Евгений Михайлович Сидоров
Атомные в ремонте
В августе даже самым неисправимым оптимистам стало ясно, что вновь установленная активная зона аварийна. Реакция начальства была крайне нервной. Мне пришлось выслушать все, что оно по этому поводу думает. Оправдываться у нас не принято, а пребыванием в отпуске и подавно, так как последует вопрос: а где же ваша система в организации работы отдела?
Я подготовил решение о новой постановке подводной лодки на завод сверх его плана и о выделении флотом необходимых сил и средств. Сроки были установлены жесткие, и я взял ход работ под свой личный контроль.
Началось все из рук вон плохо. Готовясь к постановке на завод, экипаж подводной лодки выгружал из фильтров активности сорбенты. Это ионообменное вещество, которое отбирает у воды находящиеся в ней частицы и тем самым очищает воду от радиоактивности. По внешнему виду приготовленные сорбенты похожи на лягушачью икру. Вбирая в себя активность из воды, сорбенты сами становятся чрезвычайно радиоактивными. Когда они теряют способность поглощать частицы, их заменяют свежими.
Так вот, при выгрузке этой гадости лопнул шланг, и «икра» растеклась по все реакторной выгородке.
На корабле состоялись партийное и комсомольское собрания, их участники обязались внести личный вклад в уборку выгородки, и все, от командира до кока, с пением «Варяга» скребли и пылесосили ее, реально рискуя своим здоровьем. В результате видимые частицы «икры» были удалены, но приборы показывали, что загрязненность все еще превышает норму в тысячи раз.
В действие были введены дезактиваторы-профессионалы, которые имели в своем арсенале довольно сложные методики и химические средства. Дезактиваторы снизили общий радиоактивный фон и некоторые участки отдраили полностью, но оставались еще закоулочки, в которых «светило» по-старому.
Тем не менее, подводную лодку поставили на завод и довольно быстро выполнили сопутствующие перезарядке работы: вырезали и демонтировали над реакторами легкий и прочный корпуса, демонтировали находящиеся над реакторами оборудование, системы и кабели. Перезарядчики вскрыли реактор и выгрузили активную зону. Но не всю. Один технологический канал оказался разрушенным, его нижняя, самая радиактивная часть осталась в корпусе реактора и штатными средствами не извлекалась. Придумали и изготовили приспособление и буквально выдрали этот обломок из корпуса реактора. Осмотр показал, что в доступных для обзора перископом местах на дне реактора лежат мелкие кусочки оболочки канала, а также крошки композиции горючего.
С этого момента доклады с завода о ходе работ стали совершенно невнятными. Виноватые голоса обещали завтра что-нибудь придумать, и тогда, может быть, что-нибудь получится. Стало ясно, что нужно ехать, но выезд задержался до нового 1979 года, так как я приболел.
Свой день рождения, 9 января, я встречал в поезде, приближавшемся в Мурманску. Выйдя на перрон, я сразу ощутил такое состояние, будто мой противник в шахматной партии нажал кнопку часов, и побежал мое время. Не заезжая в штаб флота, сразу поехал в Полярный, не раздеваясь, бросил в гостинице портфель и помчался на подводную лодку.
В Полярном стоял 25-градусный мороз, бухта была окутана плотным туманом. Кольский залив редко замерзает, и во время морозов из-за испаряющейся воды в десяти шагах уже ничего не видно, все предметы покрываются слоем инея в палец толщиной. Всякое движение судов по бухте прекращается до тех пор, пока не подует ветерок. Тогда туман разгоняется, навигация открывается, но вскоре прекращается снова, так как ветерок набирает силу и превращается в шторм. С этими особенностями Арктики приходилось всегда считаться, особенно когда начались перевозки оборудования, переходы плавкрана и других плавсредств. Специфику арктической погоды надо было понимать, приспосабливаться к ней, пытаться ее прогнозировать, а не обижаться на нее, как это многие делали.
Руководил перезарядкой Юрий Павлович Тертычный, мужчина высокого роста, с худощавой стройной фигурой, огненно-рыжей шевелюрой и каким-то девичьим лицом – такое впечатление оставалось от румянца и красивых карих глаз. Мы с ним были знакомы много лет. Одно время он ходил в «штрафниках» за то, что на одном реакторе запорол семь шпилек. Запороть одну-две может любой, но нужно же остановиться, задуматься и принять меры. Он этого тогда не сделал, и мы объяснили ему его ошибку. Критика подействовала на него благотворно, да и сам он повзрослел и набрался опыта. Повзрослел настолько, что в шевелюре уже просвечивала порядочная лысина.
Сначала Тертычный доложил о ходе работ в том же стиле, что и в телефонных переговорах, но, узнав, что я прибыл руководить работами, пояснил состояние дел во всей их неприглядности.
Работа на реакторе потеряла перспективу. К неопределенному количеству осколков канала добавились части светильника, который застрял в межканальном пространстве и был оттуда выцарапан специальным устройством. В начале смены людям давалось задание вытащить определенные предметы, отмеченные на картограмме. К концу смены из 14, например, предметов выуживалось три, а остальные уплывали в углы, новые приплывали, составлялась новая картограмма и т.д.
Интерес к работе пропал. Радиоактивная обстановка в реакторной выгородке была тяжелой, и это привело к двум последствиям: переоблучению людей и большому расходу обмундирования. Офицеры и матросы уже три с половиной месяца работали без выходных и почти все получили годовые дозы облучения. Работать было некому. При работе с радиоактивными веществами используется бывшее в употреблении обмундирование. Ввиду загрязненности одежда быстро приходила в негодность, из-за морозов расходовалось ее много. К моменту моего приезда было израсходовано уже четыре комплекта одежды, и тыл флота больше ничего не давал.
Все остальные проблемы также были загнаны в тупик.
Мне стало ясно, что необходимо менять технологию работ, так как то, что делалось на реакторе, не гарантировало ни соблюдения установленных сроков, ни уверенности в полной очистке реактора от посторонних предметов.
К этому времени на завод пришла плановая подводная лодка, и перезарядку ее реакторов поручили той же перегрузочной партии. На каждой подводной лодке полагается работать в четыре смены. В распоряжении Тертычного было всего три смены, две из которых работали на аварийной лодке, а одна на плановой. Командование собиралось все три смены бросить на плановую лодку, из чего можно было сделать вывод, что на флоте уже махнули рукой на аварийную лодку и считали ее вышедшей из строя на длительное время.
Такими были предпосылки, с которыми приходилось начинать работу по выполнению полученного мною приказа: ввести в строй подводный атомный ракетоносец стратегического назначения в 1 квартале 1979 года.
В день моего приезда состоялись еще встречи с начальником завода, командиром подводной лодки и и телефонный разговор с начальником технического управления флота.
Начальником завода был Виктор Борисович Кольнер, с которым у нас было многолетнее знакомство и взаимопонимание. Он высказал заинтересованность в скорейшем завершении работ на подводной лодке, так как у него был под угрозой план по номенклатуре; на показатели по валу эти работы практически не влияли, а дорогое место на заводе лодка занимала. Договорились, что все работы для перезарядчиков по изготовлению оснастки, контейнеров, фильтров, инструмента завод будет выполнять в форсмажорном темпе, и для этого завод назначает специального строителя-офицера.
В разговоре с начальником технического управления Северного флота Н.Г.Мормулем я сказал, что принял решение заменить экранную сборку реактора, что я беру на себя руководство операцией и прошу приставить ко мне официальное лицо, так как никто на флоте в прямом подчинении у меня не находится. Мормуль обещал прислать своего заместителя Рогачева и начальника ремонтного отдела Кашина. На следующий день они прибыли.
Евгения Константиновича Рогачева я совсем не знал, он на этой должности работал второй месяц, а до того был заместителем командира дивизии по электромеханической части. Он накопил большой опыт по эксплуатации подводных лодок, крепко усвоил организацию службы, но в вопросах ремонта и перезарядки реакторов опыта еще не имел и сразу же сказал: «приехал подучиться». Был он моложе меня лет на восемь-девять, держался независимо, вначале даже самоуверенно, однако, потом мы хорошо сработались.
Валентин Иванович Кашин был моим старым соратником, он возглавлял на флоте такой же отдел, что и я в Москве. Это был очень опытный инженер, обладавший хорошими практическими навыками, сообразительностью и… скверным характером. Он никогда ни с кем не советовался, не делился своими планами, а в действиях других людей старался усмотреть злой умысел или, в лучшем случае, нежелание работать. Объем его собственных работ был огромен, организовать офицеров отдела он не умел, за все брался сам, а поскольку самому всего не сделать, работал он выборочно. И как-то так получалось, что выбирал он всегда самую «мелочевку». Например, согласовывая стоимость ремонта, он обходил такие определяющие вопросы, целесообразность выполнения той или иной работы, трудоемкость, объем модернизации. Зато он лично проверял счетчики электроэнергии, счета за приобретение азота и ацетилена и по этим вопросам квалифицированно «зажимал» завод.
Кашин был весьма лестного мнения о собственной персоне и оценивал себя значительно выше своего истинного места. Когда его хвалили он на глазах преображался, становился оживленным, улыбался, просто расцветал.
У него было хобби: по вечерам он копался в технической литературе, чаще всего в справочниках, обдумывал идеи и проверял их расчетами. Некоторые его упражнения оказывались применимыми в нашей богатой практике, тогда он реализовывал их «в металле», не забывая при этом оформить рационализаторское предложение. Таких предложений у него накопилось порядка 80. В 1978 году я представил его в ежегодный приказ Главкома по рационализаторской работе, и он получил звание лучшего рационализатора ВМФ, чем гордился неимоверно.
Флотское начальство оценивало его как плохого организатора, сварливого человека и чудаковатого инженера. Ему было объявлено, что в 1979 году он подлежит демобилизации. Это известие он сильно переживал, так что мой потенциально очень полезный помощник оказался «не в лучшей спортивной форме».
Справедливости ради должен сказать, что Валентин Иванович за время своей службы провел много уникальных перезарядок, в том числе реактора с жидкометаллическим теплоносителем, приобрел язву желудка, набрал немало доз облучения и получил от врачей запрет на работу с радиоактивными веществами.
Кашин тоже считал, что порученное нам дело можно спасти только заменой экранной сборки, чтобы вместе с ней выгрузить и всю оставшуюся в корпусе реактора грязь. Он даже спроектировал и заказал заводу изготовление «скафандра» – устройства, в которое должна быть втянута грязная экранная сборка. Этот скафандр как раз заливали свинцом вне цеха, и я его уже видел. Больше ничего в заделе не было, хотя мы с Кашиным еще пару месяцев назад по телефону договорились исподволь, как резервный вариант, готовить все для замены экранной сборки.
За ночь я составил план мероприятий по замене сборки, утром мне его отпечатал лодочный писарь, и я раздал план исполнителям. Работы по этому плану велись круглосуточно, и их выполнение контролировалось нами два раза в сутки.
Предусматривались следующие мероприятия:
– привезти со склада в Мурманске новую экранную сборку ( вес восемь тонн, высота три метра, кантовать нельзя);
– разыскать в Западной Лице перегрузочное устройство и доставить его в Полярный;
– изучить технологию перегрузки и выявить в ней вопросы, требующие предварительной подготовки;
– решить многочисленные вопросы радиационной безопасности;
– решить задачу тщательной отмывки корпуса реактора и всего 1-го контура после выгрузки аварийной сборки;
– спроектировать и изготовить необходимую оснастку, не входящую в перегрузочное устройство или используемую взамен утерянной;
– увеличить число смен перегрузчиков;
– добиться выделения плавкрана с большой грузоподъемностью и большим вылетом стрелы;
– заменить личный состав, получивший предельные дозы облучения;
– достать одежду в необходимом количестве.
Посоветовавшись, мы решили вызвать себе на помощь специалистов промышленности и науки – представителей проектанта реактора, проектанта перегрузочного устройства, завода-изготовителя реактора, институтов атомной энергии и физической химии АН СССР. Через два дня все вызванные прибыли, и среди них оказались очень нужные люди., способные по ходу дела выпустить чертеж, дать рекомендации, связаться со своими фирмами и санкционировать рискованные затеи, на которые нам приходилось идти в безвыходных ситуациях.
Далее мы решили на время выполнения подготовительных мероприятий всех людей с аварийной лодки перевести на плановую, чтобы хоть там добиться хоть какого-то продвижения работ. На аварийной же лодке паузу в работах заполнить дезактивацией реакторной выгородки. Поговорив с мичманом-химиком, который руководил дезактивацией, я понял, что нужно подключать более мощные силы. По нашему вызову прибыли капитаны 1-го ранга из химических служб флота и флотилии. После короткой, но решительной схватки мы с ними договорились о сроках выполнения работы и параметрах, по которым мы будем ее у них принимать. А то ведь они привыкли отчитываться сами перед собой.
Затем началась будничная работа по выполнению намеченного плана.
Против ожидания, плавсредства для доставки оборудования были получены быстро. Завод дал самоходную баржу для доставки сборки, а флотилия – торпедолов для доставки перегрузочного устройства. Оборудование на эти суда было загружено довольно быстро, но из-за тумана и штормов суда долго не могли выйти к месту назначения.
Сказалось на этих задержках с выходом еще одно обстоятельство. Всего за две недели до описываемых событий на флоте произошло ЧП. 31 декабря вышел на испытания научно-исследовательский корабль «Байкал». Всем так хотелось выполнить годовой план, что, видимо, «Байкал» выпустили в море с недоделками по штурманской части. А может быть, кто-то на борту начал встречать Новый год заранее. Как бы то ни было, корабль не сделал нужного поворота и выбросился на необитаемый островок на входе в Кольский залив. Сразу сняться с камней не удалось, и штормовые волны стали загонять корабль все дальше на островок, куда он влез чуть ли не по мидель, распарывая днище об острые камни. Сначала пытались выручить корабль, потом хотя бы спасти людей. Экипаж сняли в основном вертолетами, многие люди были сильно обморожены. «Байкал» стащить на воду не смогли. В изданном по этому поводу приказе не обошли вниманием и оперативно-дежурную службу. Под впечатлением этого приказа каждый оперативный дежурный старался оттянуть «добро» на выход до сдачи своего дежурства. Так что мы не могли даже воспользоваться теми «окнами» в погоде, когда туман уже рассеялся, а шторм еще не разгулялся.
Пришлось звонить начальнику штаба флота Поникаровскому, и тогда суда, наконец, пришли в движение, а перезарядчики получили отличное обмундирование. Чтобы уже больше не касаться обмундирования, на которое ушло столько энергии, скажу, что нам его хватило до конца работы. Этому способствовала достигнутая, наконец-то, чистота отсека и хорошая работа нашей прачечной на ПТБ.
Неделя, ушедшая на ожидание погодыдля доставки оборудования, не была полностью потеряна. Мы успели сделать много полезного. С перезарядчиками мы провели партийный актив с моим докладом. Собрание прошло в горячих спорах. В докладе каждому из присутствовавших было показано, в чем лично он недорабатывает, и ставились задачи на время операции. Мы призвали участников работ стряхнуть с себя безразличие, проявить энтузиазм и инициативу при выполнении новых задач. Сначала в выступлениях были попытки оправдаться, потом переложить вину на вышестоящие органы, представители которых в лице Рогачева и Кашина в свою очередь оправдывались. Мне пришлось трижды брать слово, пока все не договорились о самоотверженной дружной работе в одной упряжке.
Тертычный выполнил детальную разработку перезарядки, все технологические операции увязал с рабочими чертежами, выявил все «белые пятна». При этом появились совершенно новые проблемы, а некоторые ясные , казалось бы, вопросы превратились в тупиковые. Представители науки также предъявили жесткие требования, а от некоторых из них мы до этого втайне надеялись отвертеться.
Между прочим, детальная сверка показала, что уже готовый скафандр для грязной экранной сборки не годится по своим размерам и не предусматривает фиксации сборки. Теперь на проектирование и изготовление нового скафандра у нас оставалось три дня (предыдущий делали два месяца).
Вначале представители науки и промышленности настроились на расследование причин аварии. Их версии сводились к вариантам нарушения инструкций личным составом корабля. Моряки пытались эти версии отвергнуть и со своей стороны указывали на наличие конструктивных недостатков и дефектов изготовления. Выработать единое мнение не удавалось, никто не хотел подводить свое ведомство. Тогда я предложил сосредоточить усилия на замене сборки, так как после выгрузки аварийной сборки мы сможем получить вещественные доказательства, и многое прояснится. Все с этим согласились. Каждому был выделен участок работы в соответствии с его специальностью.
Предположительной причиной аварии было наличие в 1-м контуре нерастворимых частиц, которые могли перекрыть сечение канала, затруднить протекание воды, уменьшить теплосъем и способствовать пережогу канала. Основные посторонние предметы мы удаляли вместе со сборкой, но нужно было гарантированно отмыть весь1-й контур. Для этого требовалось спроектировать и изготовить специальный механический фильтр и выпустить инструкцию по промывке. На всякий случай, заказали заводу сразу два фильтра, представлявших собой довольно большие конструкции весом до трех тонн. Инструкция предусматривала отмывку путем пусков лодочных главных циркуляционных насосов с использованием пара с различными параметрами. Но до запуска насосов требовалось еще устранить пару неисправностей в лодочной системе. Сделали эту работу вовремя, хотя дефекты находились в труднодоступных местах.
При детализации технологии обнаружилась необходимость выполнения довольно сложной работы, ранее нам не известной. Оказалось, что сборка фиксируется от поворота вокруг своей оси четырьмя шпонками весом по 20 кг, которые с умопомрачительной точностью подгоняются к месту. Выяснилось, что эту работу умеет делать только один мастер на всю страну, его-то мы и вызвали с завода-изготовителя реактора. Мастер приехал, да не один, а с мастером ОТК завода. Они привезли с собой заготовки шпонок и инструменты. Спасибо заводу за инициативу! У нас сложились замечательные отношения с представителями предприятий и их руководством. Это не раз положительно сказывалось на нашей работе.
Оснащение операции заканчивалось, весь коллектив трудился слаженно, и мы добились такого положения, что сегодня вели подготовку производственного процесса на послезавтра. Это позволяло выполнять на реакторе безостановочную работу и сводило к минимуму разного рода неожиданности. К сожалению, свести их к нулю не удавалось.
Мы все делали для приближения момента выгрузки сборки, при этом владевшая мною тревога все возрастала. Поводов для этого было несколько. Остановлюсь на двух.
Не вполне ясна была ожидаемая радиоактивная обстановка при выгрузке. По инструкции радиоактивность сборки вместе с находящимися в ней аварийными каналами оценивалась в 10 тыс. рентгенов. При такой активности работу производить нельзя. Но у нас зона уже была выгружена, и обстановка ожидалась более благоприятной. Дозиметристы с базы перезарядки и с завода, независимо друг от друга замерили интегральный поток внутри сборки путем подвешивания гирлянды дозиметров. Результаты сошлись. 100-120 рентгенов. Это вполне приемлемая для работы величина. На расстоянии пяти метров она безопасна, а на более близком расстоянии следовало ограничить количество людей и время пребывания в опасной зоне. Вроде бы все в порядке, но я совершенно не верил замерам дозиметристов. Опыт мне подсказывал, что замеры врут, а вот насколько, какую брать поправку, я не знал. Как оказалось впоследствии, от уже выгруженной вместе со скафандром сборки в могильнике «светило» 900 рентгенов, на два порядка больше ожидаемой величины.
Имея в виду эти сомнения, мы предусмотрели дополнительные меры безопасности: выгрузку производили в воскресенье, всех рабочих удалили от места выгрузки на 500 метров, на кораблях объявили радиационную тревогу и т.д. Думаю, что эти меры нас и выручили.
Другим источником тревоги было сомнение в том, удастся ли выгрузить сборку без заклинивания ее в корпусе реактора.
Опасность такого заклинивания была вполне реальной. Длина сборки три метра, а зазор между нею и корпусом в некоторых местах был всего полмиллиметра. Изготовители реакторов рассказали мне, что у них в цехе одно время такие заклинки при загрузке сборки стали правилом. Как выяснилось. Их причиной явилась маленькая вмятина в рельсе тележки мостового крана, которая каждый раз останавливалась на одном и том же месте – над стендом сборки реактора. В наших условиях, при наличии зыбкой системы, состоящей из реактора в находящейся на плаву лодке и плавкрана, мы могли мечтать лишь о точности + 5 см, а не долях миллиметра.
Я обратился ко всем специалистам, чтобы они продумали меры против заедания сборки в корпусе. Прошли сутки – никаких предложений нет. Я всех запер в комнате на два часа – нет предложений. Сам я к этому времени написал инструкцию из 14 пунктов. Припоминаю, что в ней предусматривалось прекращение движения по Пала-губе, выравнивание лодки на ровный киль с точностью до секунды и ряд приемов, обычно выполняемых при монтаже турбины. И все-таки я очень волновался: застрянь сборка в корпусе – и никакими силами ее не вытащить. И была бы под моим руководством выведена из строя стратегическая подводная лодка. Меня бы за это по головке не погладили, да и я бы сам себе этого не простил.
Перезарядчики почему-то не хотели пользоваться штатной оснасткой для выгрузки, а собирались стропить груз по-своему. Пришлось разъяснить им в популярной форме, что если сборка застрянет со штатными приспособлениями, то будет один разговор, а если с самодеятельными, то следователь будет разговаривать по-другому. После этого они сразу же отказались от своей «рационализации».
Вечером в субботу все было готово к выгрузке. Около подводной лодки пришвартовался 50-тонный плавкран, который мы с неимоверным трудом достали. Люди были на местах, оборудование исправно – полный порядок. Вдруг оказывается, что на кране нет стропов, рассчитанных на такую грузоподъемность. Вот это номер! Мы забегали, зазвонили – все безрезультатно. У завода стропы есть, но плавучий склад от старости притоплен кормой, а стропы как раз в кормовом трюме. На складе в Мурманске выходной день. Все уладил Тертычный. Оказалось, на кране стропы были, но капитан… не хотел их пачкать. Тертычный послал на кран матросов и они обмотали стропы бинтами. Команде крана за успешное проведение операции был обещан приз – три литра «всеобщего эквивалента», то есть спирта.
Итак, в воскресенье, 20 января, в 12 часов дня, при морозе ровно 20 градусов (а при более низкой температуре кранам запрещается работать) началась выгрузка сборки). Она прошла удачно. Тертычный и еще один офицер, кажется, Ветренников руководили работой крановщиков, находясь непосредственно на верхней части сборки. Они вместе с ней въехали в скафандр, а потом появились над ним. В какой-то момент раздался металлический скрежет, но все обошлось. По мере подъема сборки по трансляции шли доклады о радиационной обстановке как с подводной лодки по данным стационарной системы, так и снаружи по показаниям переносных приборов. Данные превышали расчетные примерно в 10 раз. Для нас, находившихся в пяти метрах, это было не опасно, но для Тертычного с товарищем многовато. Сборку зафиксировали в скафандре, затем вместе с ним перенесли в трюм ПТБ. Там к скафандру приварили днище, и операция была завершена.
Тревоги остались позади, все заулыбались, а я не мог встать с банки, на которой сидел. Только минут через 20 появились какие-то силы, я поплелся в гостиницу, где и пролежал целый день. Кружилась голова, тошнило, сил не было ни каких. От лежания лучше не становилось. Мне показалось, что это результат нервной перегрузки. Позже, когда я узнал истинные значения излучений, я понял, что опять была лучевая болезнь в легкой форме. К моим «накоплениям» достаточно было небольшой добавки, чтобы организм вышел из равновесия.
Жил я в заводской гостинице в номере «люкс» теоретически со всеми удобствами. А практически было очень холодно: +8 у окна и +14 у кровати. Подводники принесли электропечь, и стало немного теплее. У кровати стоял телефон, и это позволяло «держать руку на пульсе». За ночь промыли корпус. На дне лежало несколько частиц, их подобрали с помощью пластилина на длинной палке. Начали ставить фильтр, а он не подходит. Стали подгонять по месту детали и здорово вышли из графика. Я к этому отнесся спокойно: мало ли какие могут появиться неувязки. Когда же пошли третьи сутки, возникло беспокойство. О время обеда в столовой ко мне подошли проектанты реактора Виктор Иванович Маслов и Евгений Михайлович Зубков. Лица у них озабоченные, говорят: «Кушайте, аппетит плохим известием портить не будем».
Подводная лодка, на которой мы работали, была головной в этой серии. На ней было установлено много образцов техники и вооружения в опытном исполнении. Реакторы тоже были опытными и, как только что выяснилось, экранные сборки здесь не имели в верхней части бурта. Из-за отсутствия этого выреза и не становился на место фильтр. Но из этого следовало, что доставленная из Мурманска новая экранная сборка к нашему корпусу не подходит. Все запасные сборки были сделаны по чертежам для серийных реакторов.
Это был «удар ниже пояса». Мы повесили носы. Гражданская часть нашего коллектива пришла к мнению, что придется возвращать на место старую сборку, с таким волнением извлеченную. Когда серьезно разобрались по чертежам, привезенным из Гаджиево и относящимся конкретно к нашей лодке, сошлись во мнении, что если у сборки снять буртик (1 см высотой и 6,5 см в длину), ее можно будет загрузить. Гражданским эта задача представлялась еще более сложной, чем загрузка старой сборки. Они просто не знали, какова действительная радиационная обстановка, не знали, что дозиметристы даже не смогли вытащить два дозиметра при последнем замере. Как загружать сборку, если ее нельзя трогать руками, чтобы отцентровать, и нельзя даже посмотреть, по центру ли она стоит, так как она находится в скафандре?
Кашин обежал все заводские цеха и с прискорбием сообщил, что подходящего для нашего случая станка на заводе нет. Позвонили в Мурманск, но и там нужного станка на заводах не оказалось.
Я пошел к начальнику завода Кольнеру и говорю: « У тебя завод военный, и ты обязан находить выход из любого положения». Виктор Борисович вызвал начальников подразделений и приказал им через два часа доложить свои предложения. Через два часа провели совещание с главным механиком, главным технологом и наладчиком станков. Нашелся карусельный станок, который по всем параметрам подходил для работы, но не хватало 20 см высоты подъема бабки (я уже упоминал, что сборка имела высоту три метра, а буртик был на самом верху). Пошел разговор о том, как переналадить станок. Главный механик пришел в ужас: ему наладку станка выполняли станкостроители, и станок был на их гарантии. Наладчик станков, квалифицированный рабочий, сказал, что берется проточить сборку, попросил себе помощника для работы во вторую смену и время – четверо суток. Его условия были с радостью приняты. Наладчик преспокойно поднял бабку на нужную высоту, поскольку, как оказалось, конструкция станка это предусматривала, и попросил поставить сборку на станок.
Легко сказать, да не легко сделать. Чтобы попасть на станок, сборка должна была сменить четыре вида транспорта: плавкран. Тракторные сани, автомашину МАЗ и цеховой мостовой кран. Весь этот транспорт реально существовал и находился в исправном состоянии. Весь вопрос был в том, чтобы расставить этот транспорт по цепочке следования сборки и без задержки везти ее на место «на перекладных». И тут выяснилось, что на заводе люди живут совсем в другой системе отсчета времени. Счет здесь идет на месяцы, неделя – это уже мелкая единица времени, а назвать час и минуту никого не заставишь даже под дулом пистолета. Когда вцепляешься в человека мертвой хваткой и требуешь все же назвать срок, то как рекордно малую единицу времени выжимаешь из него : «до обеда» или «после обеда». Я был разъярен, как бык на корриде, а заводские работники на меня смотрели с недоумением и не могли понять, как можно всерьез воспринимать такие пустяки, как часы и минуты.
В этих условиях доставка сборки на место заняла около суток. Распаковка тоже оказалась довольно продолжительной операцией. Сборка размещалась не просто в ящике, а в этакой «даче» из проолифенных дюймовых досок на салазках. Доски стянуты анкерными связями, и разбирать эту «дачу» надо с гаечными ключами. Внутри были подвешены мешочки с силикагелем для подсушки воздуха, а сама сборка находилась в миткалевом мешке.
И вот, наконец, она стоит на станке – огромная, сверкающая полированной нержавеющей сталью. В обстановке механического цеха судоремонтного завода, среди раскиданных здесь и там кингстонов, гребных валов и выдвижных устройств она выглядела аристократкой, случайно зашедшей в ночлежку.
Мастер включил станок, и началась обточка. Фреза с этой сталью не справилась и моментально села. Приспособили резец, и он начал гнать стружку. Работа шла круглосуточно, и так же круглосуточно там находился один из военпредов, которым была поставлена задача, не только следить за соблюдением принятой технологии и принять законченную работу, но и обеспечить охрану сборки от случайных повреждений. Продолжалась обработка около четырех суток, и каждый раз, проходя мимо цеха, мы заходили посмотреть на работу. Это хорошо успокаивало нервы. Когда обточка была закончена, я спросил мастера, какое он хотел бы получить вознаграждение. Ответом было: «Пусть снимут выговор за пьянку, а то премий не дают, и жена всю плешь переела».
