Федор Михайлович Шилов
Таймер
До пенсии ей, конечно, далеко, хоть она и взрослее Тани – на то и старшая.
Перед Таней, если верить предложенной программке, семь выступлений. Первые два я выслушал с интересом, посмотрел цветные картинки, поужасался с обывательским трепетом: неужели в человека и правда можно ввести все изделия медицинского назначения, представленные на слайдах? Брр… От сообщения об организации и оптимизации работы медицинских сестёр соседних регионов меня поклонило в сон, обилие цифр и монотонный голос докладчицы отбили интерес ко всем озвученным ею рационализаторским предложениям. Я зевнул, сначала прикрывшись программкой, потом откровеннее, и с удовольствием отметил, что следом за мной пооткрывали рты ещё несколько человек в ряду. Скука – вирус, вызывающий зевоту. Говорили так до меня? Надо спросить у Тани, или забить словосочетание в поисковик…
Мысли мои то и дело возвращались к заветным квартирам на исчезающем этаже. А особенно к 96-й, где мне вчера не открыли.
В 93-й живёт парнишка. Помоложе меня, лет двадцати. Инвалид детства. Я у Таньки пытался выспросить, что за болезнь у него такая, но она наотрез отказалась выставлять диагнозы по приведённым мною разрозненным признакам. И договариваться о лечении тоже наотрез отказалась:
–Он тебя об этом просил? Нет. Вот и нечего пытаться вылечить тех, кто не просит. И вынюхивать нечего, медицина для посвящённых, ещё Гиппократ говорил. Ты кто, врач? Нет. Вот и не лезь к людям, без тебя разберутся.
А я что? Я помочь хотел.
Так вот. Про Женьку. Соседа из 93-й. С виду обычный парень, не скажешь, что инвалид. Только заикается слегка, особенно когда говорит быстро или волнуется. Один доктор ему посоветовал, чтобы не заикаться, тянуть звуки, причём именно те, которые не слишком-то пропеваются. Согласные. Свистящие, шипящие. А ещё тот же врач присоветовал неудобные буквы в слове заменять на покладистые или слоги дополнительные вставлять – в начало или в середину слова. Не получается буква «з» – не беда. Подмени на «ж». Или чувствуешь, что грядёт слово страшное, неподдающееся – ну и прикрепи к нему несколько букв довеском. В общем, речь этого Женьки надо слышать: что природа не исковеркала, то эскулапы доломали. Говорит он медленно, певуче, с присвистом, а слова перевирает, как детсадовец. И не только трамвай «транваем» назвать может, а травму «трамвой»! Или например, конфорку «комфоркой».Это и любой другой перепутает. Он многие буквы местами меняет, чехардит по-страшному. Говорит, долго тренировался прежде, чем рекомендации чудаковатого логопеда неукоснительно выполнить. Натренировался. Теперь уже не ему приходится учиться разговаривать, а окружающим – его понимать. Впрочем, собеседники в его жизни редки. Обычно он сидит дома, закупив на крохотную пенсию по инвалидности нехитрой еды, обложится тетрадями (тоже приобретёнными на остатки дотации) и ведёт наблюдение. Надолго из дома не уходит, каждые пятнадцать минут – строго по часам – проверяет открывается ли дверь на лестницу, не исчез ли этаж. Ночью – реже. Раз в час. Будильник ставит.
Ещё у Женьки подёргивания. Тики какие-то. Иногда по мелочи: глаз или губа дёрнется. Почти незаметно. То вдруг пальцы судорогой сведёт – будто куриную лапу за жилы потянули. Иногда и сильнее – скрючится, словно в руках его кто-то скомкает и комок мятый обратно бросит. Это всё с его слов. Сам я не видел, бог миловал. Зрелище, должно быть, не из приятных.
В квартире бедно. Обои вспузырились, кое-где пластами от стен отслоились, местами совсем на пол сползли скрюченной буквой, вроде тех, что Женька изобретает, местами на добром слове держались, но и это доброе слово скоро зазвучит с новой интонацией. Для сна здесь раскладушка без белья, брезентовая, советских времен, ткань рваная, особенно там, где крепятся пружины. Для еды у хозяина одна тарелка и ложка – ест с колен. И пишет тоже на коленях. Стола нет. Зато есть телевизор и DVD-плеер. Дисков с фильмами и мультиками – до одури. И тетрадей тоже – море!
– Т-т-тетрави – моя горвость,– пояснил Женя, то подзаикиваясь, то напевно,– звук «д» (тут он зашёлся в отдельном речевом коротком замыкании, но всё-таки выговорил) моя особая проблема. Я его на «в» заменяю. Не пугайся.
Я не испугался. Не каждый день такое услышишь – интересно даже. Игра в шпионов, шифровка – как в детстве.
– Восемь лет вед-д-ду,– он не успел подменить звук и снова законвульсировал. Я ждал довольно терпеливо и всё же невзначай начинал подрагивать под столом ногой, когда видел его сведённые судорогой губы. После возвращения домой мне ещё несколько часов казалось, что отдельные мышцы мои стали жить самостоятельной жизнью и сокращаются, когда заблагорассудится.
Если коротко, Женька восемь лет ведёт наблюдения за собственной квартирой на исчезающем этаже. Следит за временем «побега» и временем возвращения, чертит графики, строит гипотезы, пытается выявить закономерности.
– Получается?
– Пока не оч-ч-чень,– звук «ч» он пропел. Звонко, по-птичьи, неожиданно мелодично.
Тетради Женька выбирает тщательно, с любовью. Это у него ритуал. В день получения пенсии купить себе новую тетрадь и диск с фильмом. Ну и еды, конечно. Если в его отсутствие этаж исчезнет, бдительный наблюдатель фиксирует приблизительное время и терпеливо ждёт на подоконнике часа, когда снова можно будет попасть в квартиру.
–Т-т-тетравь волжна быть т-т-такая, чт-т-тобы в ней писать хот-т-телось… И клетки чт-т-тобы крупные.
Одну такую, «в какой писать хотелось», я полистал. «Четверг, 13 ноября 2014 года 12:00—14:00, воскресенье, 23 ноября 2014 года, 18:00 – понедельник 24 ноября 2014 года, 09:00, пятница, 12 декабря 2014 года, 14:00—14:15». И так исписана вся-вся тетрадь, вплоть до обложки – внутри и снаружи. Да что там – вся-вся тетрадь! Все-все тетради так исписаны!
Почерк крупный, неровный, вымученный: с трудом Женьке даётся и письменная речь – видно сразу.
За час, что я пробыл в его квартире, паренёк выглядывал за дверь шесть раз – чаще, чем обычно.
– Я боюсь, ты уйти не успеешь. Исчезнет этаж, а мы с тобой останемся здесь вдвоём. Я чужаков не люблю, прости.
Может быть, сейчас я что-то присочиняю или утрирую. Но речь у этого парня особенная. И хобби занятное – следить за исчезающим этажом. Познакомлю-ка я его с одним своим приятелем, авось, что-то совместное придумают.
Сказано-сделано. Позвонил. Приятель обещал как-нибудь заехать.
В 95-й квартире живёт семья Огарёвых. Антон, Марина и двое разнополых детей-подростков. Оба на лето уехали в оздоровительный лагерь. Сначала Марина меня чаем поила, молчала всё больше. Потом её муж с работы вернулся, холодно поздоровались. Марина покормила мужа, мне тоже был предложен ужин. Я отказался.
– Заходите, если время будет. Чаю всегда налью, покормлю.– наверное это единственная фраза, которую я запомнил из всего нашего диалога. Неловкая какая-то встреча вышла.
А в 96-й мне не открыли. Ну и ладно. Не всех же за один день обходить!
* * *
Таня говорила уверенно и убеждённо. В бумажку заглядывала редко. Можно сказать, вообще не заглядывала. Так, иногда сделает паузу, пробормочет под нос: «Что я ещё хотела добавить?» Пробежит пальцем по листу и продолжит.
– Работать можно по-разному,– говорила Таня,– представьте, что вы катитесь в старой разваливающейся машине по ямам и колдобинам, и погода ужасная, и пассажир рядом с вами нудный, и радиоволна всё время убегает, а если уж и поймает песню, то самую вашу нелюбимую. Понравится вам такая поездка? Думаю, нет. Вот другая ситуация: вы мчите на шикарном авто по ровнёхонькой автостраде, рядом шикарный блондин или блондинка – кому кто больше нравится, вас ждёт отличный вечер с продолжением. Уже лучше, не так ли? А бывает ещё третий вариант: вроде и машина у вас старенькая, но добротная, крепкая, не подведёт, попутчик может попался болтливый, но истории у него весёлые, дорога не везде гладкая, зато без пробок, а погода переменчивая, но в целом ясная. Вот и работа может складываться по любому из этих сценариев. Кому какой ближе – решайте сами. Если что-то мешает вам, как прежде, наслаждаться любимой работой, подумайте, не произошло ли у вас эмоциональное выгорание.
Она перечислила некоторые признаки этого самого выгорания и способы профилактики.
– И, конечно, хобби. У каждого человека должно быть хобби. Не должно быть такого, чтобы человека ничто, кроме работы не увлекало. А если и работа опостылела? Это уже решительно никуда не годится. Позволяйте себе маленькие радости, даже иногда и на работе. Я вот брызги на халатах хирургов фотографирую, придумала себе такое развлечение,– Таня повела рукой в сторону выставленных на обозрение фотографий. Люди в зале завертели головами, снова заинтересовавшись сюрреалистическими сюжетами. Загудели, зашептались, стали показывать пальцами.
Таня ещё что-то говорила про хобби и выгорание. Наконец она поблагодарила за внимание и оставила кафедру.
После докладов был фуршет. Мы с удовольствием накинулись на тарталетки с салатом, кусочки куриного мяса на деревянных шпажках, на маленькие бутербродики, проткнутые зубочистками и крохотные пирожные и запивали всё это белым вином.
– Ну всё, твоя миссия выполнена, будем прощаться? – Таня с озорством заглянула мне в глаза. Наверное ждала, что я начну возражать. Но я не стал. Прощаться, значит, прощаться.– Не обидишься, если я не пойду тебя провожать?
– Не обижусь,– ответил я, хотя до конца не понимал: огорчён ли я предстоящей разлукой или мне всё равно? Надо ли меня провожать и оттягивать момент расставания или действительно лучше считать, что мы просто делали общее дело и разойтись тут, на пороге больницы?
– Тогда спасибо за сотрудничество! – Таня протянула мне руку, а я пожал её чуть крепче, чем надо: прежде мне не доводилось пожимать руки девушкам. От поцелуя я бы не отказался, но Таня уклонилась. Значит и правда всё закончилось? Ну а как иначе? Мы же не хотим, чтобы коварный план моей тётушки и Таниной мамы осуществился. Мы оба против сводничества и, кажется, ничего друг к другу не испытывали всё это время и не испытываем сейчас.
– Пока! – я махнул рукой и отправился домой собирать вещи.
Но уехать в этот вечер мне не удалось. И причина была довольно веская: я внезапно влюбился!
Глава 6
Из-за Мишиной двери не доносилось ни звука. Я звонил и стучал, как ненормальный, оббивая кулаки о железную створку. Подъезд оглашался гулким уханьем, удары от двери отскакивали и прыгали вниз по ступеням, словно тугие звонкие объёмные баскетбольные мячи. Ещё немного, и все жильцы сбегутся посмотреть на возмутителя спокойствия. А Мишины гости даже ухом не поведут. У них, как обычно, дым коромыслом, веселье полным ходом, а невероятная звукоизоляция и рада стараться – покрывает веселящихся, даёт им простор для небывалых разгулов.
Меня вдруг охватило волнение: что будет, если этаж исчезнет, пока я стою на лестничной площадке? А что, если он уже исчез? В панике я сбежал на два этажа вниз, коснулся ручки двери своей съёмной квартиры, словно участвуя в странной эстафете. Возвращаясь, распахнул окно между этажами. Там, за окном, июнь готовился превратиться в июль – в полночь, буквально через несколько часов, месяцы поменяются местами. Погода намеревалась побаловаться кратковременной моросью и уже собирала единомышленников из числа не самых дружелюбных, но и не абсолютно хмурых туч на сером набухшем небе. Я протянул руку за окно, ощутил ладонью мелкие дождинки – словно праздничной мишурой быстро провели по пальцам – и вдохнул воздух, пахнущий подостывшим солнцем и сгущающейся сыростью, городским смогом и пробивающимися через него ароматами цветов и скошенной травы. Ко всему прочему примешивалась тяжёлая нота запаха от стоявшей между рамами банки. Окурков в ней не было, закуски из моркови, обозначенной на этикетке, впрочем, тоже. Густой налёт пепла обрастил стеклянные стенки изрядно прокуренной меховой шубой. Сами же окурки были натыканы и набросаны рядом. Вероятно, банка ещё недавно была полна до краёв, но тот, кто её опустошил, поленился собрать оставшееся «за бортом». Возможно, я сделал неверные выводы, но не ради них я подошёл к окну. Главное, этаж не унёс меня в неизвестность.
Я закрыл окно и повернулся. Мишкина квартира была всё так же обманчиво тиха. Бывают среди квартир отчаянные болтуньи, которым ни двери, ни стены не помеха. Такие знай выбалтывают чужие секреты всем подряд, но в доме номер 65 по улице Вишнева квартиры умели хранить тайны своих обитателей.
В 93-й квартире поёрзали изнутри ручкой, дверь приоткрылась до узкой щели и снова захлопнулась. Я сверился с часами: четверть девятого. Женькины эксперименты продолжаются. В 95-й Марина, вероятно, греет ужин для Антона, который скоро вернётся с работы. Она расскажет ему о детях (у них наверняка есть с собой в лагере мобильные телефоны или вечером им позволяют звонить из автомата, установленного в вестибюле главного здания), и мать уже в курсе, сколько раз сегодня ребят водили купаться и чем её чадушки питались весь день. Отдельно поведает про соревнования по волейболу, где отличился сын, и про самодеятельную постановку, в которой дочери досталась главная роль.
В 94-й Миша с компанией. Я почти уверен, что он, как всегда, обитает в оазисе тишины, куда прилетают обрывки громких возгласов, словно порывы сухого жаркого ветра с песком или бесцельно мчащееся перекати-поле.
А в 96-й… В 96-й та самая причина, по которой я соврал Тане. Я отправил ей смс: написал, что уехал, а сам остался в Ямгороде.
Я взбежал по ступеням до Мишиной квартиры и снова затарабанил в дверь.
– Эй, эй! – орал я, намереваясь высадить дверь плечом. Но куда мне против металла! Дверь даже не шелохнулась.
Послышалась возня с замком. Я на всякий случай отошёл, чтобы меня не ударили створкой или не облили пивом, или, например, не обдали огненными брызгами от какого-нибудь ручного фейерверка. Кто знает, чего от них ожидать, от гуляк Мишкиных…
Дверь мне открыл сам хозяин. Тот час же лестница огласилась звуками грохочущей музыки, звоном бутылок и многоголосьем.
Мишка придерживал на бёдрах узкое полотенце для лица, которое в сущности нисколько не прикрывало его наготу. Он смотрел на меня полуприкрытыми глазами, затёкшими мыльной пеной. Волосы на голове сложились в причудливую причёску, зафиксированную шампунем. На пол с Мишки ручьями стекала вода. Вероятно, я вытащил его из душа. Хороша же гулянка: даже в ванной меня услышали быстрее, чем в комнате.
– Заходи,– Миша махнул рукой в приглашающем жесте и отпустил полотенце, несколько на ощупь возвращаясь под тёплые струи.
Я постучал в дверь ванной.
– Ау? – донеслось в ответ.
Хохот, матерщина, звон бутылок носились по квартире, словно игрушечные цыплята с неисчерпаемым заводом. Девичий хор ни в склад, ни в лад подпевал нашумевшему хиту лета. От родного мотива и текста в их редакции остались только отдельные слова и ноты.
– Миш,– я заглянул в ванную. Сосед был скрыт от меня изумрудного цвета целлофановой занавеской, бесстыдно льнущей к мокрым бёдрам.
– Проходи, не стесняйся. Мыться будешь? – он чуть отодвинул занавеску, шутливо предлагая присоединиться.
– Нет, спасибо.
– Тогда пивка возьми. Вон, на полу.
И всегда-то у него пиво наготове! Разумеется, на полу была банка, а не само пиво. Хотя, признаюсь, не удивился бы, если б Миша предложил мне полакать из лужи. Я потянул серебристое колечко – угощусь, чего ж отказываться?
Душ Миша принимал горяченный! Ванная была вся в пару. Прислонившись к стиральной машинке (почти усевшись на неё), я сделал глоток пива.
– Миш, кто живёт в 96-й квартире? Вернее, не так. Кто живёт, я и так теперь знаю. Видел её…
– Ну вот она и живёт,– Миша тёрся мочалкой, беспутная занавеска не оставляла посягательств на его обнажённое тело.
– Хорош! Ты же понимаешь, о чём я. Расскажи мне о ней!
– Что, понравилась? – этот целлофановый Шрек с мочалкой чуть было не съездил мне по физиономии локтем!
– Да,– я не стал отпираться,– влюбился. С первого взгляда. У тебя так бывало, Миш? Хотя только мельком видел её лицо.
Он выключил воду, отдёрнул занавеску, превратившись из мультяшного зелёного обитателя болота в розовощёкого пупса, и потянулся за полотенцем.
– Слезь.
Я отошёл от машинки, отдав ему махровое полотнище.
– Умой лицо,– на бровях его и немного на волосах ещё лежали остатки шампуня, отчего он походил на Деда Мороза.
– Хорошо смотримся. Ты с пивом, я тут тебе танец живота устраиваю,– хмыкнул он, ополаскивая лицо.
– Ага,– поддакнул я,– так кто она?
– А почему ты у неё про неё же не спросишь? Зашёл бы к ней так же… в ванную.
– Не знаю, Миш. Волнительно как-то. К остальным без раздумий в гости напросился, а к ней не могу так.
Миша взял из моих рук банку, со вкусом втянул половину её содержимого крупными жадными глотками.
– Вера её зовут,– поделился он, утерев губы.– Игрушками торгует на рынке. Сама свяжет, сама и продаст. Это всё, что я о ней знаю. А вообще,– он тёр докрасна широкую складчатую спину полотенцем так энергично, словно выполнял рекомендации экспресс-метода похудания,– что за дурь ты выдумал? Влюбился он с первого взгляда! Где ты её видел?
– Да тут в подъезде и видел. Она поднималась по лестнице, я за ней пошёл, а она за дверью скрылась…
– Это всё?
– Всё.
– И прямо сразу любовь?
– Прямо сразу.
– Пей пиво!
– Кончилось.
Мишка отобрал у меня банку, смял её в руках и швырнул под ванну.
–Завтра уберу. Знаешь, что я тебе скажу? Это будет голая философия. Каламбур! – откомментировал он и потряс пальцами складку на животе, мол, философия во всех смыслах голая,– нет ничего глупее, чем влюбиться в единожды виденное лицо. Избавиться от такой влюблённости легче лёгкого: просто посмотреть на лицо повторно. И вот это уже не твой идеал, а просто миловидная девушка. На третий взгляд и вовсе простушка. У каждого, даже самого невероятно красивого лица, есть выражения, мимические изъяны, ракурсы, которые делают его менее привлекательным, а иногда и уродливым. Так что от любви до нелюбви порой один взмах ресниц! Подвинься, буду вылезать.
Всё это время он разглагольствовал обтирая полотенцем ступни.
Двоим нам в ванной стало тесно, я распахнул настежь дверь. Клубы пара, словно призраки недавней помывки, устремились по коридору, залюбовались на себя в зеркало, так что теперь всем остальным придётся смотреть на своё отражение либо через густую пелену, либо, стерев её ладонью, через плеяду мелких капелек.
– Ты не романтик. Но всё равно, чтобы проверить твою теорию, мне необходимо увидеть её снова! Хотя бы ради того, чтобы убедиться в наличии этих… мимических изъянов. Прямо сейчас пойду и позвоню в её квартиру.
Миша протянул мне влажную пятерню. Он всегда при рукопожатии ладонь выкидывал на манер ковбойского оружия, а пальцы растопыривал так, словно намеревался насадить на них руку собеседника, как бифштекс на вилку.
– Вот зараза! – я возился с замком. Кажется, ничего не перепутал: чтобы открыть, надо повернуть дважды в сторону закрывания. Раз, два. Готово. Вот и язычок замка в щели между дверью и коробкой не виден, а створка не поддаётся. Я посмотрел в глазок.– Чёрт!
Сложно отличить, видна ли в глазок настоящая лестница или только «стоп-кадр», нанесённый на картонку. Это вам не улица, где застывшие в неестественных позах прохожие и замершие в полёте птицы сразу развеют все сомнения. И, тем не менее, лестничная клетка, искажённая выпуклой линзой, была не настоящая. Тусклая, краски смазаны.– Миш, попробуй ты, а? Или опять этаж исчез?
–Исчез,– подтвердил он, подёргав дверь.
Весь последующий вечер я помню смутно. Кто-то из гостей предложил выпить. В платяном шкафу вместо одежды высились штабеля бутылок с алкоголем, кое-как переложенные наволочками. Целый поваленный набок бар – штук сто бутылок, не меньше. Часть из них, конечно, початая.
– Я видела там, в шкафу, ликёрчик жёлтенький,– завопила одна из присутствующих барышень и, не долго думая, потянула на себя облюбованную тару. Самую нижнюю, разумеется. Запасы спиртного оживились, бутылки завели шумную, но короткую беседу и сползли на пол, путаясь в наволочках, словно вспугнутые во время омовения стеснительные девушки в банных простынях. Бутылки раскатились по полу, некоторые исчезли под шкафом, остальные так и остались внутри между слоями ткани, напоминая лазанью, от которой вилкой отломили добротный кусок.
Кажется, ни одна бутылка не разбилась…
Проснулся я с дикой головной болью и отрывистыми воспоминаниями о минувшей ночи. Чего мы только не вытворяли, даже произносить вслух не хочу!
Бутылки так и валялись на полу. Теперь среди них оказалось немало пустых.
Я лежал прямо на линолеуме посреди комнаты, укрытый несколькими куртками и парой брюк. В квартире было тихо. Неужели гости разошлись?
– Вставай. Уборку буду делать,– добродушное круглое лицо хозяина квартиры вынырнуло посреди моих обрывочных воспоминаний, словно буёк, за который лучше не заплывать. Голос растревожил утихшую было головную боль, теперь же она пронеслась рябью по вискам, отпульсировав точное количество слогов в каждом произнесённом слове. Благо их было не так много. Сухой язык не был готов к диалогу, дурнота в желудке, как натренированный доберман только и ждала команды: свистни – и рванёт с места.
– Кофе будешь?
– Да. Этаж вернулся?
– Вернулся.
– Так нечестно,– я брезгливо побултыхал во рту вкус перегара,– если уж этаж исчезающий, то и похмелье на нём должно быть мгновенно проходящим… Но вечеринка была что надо.
Только вот с Верой в таком виде знакомиться не пойду. Кавалер из меня сейчас ещё хуже, чем автомеханик.
С Верой мы познакомились через несколько дней. От моего дома до рынка, где она торговала вязаными игрушками, было не больше десяти минут ходьбы. Это моим шагом. Туда ходили маршрутки и трамваи – всего одна остановка, но я выбрал пешую прогулку. По дороге я купил себе мороженое в вафельном стаканчике с изюмом и сладкую газировку.
Пируя на ходу, я размышлял сразу о многом. Во-первых, меня заботило, прав ли я, что не взял два стаканчика с мороженым и две бутылки газировки. Впрочем, ларьки со снедью и холодильники под цветными зонтиками попадались на каждом шагу, словно в каком-нибудь городе-курорте. Если очень захочется, можно взять не только пломбир, но и шаверму или кольцо с курицей. Во-вторых, мне не давала покоя «голая философия» моего соседа. Неужели и правда эта Вера не настолько хороша при детальном рассмотрении? И, наконец, в-третьих, что, интересно, поделывает сейчас Танюха? Она написала мне на днях: «Будешь в Ямгороде, заглядывай в гости» и уточнила, как я добрался. Я отделался сухим коротким: «Норм». Кстати, а у Тани есть мимические изъяны? Надо бы глянуть на неё ещё разок с новым, исследовательским интересом. А хотя – к чему это? Я ведь не влюблён в «подругу с расширенными функциями». Нет, однозначно, не влюблён. А вот в вязальщицу из 96 квартиры кажется втрескался по-настоящему.
Я допил газировку, доел мороженое, выбросил бутылку и обёртку в урну возле рынка, после чего облизал липкие пальцы, решил обтереть ладони о шорты: на пальцы тут же налипли мелкие ниточки. Прикинул: не облизать ли повторно, но аппетита собранные с собственной одежды частицы не вызывали.
На рынке пахло свежей зеленью, клубникой и яблоками с торговых лотков, лепёшками из тандыра, кругом слышались голоса, некоторые – с южным акцентом, покупатели придирчиво осматривали короткоплодные вялые огурцы и крепкие, но бледноватые томаты, шумно торговались, пытаясь сбить цену. Я двинулся дальше – туда, где предлагали несъедобное.
– Сынок, купи творожку…
Я отмахнулся от предложения, коротко мотнув головой. Вскоре закончились ряды с овощами, мёдом, разносолами домашнего производства. Теперь меня пытались схватить пустыми рукавами халаты и кофты, одно задетое мною платье рухнуло и вешалкой огрело меня по голове. Я отшутился: не мой фасон, и передал предмет гардероба в руки продавщицы. Тапочки, галоши, тренировочные штаны, нижнее бельё невероятных размеров, вывешенное по краю прилавка, прищепки, стеклянные банки, словно башня из крупных золотистых монет – крышки к ним и тут же – закатывающие устройства.
Верино место оказалось в самом углу. Здесь сходились два ряда, загораживая девушку черенками для лопат, вёдрами, швабрами, вениками с одной стороны и плетёными корзинами – с другой. Перед Верой тоже стояла небольшая корзинка. В неё, как, бывает, усаживают котят, ищущих хозяев, были сложены разноцветные некрупные вязаные медвежата. Я взял одного, делая вид, что намереваюсь приобрести, а сам невзначай пытался высмотреть «мимические изъяны» Вериного лица. Выглядело это глупо: тискал в руках игрушку, а сам вперился в девушку взглядом.
И нет их, изъянов мимических. Не вижу. Черты лица тонкие, тщательно прочерченные, особенно скулы, зелёные глаза с прохладцей – не заинтересованы мной ни как покупателем, ни как молодым вполне симпатичным парнем. Миром этим, впрочем, они тоже, пожалуй, не слишком заинтересованы. Апатичная, но такие всегда были в моём вкусе. Вялая, но в противовес мне – любопытному и подвижному – самое то! Волосы прямые, длинные, пепельные, прихвачены тонким пластиковым обручем салатового цвета.
Руки тонкие. Длинные пальцы будто созданы для спиц. А может, они сами и есть спицы?
Одета Вера немодно. Над прилавком видна была только вязаная кофта с деревянными пуговицами, надетая поверх клетчатой мужской рубашки. Не думаю, что остальная, скрытая от меня часть облачения девушки окажется современнее.
Я ещё какое-то время потеребил в руках игрушку. Взял другую. Симпатичные, неплохо сделаны.
– А почему только медведи? Другого ничего вязать не умеешь?
Девушка подняла на меня бесстрастные глаза и слегка шевельнула плечами.
– Ты Вера?
Вместо ответа она отобрала у меня игрушку и поправила питомцев в корзине. Жест этот, вероятно, означал: не планируешь ничего покупать, ступай прочь!
– Мы с тобой соседи. Хочешь я покажу тебе кое-что? Вернее, кое-кого! Уверен, тогда твоя коллекция пополнится. Собирайся.
Может, она глухая? Или глухонемая?
– Не загораживай товар,– процедила она сквозь зубы, развеяв мои сомнения. Я огляделся по сторонам – ни вениками, ни плетёными корзинами, ни тем более скромным ассортиментом медведей никто не интересовался. Чуть поодаль крупная женщина разглядывала розовые чашечки бюстгальтера. А в угол мало кто заглядывал. Но на всякий случай я посторонился, открыв всем потенциальным желающим вид на плоды Вериного рукоделия.
Голос у неё низкий, грудной, не женственный. Курит много? Или простыла?
Вера осматривала меня примерно как покупательница лифчики. Оценивающе. И будто примеряла, только не к бюсту, а к собственным давним девичьим мечтам. Взгляд её при этом не сделался ни теплее, ни заинтересованнее, но чувствовалось, что она пропускает меня через внутренние фильтры. В ней словно шёл диалог, в котором участвовали мы оба, и я – безмолвный – что-то отвечал на её вопросы, которых мне никогда не суждено услышать. Её в этот момент нисколько не волновал я, а только – и главным образом – складывающееся на основании внутреннего диалога впечатление обо мне.
–Я видела тебя несколько раз,– она опять поворошила медведей, словно они могли завять, как пучки укропа. Игрушки смотрели в разные стороны (реже – в одну и ту же) глазами-пуговицами. Морды их казались понурыми. Может, и правда вянут?
–У них есть имена? – диалог не клеился, я от нечего делать пересчитал всех обитателей корзинки. Восемнадцать. Почти одинаковые.
– Я не даю имён своим игрушкам. Особенно тем, что на продажу. Чтобы не привязываться.
– Вязать, но не привязываться…– пробормотал я.
– Хорошо,– Вера посмотрела на меня. Непонятно как-то посмотрела. Не знаю, как расценить этот взгляд.– Договорились.
А она со странностями!
– Я согласна.
– На что?
– Ты хотел меня куда-то отвести… Что-то показать… Уже передумал?
– Не передумал.
Мне нравились черты её лица, грубоватый для девушки голос и резкая манера вести диалог – здешний, а не внутренний. Возможно, внутренний – мягче? И странностей я не опасался.
– Только учти! Мы можем гулять, общаться, даже дружить, но…
– В полночь карета превратится в тыкву?
Дама, выбиравшая бюстгальтеры, ушла. Теперь у прилавка суетились две весёлые подружки и глуховатый дед, громким голосом на весь рынок требовавший «трико из экологически чистых продуктов». Трико из продуктов – такое бывает?
Я приблизился к Вере через прилавок, чтобы слышать только её, и окончательно загородил корзинку с плюшевыми медведями.
– Нет, кареты ни при чём. Но у меня есть условие. Ты можешь прийти ко мне в гости только трижды.
– Ага, значит, сказка будет какая-то другая.
Я кивнул. Какая разница? Может, и одного раза будет достаточно.
– Ты ведь знаешь про этаж, да?
– Да.
– Так вот, если ты – моя судьба, то этаж исчезнет, пока ты у меня в гостях. И мы можем обсудить свадьбу, совместных детей, общую старость. Если нет, то после трёх попыток ты исчезнешь навсегда. Идёт?
– Идёт,– я легко согласился. А что? Занятная игра. Русская рулетка на романтический манер. Какое мне, в сущности, дело, исчезнет этаж или не исчезнет? Я не собираюсь становиться её судьбой, да и ей полезно будет узнать, что запертая дверь – не гарант счастливого будущего. Я вполне могу собрать вещи и уйти, едва этаж снова вернётся. Похоже, такое развитие событий она во внутреннем диалоге не проговаривала. Свадьба, дети, совместная старость – она что, серьёзно? Она однозначно с прибабахом, но пока меня это забавляет.
– И ещё: людей я ем!
Я снова кивнул и подытожил:
– Ты не даёшь имена плюшевым медведям, чтобы не привязываться, ищешь свою судьбу с помощью исчезающего этажа и ешь людей? Надеюсь, это не весь перечень твоих достоинств?
– Кто-то людей читает, как книги, кто-то сравнивает с животными, кто-то – с одеждой. А я с едой. И ем, пока не надоест вкус. Ты какая еда?
– Но это же ты сравниваешь людей с едой, вот и ответь сама: какая я еда?
Почему-то мне не понравилось говорить о себе: «какая я…»? Я – какой. И по-другому никак.
– Какой я… фрукт?
– Ты не фрукт. Ещё предстоит понять, кто ты.
Однако. Ну и манеры у девушек Ямгорода! Одна предложила секс едва ли не сразу после приветствия, другая – быть съеденным в исчезающей квартире.
– Куда мы идём?
– В зоомагазин. Я познакомлю тебя с козликом Боней. Ты захочешь его связать… То есть, сделать из него игрушку… Ну, в общем…
– Я поняла, пойдём.
Вязаная кофта оказалась вдобавок схвачена узким пояском. Длинная Верина юбка в чёрно-серую клетку волочилась по земле, подметая сухую июльскую пыль, мелкий сор и песок ямгородской рыночной площади.
Девушка шла чуть впереди меня. Корзинку она перебросила через руку, словно коробейница, готовая предложить товар всякому встречному. Мне не доверила, но я и не настаивал. Временами она оборачивалась, то ли желая доказать, что ещё помнит о моём присутствии, то ли не знала дороги к торговому центру. Второе сомнительно. Довольно часто новая знакомая взглядывала на часы и затем ускоряла шаг.