Евгений Николаевич Бузни
Траектории СПИДа. Книга третья. Александра
Сам музей находился практически в центре Москвы на её центральной улице Горького, в самый раз между маленьким цветочным магазином и известнейшим почти всей стране Елисеевским гастрономом, директора которого уже несколько лет, как расстреляли за спекуляцию чёрной икрой в крупных международных масштабах и в целях профилактики, чтобы за ним на скамью подсудимых не попали более высоко поставленные лица. Теперь бы его с почётом сделали министром финансов или директором крупнейшего банка. Но он немного не дотянул до счастливого для таких людей времени и успел попасть под карающий меч правосудия.
В связи с таким местоположением музея Настенька, ходившая на работу от своего дома пешком, и Евгений Николаевич, приезжавший на метро, как и все остальные сотрудники музея, хранившего верность революционным идеалам, певцом которых был герой Островского, всегда проходили через Пушкинскую площадь, избранную почему-то всеми центром бесконечных политических дискуссий и даже баталий.
Хочешь, не хочешь, а попадал в центр политических событий, которые развивались с огромной скоростью после знаменитой партийной конференции, давшей зелёный свет разделению власти между партией и советами. В этом смысле Пушкинскую площадь можно было считать светофором, точнее его зелёным огнём, а улицу Горького правильнее было бы назвать Зелёной улицей перестройки Горбачёва.
Зелёный свет, включенный главными регулировщиками партийной конференции, предполагал будто бы улучшение жизни народа. А в том, что её нужно было улучшать, не сомневался никто, даже сидевшие с портфелями, туго набитыми советскими рублями и зелёными бумажками зарубежной валюты. Проблема была в том, что, как отмечается в народной поговорке, сколько шапок, столько голов, или сколько людей, столько мнений. Иными словами, каждый понимал проблему ухудшения жизни по своему, но никто не знал, как же её решить, чтобы всем жилось лучше. Хотя, положа руку на сердце, далеко не каждый думал о том, чтобы сделать что-то для всех, но каждый задумывался о своей собственной судьбе, которую нельзя было, конечно, оторвать и от других судеб.
Пушкинская площадь, а если кто там бывал, то уточнит, что не вся площадь, а чаще всего Пушкинский пятачок, местечко на углу Тверского бульвара и улицы Горького, у здания, где в то время размещалась редакция шумевшей газеты "Московские новости", выходившей на иностранных языках, а волну поднимавшей почему-то среди русских, так вот этот самый пятачок собирал на себе массу различных шапок, голов, мнений, которые ежедневно сталкивались в спорах в течение всего рабочего дня, перемещаясь к вечеру на другую сторону бульвара к памятнику Пушкину, где было больше простора для размахивающих руками спорщиков.
Сюда, на самое видное место Москвы, к спешащим навстречу камерам телерепортёров отечественных и зарубежных программ приходили будущие лидеры партий, движений, заводилы и подстрекатели, те, кто искренне хотели узнать правду от умных людей и сами умные люди, профессора и доценты, кандидаты и доктора наук, которые хотели эту правду скрыть за пустыми ничего не значащими фразами, ничем конкретным не помогающими, но облегчающими душу паровым методом. Паровой метод – это термин, которого пока нет в большой энциклопедии и невозможно найти ни в какой другой, даже в знаменитой многотомной Британике, но ставший в рассматриваемом периоде времени чрезвычайно популярным. Им пользовались повсеместно как простые рабочие люди, которым практически больше никакого метода не оставили, так и разошедшаяся не в меру интеллигенция. А суть метода проста: Приходишь на свой пятачок, такой же по сути, как Пушкинский, встречаешь совсем незнакомого тебе человека и начинаешь с ним разговор сначала, казалось бы, ни о чём.
– Что, бумагу туалетную купили? Где дают?
– Да там вон, за углом метров двадцать пройдёте, и будет арка, заходите во двор и дуйте до конца, где стоят мусорные баки. За ними справа дверь, вниз спустишься по лестнице – увидишь магазинчик. Но бумагу дают прямо наверху. Да вы сразу увидите очередь за ней. Дают по одной связке.
– Спасибо. Мне не надо. Хотел только сказать, что вот жизнь до чего дошла. Туалетную бумагу в очереди покупаем. А раньше я в очередь за роялем почти год стоял по предварительной записи. Так, то ж другое дело было.
– Может не за роялем, а за пианино?
– А какая разница?
– Если для вас нет разницы, то зачем же в очередь записывались? Ещё и купили, небось?
– Конечно, купил. Стоит до сих пор бандура, только место занимает. А брал потому только, что дефицит был на него. Теперь вот пианино или рояль, шут его знает, везде купить можно, а колбасы нормальной нет. О чём наверху думают?
– Леший их забери! Никто не знает. Уселся горбатый и давит. Ни на копейку лучше не стало, а фанфары трубят: Только вперёд! Никуда больше.
А тут, откуда ни возьмись, ещё человек остановился, рядом другой, третий. Толпа собирается. Все вступают в разговор, все ругают, но каждый по-своему. И пошло и поехало, руками размахивают, голосят, друг друга перебивают всё громче и громче, глаза сверкают, лица краснеют, надуваются – пар выпускают. Вот откуда этот термин "паровой метод". Разозлённый до нельзя человек выходит на свой пятачок, раскипятится, пар изнутри выпустит и идёт себе с миром домой. А не будь пятачка, не выпусти он своевременно пар, накипевший в груди, так ведь пойдёт не домой, а на какое ещё сборище таких же кипящих возмущением и, чего доброго, революцию с ними совершит? Нет, такого допустить было никак невозможно, а потому и существовали с разрешения всевышней власти пятачки наподобие Пушкинского.
Здесь продавали или раздавали бесплатно те газетные, журнальные и книжные издания, в которых публиковали свои мыслишки не появлявшиеся на пятачке люди, то есть белая пена бегущей вперёд волны якобы народного возмущения. Здесь можно было купить первым в Москве первые откровения опального Ельцина, получить листовку с сообщением о готовящимся в Лужниках митинге, на котором выступит тот же опальный Ельцин, сюда приносили перепечатки из зарубежной прессы об алчном характере, проявлявшемся в поездках по капиталистическим странам супруги генерального секретаря ЦК КПСС Раисы Максимовны Горбачёвой. Здесь же для любопытных среди политической шумно шелестящей порнографии продавались и откровенно сексуальные порнографические материалы.
Принцип у торговцев был один – всё, что не запрещено, можно. А никто и не запрещал. Нет, будем справедливы. Иногда вдруг, как по мановению волшебной палочки, с Пушкинского пятачка и подражавших ему в этом многочисленных московских переходов исчезали напрочь все распространители нелегальной самиздатовской бумажной шелухи, с ними исчезали и сексуально озабоченные издания. В такие часы какой-нибудь приезжий неожиданно понимал, что можно ходить в Москве по переходам свободно, не протискиваясь сквозь толпы торгашей, непонятно кого и за что агитирующих.
Но это случалось не часто и ненадолго. Уже через несколько часов один за другим возвращались на свои места политические зазывалы. Это означало, что тот, чья команда была убрать немедленно, уже проиграл в схватке с тем, кто командовал возвернуть всё обратно, мол, пусть будет свобода.
Сюда на Пушкинский пятачок впервые пришли люди с Кавказа не торговать традиционными апельсинами и мандаринами, не менять деньги на "куклы", то есть пачки будто бы денег, а на самом деле чистых листков бумаги, а пришли для того, чтобы пожаловаться московскому народу о февральских бесчинствах в Степанакерте, где были убиты десятки армян, и ужасном отношении к Нагорному Карабаху со стороны Азербайджанских властей. Женщины армянки в длинных до пят широких цветных платьях с несчастными детьми у ног воздевали к небу руки и, плача, призывали гром на головы азербайджанцев за то, что они притесняют их в родном Карабахе.
Какой-нибудь их соплеменник, возможно даже живущий и работающий здесь же в Москве, обращался к остановившемуся любопытному москвичу или приезжему, что не имело значения, со словами:
– Послушай, уважаемый, и пойми наше горе. Семьдесят восемь лет назад, ещё в 1920 году сами азербайджанцы обратились к армянам с таким приветствием. Я вот тебе его почитаю.
И он тут же доставал из внутреннего кармана серого пиджака давно приготовленный листок с переснятым на копировальной машине текстом.
– Историю надо знать. Слушай, – и, поднося листок близко к глазам, он начинал читать, собирая вокруг себя всё больше слушателей и оттого ещё больше воодушевляясь: – "Всем, всем, всем!
От имени Советской Социалистической Республики Азербайджана объявите армянскому народу решение Ревкома Азербайджана от 30 ноября:
Рабоче-крестьянское правительство Азербайджана, получив сообщение о провозглашении в Армении от имени восставшего крестьянства Советской Социалистической Республики, приветствует победу братского народа. С сегодняшнего дня прежние границы между Арменией и Азербайджаном объявляются аннулированными. Нагорный Карабах, Зангезур и Нахичевань признаются составной частью Армянской Социалистической Республики.
Да здравствует братство и союз рабочих и крестьян Советской Армении и Азербайджана!"
– Так то ж приветствие, – встревал кто-то из слушателей.
– Какое такое приветствие? – начинал горячиться армянин. – Это я так сказал. На самом деле это была декларация Азербайджанского ревкома. Да ты не веришь? Послушай тогда, какой декрет был через год, – и он доставал второй листок и снова читал:
– Декрет Совнаркома Армении о воссоединении Нагорного Карабаха с Арменией. Двенадцатого июня 1921 года. На основе декларации Ревкома Социалистической Советской Республики Азербайджана и договорённости между Социалистическими Республиками Армении и Азербайджана провозглашается, что отныне Нагорный Карабах является неотъемлемой частью Социалистической Советской Республики Армении. Председатель Совнаркома Армении Мясникян Секретарь Совнаркома Армении Карабекян.
– Ладно, – не успокаивался слушатель, – почему же тогда Карабах сейчас в составе Азербайджана?
– Вот это вопрос. Сталин всё переиначил. Ему нужно было не портить отношения с Азербайджаном, и он принял другое решение. А теперь десятки армян гибнут от этого. Их вырезают азербайджанцы. В Карабахе книг на армянском языке нет, учиться не дают, работать не дают. Начальники везде азербайджанцы, хотя армян там почти семьдесят процентов.
Люди вокруг оратора сочувственно качали головами.
По другую сторону от площади, у здания редакции газеты "Известия" можно было встретить женщин, не таких полных, не таких ярких, как армянки на Пушкинском пятачке, но тоже плачущих. Это оказывались несчастные азербайджанки, пострадавшие от армян. Молодая девушка, видимо студентка московского вуза, с длинной чёрной косой за спиной горячо доказывала средних лет интеллигенту:
– Вы, я вижу, грамотный человек, очки носите, а истории не знаете. Почти восемьдесят лет с тысяча семьсот сорок седьмого года существовало Карабахское ханство. Но где? На территории Азербайджана, который существовал к тому времени уже несколько веков. Карабахское ханство присоединилось к России добровольно в тысяча восемьсот пятом году. Позже присоединился Азербайджан. Армения, конечно, более древнее государство, но оно было почти всё время под чужим господством. В шестнадцатом – восемнадцатом веках Армения была поделена между Турцией и Ираном. Карабахское ханство не было в составе Армении. Только в тысяча восемьсот пятом году она была присоединена к России. И Сталин правильно решил, что Карабах должен быть в составе Азербайджана.
Человек средних лет в очках краснел от стыда, что не так хорошо знает историю, как девушка, сыпавшая датами и фактами.
– А теперь посмотрите на этих женщин, что приехали из Карабаха, – продолжала девушка с чёрной косой за спиной, – Их насиловали армяне. Это правильно?
– Нет, конечно, – соглашались из толпы, – но в Степанакерте погибли армяне, а не азербайджанцы.
– А вы видели?
– Я нет, но я не видел и того, что вы рассказываете.
– Так вот же женщины.
– А с той стороны площади тоже женщины, но армянки.
Споры были бесконечными и бестолковыми, так как часто тот, кто ничего не знал, доказывал своё яростнее, чем тот, кому что-то было доподлинно известно.
Разумеется, национальные вопросы, обострившиеся в стране до кровопролитий, пытались решить не только на Пушкинском пятачке. В начале августа академик Сахаров писал письмо Горбачёву:
"Трое суток длились чудовищная резня, издевательства над беззащитными людьми, насилия и убийства армян – всё это в часе езды от Баку. Передо мною копни свидетельств о смерти и краткие описания судеб людей. Даты смерти в них – 27, 28, 29 февраля. Это ужасающие документы (я мог бы Вам их переслать). Среди них – свидетельство об изнасиловании и зверском убийстве 75-летней женщины. Рассказ о группе армян, которые 8 часов держали оборону в верхнем этаже дома, на помощь убийцам была подогнана пожарная машина с раздвижными лестницами, после чего большинство было убито, среди убитых несколько вернувшихся из Афганистана военнослужащих, одного (или двоих) из них сожгли заживо, изнасилования с загонянием во влагалище водопроводной трубы. Говорят, что списки армян составлялись по домоуправлениям заранее по распоряжению райкомов и попали в руки убийц (но это последнее утверждение нуждается в проверке). Азербайджанцы, живущие рядом с армянами, были заранее предупреждены оставить включённым свет. Воинствующие толпы водили по улицам обнажённых женщин, подвергали их издевательствам и пыткам. Трупы изнасилованных уродовались, в глумлениях над пытаемыми принимали участие подростки. В свете всего этого вряд ли можно говорить, что это были стихийные действия подонков и что просто войска опоздали на несколько часов. Если кто-либо мог сомневаться в необходимости отделения НК от Азербайджана до Сумгаита, то после этой трагедии каждому должна быть ясна нравственная неизбежность этого решения. После этой трагедии не остаётся никакой нравственной возможности настаивать на сохранении территориальной принадлежности НКАО к Азербайджану. Официальные списки погибших в Сумгаите не опубликованы, это заставляет сомневаться в точности официальных данных о числе погибших. Нет сообщений о ходе следствия. Такое преступление не могло не иметь организаторов. Кто они? Не было официального соболезнования правительства СССР семьям погибших! (Вы неправильно говорили, что ввод войск запоздал на несколько часов. Чудовищная резня, издевательства над беззащитными людьми, насилие и убийства армян длились трое суток. Сумгаит менее чем в часе езды от Баку ".
Но если известный правозащитник Андрей Сахаров писал письмо, основываясь на непроверенной информации, которую могли ему подкладывать с определённым умыслом в надежде на силу слова реабилитированного академика, то первый заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Карен Нерсесович Брутенц, сидя у себя в кабинете, знал о событиях, как очевидец.
Начиналось всё давно. Нет сомнения в том, что националистические настроения в многонациональной стране существовали веками. Были они и в советское время. Вопрос только в том, что разрешить национальную проблему, обеспечить полное равенство всех наций в такой степени, чтобы ни малой, ни большой нации не было обидно, пока ещё никому до конца не удавалось. Однако после установления советской власти сумели, по крайней мере, не позволять откровенным шовинистам выступать открыто и открыто агитировать за придание особых условий какой-то одной нации. И люди жили между собой дружно. Кто не умел, учился, кто не хотел, того заставляли. И ведь, если положить руку на сердце, неплохо это было. Но вот началась кампания перестройки.
Горбачёв раздаёт полномочия государства республикам, убирает централизацию не только в экономике, но и в политических аспектах. Тут-то и подняли головы зажатые до сих пор националисты, тут-то и начали возникать там и тут национальные фронты, союзы, объединения: Память в России, Саюдис в Литве, Рух на Украине и так повсеместно. Появились и на Кавказе желающие вырасти в лидеры на почве народного недовольства. Пробный камень упал на Карабах. А народ на Кавказе всегда был горячим. Стоит одного задеть оскорблением, другие за ножи хватаются. Как узнали, что власть от центра опустилась на их плечи и головы, сразу спросили, а кто же будет теперь здесь решать по справедливости? Армян в Карабахе больше, а прав у них меньше – вот уже и спор, вот уже и драка, вот уже и убийства. А как первая кровь пролилась, тут никакими силами кавказского человека не остановишь, пока он не убедится в том, что отомстил обидчику. В такой как раз момент развития событий раздался звонок специального телефона на столе Карена Брутенца. Звонил Горбачёв:
– Карен, тебе надо будет поехать в Степанакерт. Народ там разбушевался.
Брутенц, давно потерявший в памяти за московскими улицами вид Кавказских гор, растерянно поправил на шее традиционный чёрный галстук и попытался возразить кремлёвскому боссу:
– Михаил Сергеевич, но ведь я не говорю по-армянски, и мне, наверное, не удастся найти общий язык с карабахцами.
Босс был недоволен ответом:
– Что же вы, армяне, все не знаете своего языка? Вот и Шахназаров тоже ссылается на это. Прекратим спор. Возьми с собой кого хочешь и поезжай.
– Но с какой целью?
А задачу Горбачёв представлял себе весьма просто:
– Пусть народ успокоится, социальные и хозяйственные проблемы будем решать вместе, а территориальный вопрос не будем рассматривать.
Говоря так, Горбачёву вспомнилось прошлогоднее заседание Политбюро 9 июля по вопросу о крымских татарах. Ничего тогда по сути не решили, но пытались же. Ведь есть протокольная запись. Горбачёв мысленно пролистал некоторые из них:
«Горбачев. До сих пор у нас в обиходе клеймо – предатели во время Отечественной войны. А где не было предателей? А власовцы?
Лукьянов. Татарская дивизия была в вермахте.
Горбачев. Ну и калмыцкая дивизия была. На Ставрополье действовала. Но мы же восстановили Калмыкию. Было ли что чрезвычайное в поведении татар? Да, часть сотрудничала с немцами, а другие воевали против немцев, как и все. За 44 года накопилось 250 томов подписей и заявлений с требованием восстановить справедливость. Сейчас 132 тысячи татар по переписи и 350 тысяч на самом деле. А в Узбекистане нельзя их по-настоящему обустроить? Какое мнение у тебя?
Чебриков, понимая, что вопрос адресован ему, рассказывает о том, что 20 лет сталкивается с этой проблемой.
– Наверное, придётся в Крыму организовать автономный округ. Иначе мы будем всё время к этой проблеме возвращаться. Но Щербицкий против.
Горбачев. Это тоже демократия.
Чебриков. А как с Южным берегом Крыма? Татары вернутся и скажут – это мой дом, давай обратно. Но одновременно надо решить вопрос и о немцах. Их 2 миллиона. И никуда мы не уйдём от решения этого вопроса, как ни откладывай. Вопросы назрели.
Соломенцев. Решать надо, хотя вопрос и непростой. И решать одновременно с проблемой немцев Поволжья. Мы же признали, что выселения были неоправданными. И вернули ингушей, калмыков, карачаевцев… Почти всех. Но не немцев Поволжья и не крымских татар. Но я не за автономный округ. Сильно изменился национальный состав в Крыму. До войны украинцев было 13 процентов, сейчас – 26 процентов. Русских – 49 процентов, сейчас – 68 процентов. Автономный округ – это ублюдочное решение. Пусть я максималист. Но у нас есть хороший декрет, в свое время подписанный Лениным. Раз мы стремимся жить по Ленину, то можно и опереться на Декрет. И обижаться будет трудно. Ни русским, ни украинцам. Народы сумеют "прижиться" друг к другу.
Горбачев. То есть ты считаешь, что Крым должен опять стать частью РСФСР, как по декрету Ленина? А ведь помнишь, Подгорный требовал, чтобы Краснодар и Кубань отдали Украине? Потому что казаки – это, по его мнению, украинцы. Наверное, с исторической точки зрения было бы правильно вернуть Крым в Россию. Но Украина встанет горой.
Воротников. Отложить бы этот вопрос. Как бы нам не создать ещё одну огромную украинскую проблему. Я за автономный округ, но пока надо в Узбекистане создать условия. Я против одновременного решения и немецкой проблемы.
Шеварднадзе. Я за то, чтобы создать условия в Узбекистане. И постепенно разрешать переезжать в Крым всем, кто захочет и кто сможет.
Яковлев. Определить, например, 15 – 20-летний переходный период переезда в Крым. А пока в Узбекистане. Долгих поддерживает.
Громыко. Чего мы торопимся? Ничего не стряслось. Что из того, что делегация всё время ездит в Президиум Верховного Совета и в другие инстанции? И пусть ездят. А решение о выселении оправдывается военными условиями. Передача Украине Крыма, конечно, произвол.
Но как теперь давать обратный ход? Я за то, чтобы оставить проблему на усмотрение жизни и истории. И округ не создавать. Обустроить татар в Узбекистане. Если это и не даст полного решения, то, по крайней мере, ослабит давление по крымскому варианту. Предлагаю ещё раз подумать и окончательного решения не принимать.
Лукьянов высказывается за автономный округ в Крыму.
Горбачев. Уйти от решения не удастся нам. Надо основательно всё продумать. Идея восстановления крымской автономии, как по ленинскому декрету, сейчас нереальна. За 45 лет очень многое изменилось в Крыму… Отдать Крым татарам теперь уже нельзя… Возврат Крыма в РСФСР создаст трещину там, где она сейчас нам совсем ни к чему, – в славянском ядре "социалистической империи". До революции опорой независимости страны была русская нация. А теперь и все другие. Надо в Узбекистане создать условия для полнокровной жизни татар, позаботиться о них. Кто уже оказался в Крыму, пусть там и живут. И тоже надо оказывать помощь. Но вести работу, чтобы задержать переселенчество в Крым. Призывать людей стоять на почве реальности.
Создаём комиссию в составе: Громыко, Щербицкий, Воротников, Усманходжаев, Демичев, Чебриков, Лукьянов, Разумовский, Яковлев.
Немецкую проблему пока не будем трогать. А если Комиссия покажет свои способности в татарском вопросе, бросим её и на немцев. И пусть Комиссия выходит на татарские делегации, выступает в печати. Словом, в демократическом духе надо подойти к этому процессу.
Да, комиссию создали, но решить ничего она не решила. Крымские татары по-прежнему требуют переселения всех в Крым. За год до этого волнения студентов Якутии, затем события в Казахстане, теперь в Карабахе. Там что-то удалось сделать. Теперь надо здесь.
Однако и успокоительная миссия в Карабахе не удалась. В то время, когда велись переговоры партийных лидеров с народом в центре Нагорного Карабаха Степанакерте, в другом городе Азербайджана в настоящих боях с демонстрантами проливалась кровь армян и азербайджанцев. Тридцать семь смертей сообщила официальная пресса, из которых лишь шесть пришлось на азербайджанцев и двадцать одна на армян. В Москве понимали, что можно было успокоить армян Карабаха, отделив их автономную область от Азербайджана, но тогда поднялись бы возмущением азербайджанцы. А с ними портить отношения на государственном уровне не хотелось.
Брутенц, вернувшись в Москву, в подробном отчёте обрисовал обстановку, сообщив о привилегированном положении азербайджанцев по сравнению с армянами в Нагорном Карабахе. Но время шло, а радикальные меры, которые бы улучшили обстановку, не принимались. Армяне Нагорного Карабаха атаковывали письмами Центральный Комитат партии, приняли самостоятельное решение о выходе автономной области из состава Азербайджана. И всё-таки проблема не решалась. А хотел ли кто-нибудь из властью наделённых её решить, когда в Европе, в братских странах начиналось то же самое?
В Польше приняли решение о допустимости профсоюзного плюрализма, легализовали запрещённую партию "Солидарность". Напряглись отношения между Югославией и Албанией в связи с Косово. В Венгрии начали подготовку к переходу от однопартийной системы к многопартийной. То, что аукалось в России, откликалось в других странах социалистического лагеря.
Это замечалось и на Пушкинском пятачке. Здесь знали всё и обо всём спорили. Раз спорили, значит, собирали вокруг себя людей. Раз люди собирались, увеличивалось беспокойство властей. Не получилось бы так, как в Польше. Но знали, что получится, и стали готовиться. Создали на всякий случай заранее отряд милиции особого назначения, а проще говоря, ОМОН. Простые люди тогда ещё не знали, зачем это вдруг новый какой-то отряд, что за особое назначение у милиции, которая всегда имела одно только назначение – защищать народ.
Но вот появилась и новая специальная техника. Какие-то странные машины попадались случайно на глаза. Знающие люди говорили:
– Это водомёты для разгона демонстраций.
– А зачем они? – спрашивали недогадливые. – Мы такие только по телевизору видели. Так то ж в капиталистических странах, где народ бунтует против власти. Нам то зачем они?
Бедные люди. Им и невдомёк было, что всё уже предусмотрено. Демонстрации, которые разгонять водомётами да слезоточивыми газами придётся, и у нас в матушке России будут. Предусмотрены. Ну не понимали люди, что с них возьмешь?
Приходя на работу, Инзубов обязательно встречался с Настенькой, и они всегда делились впечатлениями о том, что видели или слышали по пути в музей, что было нового на Пушкинском пятачке. Усадив против себя девушку в маленьком тесном кабинете фондов, Евгений Николаевич спрашивал:
– Ну что, моя прекрасная малышка, какими новостями угостишь?
Настенька подскакивала, надувая губки:
– Это возмутительно, Евгений Николаевич. Какая я малышка? У меня самой скоро ребёнок будет, тогда и говорите ему малышка.
– Ай-ай-ай! Как не хорошо сердиться. Обещаю, что с появлением той малышки я не буду дразнить эту. Ладно? И Евгений Николаевич улыбался, весело глядя на оживавшую на глазах Настеньку. Она ждала ребёнка, ждала приезда Володи из Франции и надеялась, что всё будет хорошо, хотя пугали события, толкавшиеся в жизнь непрошено, как толкаются спешащие в узких подземных переходах люди. Эти события нельзя было ни остановить, ни потребовать у них прощения за беспардонное отношение к жизни простого человека.
Настенька садилась и начинала возмущённо рассказывать.
– Шла вчера по Горького. Вечер, но жарко. Люди, конечно, хотят пить. Напротив нашего музея на той стороне улицы стоит стол, на который выставили напитки всякие. Подходит старушка и спрашивает, сколько стоит стакан воды. Девица, вроде меня, отвечает: "Тридцать копеек". Эта бабуся вздыхает тяжело, достаёт откуда-то носовой платок, завязанный узлом, развязывает его и вынимает оттуда мелочь. Девица, видно, сердобольная оказалась, не из тех, что нос воротят от бедного человека, и спрашивает: "Что дороговато, бабушка?", а старушка отвечает: "Да, дорого, внученька, но уж больно пить хочется".
Я проходила мимо, услыхала и чуть слёзы из глаз не брызнули. Ну что же это происходит сегодня? Раньше на каждом углу автоматы с газированной водой стояли. Если мучает жажда, подходишь, копейку бросишь, и пей себе на здоровье. Теперь их поубирали. Невыгодно почему-то стало. Кругом только соки дорогие, фанты, кока-колы да пиво. Куда это годится? Раньше о людях думали, старались всё подешевле сделать, теперь только о торгашах заботятся.
– Да, грустно, – согласно кивнул головой Инзубов. – Я сейчас читаю неопубликованные страницы рукописи Островского. Интересные, должен сказать, мысли он высказывал в то время. Я понимаю, что редакторы Караваева и Колосов сокращали роман, убирая некоторые страницы, полагая, что они не нужны читателю. Не исключаю, что они были правы, делая так, ведь в том виде, в котором они выпустили роман, он стал самым популярным в нашей стране, да и за рубежом его хорошо знали. Так что, сокращая лишнее, они сделали роман более динамичным и метким, как выстрел. Но, рассматривая сегодня эти написанные писателем страницы жизни того времени, которые не попали в опубликованный вариант романа, меня поражает до глубины души то, что сегодня у нас происходит фактически то же, о чём говорил Островский, как очевидец двадцатых годов. Вот послушай, что он писал. Ты помнишь в романе Дубаву, ставшего оппозиционером? Любопытные слова его не попали в книгу. Речь оппозиционера настолько жизненна, что актуальна не только для того времени, но и сегодня, словно не тогда, а сейчас говорит он, стоя на Пушкинской площади в Москве в толпе дискуссирующих возле редакции газеты "Московские новости".
Евгений Николаевич отложил в сторону несколько листов бумаги на столе и, найдя нужную страницу, начал читать:
"Наши советские и партийные верхушки тоже онэпачиваются. Жён буржуев понахватали себе и вся политика направляется к развитию буржуазии. О диктатуре как-то стесняются говорить, с крестьянством либеральничают. Растим кулака, который скоро станет хозяином на селе, и вот… увидите, через пять-шесть лет у нас под шумок прикроют советскую власть и будет как во Франции после Термидора. Нэпачи станут министрами в новой буржуазной республике, а нам с тобой, если будем гавкать, посворачивают головы".
Евгений Николаевич вопросительно посмотрел на Настеньку. Очки в толстой оправе придавали его лицу строгость. Обычная на его лице улыбка сейчас не касалась губ, что даже казалось странным для Настеньки. А он спрашивал её:
– Подумай, разве не эта же опасность потери советской власти беспокоит сегодня? Разве не оказались слова Дубавы пророческими, когда таким идейным бойцам революции, как Павка Корчагин, чуть позже действительно сворачивали головы массовыми репрессиями? Кто это делал, Сталин или другие люди, вопрос второй. Я полагаю, что виноват всё тот же обыватель, который, боясь за свою шкуру, подставлял чужую. Но я думаю, не потому ли и убраны были из публикации строки и главы, заставлявшие задумываться и критически рассматривать все происходящее? Может, нет, а, может, и да.
– Ты посмотри, – продолжал, будто раздумывая и убеждая самого себя, Инзубов, – Корчагин не ответил на речь Дубавы, и хоть обличительные слова произносились оппозиционером, но не сам ли Островский был обеспокоен приближавшейся опасностью обюрокрачивания? Не Эзоповский ли метод избрал писатель для отражения главных проблем?
Казалось бы, ответить на этот вопрос сегодня уже трудно, ведь писателя нет в живых, как нет в живых и многих свидетелей подготовки рукописи к печати. Но мы можем судить о мыслях писателя по письмам Островского, по тем его письмам, в которых он высказывал своё мнение по поводу происходивших вокруг событий, но о которых он мог узнавать лишь читая газеты, по радио или от друзей, ибо будучи уже слепым и почти неподвижным сам не мог принимать в них участие.
