Федор Федорович Метлицкий
Последнее путешествие. Повесть
9
Дима ощутил, что творческая сила в нем, может быть, сама жизнь иссякает. Земное тяготение, ставшее со временем заметным, не давало распрямиться, ночью прижимая к кровати, спокойно спать до утра – ломило бока и плечи. Еще недавно словно жил на прочном плато всеобщей надежности, а сейчас плато обрушилось. Время-пространство сузилось, превращаясь в площадку кровати, плывущую в бесконечной пустоте космоса, где исчезло человечество.
Нужно было что-то предпринять.
Он вспомнил описание Львом Толстым смерти чиновника Ивана Ильича. Тот в остановленном пространстве-времени сидел с такими, как он, за картами, и только умирая понял, что прожил впустую, но успел ощутить надежду в исцеляющей нравственной мужицкой чистоте. Автор принимал за исцеление здоровый мужицкий запах. Почти как сам Дима, когда-то считавший спасением чистоту дела.
____
– Поеду домой! – решил Дима. Туда ли, где любящий отец добивался от сына совершенства путем порки, а мать сострадательно переживала каждый удар ремня, как на себе? Или туда, где вошел в кровь запах папортника, и тайги, в которой чудится древняя тревога и надежда на спасение?
Недавно звонил брат. Он так и остался жить на краю света, на Востоке. Выслушал известие о смерти жены, помолчал.
– Когда же ты приедешь? Приезжай, у меня есть лодка, удочки, порыбачим.
Странная эта связь родства. Это не наживная близость, а крепкая, как канат, связь, данная нам от природы. С годами все отшелушивается, и она остается почти единственным чувством родины. Они не виделись с детства, и вот теперь он понял это.
____
В аэропорт привез его узкоглазый таксист – из другого мира, слепо глядящий в навигатор и равнодушно назвавший его дедом. Он беспрерывно болтал по мобильнику, на своем гортанном языке, бесконечно далеком, в котором текла древняя дикая жизнь.
И вот, преодолевая недомогание, Дима летит туда, где больше всего хотелось закончить жизнь, – на родину. Остался позади мир, беспамятно занятый самоустройством. Остались где-то страхи за здоровье жены, негодование от социальных насилий, трудное умирание дела, которому посвятил основное время жизни, томительная жизнь пенсионера, иногда озаряемая прозрениями мысли.
Только видел полные ужаса глаза жены, словно она стояла поперек дороги, не давая ему, больному, уехать одному, без нее.
10
Небо в иллюминаторе успокаивается, в белых полосках облаков, оно манит таким уютом в светлых прозрачных подушках, что в них хочется блаженно утонуть навсегда. Это блаженство не убить ни катастрофой, ни бедствиями человеческими.
Небо ассоциируется с божьим престолом – предубеждение тысячелетий, не знавших, что это всего лишь тонкая голубая оболочка планеты Земля, а дальше простирается бесконечность космоса.
Дима видел полосы медленно плывущих назад облаков, они не хотели уходить из виду.
Память – странная вещь. Он растерял друзей и приятелей на дороге жизни, с кем рвался наверх к известности и богатству. Одни умерли, другие отошли или предали. Перестал названивать мобильник, словно отключили где-то в небесах. Иногда в нем мелькало дикое, безмерное одиночество. Кто подаст руку в смертный час? Государству до него нет дела, разве что дает казенную пенсию – завоевание всех революций в истории. Или позвонит центр социальной помощи с предложением посетить кружок танцев для пожилых. Мол, подберете там пару.
И только память заменила спешащую куда-то деятельность, стала ненадежным плотом, который нес его к уже известному концу. Там жила история – живыми картинами прочитанных манускритов, споров о смысле жизни с соратниками.
В сорок лет он думал, что уже поздно – надо спешить, не упустить время. А сейчас, намного старше, тоже думает, что смерть у порога, и надо спешить что-то доделать. Человек не стареет, когда ощущает надежность мира. То же самое можно сказать про интеллект, он вечно остается молодым и в старости. Если, конечно, не поразит деменция.
Он уже загадывал коротко – на год-два, не стало потребности планировать. Уже не нужно загадывать дальние путешествия, копить на них деньги. За городом осталась беспризорная дача, заросшая высокой травой. Было жаль ее, где прожил с женой всю жизнь, не хотелось продавать. Его машина стоит на приколе во дворе, еще с зимы. И теперь, возможно, останется там, и после его смерти ее увезут как хлам. Главное, и не жалко.
Природа не любит непригодного, иждивенчества. Выбрасывает гнилое – возможно, чернозем для новых живых поколений.
А за иллюминатором слепит совсем иной мир, где нет страдания, ничего человеческого. Холод ясной синевы не был холодом, пронизавшим до сердца. И не надо было своего рода коллективного скафандра – самолета.
– У меня тоже никого нет, но я не один, – сказал он понурой соседке.
Она вскинула голову.
– Как это возможно?
– Нет конца. Есть только настоящее, в котором и прошлое, и будущее.
Она удивилась.
Дима, еще недавно ощущавший то же, но под влиянием полета и высоты, а может быть желания чем-то ей помочь, горячо сказал:
– Мы живем только в настоящем времени, в своей темноте, и не видим всей картины.
– Как это?
– Должен открыться мир. Он ведь не замыкается в застое настоящего. В нем живут легенды прошлого. А будущее волнует постоянной новизной, когда куда-то движущееся человечество не знает, что будет дальше. В этом состоянии исчезает, как дым, депрессия.
Она снова поникла, разочарованная. Он продолжал:
– Разве Древний Египет – не в настоящем? Что такое пирамиды, как не образ мироздания? Вообразите египтянина с сизыми руками, вырубающего многотонную глыбу для пирамиды – проводника фараона в небо бессмертия, а вместе с ним народа. В его камышовый рай с цветущими лотосами рядом с безграничным покоем великой реки. Кстати, я увидел в музее их фрески внутри пирамид и склепов, они не коричневые, как я думал, а празднично белые и светло-зеленые.
Он снова вспоминал свой порыв вырвать из бездушного мира свою организацию, сделать из нее переливающийся светом маяк, который освещает путь человечеству.
Он стал рассказывать соседке о вечной мечте всех народов в истории, которая никогда не уйдет в прошлое, но всегда пребудет в настоящем. Об изящных рисунках художников Атлантиды, где танцующие люди, изображенные тонкими линиями, и сейчас стремятся в блаженное будущее.
Она с интересом смотрела большими глазами на моложавого старика.
Сидящий справа сосед, с самодовольной красной физиономией после еды и водки, фыркнул:
– Все это ерунда. Они мертвецы, и нас не будет.
Дима еще недавно мог внутренне согласиться. Разве ему не было наплевать на таких, самодовольных? Только родственные души могут тронуть его, то есть те, у кого раскрыта для него душа. Он продолжал:
– Я говорю о мечте. Она всегда есть – в настоящем. Мечта о здоровье и светящемся шаре бессмертия – у древних греков. Это вечное надежное плато всех поколений.
Это был не тот чистый оптимизм, что мог бы заместить состояние одиночества.
– А если нет в душе никакой мечты? – проговорила девушка. – А только свобода одиночества. Лечу в безвоздушном пространстве.
Они замолчали.
***
Дима вспоминал родину. Увидел себя на высоком утесе, над бухтой Буян, куда они, школьники, приплыли с экскурсией на катере. Есть высокий утес, диким мохом оброс…
На краю земли или в космосе –
Высоко над бездною вод,
В новизне небывалой утесы
Одиноко встречают восход.
Как народы, здесь травы склоненные
Жмутся вместе, а ветры метут!
Одиночество во вселенной
В новизну ли уйдет, в пустоту?
Под ним, или над ним простирается нечто сияющее бесценное, совсем иное, чем жил недавно – полный бесконечными смыслами океан. Или это небо?
И вдруг Дима увидел наяву весь путь человечества – куда? Перед ним проплывала вся его история. Чего хотели люди в Древнем Египте? Неужели главным для них было бессмертие фараона, их родины, вечное цветение берегов Нила? А древние греки? Их конечным счастьем было здоровье, красота человеческого тела, оберегаемая от непостоянных богов.
Какая надежда, вечная надежда человечества! Может быть, она присуща человеческому роду, чтобы не было мысли о самоубийстве.
Дима почувствовал себя частичкой чего-то грандиозного, что не умрет вместе с ним. И ему стало легче.
Все его существо поднялось в бездну, словно там – новая свежая жизнь! Это было небо невероятных возможностей, которые он не осуществил. Там была космическая наука, милая ему наука, уводящая в невероятные открытия, и то творческое состояние, которое чревато гениальной поэзией.
Вспомнил о куда-то пропавшем приятеле, философе Нелепине, о его любимом коньке – восприятии времени у древних. Доколумбовые народы видели мироздание в виде паутины, где нити мирового пространства-времени полотна тянутся бесконечно. Тогда все это не задевало, было так далеко от него!
И Диме, перед этим бездонным пространством, представилось, что он движется не в линейно-поступательном иудейско-христианском времени, но в видимой одновременно сфере прошлого и настоящего, обращенной в неизвестное будущее. В безграничной сфере, над которой летят дымящиеся пылевые облака космоса. Он обнаружил, что в прошлом исчез запах тления, время исчезло, стало пространством.
У него возникла собственная догадка: время-пространство – вот она, видимая целиком сейчас сфера, в которой все движется по спирали! Необъятная сфера, наполненная страданием и всегда живыми надеждами и мечтами о блаженной стране, прикрытыми дымными облаками легенд.
____
Бездна медленно менялась. Дима провожал взглядом низкие темные облака и выше прозрачные, – как будто в них не было времени, а только пространство.
Он увидел, как на картине Иеронима Босха, внизу сферы дымящийся исток родины – пещеру сумерек разума, на стенах которой детские восторженные каракули рисунков возвещают начало сознания.
А выше пошли зловещие картинки. В черном облаке – чудовищные клубящиеся битвы столкнувшихся грудь в грудь уродливых жуков-кирасиров с копьями наперевес, их взгляд, обостренный удалью боя и ужасом возможной смерти, и наезжающие на жертвы широкой грудью лошади, и поля со стонущими умирающими и убитыми, из их тел торчат частоколом пики.
А вот трибуны Колизея! Зрители, обмотанные кусками ткани, с азартными лицами опускают большой палец вниз: dislike! – жест гладиатору на арене, держащему меч над умирающим соперником, глядящим ему прямо в глаза.
Вот Аппиева дорога, ведущая в Рим, вдоль нее бесконечная колоннада крестов с поникшими в смертельных муках распятыми рабами.
А высоко в светлом облаке ступает восставший со креста Христос в белом венчике из роз, «смертию смерть поправ», и зовет куда-то в дантовские облачные сферы, на лучезарную вершину, где восседает всемилостивый Господь.
– Я вспоминаю бога, – раздался в ухе Димы хриплый смех соседа, – когда силюсь на унитазе: «Господи, спаси и сохрани!»
«Я что, разговариваю вслух?» – изумился Дима. Соседка улыбнулась ему. Наверно, его седина не позволяла ей думать, что перед ней безумец.
Дима снова вглядывался в низко летящее черное облако, оно казалось неподвижным. Увидел бескрайние поля, в сполохах взрывов планетарной войны. Аккуратно огороженный колючей проволокой концлагерь – новый ад на планете, несравнимый с библейским, внутри на земле валяются доходяги, брошенные умирать.
В черном облаке катятся на Москву наглые железные чудовища, подминая гусеницами города и деревни, и целый народ под угрозой гибели, очнувшись от страха перед геноцидом власти, напрягает все силы, бросается под гусеницы, чтобы сгинула эта нечисть с земли.
Вся история вопиет, что в человечестве крепко засела и никогда не будет облагорожена культурой его животная хищническая суть.
Чуть выше, в серых облаках – застывшее настоящее время, в нем затаились по домам люди, в страхе перед нагрянувшей пандемией. Безумная верхняя соседка Димы лежит на полу, молитвенно скрестив руки. А во дворе распласталась черным пятном на снегу самоубийца в широкой шляпе, перед стыдливо потушенными окнами домов.
По улицам бродят в толпе неприкаянные одиночки, в решительном убеждении: сначала умрешь ты, а потом я. А на границах сытых государств штурмуют колючую проволоку беженцы, бегущие от насилий и войн.
Головы людей всегда забиты своими кровными интересами, настолько, что их покидает разум. Например, даже родственные народы славян может разделить что угодно – оттяпанные друг у друга части спорной территории, пренебрежение чужим языком и т. п., отчего они свирепеют, и это может довести до войны.
Стоя на высоком утесе, Дима с облегчением стал смотреть за край земной сферы, в светлые высоты облаков, где живет будущее. Дневное будущее человечества, с бледно проступающими звездочками, и оно уходит туда же, что виделось еще в древнем Египте, – в безграничные превращения космоса.
Вся история, в своих взлетах иллюзий, представилась Диме такой прекрасной, какой, наверно, не была в действительности.
Уходящие в космос острия огромных пирамид ранней эпохи, ориентированные по звездам и сторонам света, в гармонии с вселенной. Говорят, они концентрируют энергию сейсмоколебаний, гася их, напоминают древние электростанции для беспроводной передачи энергии. Капсулы времени, передающие знания следующим поколениям.
Каждая из эпох, разделенных немотой межвременья, заблудившегося в потоке времен, теперь слились в одну надежду.
