Евгений Михайлович Сидоров
Атомные в ремонте
Лодку перевели на судостроительный завод. Строителем на нее был назначен Геннадий Михайлович Грязнухин. Мы с ним были знакомы и раньше. Он уже ремонтировал мне две лодки. Но в полной мере его талант незаурядного инженера проявился при этом аварийном ремонте, где все переплеталось в сложные узлы, и нужно было обладать природной мудростью, чтобы научные проблемы превратить в дневное задание рабочему.
Геннадий Михайлович был родом их поморов, земляком Ломоносова, и я знал еще несколько архангелогородцев (так они себя называли), которые удивительно умели сложнейшие вопросы упростить до азбуки. Хочу добавить еще, что Геннадий Михайлович очень любил шахматы и был кандидатом в мастера этого вида спорта.
Реакторный отсек Грязнухин вырезал и начал изготавливать новый. А вот остальные отсеки были пока за мной. По договору дезактивацию лодки должен был обеспечить флот. Я договорился с командиром базы, что дополнительно к дезактиваторам бригады лодок он выделит несколько раз по паре тысяч матросов из учебных отрядов и школ. Но прежде нужно было определить, каким методом работать, чтобы эти массы людей принесли ощутимую пользу, а не превратили все в обычный непродуктивный субботник. На обоих северодвинских заводах были опытные службы радиационной безопасности, и они мне, не сговариваясь, сказали, что дезактивация невозможна. В лодке много таких закоулков, куда дезактиватор не пролезет, из щелей между кабелями и трубами будут пробиваться лучи радиации, и лодку невозможно будет сдать из ремонта. Кроме того, дезактивационные растворы испортят электрооборудование, приборы и все, что сделано из цветных металлов. Вызванный в Северодвинск начальник отдела НИИ ВМФ капитан 1-го ранга Поляков крутил, юлил, но пришел к такому же выводу. Я не сдался, поехал в Ленинград консультироваться у минсредмашевских химиков. Они мне подсказали, что у Полякова в отделе есть толковый парень, у которого они сами консультируются, но начальство его «в люди» не выпускает.
Этим человеком оказался Евгений Константинов, капитан 3-го ранга, младший научный сотрудник. Он мне объяснил, что все можно сделать, но не одним раствором и не одной шваброй. Для разных материалов он назвал мне восемь разных растворов, сказал, где надо шуровать шваброй, где скребком, а где кисточкой и тампончиком. Я выхлопотал, чтобы его командировали в Северодвинск и назначили руководителем работ по дезактивации. Вместе с ним и Грязнухиным мы обследовали всю лодку и составили план, что и как дезактивировать, чтобы и духу радиации в лодке не осталось. Дезактивацию спланировали в два приема: до демонтажа механизмов и после. При этом кое-где пришлось выполнять демонтаж исключительно ради возможности дезактивировать помещение.
Распланировав все до минуты, поставив задачу командирам и расставив инструкторов, пустили моряков из учебных отрядов с таким расчетом, чтобы каждый получил не более одной дозы и успел за это время выполнить конкретное задание. Операция прошла блестяще.
Наибольшие трудности встретились при дезактивации турбин. Демонтировал их с лодки Грязнухин, разбирал и собирал Ленинградский Кировский завод по отдельному договору, а дезактивировал северодвинский судоремонтный завод, которому я выдал заказ на эту работу и оплатил строительство участка деактивации. Участок оборудовали так, что там можно было дезактивировать даже такие огромные конструкции, как главные конденсаторы турбин. Заводские химики перепробовали разные растворы и пришли к выводу, что самый эффективный и дешевый – это этиловый спирт. К нему примешивали мыльную эмульсию, чтобы выпивохи не могли им воспользоваться, но говорят, что это не помогало. Строительство участка дезактивации в корне изменило наши взаимоотношения с судоремонтным заводом. Если раньше я не мог уговорить завод взять в ремонт тот или иной загрязненный механизм, то теперь участку нужна была загрузка, и завод сам предлагал услуги.
Попутно мы с главным инженером судостроительного завода Иваном Михайловичем Савченко договорились смонтировать на этой лодке опытное противогидолокационное покрытие. Инициатором был Иван Михайлович. Его тревожило существовавшее до того времени положение, при котором покрытие на корпус наносилось на стапеле при помощи летучих клеев. Ему хотелось все взрывоопасные работы и работы с вредными веществами перенести в специальные блоки, а на стапеле осуществлять только монтаж без применения какой-либо химии. Из нескольких разработок ЦНИИ он выбрал ту конструкцию, которая удобнее всех монтировалась. Меня же эта конструкция привлекла своей эксплуатационной выносливостью: скорее придет в дряхлость стальной корпус, чем она. Как ни странно, не хотел внедрять свое детище только ЦНИИ, мотивируя это тем, что у этого покрытия не лучшие акустические свойства. Иван Михайлович приехал в Москву, и мы созвали у Разумова совещание, на котором выяснилось, что дело не в свойствах покрытия, а в симпатиях к его разработчику у руководства ЦНИИ. Иван Михайлович предложил провести испытания не на «пятачках», как это делал ЦНИИ, а на натурных отсеках, которые он взялся за неделю изготовить. Оказалось, что наш вариант лучше и по акустическим свойствам, и мы его применили на нашей лодке.
В1968 году лодка вступила в строй с новой энергетикой, новыми электросетями, с обновленным легким корпусом. Заодно были разработаны прогрессивные технологии дезактивации лодки и нанесения противогидролокационных покрытий.
Из жесткого урока мы сделали нужные выводы, переработали «Положение о перезарядке», где требования по ядерной безопасности были сформулированы четко и строго. За последние 15 лет моей службы ничего подобного у нас в ВМФ больше не случалось. Правда был сходный случай у судостроителей на заводе «Красное Сормово», и вот сейчас это случилось в Чернобыле.
Теперь вся страна переживает перипетии вокруг этой станции, а мы ликвидировали последствия аварии без шума, своими силами и отмечены были только «фитилями». Илья Яковлевич получил выговор, я – устное внушение.
ДЕФЕКТЫ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ РЕАКТОРОВ
1966 год прошел под знаком перезарядки реакторов и жидкометаллическим теплоносителем на опытной подводной лодке главного конструктора Александра Карповича Назарова. Американцы тоже построили одну подводную лодку с реактором, использующим жидкометаллический теплоноситель «Си Вульф». Из этого опыта у них ничего не вышло, и лодку сдали в металлолом. У нас же лодка плавала, показала высокую скорость, хорошо погоняла американцев по Средиземному морю, и вот встала в ремонт.
Научный руководитель Александр Ильич Лейпунский старался вытянуть это направление развития реакторостроения на магистральный путь. Большинство, в том числе и я, относились к установке с жидкометаллическим теплоносителем скептически. Председатель государственной комиссии по приемке опытной лодки, вице-адмирал Г.Н.Холостяков, высказался так: «Если бы мне предложили на выбор двух коней, Александрова и Лейпунского, я бы выбрал коня Лейпунского». Но это мнение субъективное. Ведь Г.Н.Холостяков, несомненный герой Великой Отечественной войны, звание Героя Советского Союза получил не на войне, а именно за эту лодку. А во время войны он руководил знаменитыми новороссийскими десантами, десантами на Керченский полуостров, командовал Дунайской флотилией, когда она участвовала во взятии Белграда, Будапешта и Вены. И после войны он был хорошим командующим флота, а вот оказался в Государственной комиссии по приемке кораблей. Мне кажется, что в этом сыграли роль два обстоятельства: во-первых, он дважды во время войны сменял на постах будущего Главкома ВМФ С.Г.Горшкова (на Новороссийской военно-морской базе и на Дунайской флотилии) и оставил о себе лучшее впечатление, и, во-вторых, он во сто раз больший вклад внес в оборону и освобождение Новороссийска, чем безвестный тогда «герой Малой Земли» Л.И.Брежнев. Вот поэтому-то Холостяков и оказался в тени.
Наши с Георгием Никитичем кабинеты были через коридор напротив, и я его видел каждый день. Энергичный, живой, с шапкой густых черных без проседи волос, с молодым лицом, он был полностью захвачен своим делом. На груди у него был полный иконостас, и я разглядел там высокие полководческие и флотоводческие ордена, какие заслужить можно было только во время войны. Среди иностранных орденов выделялся драгоценный орден Бани. Ордена и стали причиной гибели Георгия Никитича. Когда он был уже на пенсии, к нему в квартиру под видом корреспондентов проникли спекулянты орденами. Они убили его вместе с женой и унесли тужурку с орденами, но вскоре были схвачены.
Еще во время ремонта лодки, когда до перезарядки дело еще не дошло, возникли сложнейшие вопросы. Несколько раз я собирал для их решения совещания, на которые съезжались сплошь лауреаты Ленинской премии из Ленинграда, Обнинска, Подольска и Москвы. Наиболее видной фигурой был Александр Карпович Назаров. Он был высоко эрудированным инженером старой закалки. За участие в «промпартии» он отсидел довольно продолжительный срок. В заключении целая группа таких специалистов работала по специальности. Известные номограммы Пампеля, которыми несколько поколений инженеров пользовалось при расчетах гребных винтов, были разработаны именно в этой группе. Сергей Александрович Базилевский, мой учитель и воспитатель, в этой же группе спроектировал подводную лодку с единым двигателем. Там же Гирсом были написаны труды по ходкости корабля. А.К.Назаров ни словом не обмолвился о том периоде своей жизни, и вообще был крайне скуп на слова. Зато к каждому произнесенному им слову следовало относиться крайне внимательно, настолько тщательно оно было взвешено.
Когда в результате обсуждения на совещании вопрос выяснялся, я благодарил лауреатов и отпускал домой. Первое время они с недоумением спрашивали, когда же будет составлен протокол совещания. Я им отвечал, что протокол не нужен, так как мне после совещания стало ясно, какое нужно принять решение. С непривычки они чувствовали себя неуютно, а потом им такая процедура понравилась, и они стали значительно откровеннее.
Ремонт был хотя и сложным, но работали мы дружно, и все шло, в основном, по плану. А вот с перезарядкой дело обстояло плохо.
Для ее осуществления нам нужно было выполнить проект и переоборудовать лихтер-4 под хранилище отработавших атомных зон. Подольскому заводу нужно было изготовить перегрузочный скафандр, очень сложное, я бы даже сказал, заумное сооружение, и пульт управления им. Нам должны были еще изготовить свежие активные зоны, кантователь их для сборки и механическую часть системы управления и защиты. От северодвинского завода, где лодка ремонтировалась, требовались плавучий док, помещение для сборки активных зон, оборудование для регенерации сплава, надежное обеспечение паром для разогрева сплава и многое другое.
Из всех этих мероприятий только переоборудование лихтера не вызывало сомнений, так как оно выполнялось нашим мурманским заводом, а состояние всех остальных дел удручало. Подольский завод обещал через год сделать скафандр, а еще через год сдать его на межведомственных испытаниях. Механическая часть системы управления и защиты не изготавливалась, так как фрезеровщик экстра-класса был в отпуске, а другие не способны были эту работу выполнить ввиду вычурности конструкции. Северодвинский директор Е.П.Егоров вдруг «закусил удила» и заявил, что не допустит на своей территории перезарядки этой лодки, требовал забрать ее, делать с ней, что угодно, а на него не рассчитывать.
Илье Яковлевичу одному не справиться было со всеми этими задачами, и мы стали решать их втроем: Илья, Женя Балабанов и я. За Ильей оставили свежую зону, за Балабановым закрепили подольские проблемы, а за мной – северодвинские. Е.П.Егоров отказывался со мной встречаться, его работники от участия в работах на словах отказывались, хотя потихоньку все делали. Мы забросили все остальные дела, переключились на эту лодку и все-таки все нужное обеспечили.
Когда на северодвинский завод пришли переоборудованный лихтер и ПТБ, прибыли свежие зоны и перегрузочный скафандр, Егоров прекратил свою забастовку и принялся энергично помогать нам.
На перезарядке мы были все трое, туда же приехал Лев Максимович Беляев. Руководителем перезарядки был Валентин Иванович Кашин, который основательно изучил всю технологию и провел операцию образцово показательно. Научными руководителями были Геннадий Николаевич Степанов и Могильнер из Обнинска. «Конь Лейпунского» оказался очень хлопотным в эксплуатации, и в ремонте, и когда его сдали из ремонта, мы еще некоторое время не могли отдышаться. Стало очевидным, что Илье Яковлевичу и с перезарядками одному не управиться, но и от ремонта уже нельзя было оторвать ни меня, ни Евгения Павловича. Мы попросили у В.П.Разумова дать нам еще одного офицера, и он согласился.
Мы решили взять к себе офицера-физика, так как никто из нас троих не имел в этой области фундаментальных знаний. Я вспомнил об Александре Александровиче Жданове. Впервые мы познакомились в 1961 году, когда он привез из ремонта гнутый технологический канал. Второй раз я его встретил на северодвинском судоремонтном заводе, куда он был приглашен производить физический пуск реакторов одной из ремонтировавшихся лодок.
Жданов охотно согласился у нас работать, тем более, что он был москвичом. Он пришелся у нас ко двору. Трудолюбивый, скромный, всегда в хорошем расположении духа, уважительный к старшим и очень аккуратный. Но усилить управление перезарядкой нам не удалось. Из строя вышел Илья. Из отпуска он пришел сильно похудевший, с жалобами на боли в горле. Специалисты определили рак гортани, сделали опреацию, после которой Илья перестал говорить и дышал через трубку. После последовали еще две операции, и Ильи не стало.
Первое время я много помогал Жданову, тем более, что в вопросах перезарядки появились новые проблемы. Помогал ему и Женя Балабанов, который руководил двумя аварийными перезарядками на Тихоокеанском флоте. Новые же проблемы заключались в том, что после десяти лет эксплуатации в реакторах стали обнаруживаться слабые узлы. Для устранения этих слабостей во время перезарядок требовался ремонт реакторов и некоторая их модернизация. Все это надо было освоить: разработать технологию, изготовить оснастку, обучить людей.
Первой ласточкой в серии дефектов были трещины в футеровках реакторов. Корпуса реакторов изготавливались из углеродистой стали, а поскольку эта сталь ржавеет, для защиты бидистиллята от возможного попадания в него ржавчины внутрь корпуса вставлялась рубашка (футеровка) из нержавеющей стали. Футеровка при возникновении в реакторе высоких температур и давлений расширялась, выбирала зазор и передавала усилия на корпус реактора, в то же время не давая воде соприкасаться с этим корпусом. В футеровках имелись пазы для шпонок, предохраняющих экранную сборку от поворота вокруг вертикальной оси. Пазы были выполнены с прямыми углами.
Первые трещины были обнаружены в этих пазах на реакторе в Обнинске. Атомщики нам ничего не сказали, только послали своего специалиста посмотреть на одной из наших перезаряжающихся лодок, нет ли и там трещин. Специалист, Володя Борисов, обнаружил трещину, и в Минсредмаше срочно было собрано совещание. Критичность положения заключалась в том, что как только трещина станет сквозной, вода из реактора будет вытекать в его поддон и может причинить большие неприятности, вплоть до парового взрыва.
На совещании сидели главные конструкторы энергетических установок из трех министерств. Они уже предварительно согласовали свои позиции и ждали военных, которые были приглашены прибыть попозже.
Сообщение Борисова меня просто оглушило, сразу представился масштаб беды – могли выйти из строя на неопределенный срок десятки атомных лодок.
Тем временем начали выступать главные конструкторы и излагать свои предложения о том, что флоту следует делать для исправления создавшегося положения. Все они выглядели очень важными. Наглаженные костюмы прекрасно на них сидели. Они были преисполнены чувства собственного величия, говорили негромко, лениво, с назидательными интонациями. Или они принимали меня за дурачка, или настолько привыкли у себя в организациях изрекать истины, что по-другому уже не могли изъясняться.
Я был очень зол. Ну, думаю, сейчас я покажу вам кузькину мать, собью с вас спесь. Я сказал, что любой мало-мальски грамотный инженер, изучавший в институте строительную механику и упражнявшийся в построении эпюр, сразу бы, без расчетов сказал, что паз в таком исполнении является концентратом напряжений в конструкции, испытывающей знакопеременную нагрузку. Это вопиющая безграмотность, конструкторский брак в чистом виде. Учитывая особую тяжесть последствий, мы требуем, чтобы промышленность своими силами и средствами, бесплатно, в кратчайшие сроки устранила дефекты на всех кораблях. Мы беремся составить расписание – когда и на какой лодке выполнять работы, а заказа выдавать не будем.
Из главных конструкторов как будто выпустили воздух, они сникли и голоса не подавали. Проводивший совещание Борис Петрович Папковский сказал, что наша позиция ему предельно ясна, и закрыл совещание.
Через неделю В.Г.Новикова упросили завизировать решение Военно-промышленной комиссии, в соответствии с которым всю работу взяли на себя Минсредмаш и Миноборонпром, но мы все же должны были работу финансировать.
Решение было толковым. Команда академика Доллежаля разрабатывала технологию поиска трещин, их разделки и заварки пазов, а также чертежи устройства, заменяющего шпонки. Константинопольский разрабатывал и изготавливал оборудование для этой работы. Волгоградский завод «Красные бригады» создавал бригаду по заделке пазов, и по договору с нами эта бригада переезжала с лодки на лодку. Руководил бригадой бывший подполковник-танкист огромного роста, с обгоревшим лицом. Вскоре и наши судоремонтные заводы научились делать эту работу, которая, хотя и выполнялась внутри реактора, была почти безопасна благодаря отличному оборудованию Константинопольского. Теперь при каждой перезарядке мы дополнительно к ранее выполнявшимся работам стали извлекать экранную сборку, выводить трещины и заваривать пазы в футеровках. Сначала на это уходило две недели, потом дошло до четырех-семи дней, в зависимости от толщины трещин.
Трещины были на всех реакторах, но ни одна из них не успела стать сквозной. Мы с этой неприятностью справились без лишнего шума. По-моему об этом на флоте никто выше Новикова даже и не знал.
Затем начались неприятности с гайками и шпильками крепления крепления крышки реактора. Здесь уже трудно было кого-то обвинять. Металл корпуса реактора и шпилек стал диффундировать, то есть проникать в сочленяемую конструкцию. Несмотря на то, что завинчивались шпильки и гайки по всем правилам: с графитом, с замером вытяжки по индикатору, через 10-12 лет шпильки сцеплялись с корпусом реактора и с гайками намертво.
Чтобы подготовить крышку к подрыву, гайки стали срезать автогеном, а шпильки высверливали, заливали жидким азотом и всячески изощрялись, теряя время и облучая рабочих.
Желая понять физическую сущность явления, я попросился на прием к академику Н.А.Доллежалю.
Николай Антонович, чех по национальности, был уже тогда пожилым человеком. До проектирования атомных реакторов он занимался химическими заводами. Рядом с Доллежалем сидел его заместитель Павел Антонович Деленс, тоже чех. Оба старца выспрашивали меня, качали головами, а своего мнения не высказывали. В конце концов, я их спросил: «А как же насчет консультации?» Антоновичи закачали головами укоризненно. Н.А.Доллежаль предположил, что в результате бомбардировки нейтронами изменяется неким неизвестным образом структура металла. Поставив под этим заявлением большой знак вопроса, он закончил аудиенцию.
Опять выручил Константинопольский. Он сделал такие мощные и малогабаритные станки для удаления шпилек и лечения резьбы в корпусе реактора, что проблемы не стало. В третий раз я принимал на межведомственных испытаниях продукцию Константинопольского, и каждый раз восхищался шедеврами станкостроения.
Затем появились течи в постаментах реакторов.
На разных проектах лодок течи были в разных местах, и поиски их были очень трудной задачей, так как текло где-то за биологической защитой. Прежде чем удалять защиту (а это очень трудоемкая работа) надо было дедуктивным методом определить место течи. К этой работе привлекались самые опытные конструкторы и ремонтники. Так я познакомился с конструкторами О.Я.Марголиным и Я.С.Темкиным. Они были из одного конструкторского бюро, но вели разные проекты лодок. Оба были хорошими аналитиками и определили места течи на своих проектах абсолютно точно, хотя и в разных районах. Оба были фронтовиками, оба умели дружить, как это умели только раньше, оба очень внимательно относились к людям. У них было и чисто внешнее сходство: у Марголина нос был свернут вправо, а у Темкина – влево.
В середине 70-х годов начали выходить из строя крышки реакторов на подводных лодках 2-го поколения.
Конкретной причины этого я уже не помню. Заводские инженеры считали, что дело в значительном снижении качества стали. Якобы новые стандарты дали большое послабление к требованиям по качеству шихты, загружаемой в мартены, и вот результат.
Несколько крышек мы заменили аварийно, а затем я решил менять их на модернизированные профилактически, при перезарядках. И тут я столкнулся с новым явлением. По-видимому, это было веянием времени.
Если раньше нам нужно было заменять что-либо дефектное, я приходил к нашим снабженцам договориться, и они мне никогда не отказывали, относились с пониманием, болели за общее дело. У них из-за неважного знания истинных потребностей флота, как и всюду в стране, всегда наблюдалось затоваривание. Склады и базы были забиты оборудованием до отказа, а нужного или нет, или не могут разыскать. И когда выявлялась конкретная необходимость, они радовались, если могли помочь. В этой связи я должен помянуть добрым словом Гайка Григорьевича Саркисова и Анатолия Арамовича Бичакиана.
Постепенно сменился офицерский состав отделов снабжения, изменился и стиль работы. Новые люди были настолько обюрокрачены, что имели совершенно другие понятия о категориях «хорошо» и «плохо». «Хорошо» – это когда в бумагах все сходится, когда получены все входящие и написаны все исходящие. А как идет обеспечение кораблей – это уже вопрос совсем из другого неуютного мира. Когда снабженцы поняли, что им придется добывать по 30 крышек в год вместо обычных пяти штук, они спасовали и заявили, что я им не начальник, мало ли чего я захочу. Пусть им прикажет заместитель Главкома.
Мне же крышки нужны были к определенному сроку и в определенном количестве. Поэтому я не стал связываться с заместителем Главкома, а съездил пару раз в Горький, поругался с главным инженером завода Гордеевым и настроил соответствующим образом военпредов. Затем пошел в Миноборонпром и прекрасно договорился о поставках. Помню там какого-то старичка, который хорошо разбирался в пушках и ничего не понимал в реакторах и которого просто потряс мой рассказ о гайках, срезаемых автогеном. Я подписал решение у заместителя министра оборонной промышленности иотдал нашему главному снабженцу С.С.Ефремову для получения подписи заместителя Главкома. Возвращая мне подписанное решение, Ефремов сказал, что оно понравилось заместителю Главкома, и тот его, Ефремова, похвалил.
В течение трех-четырех лет все крышки были заменены на модернизированные.
Все эти и другие проблемы, хотя и решались в основном в Москве, отнимали много времени. Поэтому мне уже несколько лет не приходилось бывать на перезарядках. Организация и технология были отработаны там достаточно четко, и я даже Жданова неохотно отпускал на базы, так как в Москве у него были дела более срочные. И я прозевал медленно назревавший нарыв.
Все чаще перезарядки стали не укладываться в установленные сроки. Я это считал логичным, так как к перезарядкам добавился довольно трудоемкий ремонт реакторов. Кроме того, к этому времени значительно повысились требования к качеству сварки прочного корпуса, а это тоже была сопутствующая перезаряде работа. Сварка корпуса стала более длительной за счет дополнительных операций гаммаграфирования, чеканки швов и проверки на краску.
В 1972 году, когда я вернулся из санатория в Кисловодске, у меня еще оставалось 20 дней отпуска. Неожиданно меня вызвали на службу. В.Г.Новиков сказал мне, что во время пребывания Главкома на Северном флоте ему пожаловались на то, что перезарядки стали чересчур длительными и хуже контролируются. Главком приказал разобраться в этом вопросе и принять меры, поэтому я отзываюсь из отпуска и завтра должен лететь на Север.
Там я сразу поехал на БТБ, где проводилась перезарядка реактора лодки 2-го поколения. Руководил работой главный инженер базы капитан 2-го ранга Владимир Васильевич Кот, тот самый, которого Лев Максимович когда-то называл «кот ученый». Я посидел на посту управления перезарядкой две ночные смены и одну дневную. Затем побеседовал с Котом и командиром базы Симоновым, который, кстати, подарил мне свои брюки, так как мои реквизировала служба радиационной безопасности.
У перезарядчиков сложилась ненормальная обстановка. Береговые технические базы подчинились вновь созданным флотилиям атомных подводных лодок. Тыл флота отстранился от баз, переложив руководство их деятельностью целиком на флотилии, которые решали общефлотские задачи, и базы были им ни к чему.
Отношение к БТБ на флотилиях было пренебрежительное, нужды баз удовлетворялись в последнюю очередь, хороших офицеров забирали себе, а проштрафившихся стали назначать на БТБ, как в ссылку. И я это сразу почувствовал: вахтенные офицеры, начальники смен лишь «при сем присутствовали», ждали, когда придет Кот и примет решение. Матросы что по своему разумению за смену сделают, то и ладно. Даже в моем присутствии никто не мог проявить себя с хорошей стороны, так как все были людьми случайными и дела не знали. За что ни возьмись, везде многолетние наслоения неправильных взаимоотношений и действий.
Подытожив свои наблюдения и жалобы руководства БТБ, я попросил начальника технического управления флота договориться с командующим флотом о моем ему докладе, чтобы он знал, что я буду докладывать Главкому.
Тут же встретился начальник тыла вице-адмирал Гаркуша, пригласил меня к себе и выслушал мой доклад, то и дело прерывая его, чтобы тут же распорядиться по вопросам, находящимся в его компетенции. Я вычеркивал из доклада вопрос за вопросом и радовался, что БТБ этого дождались.
Принял меня первый заместитель командующего флотом вице-адмирал Н.И.Ховрин. Ему накануне исполнилось 50 лет. Это был мужчина могучего телосложения. Он был хорошим моряком, обладал организаторской хваткой и командирской волей. На флоте его боялись больше, чем командующего. Ранее он командовал оперативной эскадрой в Южно-Китайском море, когда американцы воевали с Вьетнамом. Они прозвали его «морским хулиганом», так как он дерзко маневрировал перед американскими кораблями, вел активную разведку и, как мог, препятствовал действиям американского флота. Со мной был заместитель начальника тыла Д.И.Феронов.
Н.И.Ховрин слушал внимательно и с напряжением. Периодически, когда не мог сдержать возмущения, разряжался на Феронова. Меня он поблагодарил за помощь флоту в наведении порядка, сказал, что, независимо от реакции Главкома на мой доклад, флот положительно решит все вопросы.
Слово свое он сдержал, и это сразу стало заметно: изменилось отношение к БТБ на флотилиях, в штабе и тыле флота. Приехал на БТБ кадровик и навел порядок с людьми. Улучшилось материально-техническое и общевойсковое снабжение.
Я был доволен результатом поездки и даже не очень жалел об отнятых у меня 20 днях отпуска.
Главком подписал директиву на флоты о наведении порядка на базах, и мы имели возможность несколько лет ссылаться на нее, если где-то начинались отступления от ее требований.
Следующее мое подключение к перезарядкам состоялось в 1979 году.
КАПРИЗЫ АТОМНОЙ ЭНЕРГЕТИКИ
В 1978 году я попросился в отпуск в апреле. Хотелось обмануть гипертонию. Поехал в санаторий в Кисловодске с его, как вещала реклама, удивительно стабильным климатом, чтобы скрыться от московского апреля с его перепадами давления.
Реклама подвела. В Кисловодске, совсем как в Мурманске, снежный заряд сменялся палящим солнцем, на смену котором быстро приходил дождь. Несколько скрасило отпуск то, что в санатории оказалось много знакомых: однокашник по училищу Коля Дороговцев, Юра Ходилов, с которым мы долгое время провели на Камчатке, и другие. В те годы в санаториях всегда было много знакомых. Это сейчас никого не встретишь, так как среди служащих на флоте не осталось уже ровесников.
Пока я пытался противостоять природным явлениям и бродил с приятелями по окрестностям санатория, на службе у меня заварилась каша, расхлебывать которую пришлось потом мне.
В апреле закончилась перезарядка реакторов на одной из подводных лодок в Полярном, и при вводе в действие энергетической установки была обнаружена высокая активность воды 1-го контура.
В последнее время это стало частым явлением. Если на лодках 1-го поколения активные зоны работали до полного выгорания ядерного горючего, сверх ресурса, установленного техническими условиями на поставку, то зоны на лодках 2-го поколения приходилось заменять при выработке горючего только наполовину, ввиду разгерметизации оболочек тепловыделяющих элементов. После выгрузки аварийной активной зоны в 1-м контуре оставалась радиоактивная «грязь», которую при отмывке реактора не удавалось полностью удалить. В этом случае при вводе установки в действие следует внимательно следить за изменением состояния воды и, если активность не увеличивается, можно быть спокойным: свежая зона герметична, а высокий уровень активности обусловлен загрязнением установки при эксплуатации прежней, аварийной зоны. Так и плавали с повышенной активностью воды 1-го контура до нового всплеска активности, который служит сигналом аварии.
Если же при вводе установки в действие после перезарядки активность воды все время увеличивается, это нехороший признак, и нужно собирать консилиум и ешать вопрос о том, не аварийна ли вновь загруженная активная зона.
На лодке, прошедшей перезарядку в Полярном, активность воды увеличивалась.
Мой заместитель на эту информацию не отреагировал, а на флоте поддались соблазну выделить эту подводную лодку на короткие учения, так как другой подходящей лодки в это время не оказалось. Все это я узнал уже пост фактум, а заместитель Главкома, как позже выяснилось, оставался в неведении.
