Федор Федорович Метлицкий
Унесенный
13
После запрета в регистрации возможности Движения «Голос истины» резко сократились. Но оно продолжало действовать, под постоянным надзором. Разрешение на зал заседаний в Публичном доме независимых конференций было отменено, и они теперь ютились в разных помещениях, которые давали некоторые богатые сочувствующие.
Участники стали достойными и лояльными гражданами. Теперь на заседаниях они перешли на абстрактные и бесполые гуманитарные темы, вели вегетарианские споры.
Можно ли жалеть людей? – вопрошал Лева Ильин. – Эти скопища в городах и заброшенность в поселках, где всегда кто-то кричит от боли, и не ищет выхода, а невежество бесцеремонно вторгается в личное пространство.
Гордеев – все заметили, потух. Но он смог, как ему казалось, после упорных тренировок мышления – смотреть на мир отстраненно, со стороны, увидеть свое горе в ряду с другими, то есть сделать его общим, что почему-то облегчало муку. Это не смерть, это лишь тень заходит на солнце… И даже порой возвращался в свое прежнее состояние. Или делал вид, что он в порядке.
– Можно подумать, что ты не любишь самого человека, а не только невежественное в нем.
– Не все ли равно? Пусть будет по-твоему – невежество.
Гордеев продолжал смотреть отстраненно.
– Попробуйте влезть в сознание других людей, и все представится иначе.
Есть состояния души (тревоги за жизнь дорогих людей, страха их и собственной смерти), откуда исходят волхвования, мифы, религии, мистики, конспирологические убеждения в заговорах некоей единой мировой власти, и прочее, созданное в утешение человеку, разум которого не знает полных ответов и даже рождает чудовищ. Такой была и мечта большевиков, сделавших мифом свою историю, и выжегшая целую эпоху.
– Система уродует людей! – громогласно выдал из скрытого волосом рта анархист огромного роста.
– Тссс, – приложил ладонь к толстым губам маститый писатель с седой благородной шевелюрой и показал глазами куда-то в потолок. – Опять хотите приключений?
Лева сказал, глядя на упитанное лицо писателя:
– Но есть другая часть человечества, здоровая и сытая, не знающая страданий и голода. Там иронизируют по отношению к первым.
Писатель закинул ногу на ногу.
– Но там есть и правота нормального здорового человека, не надрывное добро, а более трезвое и рациональное деятельное сочувствие. Наверно, там родятся либералы, чуждые показному добру, самостоятельно делающие себя, жестокие в глазах "делателей добра".
– А не есть ли это обыкновенное равнодушие? – вставил Гордеев. Лева добавил:
– Это тебе не те состояния души, где бегут за полнотой существования, или чтобы просто поесть.
– Да, – самодовольно сказал писатель. – Они действительно возникают больше у той части человечества, где распространены страдания от тягот земного несовершенства: нищета, убогость, болезни.
Гордеев вспыхнул.
– Там ярость неприятия зла и героическое противостояние. Мать разделенных близнецов Гиты и Зиты в борьбе за их жизнь обрела такую стоическую крепость духа, что нашла силы внять просьбе умирающей Гиты: «Отпусти меня, мама».
Показалось, что писатель был равнодушен.
– Это состояние души обычных людей, которые "голосуют сердцем", находя поддержку в организованных праздничных плясках на площадях.
Гордеев смотрел ему в глаза.
– И есть самая большая часть человечества, живущая простыми радостями жизни, забывая о политике, идеологиях, системах, судах, радуясь сельским трудом, прогулкам в поле под небом, зовущим в светлое без всяких целей будущее. И плевать на «стан погибающих за великое дело любви». Как будто ее никогда не поглотят зловещие наплывы социального дерьма, где дерутся за место под солнцем.
Лева подхватил:
– И есть выкованные властью, как большевики, крепче стали, спортивные, подчиняющиеся дисциплине братвы, гордые своей страной и противостоящие враждебному окружению.
Гордеев спохватился, сказал примирительно:
–Человек ищет подлинные смыслы существования. И сплошь и рядом совершает глупости, находя иллюзии выхода.
Чувство бесполезности усилий сделало Гордеева неуверенным и угнетенным. Временные крахи его надежд на Земле – оказывались всегда тяжелыми, как будто навсегда, кончена жизнь.
14
Странно, несмотря на тесноту скафандра, он перестал ощущать тяжелые телодвижения, его тело удлинилось в долгой невесомости, словно он длинная фигура ангела, не ступающая на твердь.
Он снова забылся. Опустился на Землю, медленным шагом бредет по благодатному полю, вдыхает бесплотный воздух. Вот он у себя в саду, среди чудесных сиренево-розовых радостей пенных кустов гортензий и разноцветно-целебных циний. Тихий вечер.
Но почему-то здесь пустынно, нет жены и сына. Зеленые крыши дач видны сквозь ветви, в них не горит свет. Что это, куда делись люди? Только могильный шорох листвы. И его охватила жуткая печаль одиночества.
Он очнулся, в полной тишине бездны, где никогда не было человека. И охватило еще горшее одиночество, намного страшнее, чем там, в пустынном саду.
Но там, на Земле была другая безнадежность, на твердом плато планеты, в которой были, конечно, опустошения и угрозы, но не так, как здесь, в ледяной пустоте за стеклом шлема. То прошлое, бесконечно далекое, с тягостным чувством из-за порушенного равнодушием людей дела и исчерпанности его смысла, с гибелью родных, с бессонными пережевываниями случившегося, – показалось не самым страшным. Здесь в нем, неотвратимо удаляющемся в космосе, не было и той опоры. Бесконечное одиночество вдали от человечества!
____
Гордеев подумал о радиопередатчике под ранцем, и не стал включать, зная, что оттуда могут нестись постоянные бесполезные позывные.
Он тяжко заворочался в скафандре, ощущая себя залитым в желеобразной бездне за стенками герметичной оболочки. И стал неистово переворачиваться, с усилием, словно перебарывая воду. Странно, потею, как оживший в гробу!
За стеклом шлема теперь резче стали видны звезды – он понял, что подсветка по бокам шлема слабеет, наверно, падает энергия.
Конечно, можно уходить в иллюзии связи с яркими туманностями вселенной. Но так думают на земле, люди живы лишь иллюзиями. И все их творчество не задается мыслью о том, откуда берется их оптимизм бессмертия. Но он терял иллюзии.
Вот его свобода, абсолютная свобода! Без обязанностей, ответственности за кого-то, без радостей, боли и страданий! Достиг нирваны.
Освободился от гордыни юности.
Освободился от ненужной душе работы, сомнительной или ненужной для общества.
Отклеились равнодушные сотрудники, отрабатывающие свою барщину.
Не надо любить или ненавидеть власть, больно ощущая скрученные ею руки.
Освободился от забот страны, запретов, вины, скуки.
От собственных инстинктов, переживаний любви, страдания, голода. Самосохранения.
Освободился даже от земного тяготения.
Я не зажимаю ничьи права, и мне никто не связывает руки.
Теперь у меня нет выбора, ибо выбирать не из чего, у меня одна дорога – в пустоту мироздания.
Не надо искать окончательного смысла существования, над которым веками бьется человечество, находя лишь утешение в возможности спасения неким Неизвестным.
Состояние полного успокоения. Ничто не заботит и не тревожит.
Только боль из-за умерших родных еще колола сердце.
Он усмехнулся в стекло шлема. Действительно, свобода есть осознанная необходимость, нельзя жить в обществе и быть свободным от общества, как говорят марксисты. Но какой это пустяк во взгляде с большого расстояния.
Все это применимо только в человеческом обществе. А мне можно! Во мне еще остается внутренняя свобода – мыслить, воображать миры! В ней нет цепей внешнего мира. Могу осознать объективную необходимость хода событий, вызываемую непреложными, неотвратимыми силами, найти верное решение и потому не быть слепым рабом обстоятельств, жертвой катаклизмов вроде пожаров, заполонивших Сибирь или Калифорнию. Перед самой главной жертвой, – усмехнулся он. – Жертвой космоса.
Что это? Жизнь или уже смерть?
И вдруг ему страстно захотелось вернуть Землю к себе, в свой гроб. Ну, ты, как Гитлер, хотел бы унести мир с собой!
15
И планета Земля открылась ему удаляющимся чудом! Так вот она какая, моя планета!
А люди? Неужели мог не любить таких живых разумных существ, тот отстраненный от его переживаний муравейник, по которому прохаживается грубая лопата истории? Ведь, планета и люди неразделимы – только через наше духовное зрение можно переживать красоту земли!
Неотвратимо отдаляясь от Земли, Гордеев медленно начинал осознавать свою неотделимость от нее. И физическое тепло к неотделимому от нее человечеству. Понял неисполнимое евангельское изречение "любите врагов своих". Хотя, конечно, был не в состоянии простить «мерзейших негодяев», как выразился герой Шекспира.
Негативным человеческим отношениям придается слишком большое значение. Издалека они тонут в невообразимой энергии движения вселенной, включая человеческую (правда, это в его воображении, придумка космологов, на самом деле никакого движения в пустоте Гордеев не ощущал). Плохие отношения между людьми – это на самом деле не так важно, как всегда казалось в обществах, создавших кровавую историю. На удалении – на передний план выступает благоговение перед жизнью.
Сейчас, замкнутый в коконе скафандра, он увидел, что тот мир прекрасен – и теперь, и был в прошлом, и будет в будущем. Сотри случайные черты, и ты увидишь – мир прекрасен! А там, на Земле, мы в своих заботах почти не обращаемся к прекрасному! Кто-то сказал: «Я не могу понять, почему человеческие создания не замечают счастья и блаженства, которые разлиты повсюду в природе?»
***
Странно, его мозг не чувствовал, что он летит в тесном скафандре, и вне – ледяная пустыня, но успокаивал ощущением полной безопасности.
Во рту пересохло, и он попил через соломинку у лица – в шлеме еще было до половины литра воды.
Сейчас он забыл свое настроение горечи, злобы, мелкие радости и унесения в иллюзии – перед величием космоса и сияющей вдали планетой жизни.
Его внимание было повернуто в свои новые состояния, чтобы разобраться в себе.
История человеческая, если глядеть в упор, – слишком приземленная и кровавая, слепо следует инстинкту завоевания жизненного пространства. Вглядываясь в земную историю, увидел крошечного фюрера с прилепленным под носом квадратиком волос, как на сатирическом рисунке Кукрыниксов, и засмеялся. Увидел бы отсюда, и понял, как это бессмысленно – истреблять неполноценный мир ради верховной расы мистических германцев. Все это уляжется в траве забвения, недостойное величия пути человечества. Правда, неясно с учеными нацистами – конструкторами «Фау-2», погубившими тысячи жизней, которые были скрыты американскими спецслужбами, и работали над запуском «Сатурна» с людьми на Луну, сделавшими гигантский скачок человечества.
____
О чем я думаю? Зачем забираю эти случайные события на Земле в космос?
____
А на расстоянии видишь другое – расцвет городов, быстрое развитие общих и личных удобств, создаваемых технологиями, глобализация солидарности человечества.
Он понял только одно: жизнь надежна и спокойна, и не страшно умереть, когда ощущаешь себя во множестве других измерений, откуда смотришь на свое узенькое измерение со страхом перед жизнью и смертью.
Но что мешало нырнуть в иное измерение? Ах, да, мешает мочевой пузырь. Еле сдерживаясь, выпустил струю в мешочек. У себя под носом увидел капельки – что-то не сработало, и вспомнил, как смеялся над Михеевым. Смеется тот, кто смеется последним.
____
Гордеев изо всех сил старался отстраниться от себя, холодно наблюдать за своими страданиями: ага, тут у кого-то болят кости, затруднено дыхание. Брал себя в руки, дисциплинировал, изгоняя уныние. Хотя зачем? Чтобы устранить боль и продлить жизнь хотя бы на часок?
И добивался: смотрел на процессы земной реальности из колыбели, откуда вышло все живое – после миллионолетий преобразований, где развертывались все его силы. Как можно считать его пустым и чужим?
Что это такое – живое существо, возникшее из космоса (из комет, принесших из глубин космоса органические соединения и воду)? Что предстоит понять человечеству – в его готовности к саморазрушению? Чего оно хочет – в жажде выйти в иные просторы своего расцвета? А может быть, это выход самой вселенной – в расцвет разума?
Может быть, наше развитие – частица развития самой вселенной, свободной, ищущей вольной ощупью своего самовыражения. Разве не тот поток, что стремится снять тесноты социально озабоченной души?
Что-то ему страшно мешало – тяжесть в животе. И с облегчением вывернул себя в мешочек калоприемника, его вытерло чем-то влажным. Слава богу, нашел кнопку, чтобы выбросить мешочек через клапан в космос.
____
Ой, кто-то подслушивает мои воспоминания – не смеется ли надо мной?
____
Он шептал эти слова, глядя сквозь земные тупики фактов и процессов, «затыкающих бездну» и взрывающихся выходами в простор.
Мысленно произносимые слова разрывали цельность восприятия им космоса, и он замолчал, чувствуя некое единство с ним.
16
На космической станции туристы были охвачены смятением, проплывая один мимо другого.
Михеев, очнувшийся от страха за Гордеева, наслаждался своей безопасностью – не мог выйти из своей привычной оболочки, был уверен в своем бессмертии. И стукнулся боком о какую-то перегородку.
– Его спасут! – уверял он. – Родина не забудет!
И тут же замолкал.
– Нечего скулить! – орал Марков. – Главное – борьба! Что ж, если умереть, то не сдаваясь.
– Особенно, когда умирают другие, – мрачно сказал Лева Ильин. Он один смутно догадывался, что уход друга не случайность, а сознательное намерение. В его памяти печально преследовал неотвязный образ надежного и умного друга, которого почему-то нет рядом, и не будет никогда. Не с кем больше поспорить, открыться полностью во взаимном доверии.
Американец Алекс сделал упрямое лицо воспитанного в другой культуре, не способного стать на точку зрения чужого народа, и горько сказал:.
– That's your way! Throw everything – and rush into death. Как у русских! Бросить все – и убежать в смерть.
– Сру – это по-вашему! – зло сказал Михеев, уже не боясь быть откровенным.
Все устали от неудобства в космосе. Гибель товарища уничтожила его волшебство. Хотелось вернуться, подышать земным воздухом, полежать в траве. Всем
казалось, у них увеличились головы из-за прилива жидкости, что-то изменилось с обонянием, притупилось.
***
Ум Гордеева метался в сомнениях.
Или это не иллюзия, а сущностное материальное свойство материи? Полет бытия – вот главное. В этом удовлетворение. Бессмертие – в полноте проживания бытия. Это эмоциональное чувство, то есть вневременное. Суть развития цивилизации – в достижении каждой личностью полноты существования.
Бессмертие есть и в физической длительности тела. Механизм примирения с индивидуальной смертью – это дети. Но как далеко во времени длится это бес-
смертие? Когда случится угроза смерти рода человеческого?
Гордеев успокоился. Тело знало о неизбежном скором конце, хотя оно было как никогда обостренно чувствующим. Съежилось, прячась где-то в сингулярной точке. Казалось, в ее глубине безопасней.
И он отодвинул отчаяние неизбежности, и снова стал жить, словно ничего не произошло.
Он не замечал, как солнце встает, освобожденное
из тени планеты Земля, освещая шлем, и садится в ее тень – по нескольку раз за короткое время. Показалось, он удаляется в бессмертие крутящихся бездн, в неизмеримые дали пылающих солнц и светлых туманностей.
С ними сливается сверкающий поток жизни человечества, чудо в самом себе и извне (как будто кто-то видел человеческую массу извне и восхищался), вливая свои безграничные силы, огромный опыт – от выживания в битве за жизнь – до прояснения спасения в любви, ценности каждой личности. И как оттеняет эту великолепную историю безграничная дышащая бездна!
Увидел превращение энергии в материальные состояния, и наоборот – как время превращается в бесконечное пространство.
____
Я, кажется, приспосабливаюсь к ожидаемой смерти – хочу устранить ее муку, хотя бы духовную.
Это не отплывание в бездну. Это ужас метафизический – отмирание всего, что держало, – самой жизни.
17
Голова работала, но Гордеев внезапно ощутил упадок сил, как с женой, когда, почувствовав слабость, не смог спать с ней. Нет сил даже пошевелиться. Вдруг понял, что в пустом космосе нет никаких привязанностей. Здесь другие законы, не человеческие. А может быть, человеческие законы нашего будущего.
Душа в раскрытый космос опрокинута,
Летит над поделенною Землей,
Где в одиночестве была покинута,
Как в клетке, обреченная судьбой.
Нигде – границ, лишь светятся туманы,
Да и сама Земля – участник тех
Великих катастроф – законов странных,
Чья цель – иная, чем лишь наш успех.
Все, о чем с юности внутри Гордеева пело, – вера в иное измерение «безграничной близости и доверия», – оказалось иллюзией. Иллюзия и то, чему так долго верил: вселенная пытается через нас осмыслить себя. Это заблуждение человеческого разума. Огненные бури (вспышки сверхновых) разрушительны и созидательны, но они не в человеческих измерениях. И сметают любые разумы.
Есть только чудо живой жизни, коротко вспыхивающей во времени и пропадающей в вечность. Единственное, чем живет человечество – жизнью. Странная тавтология, ограничивающая бесконечность воображения! Жизнь – для жизни, нельзя уходить далеко от жизни. Вспомнил слова Стива Джобса: «Если вы хотите идти быстро, идите в одиночку. Но если вы хотите уйти далеко, идите вместе».
Но и сама кажущаяся материальной жизнь – иллюзия, слишком кратка, как всплеск волны вечности. Проживаем надежду, и слава богу! Промелькнуть – и умереть! Но отчего мы тогда страдаем?
А может быть, сама жизнь не имеет смысла. Смысл надо придумать, как говорил Левин, герой Льва Толстого.
Кажется, здесь мое дно, до которого добираюсь, – фальшивое, воспитанное на классиках литературы и искусства? А за этим – ничего нет!
Оказывается, всю жизнь готовился к расставанию со всем дорогим сердцу, – как пережить и уйти с достоинством и душевной легкостью?
Он ничего не чувствовал, удлиняясь, как ангел без опоры под ногами.
