной раз усомнившийся в поддержке со стороны Изабеллы и Фердинанда, его брат Бартоломе решил присоединиться к адмиралу и уже был на месте. К сожалению, Бартоломе принес плохие новости. Вскоре после того, как Колумб отправился на Кубу, охваченный гневом брат Бернардо Буйль вернулся в Испанию. Как мы уже видели, гнев Буйля был вызван отказом Колумба выполнить его требование наказать Гуаканагари за предполагаемое участие в резне в Пуэрто-Навидад. Вернувшись в Испанию, Буйль со всем возможным рвением стал подтверждать другие, еще более серьезные обвинения против Колумба. В анонимном меморандуме, поданном монархам, говорилось, что таино неспособны выполнять ту работу, которая им поручалась, а также сообщалось, что, хотя и имеются веские доказательства наличия на Эспаньоле месторождений золота, там нет никаких ценных пряностей[81]. Похоже, что больше всего государей, и в особенности Изабеллу, обеспокоила политика Колумба по порабощению непокорных туземцев, в которой она увидела препятствие на пути эффективной христианизации. По ее мнению (и по мнению тех, кто был занят христианизацией мусульман Гранады), само собой разумелось, что обращение силой невозможно.
Это утверждение, вероятно, удивит современных читателей, которые привыкли думать о той эпохе как о периоде роста фанатизма и насилия в религиозных делах. Однако, как мы видели в главе 1, решение об учреждении инквизиции принималось неохотно и являлось мерой борьбы с притворно новообращенными евреями, причем мерой временной, необходимой для решения проблемы, которая вышла из-под контроля. Когда в 1480-х гг. инквизиция начала свою деятельность, Изабелла и Фердинанд столкнулись с новыми трудностями. Неспособность инквизиторов решить проблему ложных конверсос привела к тому, что монархи с еще большей неохотой приняли другое решение – изгнать евреев. К тому времени, когда Буйль начал кампанию критики в адрес Колумба, Изабелла и Фердинанд были вынуждены улаживать вопросы с огромным числом новообращенных евреев, которые решили стать христианами, чтобы избежать изгнания, или вернулись вскоре после отъезда и крестились. Монархи также были глубоко обеспокоены положением мусульман Гранады. Теперь, когда те являлись подданными христианских государей, теоретически перед ними также должен был быть поставлен выбор – креститься или отправиться в изгнание. Тем не менее Изабелла и Фердинанд решили последовать примеру своих предшественников и согласились гарантировать новым подданным свободу вероисповедания. Благочестивый монах-иеронимит Эрнандо де Талавера, который являлся духовником Изабеллы, был назначен на пост архиепископа Гранады сразу после завоевания города в 1492 г. и приложил все усилия, чтобы обратить мусульман в свою веру личным примером, а не принуждением. Он позаботился, чтобы любой священник, служивший среди мусульман, учил арабский, а также много трудился над формированием корпуса местного гранадского духовенства. В только что завоеванном королевстве не было места для инквизиции, и ее деятельность в этом регионе была официально запрещена. Неудивительно, что в такой обстановке Изабелла, выступающая в данном случае в роли королевы Кастилии – королевства, к которому были отнесены все недавно открытые земли, крайне встревожилась, получив в дар от Колумба несколько рабов-таино. Именно в это время она начала настаивать, что все жители вновь открытых территорий являются ее подданными и, следовательно, свободными людьми. Она немедленно даровала туземцам свободу и приказала отвезти их обратно на Эспаньолу. Изабелла также инициировала судебное расследование деятельности Колумба, явно обеспокоенная тем, что его завышенные феодальные амбиции могут доставить ей больше проблем, чем она предполагала[82].
Колумб впал в отчаяние из-за невозможности обезопасить себя от таких обвинений. Тем не менее его ответ выражал непоколебимую решимость. С конца 1494 г. он, его брат Бартоломе и их верный соратник Алонсо де Охеда вели серию кампаний против враждебно настроенных таино. В последние дни марта 1495 г. он лично возглавил поход в самое сердце Эспаньолы отряда из 200 испанских пехотинцев с 20 всадниками, сворой собак и большим числом таино под предводительством Гуаканагари. Этот отряд нанес сокрушительное поражение врагам. Построив новый форт, названный Консепсьон-де-ла-Вега, Колумб привел к повиновению большинство своих бывших противников, пообещавших платить испанцам дань. И хотя жертвы были огромными – Лас Касас утверждал, что в результате военных действий были уничтожены две трети местного населения[83], – адмирал мог заявить, что положил конец войне, которая началась не по его вине.
Тем временем чиновник по имени Хуан Агуадо, которому Изабелла поручила расследовать деятельность Колумба, в октябре 1495 г. отплыл на Эспаньолу. К тому моменту, когда он прибыл на место, Колумб решил заняться Магуаной, районом в глубине острова, и уничтожить правившего там касика Каонабо – непримиримого врага Гуаканагари и предполагаемого виновника резни в Пуэрто-Навидад. Агуадо сразу же направился туда, тем самым обнадежив противников Колумба и некоторых вождей таино, решивших, что он прислан заменить адмирала. По словам Лас Касаса, прибытие Агуадо ясно дало понять Колумбу, что любая борьба за установление своей власти должна вестись не только на Эспаньоле, но и в Испании, при дворе его теперь скептически настроенных покровителей Изабеллы и Фердинанда. Лас Касас сообщает, что адмирал решил немедленно возвращаться, хотя другие источники утверждают, что отправиться в Испанию ему приказал сам Агуадо. Как бы то ни было, именно в этот момент Колумб принял странное решение начать одеваться как францисканский монах и отрастить бороду[84]. 10 марта 1496 г. он поднял паруса и, без особых приключений совершив обратное путешествие на борту «Ниньи», 11 июня сошел на берег в Кадисе. Встретили его холодно. Контраст с подобострастным приемом, который он получил в Испании в прошлый раз, стал подтверждением тревожной перемены в настроениях при дворе Изабеллы и Фердинанда.
По пути из Кадиса в Севилью Колумб, все еще одетый в знак притворного смирения францисканским монахом, услышал о подготовке флота, который 16 июня должен был отплыть к Эспаньоле. Это предприятие было инициативой Хуана Родригеса де Фонсеки, королевского чиновника, который в 1493 г. помог организовать второе путешествие Колумба и с тех пор приобретал все большее влияние на дела, связанные с «Индиями». Уже находясь в Севилье, Колумб получил из Альмасана, города неподалеку от Бургоса, повеление монархов явиться к ним[85]. Не снимая своего францисканского облачения, Колумб сразу же отправился на встречу с государями. Прибыв в Бургос в начале октября, он был принят в великолепном дворце XV в., известном как Каса-дель-Кордон и замечательном своим внушительным готическим фасадом. Среди поводов для жалоб на адмирала, которые получили монархи, было недовольство колонистов, о котором докладывали Буйль и другие; малое количество богатств, особенно специй; постоянные сомнения относительно того, действительно ли новые острова являлись частью Азии. И хотя Изабелла и Фердинанд приняли его достаточно любезно, у них не оставалось другого выбора, кроме как серьезно заняться всеми этими проблемами.
Явившись ко двору, Колумб узнал, что монархи уже год как издали указ, разрешающий кастильцам организовывать экспедиции по поиску новых территорий, при условии что они будут отплывать из Кадиса после регистрации у соответствующих официальных лиц[86]; это фактически клало конец монополии генуэзца[87]. Теперь же Колумбу вручили королевское послание, приказывающее ему справедливо разделить припасы, которые, согласно еще одной жалобе, не были распределены между новыми поселенцами[88]. Это диаметрально противоречило всему, в необходимости чего Колумб пытался убедить монархов, надеясь превратить Эспаньолу в успешную и хорошо укрепленную тренировочную базу. Он не стал тратить времени на то, чтобы заново разъяснять свои замыслы: все будет хорошо, заявил он государям, если только они дозволят отправиться на Эспаньолу надежным людям.