Федор Михайлович Шилов
Таймер
– Ну и фантазия у тебя,– я усмехался, делая пометки в специально созданном вордовском документе,– слушай, а зачем вообще медсёстрам такой странный доклад на конгрессе? Про хобби, про фотографию, про брызги эти твои кровяные? Пусть бы лучше про клизмы-градусники слушали.
– Понимаешь, Áрсенька…
Нравилось мне это обращение «Áрсенька». С ударением на первую «А». Нравилось даже не само слово – на кошачью кличку похоже! – а то, как она его произносила пухловатыми губами с нежно-розовой помадой, несколько боязливо, словно опасаясь, что не разрешу так себя называть. Замолкала на долю секунды после имени, бросала быстрый взгляд и продолжала, не услышав протеста с моей стороны.
– Дай-ка,– она забрала у меня мышку и некоторое время изучала очередной снимок, вращая его то по часовой стрелке, то против,– понимаешь, Арсенька… Ага, это можно назвать «Летние звёзды»… Так вот, умение видеть художественное в нехудожественном позволяет развивать кругозор. Это нужно в любой профессии. Многие люди, погрязнув в череде служебных обязанностей, как бы это сказать…
– Останавливаются в развитии?
– Ну что-то вроде того. И порой надо научиться отвлекаться на милые шалости, вроде превращения окровавленных халатов в произведения современного искусства. И потом, любую конференцию надо иногда разбавлять неожиданными докладами.
– Вроде как во время светского раута для оживления обстановки крикнуть матерное слово?
– Ага. Этот назовём «Частокол».
– А может «Забор крови»? Мне в детстве было непонятно, как из крови сделать забор.
– Пусть будет «Забор крови».
– Да я же пошутил.
– Я тоже. Оставляем «Частокол».
– Тань, а ты когда-нибудь грустишь?
– Редко. Но бывает, конечно. Когда устаю.– Она отвернулась от экрана и смотрела в сторону.– Когда порой мне кажется, что занимаюсь не своим делом или, что – своим, но делаю его недостаточно хорошо. Но вообще стараюсь гнать от себя любые негативные мысли. Медикам и так хватает причин для огорчений: когда не можешь помочь, когда мог бы помочь, но поздно, когда для помощи не поздно, но нет медикаментов или оборудования. Столько огорчений на работе, что домой я стараюсь не приносить отрицательных эмоций.– Она повернулась ко мне,– лёгкие люди, Арсенька, они совсем не потому лёгкие, что не грустят, не злятся, не истерят, не выходят из себя. И грустят, и злятся – они ж обычные, только с дополнительной опцией быстрой внутренней очистки. Перемолоть и выбросить, как ненужный жмых, всё лишнее. Как в соковыжималке: ценный напиток жизни оставить, а отходы – в отдельную чашу.
Я притянул её к себе, словно именно сейчас у неё на губах был тот самый сок жизни, о котором она рассказывала, и не попробовать его стало бы преступлением. Подумаешь: осталось всего три-четыре не озаглавленных снимка! Успеется! Я и так слишком затянул с откликом на её гостеприимное предложение.
Таня ответила на поцелуй, осторожно, не отрывая губ, сняла с моих колен ноутбук.
«С новосельем,– подумалось мне,– какая чушь первыми пускать в дом животных! Разве может случиться что-то плохое в квартире, где в первый же вечер тебя целует обалденная девчонка? Надо предложить этот вариант вместо устаревшего – с кошками. А лучше даже запатентовать».
Глава 3
Прошла неделя с моего приезда в Ямгород. За это время мы успели с Таней забрать фотографии, правда ещё не разместили их в рамки, зато присмотрели удачные места для размещения снимков в конференц-зале. Решено было часть повесить на стены между портретами именитых деятелей медицины, а остальные поставить на мольберты так, чтобы они не мешали перемещениям гостей.
Про выполненные мной инъекции я уже рассказывал.
По графику два через два с утра до вечера я нахваливал кошачью «Мурню», убеждая себя и окружающих, что новый корм сделан из экологически чистых ингредиентов и даже содержит в составе заявленное изготовителем мясо ягнёнка. Наверное, именно в этих словах и заключалась основная «Мурня».
– Ваша киска сама приведёт вас в зоомагазин за добавкой! – надрывался я на весь этаж.
Торговый комплекс находился в конце живописного бульвара, усаженного каштанами. Подниматься на любой этаж надлежало по лестнице, эскалаторов не допускала архитектура. Лестница была одна, зато широкая и нарядная. Стоило бы даже сказать – парадная. Высокие ступени были устланы красной ковровой дорожкой, ведь само здание некогда служило летним пристанищем кого-то из российской знати. Так, или почти так, рассказывала Таня. Не исключено, что рассказывала она совсем по-другому, но запомнил я именно так.
Одно бесспорно: здание красивое. С колоннадой, цветными витражами на окнах и балюстрадой на широком балконе. Углы отделаны рустовкой, а двери обрамлены волютой. Тут я точно мог напортачить, передавая Танины слова. Она говорила, что помнила это всё с уроков краеведения: тогда никакого торгового комплекса тут не было и в помине. А что было? Гибнущее здание с остатками прежнего достоинства на облупившемся фасаде.
Думал ли Ямгородский архитектурный красавчик, что в нём перестанут проживать благородные особы, что его золочёное нутро откроется не для посетителей музея, а для желающих набить пакеты снедью и брендовыми тряпками, что двадцатитрёхлетний парень не слишком приятным голосом будет предлагать здесь кошачий корм? Теперь этот дом – культурное наследие, набитое современной требухой. И ягнёнком в сливочном соусе.
Несколько раз мне звонила тётя Люся, спрашивала, как обустроился, хорошо ли кушаю и согласен ли я, что Танечка на редкость милая девочка. Я отчитывался по полной программе: рассказывал о съёмной квартире и нехитрой работе, подтверждал, что Танечка девочка на редкость милая, передавал приветы дяде Косте, и на этом мы прощались.
А сегодня у меня выходной. С этого я начал свой рассказ, но отвлёкся на историю знакомства с Таней. Кажется, даже наболтал кое-чего лишнего, но вы вряд ли растреплете это всем подряд.
Стиральная машина в съёмной квартире только выглядела пристойно. Чудеса начинались при более близком знакомстве. После нажатия кнопки «Пуск» автоматика поприветствовала меня весёлой трелью и ободряющим подмигиванием: «Не робей, парень, тащи шмотьё, на раз-два всё перестираю». Я, доверчивый, положил бельё внутрь, захлопнул дверцу. Подмигивание стало смахивать на нервный тик, а потом недавняя приветливая прачка превратилась в медиума. Словно открыв третий, четвёртый, пятый, десятый глаз, она заморгала всеми огнями на панели, заполняясь при этом водой и пофыркивая гофрированным шлангом, который я чуть не забыл поместить в ванну. Иначе к неудавшейся стирке прибавился бы ещё и потоп.
Что стирка не удалась я узнал позже. Часа через три. Всё это время старательная стиралка (стирательная старалка? – как ни назови, толку не прибавится!) что-то болтала в мыле. Вероятнее всего, она делала гоголь-моголь, взбивала сливки, готовила состав для бритья – в общем, занималась чем угодно, только не стирала. Пены внутри было много, она даже норовила вылезти через дверцу наружу, машинка пыхтела, но, судя по звукам, ни разу не крутанула барабан. Возвращать бельё грязным не позволяла ей стирально-машиночья гордость, посему дверцу она заблокировала намертво, будто сомкнувшая челюсти собака, схватившая с верёвки брюки. Перетягивалки с этой собакой – стиральной машинкой – продолжались долго, но челюсти блокировки оказались сильнее (честь и хвала неведомым рабочим-сборщикам, эту функцию они вдолбили своей подопечной на века!)
На втором часу лениво, словно сытый посетитель ресторана, проводящий круговыми движениями языка ревизию во рту с целью поиска застрявших частиц пищи, машинка-таки соизволила провернуть в пене мои вещи – один или два раза. Замок тренькнул, «пёс» разжал челюсти: брюки теперь мои. Но нужны ли они мне, пожёванные собакой? Машинкой… Обеими, короче.
Я все три часа проходил обмотанный банным полотенцем. А что? У меня выходной, никуда не собираюсь. Все вещи в стирке. Хоть голым могу ходить. Вот, похоже, и придётся теперь – голым. Ни одной сухой шмотки в доме не осталось.
Звонить Тане я постеснялся. Знаю, что она скажет:
– Арсенька, дождался бы завтрашнего дня, я вернулась бы с рабочей смены, и мы всё перестирали бы.
Кто ж знал, что машинка с прибабахом? Впервые решил воспользоваться и вот – на тебе!
Ничего, я взрослый парень, в конце концов!
Не страшно. Лето. Жарища. Мокрые шорты и футболка отлично освежат меня в запланированном путешествии: пойду поищу, есть ли в Ямгороде прачечная.
Я забросил в сумку мыльный комок. Сам я тоже был весь склизкий и мылкий, от невыполосканного порошка зазудело в нескольких местах одновременно и страшно хотелось чихать, но, повторюсь, я – взрослый самостоятельный парень. У взрослых парней не зудит и взрослые парни не чихают! Точка. Тётя бы мной сейчас гордилась.
Сумку перебросил через плечо. Увесистая, зараза! Ещё бы – один комплект мокрого постельного белья тянет на несколько кило! А к этому прибавьте джинсы, рубашку, пару футболок, ну и в качестве довеска – исподнее. Так и слышу, как кто-то ехидно заметит: на фига ты, взрослый и самостоятельный парень, одномоментно всё это в стиралку напихал? Сами бы попробовали быть взрослыми и самостоятельными в 23 года!
Ещё кто-нибудь может поиздеваться: автомеханик, а стиралку починить слабó! Что я на это отвечу? Если боги решат наказать вас пострашнее, они пошлют вам такого автомеханика, как я, но не настолько честного и лишённого способности к самокритике.
Я вышел на лестницу, одной рукой повернул ключ в замке, другой на ходу вбил в поисковик телефона: «Ямгород. Прачечная».
По лестнице поднимался молодой парень в ботинках песочного цвета, модно изорванных джинсах и кремовой рубашке с коротким рукавом. Шёл он грузно, хоть и не был толстым, перешагивал через две ступени, тяжело ставил ногу и зачем-то придавливал ладонью колено после каждого шага. Хотелось сказать ему: «Эй, полегче, ступени – это не куски хлеба в тостере, авось не повыпрыгивают, если не придавишь!»
– Эй,– я всё-таки окликнул его, но фразу произнёс другую.
Воистину, если судьба хочет нас с кем-то познакомить, она сделает это. Так я начал свой рассказ.
Парень обернулся. Против окна, залитого солнцем, мне было сложно разглядеть черты его лица.
– Не подскажешь, в Ямгороде есть прачечная? – я кинул беглый взгляд на экран телефона: там по-прежнему шла загрузка данных.
– Прачечная? – он изумился и спустился вниз на пару ступенек: обычно спустился, без всяких дополнительных упражнений.– Честно говоря, не знаю, остались ли вообще в мире прачечные…
– В иностранных фильмах показывают. Значит, в мире ещё остались.
– А что, постирать негде?
Я встряхнул сумку. Она заметно оттянула мне плечо. Мокрый рукав футболки неприятно заелозил под ремнём.
– Да вот… Накопилось… А машинка сломалась…
– Заноси ко мне. Квартира 94.
– Неловко…
– Неловкость – признак недоверия,– кивнул он,– и то правда, нечего первому встречному свои трусы доверять.
Мода у них, что ли, такая в Ямгороде: при первой встрече про трусы поговорить?
– Если не найдёшь прачечную, приноси.
– Спасибо.
Я снова глянул на экран. Интернета в подъезде дождаться не проще, чем трамвая. Парень ушагал ещё на пролёт вверх и свесился через перила.
– Сосед!
– А?
– Совет!
– Чего?
– Совет дам…
– А-а-а…– а то я уж было подумал, что он так и будет мне выдавать по одному слову – в рифму.
Теперь я мог разглядеть его лицо – но вверх ногами. И плевать, что у лиц не бывает ног. Круглое, добродушное лицо с глубокой ямочкой на подбородке, зато без ямочек на щеках – видимо, они со щёк обе уехали на подбородок. Кажется, я видел его в подъезде пару раз, но память на лица у меня аховая.
– Валяй,– я согласился на соседский совет.
– Ты бы сначала узнал, есть ли в городе прачечная, а потом тащил с собой набитую сумку.
– Сумку? – я застыл от собственной глупости и, натянуто рассмеявшись, решил соврать,– нет, в сумке не бельё, там…
– Да по фигу, что там. Бывай! – он махнул мне рукой, а я некоторое время ещё слышал его тяжёлую поступь.
«Возможно, вы искали: Ямгород, справочная»,– поинтересовался телефон, соизволив завершить загрузку.
М-да, справочная в Ямгороде есть. А вот прачечной, похоже, нет. Странно, что это слово есть в моей голове, если даже интернет-поисковик его забраковал. Прачечная. Ещё бы видеопрокат запросил.
Вечером я впервые решился позвонить в квартиру номер 94 дома номер 65 по улице Вишнева. Иногда с маленькой горстки бытовой химии начинается большая стирка или… большие странности.
Дверь мне открыл невысокий парень в майке и тренировочных штанах с белыми лампасами. В руках он держал банку с пивом, которую тут же открыл, обильно оросив себя и меня вырвавшейся на свободу пеной.
Сегодня у меня не день, а просто пенная вечеринка!
– Пардон,– слово прозвучало как отрыжка.
Мои тапки – не обуваться же в уличное при походе к соседу! – тоже придётся постирать: увы, они тряпочные и теперь провоняют пивом.
Память у меня на лица отвратительная, это я уже говорил, но передо мной однозначно был не тот человек, от которого я несколькими часами ранее получил приглашение. Наверное брат.
– Ещё пиваса принёс? – незнакомец выхватил у меня из рук сумку, одновременно пытаясь удержать открытую банку и расстегнуть молнию, чтобы проверить содержимое. И то и другое удавалось плохо. Банка в конечном итоге рухнула на пол, снова обдав нас обоих алкогольным содержимым. Парень махнул рукой и, наконец, заглянул в мою сумку. Не знаю, почему я его не останавливал.
– Тут одни шмотки,– разочарованно протянул он и отшвырнул сумку куда пришлось. Слава богу, «пришлось» не в пивную лужу. Незнакомец поднял банку, потряс, удостоверяясь, что не всё вытекло, хлебнул, бросил на меня укоризненный взгляд, рыгнул и нетвёрдой походкой удалился по коридору.
– Эй,– я окликнул наугад. Гомон в квартире стоял необыкновенный, отовсюду слышался смех и звон бутылок. Не думаю, что кто-то обратил внимание на мой зов.
За одной из дверей, вероятно, была кухня. Там мыли посуду и звучали на разные лады женские голоса, резковатые и нетрезвые.
Две двери по пути. Я открыл одну: белый унитаз. Покосившийся навесной бачок снабжён длинной верёвкой. Казалось, что это не бачок унитаза, а ведро в сауне – дёрнешь за верёвку и получишь ушат ледяной воды на темя. На полу валялся ёршик и держатель для туалетной бумаги. Как дорога, вымощенная жёлтым кирпичом, вился по кафелю серпантин сорвавшегося рулона.
В ванной тоже царил беспорядок. Горел свет. На зеркале белые брызги, на полочке открытый тюбик, измазанный зубной пастой, словно густой вязкой слюной. Ещё один, туго свёрнутый, валялся на полу. На краю ванной покоились выстроенные в ряд крышечки от тюбиков – гораздо больше двух. Даже больше десяти. Точнее при беглом осмотре не сосчитать. Сама же помывочная чаша была забросана зубными щётками – разноцветными, с жёсткой щетиной, с мягкой, для труднодоступных мест и для мест «лезь не хочу». Горками, крест-накрест, порознь. Создавалось ощущение, что для каждого зуба всякий обитатель этой квартиры брал новую щётку, пользовался один раз и бросал, надеясь, вероятно, что они когда-нибудь утекут в сливное отверстие.
Стиральная машина была здесь же. Серый шнур со штепселем был брошен сверху и нависал над панелью наискось, как кокетливая чёлочка. Я поискал глазами розетку. Вот она, на уровне пояса, чуть влево. Длины шнура как раз хватит. Если включить электробритву или, например, фен, удобно смотреться в зеркало. Хорошее место для розетки, грамотное.
Всё же включать без спроса чужую технику я не решился. Хватит, с одной недоделанной уже связался, потом полдня провозился в мыле – собственном и натёкшем с плохо стиранных вещей.
Я вышел из ванной. За неплотно затворённой створкой, ведущей на кухню, слышался девичий разговор. Громкий. И столь же шумный вылетал оттуда запах пива. Должно быть, девчонкам отдыхалось зачётно. Некоторое время я прислушивался к разговору: вдруг послышится мужской голос, тогда можно заглянуть, проверить, нет ли там круглолицего с ямочкой.
– А я замуж вышла,– слышалась заплетающаяся, подвыпившая речь,– и фамилию сменила!
– Точно! – подхватил ещё один, пленённый пивной поволокой голос.– Я тоже хотела сменить!
– Фамилию?
– Ёршик в туалете.
– Дура ты,– голос, услышанный мною первым, обиделся.
Заходить за дверь комнаты, где скрылся парень, обливший меня пенным алкоголем, не хотелось. Хотя вероятнее всего сосед, которого я ищу, именно там, в дружной компании. Вон как там интересно: судя по звукам, смотрят футбол, болеют за команду, кажется опять уронили пиво или просто толкнули кого-то под локоть («Осторожнее нельзя?»). А этот, в лампасных трениках, опять рыгнул («Ну хорош, Колян, задрал!»). И грохот перепалки, грозившей перерасти в драку, если бы не вовремя забитый «нашими» гол. Перепалка перешла в братания, бурные объятия и хруст жестяного чоканья банками – за победу.
Я ещё потоптался в коридоре, окутываясь парами пива, женских сплетен и мужского счастья.
Стена увешана разномастными куртками – по сезону и нет. А напротив ещё одна дверь. Опять по правую руку. Видимо, двери по правую руку – особая фишка квартиры номер 94. Или они во всех квартирах по правую руку от входа? Не обращал внимания.
Я постучал. Мне предложили войти. Негромко, но я услышал.
Круглолицый сидел посреди крохотной комнатки, вмещавшей только узкую тахту, заваленную журналами о машинах и девочках, и вращающийся низкий табурет. К табурету обрывком плетёной полиэтиленовой верёвки для мягкости была привязана синтепоновая подушка без наволочки.
– Сосед? – круглолицый сделал несколько оборотов на табурете, и, казалось, он только этим и занимался. На нём были прежние джинсы. Босые ступни отбивали неслышный такт, недавняя футболка валялась поверх журналов на тахте.
Он улыбнулся, и улыбка на широком лице могла бы заполнить всё малое пространство крохотной комнатёнки. От стены до стены. А крутанись он при этом – так и очертить комнату по периметру.
– Стирать?
– Ещё немного, и я начну думать, что ты говоришь только двусложные слова на букву «с».
– Ты слышал от меня и другие слова,– он смахнул широким жестом все журналы с тахты, футболку выудил двумя пальцами из-под завала и надел на себя, затем театральным жестом предложил мне присаживаться, выкрикнув: «Вэллком!» Слога два, но первая буква не «эс»,– добавил он, снижая градус патетики.
В углу высились три башни из книг, каждая примерно до моей груди высотой: Достоевский, Толстой, Чехов – целыми собраниями сочинений; Ремарк, Дюма, Пикуль – разрозненные отдельные тома.
– Бабушкины книги,– хозяин проследил за моим взглядом,– кое-что я читал.
Он добавил это настолько важным тоном, словно низкая степень его начитанности могла отпугнуть меня от стирки.
– Теперь это подставки для посуды,– тут же рассмеялся круглолицый, взял с томика Булгакова плоскую тарелку, слизнул с неё крошки, и вернул на место.
– Кто все эти люди, твои родственники? – спросил я, кивнув в сторону коридора. Я плотно притворил за собой дверь. В комнате круглолицего было тихо и свежо, словно хозяин повесил табличку: «Запаху пива вход воспрещён», и тот почему-то послушался письменных указаний.
Окно было занавешено тяжёлой пыльной зелёной портьерой, в нескольких местах сорвавшейся с карниза. Форточка приоткрыта, но шум улицы казался беззвучием, по сравнению с отрыжкой Коляна.
– Нет,– круглолицый помотал головой,– точно не родственники. Я из них, честно говоря, никого не знаю. Да ты садись.– Он похлопал ладонью по тахте, обозначая место, куда мне надлежало сесть, а потом протянул пятерню мне.– Меня Мишей зовут.
Я рассмотрел, что в языке его болтается серебристый шарик.
«Наверное, звукам его голоса приходилось, прежде чем вылететь на свободу, огибать металлическую серёжку или прыгать через неё, как на уроке физкультуры,– подумалось мне,– нет, тогда бы появились дефекты речи, звуки появлялись бы запыхавшимися и усталыми, а часть терялась бы, проваливалась обратно, так и не сдав зачёта по прыжкам. А речь у этого Миши нормальная, без дефектов».
Я сел и с тупым упорством повторил вопрос.
– Так кто эти люди? – будто к стирке это могло иметь какое-то отношение!
Миша погонял туда-сюда шарик, на тонкой ножке угнездившийся в мякоти языка, и пожал плечами, подыскивая слово.
– Гости… наверное.
– Наверное гости,– пробормотал я, решив не вдаваться в подробности.– Постирать-то можно?
– Да, конечно,– Миша опять улыбнулся, широко и радостно, словно стирать для меня было его заветной мечтой,– давай вещи.
Это предложение меня смутило.
– Я сам закину.
– Как хочешь. Пойдём, провожу в ванную.
– Ждать будешь или позже зайдёшь? – уточнил он, выбирая подходящий режим.
– Позже зайду,– мне не хотелось оставаться в квартире с «наверно гостями». Вещи оставлять тоже стрёмно, но не вырывать же их из машины: дважды за день – это уж чересчур! Так недолго снискать славу современного Дон Кихота, только воюющего не с мельницами, а с дамскими помощницами по части стирки.
– Зачем здесь столько щёток?
– Гости оставляют, а я в мешок складываю. Видно, сегодня кто-то мой мешок по пьяни распотрошил.
Миша довёл меня до порога, протянул руку и сказал:
– Если что, не пугайся, ладно?
Я кивнул. Когда не знаешь людей, обитающих в твоей квартире, лучше предостерегать всех и от всего. Или это не его квартира? Он и сам тут «наверное гость»?
– Я тебе непременно все вещи верну.
Я снова недоумённо кивнул, прикидывая, с чем из пожитков не жалко расстаться. Без привычной одежды обходиться будет нелегко, но кое-что из оставленного мне особо дорого.
– Футболку со слоном верни обязательно. Тёткин подарок.
– Всё верну,– повторил Миша твёрдо,– может, не сразу, если что. Но непременно верну всё.
И он закрыл дверь. Я постоял, прокручивая в голове странный диалог, кинул взгляд на часы – пора ужинать. Зайду часиков в десять, может, и поздновато для визитов к соседям, но, думаю, моим вещам безопаснее будет вернуться ко мне сегодня же.
Около десяти часов я влез в шлёпанцы и снова крайне по-домашнему (футболка-шорты) отправился на четвёртый этаж, заткнув уши наушниками и вперив взгляд в экран телефона. А что? Пусть себе продолжается фильм. Подвисает немного в подъезде, но это не беда.
Я поднял глаза, когда ступени под ногами кончились. Перила под рукой оборвались, сменившись ограждением площадки пятого этажа. Я проскакал взглядом по железным перекладинам лестницы, ведущей на чердак, обозрел запертый на замок люк. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы переключиться с киношного вымысла на реальность.
– Тьфу, этаж проскочил…
Я спустился на один пролёт вниз, позвонил в угловую квартиру. Мне открыла девчушка лет десяти—одиннадцати, гладко причёсанная и одетая в аккуратное, но явно домашнее платьице. В руке она держала учебник литературы, зажав пальцем нужную страницу. Ещё одна «наверное гостья»?
– Вам кого, дяденька?
В квартире было тихо. Пахло котлетами, а не пивом.
– Мне Мишу.
– Мишу? – она приподняла брови, заглянула в учебник,– семьдесят вторая,– озвучила номер страницы, чтобы лучше запомнить, и вынула палец,– мы живём втроём: я, папа и мама. Миши среди нас нет.
– А гости? Разошлись уже?
– Ой, вы только маме не говорите! – перепугалась школьница.– Она не разрешает девчонок приводить. Все уже по домам пошли. А уроки я почти доделала. Пюре приготовила, картофельное,– отчитывалась она,– и котлеты жарю. Попутно стихи учу. Скоро спать лягу. Родители мои поздно с работы приходят. Ой, забыла, семьдесят вторая была? – спохватилась девчушка.
– Девяносто четвёртая,– ответил я своим мыслям, предполагая, что ошибся дверью и оглянулся на квартиру напротив. Так и есть, это не четвёртый этаж, а третий.
– Дяденька, зачем вы меня обманули? На 94-й странице Лермонтов, мы его ещё не проходили.
Она захлопнула дверь, а я снова пошёл вверх по лестнице. Телефон отправил в карман – а нечего меня отвлекать!
Что за?.. Снова перекладины железной лестницы, люк на чердак и ограждение площадки пятого этажа. Квартиры под номерами 97, 98, 99, 100.
Снова вниз. Да что ж такое? Квартиры – 89, 90, 91, 92. Третий этаж.
Снова вверх. Люк и оборванные перила. Пятый этаж.
– Эй, что за шутки? Где мои шмотки? – заорал я на весь подъезд, и тихо, едва не заплакав, спросил неизвестно у кого,– где четвёртый этаж?