Федор Федорович Метлицкий
Унесенный
18
Добиться видения иных измерений во время умирания стало невозможно – субъективная боль еще живого тела пересилила. Он задыхался, словно был закопан в гробу, и пытался щупать ладонями ужасную непробиваемую тесноту. Нет, это даже не умирание. Это что-то особенное, ужас души.
Когда закопают на кладбище на Земле – это страшно. Но лучше, если закопают там, чем лететь мертвым по орбите вокруг солнца, может быть, через тысячелетие снова приближаясь к Земле.
Кому лучше, мертвому?
Из груди Гордеева вырвалась древняя мольба: «Боже, спаси и сохрани!»
И он услышал голос, доносящийся как будто отовсюду:
– Не бойся, с тобой ничего не случится, пока я рядом.
Никак, Бог? Да, здесь ему самое место.
Никакого лица не было видно, но он ощущал его таким, как в детстве, когда смотрел с обрыва на ослепительный океан, сливающийся с небом, теплым и зовущим, словно раскрывал свои безграничные объятия, чтобы слиться с ним в бесконечной близости.
Гордеев разговаривал с Богом!
– Боже, отчего мне так тяжело? За что!
В Голосе отовсюду было осуждение.
– Сейчас вы, люди, не знаете ответа. Раньше знали: за грехи тяжкие рода адамова, умноженные стократ в истории человечества.
Голос отовсюду сожалел.
– И снова мир полон злобы. Как во время, которое вы называете Средневековьем, когда погрязли в дикой коммерции, и все продавалось и покупалось, даже Спасение. И людям стало невмоготу от голода, войн и продажности – богатые покупали индульгенции, чтобы спастись, а воины крестовых походов, идущие спасать гроб господень, заранее получали отпущение грехов за грабежи и убийства. Так началось протестантское движение и реставрация. Это время было страшнее, чем у вас семнадцатый год.
Гордеев увидел средневековый дом с высокой крышей маленькими окнами (чтобы не облагали налогом), удобный для защиты – со скрытыми углами и верхним этажом, и женщину в чепце и переднике, убегающую на второй этаж. И ворвавшегося грязного ландскнехта, который, отбросив тюк награбленного добра, догоняет и насилует ее, потом сует в раскрытую грудь кинжал, и он переживал, словно это его насилуют, и это он лежит зарезанный. И с трудом оторвался от видения.
– Тогда нашли выход, и Европа стала мирной и процветающей.
Гордеев тяжко ворочался в своем скафандре.
– Твой, Господи, намек не поможет. От средневековых объяснений не легче.
– Старые истины живы и сейчас – сурово сказал Голос отовсюду. – Дух дикой коммерции преодолел барьеры разума и снова вполз во все поры Запада и Востока. Человеческое существо несет тяжкий груз греха. Слишком сильно чудовищное могущество зла. Вы повреждены злом, и тщетны любые попытки избавиться от него, никогда не будет вам отпущения.
Гордеев зашевелился в скафандре с протестом. Ветхозаветные одежды Слов ниоткуда не давали удовлетворения.
– И что же, сдаться?
– Попробую по-современному. Значение слова "зло" у вас осталось таким же, как и встарь. Человеческое существо сознает свою греховность и неспособно не осуждать ее. Если бы зло при тоталитаризме было тотальным, и вы были повреждены им до потери совести, то разделение на злых и добрых, консерваторов и демократов, насилие силовиков и милосердие благотворительности было бы бессмысленным. Что делать совести, возненавидевшей грех, если он неодолим? Противостоять можно только борьбой без надежды на успех.
– Наконец, я успокоен, – поблагодарил Гордеев пересохшими губами.
А Голос вещал:
– Вы грешны. Поэтому вы должны избегать добра и принять зло. Признать и желать, чтобы вы были бесповоротно осуждены и прокляты.
Его Голос полыхнул молнией Громовержца Гневающегося.
– Если вы будете губить и преследовать себя от всего сердца, отдадите себя в ад на Мое правосудие, то Я освобожу вас.
Гордеев недоверчиво вглядывался в пустоту.
–У нас все охотно идут в ад, как будто там рай. Не верят ни в какое правосудие. Светоч мирового пролетариата говорил: Ны богу свэчка, ны черту кочерга. Публицист Невзоров тоже не верил ни в Бога, ни в черта. Писатель Виктор Пелевин видел впереди только нагромождение химер.
– Sola fide! – прогремел Голос ниоткуда. – Только верой! – вот призыв неистового монаха Лютера, перевернувшего мировоззрение Запада. – Человек оправдывается верой. Вера, а не добрые дела.
– Чем Тебе так помешали добрые дела?
– Дело в вере. Есть три категории добрых дел, говорил Лютер. Общественно полезные, взаимно добрые услуги, то есть по здравому смыслу. Затем благонамеренные действия, забота о мнении людском – конформизм благочестия. И церковоугодие – предписанность и сознание подотчетности.
– Чем плохи добрые дела по здравомыслию?
– Этика веры – добровольное действие. Это не свободная воля и свободный выбор – чистая видимость, когда речь идет о Боге или Космосе, как говорили в античности. Не добрые дела оживляют веру, а они вырастают из веры, как плод на дереве, утверждал Лютер. И не будет плод хорош, если дерево чахло. Пока нет веры, хотя бы такой, как у тебя, любые добрые поступки будут «тщетной беготней», лицемерием.
– Что понимать под верой? В средневековье понимали веру в некое Божество, прошу прощения.
– Вера – вещь живая, деятельная, могучая, так что верующий не может не делать добро.
– Но сейчас изменился смысл веры, – возразил Гордеев. – Раньше она была религиозной, потом стала «благоговением перед жизнью» и изумлением Канта перед звездным небом и нравственным законом внутри нас. А сейчас нет никакой веры, или это очередные химеры в головах, или что-то неопределенное, что можно ощутить лишь в искусстве, в поэзии.
– Вы заменили веру целью, чтобы заполнить пустоту в душе. Создаете черкизоны, черные рынки, подсчитывая банкноты, пока не отожмут ваш бизнес еще более целеустремленные.
Голос смягчился.
– Зло остается в нас, но не господствует. Узреть зло можно тогда, когда пойдешь духовной тропой.
Это Гордеев знал и без Него. Только этой тропой можно идти вечно, как шел он, и не добраться до Спасения, говоря Его языком.
Гордеева мутило от долгого собеседования, даже с Богом.
– Мой беспощадный вердикт – от веры в человека. Человек по природе ничтожен. Но в нем есть решимость, стойкость и воля.
– Ты, боже, так и не сказал, что же делать?
Голос ниоткуда затихал, удаляясь:
– Человек религиозен, пока есть душа, даже любой атеист. У тебя это безгранично разлитый океан близости и доверия.
– Да, я чувствую Тебя!
Ему открылось, что всю жизнь расшифровывал свою эйфорию на крутом берегу океана. Предчувствовал, что она – то основное, что носил в себе постоянно.
– Ты сейчас озлобился на внешнее зло, и оттого обессилел, – разнесся по космосу голос издалека. – Вера твоя не так могуча, чтобы не замечать страдания тела. Ты не разжег до конца ненависть к греху, которая в тебе едва тлеет.
– Как найти силы уйти в веру, чтобы победить тело?
Голос уже не откликался.
19
Снова придя в сознание, Гордеев почему-то решил включить кнопку приемопередатчика. В наушники ворвался голос, полный тревоги.
– Турист-2, Турист-2! Отзовись! На Земле собирается экспедиция – тебя спасут!
Гордеев не знал, обрадовался ли голосу с этого света, он уже попрощался с ним.
На космической станции слышались радостные и раздраженные крики.
– Почему молчал? Как самочувствие?
Он отрешенно отвечал, уверенный, что слышит всех в последний раз.
– Тебя ищут! – орал командир Марков. – Поставлены на уши люди, страны, все человечество! Обсуждают способы спасения отдельного человека в космосе, впервые в мире. Раньше ловили только космический телескоп, чтобы сменить его линзы.
– Все человечество?
Гордеев удивился, что его еще могут спасти. Понял, что со всех сошло неосознаваемое душевное притворство, и сейчас все поняли, что они на самом деле глубоко сочувствуют!
И возникли какие-то надежды, и выросла неопределенная вина, которую он чувствовал всегда. Оказывается, он не улетает в безнадежную даль космической бездны, а кружится вокруг Земли!
Он вспомнил жену и сына, о них думал, когда отцеплял фал, и перед ними был виноват определенно и больше всего. Увидел тревожные глаза Алены, но это облачко тепла уже не грело.
– Друзья в «Голосе истины» передают приветы, ждут твоего спасения! – ликовал Михеев, которого Гордеев считал пустышкой.
Американец Алекс закричал:
– The Russians don't give up! Русские не сдаются!
Лева Ильин глотнул воздух, глубоко вздохнув. Был ли он рад? Слово не то – у него оттаяло внутри, еще не понимал свое состояние.
– Держись, к тебе летит спасательный отряд! – так же громко орал Марков.
Среди других встревоженных голосов он услышал плач его секретарши Алены.
– Вас здесь очень ждут. Дорогой мой!
____
В следующие минуты Гордеев испытал смешанные чувства. Тот мир, который он считал чужим, словно взорвался сочувствием.
Люди сочувствуют! Теперь он смотрел на своих соратников и противников Движения «Голос истины» по-другому. Раньше он думал, что «дальнее» не способно сострадать, и он не способен сострадать дальнему. Но это другие люди, не холодно любопытствующие, не идеологизированные, не только с двумерным сознанием обособленной в себе массы, – люди нового века, иных измерений. Они по натуре добры! Моя детская вера была права! Неужели она непобедима?
Было ощущение, что наяву мир предстал в таком влекущем доверии и близости, который приходил только в детстве и юности.
Он уже не думал, что их доброта может обернуться привычной недоброжелательностью, если затронут их интересы. Всеобщая близость сочувствия тоже не постоянна, порыв, а завтра будут будни, хотя в человеке теплится плато постоянного желания близости.
Но в какие-то моменты люди сплачиваются, обнаруживая в себе подлинное, где исчезает относительность бытия. Это словно вспышка молнии, освещающей весь мир, которая потухнет во тьме обыденного существования, но память о поразительной солидарности останется. Это воскрешение тех мириад исчезнувших в веках, кого обходит луч нашего сознания, в замкнутых капсулах нашего существования. Творческий порыв – волшебное течение истины.
Его охватила эйфория. Неужели можно воскреснуть, смертию смерть поправ? Умерщвлен во плоти, но жив духом, – как возгласил Святой Петр.
Только сейчас понял, что всю жизнь хотел противостоять смерти.
Думать снова стало тяжело. Сознание его померкло. Почему-то он оказался в Элизиуме теней, где отдыхал лежа на мертвенно-зеленых его пригорках у высоких неподвижных рощ, навевающих вечное забвение. Чем-то это не понравилось, и переместился в залив душ, предсказанный философом-одуванчиком в очочках, верившим, что после смерти человека душа переселяется в общий блаженный залив душ.
Земля отпустила его. И он ушел в иные состояния мироздания, где переживания обратились в грохоты разрушения и пения созидания, и пустота посверкивает радиацией.
Хрустальная ниточка пуповины, связывающей с планетой Земля, оборвалась, и осталось безмолвие черной пустоты.
***
Его заарканили специальным фалом, втащили в спасательный космический аппарат и сняли шлем. На исхудавшем лице, похожем на мумию, увидели застывшую улыбку. Он умер легко.
