Евгений Николаевич Бузни
Траектории СПИДа. Книга третья. Александра
И Настенька соглашалась, что доводы второго голоса сильнее, а потому продолжала ничего не говорить Володе о тайне сына.
Весна прибавила бодрости и жизни. Теперь всякую субботу, а порой и по воскресным дням, выходили они втроём в горы. Настенька смастерила немудрёный рюкзачок себе на спину, в который усаживала Женечку так, что он мог разглядывать всё вокруг и спать в случае, если атмосфера гор и равномерное покачивание за спиной мамы, неторопливо поднимающейся вслед за Володей по лесным тропинкам, не убаюкает до полной сонливости, когда глаза сами собой скрываются за веками, а головка начинает ритмично покачиваться из стороны в сторону.
Горные путешествия постепенно удлинялись, и к концу апреля молодые ходоки уже поднимались на самую яйлу, где ароматы цветов настолько пьянили, что, немало утомившись и устроившись где-нибудь в ложбинке, прячущей от верхового ветра, но обязательно не в тени, а на ласковом весеннем солнышке, все трое дружно задрёмывали, улыбаясь весне и их совместному счастью.
В один из таких походов они остановились на краю гор и с восторгом смотрели вниз. Перед ними, освещённый лучами становящегося жарким солнца, лежало побережье Чёрного моря, которое в этот момент было нежно бирюзового цвета. В нём, такими же бирюзовыми, плыли отражения облаков. Переводя взгляд слева направо, можно было проследить движение машин по трассе или полёты птиц от Медведь горы до горы Кошка. Весь южный берег Крыма лежал перед Настенькой, истомлённо растянувшись, радуясь солнечному свету и теплу.
– А вон там, что за мыс? И скала рядом? – Спросила Настенька, протягивая руку вправо. – И со скалы что-то сверкнуло. Может там радар какой-то?
Володя улыбнулся.
– Давай, снимем Женечку и мой рюкзак, сядем на этом холмике и я расскажу вам одну легенду о том, что тебя заинтересовало. А при случае съездим туда на машине. Пусть сынуля тоже привыкает слушать сказки с самого начала. Они сели так, чтобы видеть побережье, Настенька посадила сына на колени и приготовилась слушать. Володя начал рассказ:
– Как звали этого парня на самом деле, никто почти не знал, да теперь уж и не узнает. Много времени прошло с тех пор. Кто и почему дал ему имя Парус, тоже не известно, а только говорят, что строен и высок он был, словно парус в море, и никто лучше него не умел ходить в море под парусом. Бывало со стороны Медведь горы задует ветер, идёт шторм, все рыбаки спешат к берегу, а Парус будто только этого и ждал – идёт прямо против ветра на своей лодке, чуть-чуть отворачивает то вправо, то влево, точно между воздушными струями скользит.
Жил он в местечке, которое и городом тогда трудно было назвать. Улочки кривые, домишки маленькие: приклеились в горах и утонули в зелени садов. Сверху глянешь: чисто ковёр, тканный умелыми мастерицами. А если птицей взмыть в облака, выше горных вершин, да посмотреть оттуда, то так и кажется, что море подняло из своих глубин и выплеснуло к подножию гор изумрудное ожерелье, которое так и осталось лежать, никем не поднятое. И стражами того драгоценного украшения стояли молчаливые неприступные горы.
Каждое утро любовался ими Парус, когда солнце распускало пучки золотых нитей, а он белой чайкой проносился под ними по голубым волнам своего любимого Чёрного моря. Казалось ему, как это ни странно, что хоть живёт он всё время в море, но судьба его связана с горами.
Скоро это подтвердилось и самым необычным образом. Однажды, когда Парус наловил особенно много рыбы и возвращался домой, увидел он в море девушку. Заплыла она далеко от берега и теперь, лёжа на спине, словно ангел в небе, спокойно раскачивалась на волнах. Длинные чёрные волосы её рассыпались и вместе с водой ласкали белоснежное тело девушки. Она была прекрасна.
Парус не мог отвести глаз от неё. Вдруг увидел он, как чёрная тень промелькнула в воде и коснулась спины красавицы. Она вскрикнула, тело лентой согнулось и погрузилось в воду.
Хорошо знал Парус, как опасна встреча с электрическим скатом, который и задел случайно девушку, поразив её волю мгновенным разрядом. То же самое могло случиться и с ним, но любовь уже родилась в его сердце, и не потерял он ни одной секунды, прыгая в море. Его сильные руки подхватили девушку, подняли на поверхность и бережно положили в лодку. Очнулась она только тогда, когда Парус подплыл к берегу и вынес чудо женское на песок.
Рассказывать долго, а загорается любовь куда быстрей. Очень скоро случилось так, что молодые красивые парень и девушка не могли дня прожить друг без друга. Но вот что странно: прежде смелая девушка теперь боялась даже подойти к морю, без которого не мыслил себе жизни Парус. И вот как-то раз она сказала ему: "Я бы вышла за тебя замуж, если бы ты не плавал, а летал".
Крепко задумался над этими словами Парус. Весь вечер ходил он по берегу моря, а наутро исчез. Кто говорил, что видели, как он сворачивал свой знаменитый парус, а кто думал, что видел его идущим в горы с мешком на спине. Однако всё это не точно, так как погода в ту ночь была скверная, море штормило и ветер рвал паруса зазевавшихся рыбаков. В такую пору, пользуясь случаем, многие стараются как следует промыть своё горло хорошим южным вином, так что кому-то что-то легко могло показаться.
Ну да дело не в этом. Долгое время никто ничего не знал о Парусе. Прекрасная девушка места себе не находила и день-деньской проводила теперь у моря, забыв всякий страх. Она поднималась на высокую скалу к старому замку, повисшему над морскими волнами, и всё всматривалась куда-то вдаль, надеясь увидеть знакомый парус. Да только напрасно всё, потому что появился он совсем с другой стороны. Вернее, не появился, а узнали о нём и очень как-то странно. Словом, вот что было.
Опять-таки утром, совсем рано, но девушка уже была, как всегда, на скале, услыхали люди далеко в горах чей-то крик. Потом ещё и ещё. Стали прислушиваться. Чувствуют радостный крик, вроде бы торжествует победу, а что именно кричит – непонятно. Доносится эхом только: "Я-а-ли-та-а, я-а-ли-та-а, я-а-ли-та-а". Но потом уже узнали голос Паруса и догадались, что кричит он "Я летаю! Я летаю! Я летаю!", а эхо-то доносит только "Я-ли-та-а". Только звук "ю" пропадал. И говорят, что многие видели даже то ли тень, то ли что-то, как огромная птица, проносится в горах.
Вот. А девушка та, что его любила, тоже, между прочим, в тот день исчезла. И если кто-то сказал тогда, что она со скалы прыгнула в море, так этому никто не поверил, потому что, конечно, он забрал её с собой. Иначе, зачем бы ему каждое утро, а иногда и вечером так радостно кричать всем "Я летаю"?
Потом много лет, когда какой-нибудь человек впервые приезжал в этот город и спрашивал, почему он слышит этот крик "Я-ли-та-а", ему рассказывали эту историю. В конце концов, город так и стали называть сначала Ялита, а потом уже Ялта, и нет никаких оснований не верить этому, так как и сейчас, если прислушаться, можно услышать, как кто-то кричит в горах: "Я-ли-та-а". А что удивительного? Ведь у них, наверное, родились дети, и они тоже могли научиться летать.
И кстати, когда девушка тоже исчезла, люди пошли на ту скалу, где последний раз её видели, и нашли только маленькую ласточку, вылетевшую из гнезда на старом замке. Потому и место это, то есть скалу, назвали "Ласточкино гнездо", что лишний раз подтверждает справедливость этой истории.
А только другие люди говорят, что всё точно так было, да не так кончилось. Действительно летал Парус птицей и крик его "Я летаю" слышали, но всем было известно, что не мог он жить без моря. И вот как-то, может, поссорились они с ласточкой, а, может, просто потянуло его в родную стихию, и решил он окунуться хоть раз ещё в морские волны. Никто точно не знает почему, однако многие видели, как огромная птица упала с высоты в море рядом с ласточкиным гнездом и, как только коснулась воды, обернулась скалой.
И сейчас, уж сколько лет прошло, любой, глянув на эту скалу, скажет, что напоминает она парус. А тогда люди так и ахнули: видят, будто их пропавший Парус снова на прогулку вышел на своей лодке, да так и застыл в волнах.
Не сразу, но заметили-таки люди, что ласточка с гнезда-то своего снялась и на ту скалу переселилась. Всегда её можно было там видеть. А однажды, когда заря занялась и солнце выпустило свой первый луч, кто-то присмотрелся внимательно и – батюшки! – видит, из глаз ласточки слёзы катятся. Вот до чего же сильная была у них любовь. И летать научились, птицами стали, а всё же слёзы человеческие проливают.
Ну да вот ещё что. Как прослышали о слезах ласточки, всем захотелось их увидеть. Однако оказалось, что не все это могут. И не потому, что слезинки очень маленькие. Слёзы, когда на солнце сверкают, далеко видны. Но говорят, будто видят их только влюблённые, которые по-настоящему любят друг друга.
И во всё это тоже нельзя не верить, потому что скала такая Парус рядом с Ласточкиным гнездом и правда есть. А недавно проплывал я мимо неё на катере, и тут рядом со мной молодые парень с девушкой стояли. И слышу, говорит она ему тихо: "А ну, посмотри хорошенько на эту скалу, что ты на ней видишь?" Парень удивлённо так смотрел, смотрел и, наконец, отвечает: "Ничего не вижу, только блестит что-то". И тут кинулась она ему на шею и так поцеловала крепко, что аж моим губам жарко стало. "Вот теперь, – говорит, – я верю, что ты меня по-настоящему любишь".
Тогда я и подумал, что если даже сейчас по слезам ласточки любовь проверяют, то, значит, всё было на самом деле. Хотя, конечно, какой любящий человек не увидит то, чего хочет его любимая?
Володя закончил рассказ и посмотрел на Настеньку. Её задумчивый взгляд был обращён к далёкой скале Парус.
– Ну, видишь что-нибудь? – Спросил Володя.
– Да, блестит что-то.
– Но ты заметила блеск раньше, чем я рассказал тебе легенду. Значит, всё правда. Ты меня любишь. – И он осторожно, чтобы не разбудить уснувшего на коленях ребёнка, наклонился и поцеловал губы жены, охотно подставившей их для неожиданной нежности.
К маю Настенька решила поехать с подросшим крепышом сыном в Москву и показать, наконец, свою драгоценность бабушке и всем, кто с таким нетерпением давно ожидал увидеть их в родном городе. А Володя, как обычно, получил командировочное задание в Москву, и поехал сопровождать своих любимых. Так они и прибыли вместе в столицу, бурлящую страстями, о которых не хотели даже вспоминать на благодатном юге. Москва тысяча девятьсот восемьдесят девятого года не позволяла никому оставаться вне политики, влезавшей в глаза и уши любого, оказавшегося на её площадях и улицах.
Но молодых занимали другие мысли. Они придумали заодно отпраздновать свадьбу. Ведь тут, в их обители, никто не видел вместе эту влюблённую друг в друга троицу. Никто ещё не представлял фактически, как они живут втроём. Сначала даже не могли сообразить, куда молодые сразу приедут, где поселятся. Всё как-то думалось, что Настенька у себя дома, а Володя у себя. Но как же смешно выглядели эти предположения. Конечно, они могли быть теперь только вместе. Но у кого? Тогда решили, что первые дни до свадьбы молодые повеселятся у Настеньки в Большом Ржевском, а после свадьбы начнут обживаться у Володи на Тверском бульваре, где тоже была большая квартира, но никого из детей, кроме Володи, у его родителей не было, так что одну комнату могли отвести под детскую, а вторую – Володе и Настеньке в качестве спальни и кабинета.
На свадьбу в Большом Ржевском переулке собрались все, принимавшие последнее время участие в судьбе Настеньки. Подружки Вика и Наташа пришли со своими женихами. Работника ЦК комсомола, давно претендующего на руку Вики, Настенька уже знала: они познакомились до суда. Но каково же было изумление Настеньки, когда лучшая подруга Наташа представила в качестве своего жениха Олега Поварова, с которым, как утверждала весёлая тараторка Наташа, она познакомилась только благодаря Настеньке, и чему несказанно рада. Поваров, что выглядело странным для сотрудника госбезопасности, держался весьма смущённо. Спасала его непринуждённость Наташи, с лёгкостью командовавшая молодым человеком и умело отвечавшая за него на все вопросы. Это особенно пригодилось, когда гости изрядно выпив, начали говорить о политике.
Настенька и Володя, живя в Ялте, старались серьёзных вопросов не касаться, так как у них были свои семейные темы. Оказываясь вместе, они начинали говорить между собой на французском языке, справедливо будучи уверенными в том, что ребёнок должен слышать русскую и французскую речь одновременно, чтобы привыкать к обоим языкам на слух. Сын и являлся главным предметом разговоров.
В Москве всё изменилось. Воспитателей появилось много. Первой права на правнука заявила бабушка Настеньки, которая хоть и сильно сдала после смерти Ивана Матвеевича, но продолжала главенствовать в доме. Характер у неё был волевой. Но пеленание ребёнка взяла на себя Верочка, заявив, что это жизненно необходимо для неё научиться ухаживать за маленькими, так как выйдет же и она когда-то замуж. Ирина Александровна оказывалась между старшим и младшим поколением, уступая обоим, но, строго следя за тем, чтобы малыша не затискивали, не закармливали, не баловали.
Настенька и Володя могли теперь оставаться сами наедине друг с другом, но и тут, занятые подготовкой к свадьбе, им было не до политических разговоров. Они ещё были далеки от баталий, разворачивавшихся в Москве, и совершенно не думали о них, приглашая друзей на свадебный обед.
За составленными вместе в гостиной столами уместились несколько сотрудников музея, включая директора Галину Ивановну и, конечно, Татьяну Евгеньевну, выступившую на суде с прекрасной, как все расценили, речью, Евгений Николаевич в качестве друга Володи и Наташа в роли дружки Настеньки, преподаватель института Валентина Ивановна, адвокат Пермяков, Лола и несколько членов литературного клуба, внешне сильно отличавшихся от остальных присутствующих длинноволосыми причёсками и бородами у парней и короткими стрижками под ёжик у девушек.
Отец Володи Трифон Семёнович пришёл, естественно, с женой, но пригласил и своего друга из ЦК Григория Ильича, знавшего Володю с пелёнок. Появился и сосед Николай Семёнович, продолжавший работать в Госплане. По приглашению Володи с поздравлениями прибыли два перспективных сотрудника управления винодельческой промышленности Госагропрома со своими жёнами.
Словом, стол накрывали на тридцать персон, и повезло, что сразу после праздников на улице Горького, как говорится, выбросили посудные сервизы и наборы, за которыми пришлось отстаивать в очереди для обеспечения свадебного стола посудой.
По всем правилам, под руководством Володи в одной из меньших комнат поставили фуршетный стол, на котором стояли рюмки с аперитивом и орешками в качестве закуски. Гости приходили, навещали в первую очередь комнатку, в которой ползал по деревянному манежу карапуз Женечка, затем пропускали рюмочку аперитива и в ожидании команды общего застолья беседовали о политике.
Собственно, только теперь Настенька и Володя, встречавшие и развлекавшие гостей, начали ощущать московскую атмосферу и растущее в стране напряжение. Вливавшийся поток гостей был явно разнородным по своим взглядам и политическим пристрастиям. Споры начались ещё до застолья. Все говорили о росте цен и начинающейся неразберихе, все ругали Горбачёва, говоря о невозможности верить в его постоянную болтовню, однако дальше мнения расходились. Кому-то нравился Ельцин, кому-то он казался таким же выскочкой, как и сам Горбачёв, и в данной ситуации лучше лишь потому, что выступает против Горбачёва, и, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Одни считали нужным развивать кооперативную систему производства, как было во времена НЭПа, другие говорили об обязательном хозрасчёте и реальном становлении крупных научно-производственных объединений под жёстким государственным управлением.
– Централизация управления всеми системами хозяйства настолько велика, что нельзя и думать о каком-то расщеплении. Тогда погибнет всё, – горячо уверял Николай Семёнович.
– Но кооперация подразумевает индивидуальное ведение хозяйства. Каждый сам за себя. НЭП доказал справедливость такого подхода. – Не менее убеждённо говорил работник управления винодельческого производства.
– Неужели вы думаете, что сегодня ситуация такая же, как шестьдесят пять лет назад?
Все соглашались, что нынешняя политическая система разваливается, но будущее страны видели по-разному. Кто-то верил в необходимость чистки партийных рядов, кто-то говорил о многопартийной системе, кто-то говорил, что любая партия это диктат, а, значит, отсутствие демократии.
– А как же можно без диктата? – Спрашивал Евгений Николаевич. – Ты живёшь в пустыне и то не можешь делать, что хочешь. Природа диктует тебе, что, если хочешь жить, экономь воду, пока не найдёшь постоянный источник. А ты хочешь вылить сразу всю воду себе на голову, чтобы не было жарко. Вылей, утверждая демократию, но и умри потом сразу же от жажды. Так и в обществе. Тебе хочется всего и сразу, а общество, в котором ты в настоящее время живёшь, в лице его руководителей, говорит тебе: "Нет, дорогой, сначала отработай на всех то, что дадено тебе после твоего рождения, потом уж претендуй на доход соответственно твоему труду. Если же тебе взбрело в голову воровать, грабить, убивать, то, извини, придётся тебя изолировать, потому как мало ли что тебе хочется из того, чего не хочется другим?"
Общество – это та же природа, которая требует жить по её законам. Другое дело, кто стоит во главе этого общества. Отвечает ли это руководство интересам большинства общества?
– Причём тут большинство? – Кипятится оппонент, молодой поэт. Я сам по себе. Какое мне дело до вашего большинства? У меня свои интересы. Их нужно учитывать? Или будем всех, как Павликов Морозовых, под одну гребёнку?
– Ну, это старо уже, – недовольно говорит Евгений Николаевич. – Никто никого под гребёнку не стриг. Я жил в то время и имел всегда своё суждение. Однако давай попробуем рассмотреть твой вариант. Приехали вы, сто парней, в тайгу. Решили построить дом, чтобы жить, поскольку без дома в тайге замёрзнете, а приближается зима. Где строить? Один говорит – у речки. Другой говорит – у озера. Третий поясняет, что лучше у горы, где ветер тише. Пятому хочется в землю вкопаться. А шестой предлагает на ветках деревьев каждому по шалашику соорудить. И так сто разных мнений.
– С шалашиками вообще глупость какая-то.
– Да, глупость, но мнение. Его тоже надо учитывать. Так что же делать?
– Есть же кто-то толковый, что знает, как строить и где лучше.
– Именно так. Должен быть кто-то толковый. Но он же не имеет штампа на себе с надписью "Я самый толковый". Его, очевидно, выбирает большинство голосов, иначе никак не определишь. Каждый может считать толковым себя. Но вот избрали толкового по большинству голосов, и он командует: взять всем топоры, пилы и начинать готовить брёвна. А тут несколько менее толковых говорят, а мы будем, пока вы работаете, песни петь, поскольку работать не хотим. Толковый им толково объясняет, что песни – это хорошо, но не сейчас, а когда будет готов дом. Те отвечают, что у них демократия. Тогда толковый посылает их, сам понимаешь, куда жить со своей демократией отдельно. Что, не правильно?
– Не знаю. Мы против всякой власти, против всякого правительства.
– Всем за стол! – Прозвучала команда Алексея Ивановича, отца Настеньки. – Споры, разговоры потом.
Начали рассаживаться, что вызвало сначала вопросы, но быстро разрешимые, так как против каждого стула на столе были разложены маленькие визитки с фамилиями и именами гостей. Расселись и тут только заметили, что давно не видели жениха и невесты. Небольшой переполох мгновенно сник при звуках марша Мендельсона, раздавшегося неожиданно из динамиков магнитофона. Начался спектакль.
Из дальней комнаты, где спал уже маленький Женечка, положив руки друг другу на плечи, оба в белых брючных костюмах с белыми галстуками и в белой обуви, широко улыбаясь, вышли Настенька и Володя. У невесты на голове, закрепляя распадающиеся книзу веером волосы, сверкало серебряное полукольцо с брошью. У жениха на белом лацкане пиджака выделялся тёмной лакировкой значок с двумя заметными буквами "В", означавшими принадлежность к институту виноделия и виноградарства. Невеста была без пиджака, но в красивой белой блузке, подчёркивавшей все прелести изгибов её особенно полной всё ещё кормящей груди.
Из-за стола раздались восторженные аплодисменты, а Ирина Александровна и Алексей Иванович вышли из кухни встречать молодых. Тут же попросили подняться и родителей Володи, которые не были предупреждены заранее о предстоящем акте торжественной встречи детей. За ними поднялась и Татьяна Васильевна. С этого момента – она поняла – руководство в доме переходило в другие руки. С нею сценарий не согласовывали, но её никто не забыл. Перед нею сразу расступились, когда Настенька сказала, глядя прямо на неё:
– Бабушка.
Она сняла руку с плеча Володи, сделала шаг вперёд и опустилась на одно колено, взяла руку Татьяны Васильевны и прижалась к ней губами. Володя стал рядом, опустив низко голову.
Татьяна Васильевна прижала голову внучки левой рукой, освободив её от губ Настеньки, а правой обняла голову Володи, и заплакала беззвучно счастливо. Они оба были её учениками, оба были её детьми. Но это стало лишь минутной слабостью. Татьяна Васильевна была учителем.
– А ну-ка теперь к родителям. Просите их благословения. Это их обязанность.
Детей стали обнимать родители. Обе мамы тоже плакали, но у них были свои материнские слёзы.
– Теперь все к столу, к столу, – опять скомандовал, откашлявшись, Алексей Иванович, и, опустив руку в карман, выхватил оттуда горсть зерна, и вот уж оно сыплется на головы жениха и невесты, перед ними, попадая и на гостей. Верочка, всё время следившая за звуком магнитофона, то усиливая, то снижая громкость во время напутственных слов родителей, теперь выключила музыку и бросилась рассыпать конфеты на пути Настеньки и Володи к их местам за столом.
– Пусть будет ваша жизнь полной и сладкой! – кричала она.
И все подхватили:
– Пусть будет!
Свадьба началась.
После нескольких традиционных родительских тостов, слова попросил Володя.
Настенька замерла. Они уже успели привыкнуть друг к другу. Но впервые на них смотрело столько людей. Что он хочет сказать? Какими словами? Многие Настенькины гости Володю не знали. Не растеряется ли он? Станет ли говорить о сыне, о том, как он давно уговаривал её выйти за него замуж, а она отказывалась. Ах, вот это не надо было бы.
И тут Володя достал из-за стула гитару. Это её, оказывается, только что пронесла за спиной Верочка, которую Володя шёпотом о чём-то попросил. Да, конечно, он хотел гитару.
Володя сделал несколько щипков по струнам, проверяя настрой инструмента. Гитара ответила одобрительно. И Володя запел:
– Тёмная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь
и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
Услыхав неожиданно слова любимой песни в таком знакомом исполнении, Настенька опешила. Этой песней он отвечал на её тревоги. Она действительно смахивала иногда слезинку над сыном, когда думала, что здесь могла быть и их настоящая дочь. Неужели он замечал? А Володя продолжал покорять сидящих за столом своим мягким тёплым голосом:
– Как я люблю синеву твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас гу-ба-ми…
И тогда он отставил гитару и наклонился поцеловать глаза своей невесты. Они были полны слёз.
А все через секунду закричали: "Горько!" Настенька встала. Руки взлетели к плечам. Сквозь голубой туман слёз она увидела его, Володины смеющиеся счастливые глаза. Их губы сошлись, а кругом скандировали: "Горько!" и считали… Кто знает, сколько?
Тут поднялась Лола.
– Прошу внимания. Мне кажется, самое время сказать вам одну приятную новость. Вот у меня в руке последний номер журнала "Юность". В нём опубликована подборка стихов нашей молодой талантливой поэтессы Джалиты.
Настенька не поверила своим ушам. Никакие стихи в журнал она не давала. Лола тоже знала об этом, как и то, что стихи она сама принесла, но их трудно было протолкнуть в печать. Только тогда, когда в редакции узнали, что Джалита – это та самая девушка, о которой было целое дело с убийством, стихи пошли. Лола не стала говорить о таких деталях. Сегодня был праздник.
– Настенька, я дарю тебе твою очередную публикацию и желаю больших творческих удач. Ура!
Все дружно подхватили и трижды прокричали "ура!". А потом заставили Настеньку читать стихи из журнала. Но она сказала, что хочет прочитать новое стихотворение, которое больше подходит к сегодняшнему дню. Все приготовились слушать, и Настенька обратилась к жениху:
– Володенька, ты только что спел мне, а я хочу тоже выразить тебе свои чувства, но так, как умею я.
Она выдержала паузу, собираясь с силами, вздохнула глубоко, как перед боем, и начала:
– И упала озёрная синь
среди елей, берёз и осин.
Из травы под одной из елей
Мы с тобой в синеву смотрели.
И, мои разбирая косы,
ты рассказывал про берёзы.
И про то, как у наших осин
И у нас вдруг родился сын.
Я однажды три слова сказала,
Попросив обо всём с начала.
И опять ты начал рассказ
О любви у берёз и у нас.
И, вздыхая в небесную стынь,
Улыбалась озёрная синь,
Значит, будет счастливым наш сын.
Володя вскочил и обнял Настеньку, а гости тут же закричали "горько!" и снова считали, а они, целующиеся, ничего не слышали. Они были счастливы и целовали за это друг друга.
Свадьба шумела. Верочка время от времени бегала проверять, что делает Женечка. Настенька выходила его кормить. За столом уже опять спорили. Ругали Горбачёва. Вспоминали Ельцина. Многим нравились слухи о непокорном противнике номенклатуры. Кто-то назвал его Робин Гудом.
Евгений Николаевич вспомнил слова молодого поэта о том, что они против любого правительства. Поэт сидел недалеко, и он спросил:
– А всё-таки, что ты имел в виду, когда говорил, что вы против любой власти?
– Да то, что мы будем всегда в оппозиции, кто бы к власти не пришёл.
– То есть вы против в любом случае уже заранее, чтобы не предложила власть?
– Вот именно так.
– А если власть хорошая и предлагает то, отчего тебе явно будет лучше.
– Власть хорошей не бывает.
– Я понял. Вы нигилисты бездумные. Вы не знаете, чего хотите. Вам лишь бы выступать против, чтобы вас заметили. А против чего именно, вам всё равно. Это даже неинтересно. Я и спорить дальше не хочу. Но мне вас жаль.
– А не надо нас жалеть. Вы нас никогда не поймёте.
– Где уж нам?
– Евгений Николаевич! – Это вмешалась Татьяна Евгеньевна. – Вы опять спорите? Оставьте мальчика в покое. Никак за вами не уследишь. Вы и тут митинг устроите.
Настенька уходила, возвращалась, слушала новые темы. Политические аспекты только начали обозначаться в её сознании. Пока что она понимала лишь то, что положение в стране сейчас никого не устраивает. Она видела, как папа внимательно следит за возникающими спорами и неожиданно прерывает их новым тостом или какой-то шуткой. Пришедшая к Настеньке молодёжь была настроена агрессивно против всего и не хотели скрывать этого, а за столом сидели настоящие и бывшие работники ЦК комсомола и партии, которым это было весьма неприятно. Удержать от взрыва страстей, да с горячительными напитками было трудно.
Молодая поэтесса, узнав, что Григорий Ильич работает в ЦК партии, подсела к нему с вопросом, почему организована травля следователей прокуратуры Гдляна и Иванова. Эти имена не сходили со страниц газет и были темой спора на всех перекрёстках.
– Значит, Лигачёв действительно замешан в коррупции, если Иванов по телевиденью сказал о нём, а их за это сняли с работы, – язвительным тоном говорила она.
– Девушка, как же можно обвинять публично человека, если нет в руках доказательств?
Настенька проходила в это время мимо и на этот ответ немедля среагировала:
– Григорий Ильич, но ведь меня же обвиняли бездоказательно.
– Да, так разве это было правильно? Это-то как раз является примером того, как нельзя поступать.
– Но ведь это делали, и не кто-нибудь, а коммунисты. Прокурор тот, наверняка, член партии.
– Конечно, – не сдавался партийный работник, – к сожалению, есть коммунисты, которые поступают и не по совести, и не по закону. Но не означает же это, что так все должны действовать. Гдлян и Иванов многое сделали для раскрытия преступлений. Причём, не забудьте, что им, несомненно, помогали на самом верхнем эшелоне власти. Однако в случае с Лигачёвым, как и с другими, следует сначала представить в прокуратуру доказательства вины, возбудить уголовное дело, и только если суд назовёт его виновным, можно писать и кричать о нём повсюду.
– Все вы так, правду зажимаете, как до вас добираются, – воскликнула поэтесса и собиралась ещё что-то сказать, но в это время торопливо подошла Ирина Александровна:
– Девочка, извини, забыла, как тебя зовут.
– Лэсси.
– Как?
– Это мой псевдоним – Лэсси. А вообще я Таня.
– Хорошо Лэсси или Танюша, ты не поможешь нам разложить мороженое в розетки? А то мы боимся, что оно растает, пока мы с Верой управимся. Настенька, – и она повернулась укоризненно к дочери, – разговариваете, а у Григория Ильича все рюмки и бокалы пустые. Как же так?
Хорошо, думала Настенька, что папе помогают Татьяна Евгеньевна и мама, которые то и дело прерывают спорщиков.
Свадьба завершилась спокойно, без скандала. Через несколько дней Володя вынужден был уехать в Ялту на работу, а Настенька осталась ещё на некоторое время пожить в Москве. Теперь она жила в новой для неё обстановке Володиной квартиры, знакомилась ближе с его родителями. Иногда выходила гулять, оставляя сына на попечительство другой бабушки, то есть Володиной мамы.
М И Т И Н Г В Л У Ж Н И К А Х
В один из таких дней двадцать первого мая, поддавшись общему желанию увидеть митингующих, Настенька поехала в Лужники, где под открытым небом у стадиона собирались тысячи москвичей и гостей столицы по случаю предстоящего первого съезда народных депутатов СССР.
От метро дорожка вела прямо к стадиону. У самого её начала стоял молодой никому пока неизвестный человек приятной наружности. Он не так давно окончил педагогический институт имени Ленина. Отличие его от других студентов состояло, прежде всего, в том, что ещё до окончания вуза он уже знал, что никогда не будет преподавать, то есть делать то, чему его учили, а влиятельные лица обеспечат ему персональную заявку на приличную должность в солидном ведомстве.
Чуть позже он станет помощником городского головы Попова, в связи с чем лебезившие перед ним и искренне верившие в его большое будущее женщины будут ласково называть его "наш Серёженька", завоюет право называться советником президента, что вскоре резко изменит к нему отношение и заставит бежать за границу, спасаясь от правосудия, а пока здесь перед стадионом имени Ленина он приглашает всех желающих принять участие в митинге, на котором будет даже борец за демократию Ельцин.
