Евгений Александрович Козлов
Этюды романтической любви
Труден путь того, кто не взял с собою в дорогу ни сумы, ни еды, лишь в одной одежде он, имея в имуществе лишь Слово.
Детство оканчивается тогда, когда мы понимаем, что жизнь имеет предел. Потому уподобляйтесь малым сим, явитесь миру в душеспасительной радости и в непорочности воззрений.
Седовласое старчество приближает к потаенной мудрости, или мудрование ускоряет старость. Однажды, дряхлыми усталыми руками мы возьмем бережно фоторамку, в которой заключен фотоснимок, там ветхость не повредила красоте, ведь глаза любящего мужа всегда юны. Порою, мы самолюбиво или самоотреченно не дорожим мимолетным видением. И потому с чувством утраты поставим обратно на полку отпечаток прекрасного образа на дряхлеющей бумаге. И с умиротворением успокоим безвременное негодование, ведь все усопшие вновь молоды и красивы, пребывают в возрасте Христа Спасителя, в благодати вышней. И я, может быть, сомкнув уста, зная истину святую, не прокричу слова обиды за уход дорогих мне людей.
Сердце словно пронзает шпага, замирая в ожиданье. Смерть ли это или еще не конец? В предвкушении вопрошаемого приговора, остановится ли больное сердце или же нет? Кто ответит, и как выглядит Ангел смерти. Почувствую ли, увижу ли, – вот трагедия человека и милость человеку, я не ведаю когда приму исход. Лишь когда опустеет сердце, не останется больше сил, еще секунды душа будет в теле, приготавливаясь к переходу в вечность. Но плоть и дух некогда были едины, значит не вообразить, как невыносимо больно будет им прощаться, разлучаться до воскресного воссоединения. И возникнет мысль одна лишь – мысль прощенья.
И верю я – глаза твои никогда не погаснут, я не позволю свершиться тому, пускай раньше срока я умру. Живи и радуйся, об одном тебя любимая прошу!
О как тонки сплетенья душ, о как немыслимы Божьи произволенья, о как хрупки сердца влюбленных!
Пускай романтик, будучи наивным, прольет не одну слезу, не одну стопку бумаги чернилами испишет. Он вопреки смерти дышит и сверчков стрекотание в ночи заунывно слышит, пускай погибнет он бесславно, хватаясь страдальчески за грудь впалую свою. Фотографию любимой с полки трепетно он достанет, взглянет, и тот образ девы его немедля успокоит. И в молодых годах посреди своих творений испустит дух бессмертный. Оставит пару строф, когда любовь его была сотворена без слов. Так умирает каждый, кто для мира мертв давно, сотрясая мирозданье чувством непонятным, но достойно светлым. Он воссияет гением пуще многих. Иссохнут вскоре слезы, и пред романтиком предстанет Ангел, камни драгоценные покажет и скажет – “Слезы обратились в дивные алмазы. Сей сокровища твои, так будь покоен, прими их в утешенье”.
Ведь плачь счастью не воссоздать.
Слезы искренны всегда, если то печального счастья слезы.
Глава третья
“Родная моя, потому что ты живешь со мною в одном мире”.
Отверзнись белокаменным мостом в долины рощ лугов блаженных, где землю серебром заменяют облака, где восходит день и ночь сменяет утро. Там Древо посреди Небес, раскинулась возвышенно его листва, благоухает миром фимиамом и корою выдыхает ладан. Спокойно дремлет там влюбленный, скрываемый под тенью древа. В тумане эйфории, молясь на божественной литургии, он прибывает в бессонной летаргии диковинных райских видений. Отпрыск поэтических начал, словом и признаньем любовь вечную в себе он некогда зачал. Потому и верно ожидал, явленье млечного пути, по коему босиком ступает в платье белом дева, ее помыслы лишь о встрече неминуемой полны, и вот остались считанные шаги, один лишь взмах крыла. И пробудится тогда усталый дух разлукой изнуренный, иступленный страданьем ветхим, протрет ресницы и шепнет – “Умерла”. И она ответит – “Но с тобой жива”. Зашелестит тогда участливая листва и укроет два царства сонных. О сколько в одиноком утешенье они проводили ночей бессонных, на расстоянии вопияли о встрече новой, сколько исписали строф и сколько перепачкали холстов, не сосчитать. Поцелуем целомудренным, сомкнув уста, укроет их тела душистая трава, а подвенечная роса остудит покоем пылкие сердца. Спите ныне, в сновиденьях ваших только вы вдвоем. Любите. Жизни Древо питайте вы любовью.
Светило скоропостижно начало завладевать всем сущим, прорезаясь сквозь набухшие слои атмосфер, оно тускло исполосовало бликами черные в крапинку безвоздушные пространства, постепенно ярко освещая всё зримое и незримое.
Феликс, ощутив в себе некоторую внутреннюю перемену, прилив активности души, встал неуверенно посреди дороги, и подозвал к себе Фелицию, чему та покорно послушалась, она необъяснимо притягательно повиновалась ему. Загадочным показался ей юноша. Во взгляде его внезапно усиленно сосредоточилось некое неспокойное спокойствие и слабость внешних порывов.
– Прости меня, ведь тебе пришлось столько всего выслушать. – смахнув слезу он продолжил. – Фелиция, ты, должно быть, задаешься вопросом – почему именно ты моя избранница, чем ты особенна для меня. Я отвечу, не таясь. Ты уникальна теми деяниями, направленными в мою сторону, ведь только ты гуляешь со мною. Ты принимаешь мои скромные подарки. Ты непревзойденна в эпитетах, ведь только ты говорила мне, что я хорошо выгляжу, что я слишком критичен к себе. Только ты слушала меня и при этом не осуждала меня, не упрекала, слушая мои жалобы и грезы. Только ты так смотришь мне в глаза. Только в твоей душе я не чувствую неприязнь или неверие ко мне. И мама целовала меня в щеку, но я ничего тогда не ощущал. Но твой поцелуй непревзойден, твой поцелуй подобен чуду самой жизни. Твои деяния всегда искренны и добры. Но не потому ты моя единственная, а потому что я люблю тебя. – кротко произнес Феликс.
В девушке восторженно забилось эмпирическим фонтаном умиление, однако она просто не смогла испытать, ощутить похожее чувство к нему. В ней скрещивались разные щепотки опрометчивости, и та нестабильность замешательства растопила сгусток льда скопившегося над её разумом, изменив ее соображения. Но ответить взаимностью чувств, слов, девушка была не в силах. Она желала утешить его, но десницы ее по-прежнему в бездействии покоились за спиной.
Красные локоны ее волос словно горели солнечным светом, бледная викторианская кожа ее начала светиться, а юноша из последних сил держался на ногах. Кажется, что раны исторгли всю кровь из его тела, отчего становясь почти прозрачным, он продолжил романтично делиться со своей спутницей сердечными откровениями.
– Счастье, вот что я испытываю сейчас. Раньше я был настолько слеп и глух, что не разглядел насколько ты добра ко мне. Ты добра ко мне всегда и всюду. Страдания мои иллюзорны и надуманны. На самом же деле радость – это видеть тебя, слышать тебя и знать, что ты помнишь обо мне. Пускай, я странен. Пускай, я человек не согласившийся склониться перед судьбой, дабы начать новый путь. Пускай я тот поэтический “маньяк”, который писал тебе анонимные письма о любви, я тот, кто думал о тебе каждый день своей юности. Я тот, кто даровал тебе свои глубинные мысли, и переживания. Я тот, кто любит тебя, но настолько ничтожен, что недостоин твоей любви. Помни обо мне и вспоминай иногда наши краткие встречи, но пусть, то будут не печальные образы, пусть я станусь яснейшим воспоминанием в твоей жизни. Время державной печали прошло. Да, я плачу, но то слезы восхитительного счастья, отныне и навсегда, только счастья.
– Но разве я что-то для тебя делаю? Я поступаю лишь по-дружески, а иногда и отвергаю тебя, даже ненавижу тебя, за твою безумную любовь ко мне. – не согласилась Фелиция.
– Для меня это неописуемо много. Я видел за свою жизнь многих девушек, находился среди сотен девушек учащихся в университете, однако они не воспаляли мой разум и не вдохновляли мой дух. Даже если они сейчас все разом поцелуют меня, твой единственный поцелуй затмит любые их ласки, любые их притязания. Твое прикосновение ко мне я не позабуду никогда. Потому только вдумайся в это, сколь колоссальны твои поступки, направленные в мою жалкую сторону. Ибо велико значенье чувства, после прихотей соблазнов буйства.
Девушка в очередной раз пропустила мимо сердца его гениальнейшие чувства, облаченные в мысли. Так метафорично случается при неразделенности эфемерного дыхания, когда один человек желает вдохнуть благотворное благовоние, раствориться в любимом человек, а другой, к сожалению, торопится выдохнуть столь навязчивое нелюбимое препятствие на пути упокоенной жизни.
– Посмотри Феликс, уже светает, скоро будет рассвет. Наконец эта бесконечная ночь одиночества окончится. – произнесла девушка бросая обнадеженный взгляд на небо.
– Я видимо и есть тот вампир, который алчно пьет все жизненные соки из себя самого, опустошает сердце свое и вновь нагоняет податливую жертву, который не может впустить себя обратно в мир живых, наконец, познав душу свою, свои мысли. Ты непроницаема для меня, и от этого я ужасно устал. Сейчас я направляюсь на пляж близ океана, дабы солнце превратило меня в прах, в горстку серого пепла. Я наконец-то обрету покой столь недосягаемый здесь на земле. Слишком долгим оказался мой путь, ведь в страданиях жизнь течет очень медленно. Многие радуются взаимной любви, живут беззаботно и дни их неумолимо торопятся, летят, мои же дни омерзительными червями ползут мучительно долго. Ныне я ухожу. – проговорил Феликс понурив взор, затем он направился в направлении источника великого света.
– Ты, должно быть, шутишь, какие еще вампиры, какая смерть, о чем ты? – спрашивала насмешливо девушка, не сказав по привычке ничего чувственного в ответ. – Давай останемся здесь, зачем куда-то идти. – продолжила уговаривать она. Но Феликс, кажется, перестал слушать ее, а мерно зашагал к песчаным дюнам, что располагались неподалеку, то были заботливо омываемые берега неспокойными водами тихого океана.
Фелиция безудержно последовала за ним. В ней комом начали нарастать сомнения. “Может быть, он и вправду потустороннее существо, необычное несбыточное создание и солнце безжалостно сожжет его? Так почему же он движется к погибели, для чего испытывает меня и зарождает страх во мне своим безрассудным поступком? Неужели из-за меня он решил покончить с собою, сотворить необратимое самоубийство? Как же мне отворотить его от свершения сего совершенного зла?” – соображала девушка сокрушаясь.
Затем мысли ее нежданно преобразись в разумную речь.
– Постой, Феликс. Неужели ты вознамерился оставить меня в одиночестве, в этом безлюдном городе? Ведь ты любишь меня, почему тогда оставляешь? Не уходи, Феликс. – почти умоляла Фелиция.
И он остановился и обратился в сторону, точнее в левую часть городской улицы. Там у тротуара оказались стоящие юноша и девушка, они неуверенно о чем-то беседовали. Фелиция также перевела очи на тех незнакомцев. Но вот, прошло несколько минут, и, то телесное видение испарилось подобно северному сиянию. И разноцветные всплески приняли форму той же незатейливой картины, те же девушка и юноша теперь шли не спеша и также кротко разговаривали, их руки, словно случайно задели друг друга и в любовном порыве они сплели пальцы в единое целое. Засмущавшись, сильно стесняясь, они двинулись далее по намеченному неопределенному пути.
– Погоди, там кажется люди. – выкрикнула от изумления Фелиция.
А Феликс лишь взглядом осмотрел кадр из сказочного фильма и снова зашагал по дороге.
– Подожди, остановись. – не унималась девушка.
И вот с правой стороны возникли еще образы настолько реальные, что показалось, будто всё это происходит на самом деле. Появилась прямо из воздуха шумная комната. Вот молодые люди весело смеются и что-то бурно обсуждают. Посреди празднества стоит та пара. Юноша произнес девушке несколько слов, и их друзья зааплодировали, начали поздравлять их с помолвкой….
Затем внезапно все растворились, и они остались только вдвоем, неловко приблизились, неумело со всей возможной нежностью поцеловались….
Затем видение вспыхнуло огоньками, после чего светлячки переместились и создали новое невозможное событие. Девушка теперь была в белом платье, а юноша в строгом черном костюме. Затем их благословляют их родные и близкие. На их лицах отражено счастье и тревога свершенного великого таинства.
– Это же мы, Феликс, посмотри. – сказала ошарашенная догадкой Фелиция.
И вправду, это были они, только происходящие события в коих они не участвовали, были другой жизнью, те видения были прообразами иной судьбы, которую Фелиция отклонила, которую навсегда отвергла.
– Если бы ты только знала, насколько мне сейчас холодно и больно лицезреть всё это непозволительное многообразие земного блаженства. – шептал Феликс сквозь усталость собственного бытия, превозмогая утраты, непременно двигался к свету. – Смотри и ты, Фелиция, всё это простое великолепие могло бы быть у нас!
Я иду дальше, ибо еще остались здоровые излечимые места в душе моей. – прошептал неслышно мученик любви.
Завертелась следующая картина, в которой та же пара предстала объемными силуэтами пред очами невольных зрителей, только повзрослели те молодые люди, а вокруг их ног беспокойно маячит маленькая девочка с рыжими волосами и с солнечными веснушками на миловидном личике. Семейный очаг пышет уютом и доброжелательностью, в камине теплится огонек, опаляя, гладя угольки, согревая помещение небольшого домика. Кажется, они никогда не разлучатся, их постигнут карающие беды и лишения, но они с силой любви претерпят черные полосы жизни, настолько они сплоченны и дружны, настолько любимы.
– Когда я вижу, как другие идут вместе, держатся за руки, целуются, во мне тогда более не возникает зависть, ведь ты даровала мне столько внимания, что тем людям и не снилось. Один твой брошенный на меня взгляд сравним с объятьем, он согревает мое тело и мою душу, а слова твои нежны словно поцелуи. Получив сполна незаслуженных благ, я не завидую им. Какая чудесная картина, не правда ли? – восторженно говорил Феликс.
– Прошлое или будущее это, не могу вообразить значение этих грез. – сказала в ответ девушка.
– Не прошлое, вспомни, этого ничего не было, не будущее, потому что всё скоро окончится.
– Ты ужасаешь меня, Феликс, не говори так.
– Я всегда говорю только правду. – заключил он.
Фелицию будоражили невесомые эфемерные эпизоды их несостоявшейся совместной жизни. Неужели всё могло бы быть именно таким, подобным образом сложиться, они могли бы обрести счастье? Но она избрала иной выбор, вовсе другой путь. Оказывается, и в самом деле, в сердце девушки нет той всепоглощающей жертвенной любви, столь ангельски платонической, в ней нет той гармонии хаоса, в ней не оказалось той сближающей людей химии духовных начал.
Покуда Феликс шел на свет, а Фелиция волочилась вслед за ним, незамедлительно предстала пятая картина. Раскинулось празднество. Вот повзрослевший юноша несет на плечах своих четырехгодовалого сына, а девушка ведет за руку семилетнюю дочь, они любуются разноцветными шарами и сладкой ватой. Словно красочный обман пред ними, их крайне забавляет видимое чудачество, они улыбаются и смеются, летний зной их не изнуряет, ведь вокруг витает атмосфера легкости и непринужденности.
– Скоро я покину вас и напоследок оглашу всему миру, всем людям. – Простите меня, за то, что я дышал вашим воздухом, простите за то, что я вкушал воду и пищу вашу, занимал жилье. Простите за то, что вам приходилось смотреть и читать мои творения, простите за то, что вам приходилось видеть меня, а порою слышать мою речь, ведь многое предназначенное для вас Творцом я забирал. Знайте же – я мира сего недостоин, и внимания вашего также не заслуживаю. Я хуже всех вас и нет ужаснее меня. Я пил воду и ел хлеб, дабы истощить тело свое и претерпеть страсти, я истощал душу свою, дабы оставить после себя тайну, которую способна постичь, лишь одна любимая. Многие лицезрели жизнь мою и не понимали чем жив я, кто поддерживает во мне жизнь. Но я отвечу. Любовь, вот что истинно насыщает меня. Древо Жизни не засохнет, покуда дух мой вечен, покуда вселенная бесконечна. Покуда я вижу твои лазурные глаза, любимая.
Находясь рядом с тобой, я ощущаю себя спокойным и бессмертным.
Мотыльки страдают от того что летят к свету, впоследствии они обжигаются или умирают. Посему, я всею душою стремлюсь к тебе, телом своим бегу к тебе; и страдаю, достигая то недосягаемое, познавая то непознанное, желая святое, будучи грешником, желая красоту, будучи уродливым. Я мотылек, который почти достиг заветного счастья светоча неземного, и теперь я стою опаленный безумно прекрасным солнцем, сгораю от любви к тебе. Фелиция.
Подбежав, девушка обняла его хладный практически безжизненный стан, в ответ он лишь отстранился, пятясь назад. Источая слезы, она вопрошала, и убеждала его всем своим неистовством стихий новых чувств.
– Не умирай, прошу. Ты просишь любви, будь, по-твоему, мы будем вместе. В радости и в печали, неразлучны. Только дыши, пусть твое сердце вновь начнет биться. Прошу, молю, Феликс, ты мне дорог!
Феликс меланхолично улыбнулся.
– Теряя, мы осознаем значимость и ценность людей, ближних и дальних, настолько привыкаем к их неукоснительному присутствию, что потеряв, знаменуем непреложную важность тех упущенных мгновений и встреч несостоявшихся. Придаваясь лености, мы не отвечаем на телефонные звонки или на сообщения, но вот, увы, больше никто не позвонит, нет пропущенных звонков. Мы пялимся в монитор, ожидая прочесть весточку, но никто не отвечает. Неужели только потеряв, мы поймем наконец цену тех мелочей. – проговорил Феликс. – Неужели только теперь ты поняла, насколько я важен для тебя. Хочешь спасти меня? О, слишком поздно. Когда я впервые увидел тебя, я уже тогда обрел спасение. Почему ты плачешь? Ведь я ухожу на покой, и более не буду тревожить тебя.
– Не говори так, ты всегда был нужен мне, а я всегда была такой бессердечной. – всхлипывая произнесла Фелиция.
– Только оставшись во всем городе одной, ты смогла прочувствовать моё одиночество. И прощаясь со мной, ты впервые прикоснулась ко мне всем своим телом.
Фелиция протянула руку и вцепилась в ладонь юноши, дабы отвести его подальше от того погибельного свечения, однако ее пальцы словно через песок просочились сквозь дух Феликса. Он продолжил двигаться к назначенной судьбой последней цели.
Мягким паром в воздухе пригрезилась очередная картина, теперь уже пара влюбленных состарилась, они сильно поседели и сморщились, сгорбились, однако по-прежнему взглядами наполняли друг друга неугасимой нежностью. Они сидели на скамейке, отбросив надоедливые трости, вспоминая навеки ушедшее прошлое, ту романтическую юность.
Фелиция даже остановилась и с болью в сердце посмотрела на счастливых стариков, которые преодолев все жизненные препятствия, будут вопреки всем невзгодам едины, всегда будут вместе. Жаль слишком поздно.
Девушка продолжила волочиться следом за ускользающим видением, убеждая себя повернуть назад, но вскоре ее душевный запал истратился, и она, удрученная утомительным бессилием, пала на песок берега, где уже виднелось море, а одинокий город стался возвышаться позади, моргая сотнями окон. Солнце разгоралось ярче, вот-вот скоро прикоснется лучами к больному юноше и он превратится в пепел, вот-вот свет настигнет его и он уйдет, покинет ее навсегда. Потому она почувствовала неизменную потерю, ибо может быть, он единственный кто когда-либо будет ее так любить. Неужели столь величественно любящий человек не снискал ответных чувств, почему сердечно любя, он душевно страдает? Девушку мучили вопросы без ответов.
Тьма ночи расступалась, чуть мерцая, гасли звезды. Повернувшись к упавшей любимой девушке, Феликс начал говорить:
– Я тебе даровал знания о своей любви, это непосильное бремя, но ты сильная, ты справишься, понесешь груз ответственности достойно, со всей кротостью истиной девы. А я ухожу, слабым и беспомощным, но со знанием того, что совершил для тебя нечто важное, неповторимое, создал то, что никто ради тебя не сотворит, я посвящаю тебе свою жизнь. – он умоляюще воззрился на нее и предложил. – Пойдем, осталось всего немного. Не стоит останавливаться, когда райская благодать столь близка. – вставая с сухого песка, девушка повиновалась его зову, вскоре безропотно последовала вслед за ним. Теперь они молчали, исторгнув из себя все дозволенные мысли, воплощенные в недозволенные слова.
У кромки берега, где волны ласкают песок, как горшечник ремесленник обтачивает глину, правит рукой неровности, дабы придать заготовке необходимую форму и фактуру, уединенно, безгранично безмятежно. Воды нынче спокойны, голубоватой полоской безмятежно колыхаются, изредка выпуская на волю непослушные прядки серебристых волн. Светило почти приблизилось к телу юноши, словно белое округлое пятно на сером небе, оно казалось вездесущим, восторженно восставшим.
– Неужели ты скоро умрешь, но зачем, спрячься от солнечного света, тогда ты не сгоришь. – застонала умоляющая девушка.
– Вокруг меня живет целый мир, мимо меня проносятся создания, которые зовутся людьми, они красивы и умны. Тогда кто я, будучи ужасным и безумным? Кто я такой, спрашиваю у вселенной каждый раз. Но не слышу ответа. Одно я знаю со всей точностью, все эти годы, любя тебя, я побеждал многие свои страсти, ты, одарив меня вниманием, искореняла всякий глад зависти во мне и надменную гордость. Видя твою невинность и скромность, я более не испытывал прелюбодейную похоть. Пускай мы встречались лишь раз в году, те чудесные воспоминания наполняли меня счастьем и всякая печаль тогда расточалась. Да, я плачу, но то иные слезы. Ты утешила меня сама того не ведая. Ты любишь меня в глубине своего девичьего сердца.
– Феликс, ты неисправимый романтик. Я обычная девушка, а ты состроил из меня принцессу, вообразил, будто я красива, умна, невинна. Прекрати жить иллюзиями, и открой своим очам истинную меня.
– Для меня твоя вдохновенная красота это непреложная истина. Вечная любовь есть мой непреложный обет. Другие видят тебя иначе, нежели чем я вижу. Понимаю, что они скупы, пускай со мной никто не согласится, о, так было всегда и везде, главное, я знаю о том, что ты замечательная. А мои очи творца глубинно зрят за горизонт, посему не попрекай их, ибо они гениальны.
– Так не покидай меня. Смотри на меня.
Но Феликс казался непреклонным.
– Вот-вот свет коснется меня, потому сохрани мой прах.
– Но ты же говорил, будто вампиры бессмертны.
– Я больше не могу упиваться тобой, черпать вдохновение, испытывая жажду в разлуке. Мои годы стали десятилетиями. Я жил слишком много. Я устал страдать, но я не устал любить. Помни. Любимая. Каждый человек бессмертен душой, значит, я всегда буду рядом с тобой: тогда, впредь, и навсегда.
– Любовь великая сила, почему же она не поможет нам. – возопила девушка.
– Потому что люблю только я один. – грустно ответил он.
Неумолчно вопили их казненные души, охваченные трепетным воздаянием предрекаемых начал.
– Прости меня, за то, что тебе приходиться страдать из-за меня. – искренно покаялась Фелиция.
– И ты прости меня. Порою я впадал в неумышленное неподвластное мне сумасшествие, отправлял тебе всякого рода письма, посвящал тебе творения свои, и ты принимала их по доброте душевной, понимая, насколько они безумны. Я всегда мечтал быть с тобой, но порою желал тебе счастья с другим молодым человеком. Быть может, избранник твой будет любить тебя на земле, а я буду любить тебя на Небесах. Будь счастлива, вопреки невзгодам и скорбям. Будь счастлива. – со всей искренностью пожелал девушке Феликс.
– А был ли счастлив ты? Отныне я испытываю вину перед тобой.
– Не кори себя, прошу. Пускай, грустны мои глаза, знай, они освящены любовью. – подобно возвышенному гению огласил юноша.
Девушка, широко раскрыв заплаканные глаза, всеми силами пыталась положительно повлиять на происходящее, однако было слишком поздно.
Также кричали о Лазаре, восклицали, когда по милости Спасителя он воскрес. Посему мы пеленаем себя, готовя к погребению, живя, ощущаем, как поблекли все краски жизни. Неужели мы столь стали унылы, отчего потеряли смысл и чуть сладкий местами горьковатый вкус жизни? Но помни каждый опечаленный тоской – после всемирного потопа воссияла на небе лучезарная семицветная радуга.
Однажды у старца спросили: Каким способом вы мудрейший справляетесь с лютой печалью? На что старец спокойно ответил: Дети мои, я вовсе не мудр, и потому знаю только один верный путь победы над унынием, иные слишком трудны для меня грешного. Лишь трудом я преодолеваю слезы бесполезные. Физической службой усмиряю плоть, а душу наполняю молитвой. И вот наступает вечер, усталый я валюсь на койку, тело мое ноет и болит, потому бесстрастно, душа моя была занята целомудренными думами, потому и не скорбит о немощности своей пред лицом судьбы. Тогда времени горевать, не было и в помине.
О сколь долог путь, предназначенный быть пройденным и преодоленным. И юноша, почти окропленный пучками искр ослепительного солнца, слезно не моргая, смотрел в первозданные неизменные в красоте очи Фелиции. Кровь на нем давно засохла, более он не дрожал и не страшился, превозмогая неизбежное, отсрочивая отмеренное время, кратко произносил памятные последние речи:
– Люблю тебя. Помни и не забывай очертания моего лица, цвет моих глаз, длину моих волос. Когда в парк ты попадешь, возле векового древа буду я сидеть, воспевая молебны Богу. Я там буду ждать тебя, ведь знаю, ты явишься еще не скоро. – по щеке Фелиции скользнула очередная кроткая слеза. – Я ухожу в новую жизнь, а ты только проводишь меня и вернешься, будешь жить, но не так как прежде. Напоследок я показал тебе насколько на самом деле дороги нам окружающие нас люди, о коих необходимо заботиться. Пускай не всех ты любишь, но доброты твоей достоин каждый. Я не прощаюсь, лишь говорю – До встречи. – Феликс повернулся к свету и произнес. – Где будет вековое древо, там буду я.
Светоч белого солнца приблизился к юноше и коснулся до него светоносной полосой. Феликс осветился, и по его венам словно заструилось молоко, так белы они показались девушке, глаза его стали ярче и одежда полностью изменилась в покрове. Фелиция ожидала увидеть смерть и кромешную тьму, хотела упасть на песок и закопаться в него, только бы не участвовать во всей этой траурной пьесе. Но невредимый юноша остался стоять на том же месте, только преображенный и одухотворенный.
– Ты не превратился в пепел, и солнце не сожгло тебя. Почему? – спросила удивленно она.
– Потому что отныне я оставляю тебя, я тебя отпускаю. Ибо любовь есть счастье, жаль только теперь я это осознал. Минуя все страдания, да не погаснет лампада надежды в каждом любящем человеке. – произнес просветленный юноша. – Любимая. Сегодня ты обрела свободу, и я более не буду посягать на твою жизнь. Помни – я буду ожидать тебя у древа.
Излагая спокойно и размеренно, он искренне благоговел перед неминуемым освобождением.
– Я не сгорел, потому что, в очередной раз, полетев к тебе мотыльком, я не обжегся, а слился со светом воедино. Отныне мы вместе, наши души неразлучны.
Прощай любимая и будешь прощена, люби и будешь любима, не забывай и не будешь позабыта. Живи с содроганием сердца, живи, как заповедано Иисусом Христом, изрекшим, что Он есть Свет миру, принявший страдания, словно мотылек, Он светит всем нам светом истины.
Живи и помни – жил некогда в этом мире тот, кто любил тебя, и в ином мире по-прежнему любит тебя всей своей бессмертной душой.
Позади них предстала сотканная из эфира заключительная картина, та пара влюбленных стариков, они медленно и бережно погрузились у самого берега в деревянную лодку. Они тесно прижались друг к другу, своими летами доказывая искренность истинности любви в первозданном девственном виде. Феликс повернулся и направился к этому маленькому судну. Оставляя вместо следов дорожку света, он ласково произнес девушке:
– До встречи, любимая.
После произнесения сих слов он сел в лодку со стариками, которые были его состарившимися мечтами, ведь Феликс с Фелицией на самом деле уже никогда не станут такими.
Начался прилив, и волны жадно коснулись о корму лодки, притягивая и завлекая её сиренами. Вода забрала их, ибо волны неумолимо будоражили синеющий прозрачностью океан. Феликс навсегда уплывал вместе со своими грезами в новую жизнь, оставляя прежнею. Весь свой недальний путь, предавая забвению, он смотрел на стоящую посреди пляжа одинокую Фелицию, и ей казалось, будто взглядом своим он так и не отпустил ее. Лодка отдалялась, превращаясь в точку. Затем на горизонте воссиял такой белизны и чистоты свет, отчего девушка прикрыла веки от невыносимой всепоглощающей яркости. Должно быть, он ушел – подумала напоследок она и….
И отворив мокрые от слез глаза, созерцала вовсе иное видение.
