Евгения Горац
Эпизод из жизни волшебницы
Между тем число посетителей бара росло с каждым днем. Многие специально приходили послушать Чака, и меня это очень радовало – его талант заслуживал большей аудитории.
– Через несколько лет, – говорила я, —ты станешь знаменитым. У тебя будет много поклонников и поклонниц всех возрастов, в том числе красивых и юных.
– Главное, чтобы остались старые дорогие друзья, – отвечал он. – Я однажды уже потерял всех друзей. Конечно, иметь друга-капитана было куда престижнее, чем певца из бара. Надеюсь, у нас с тобой впереди много прекрасных лет, а уж интересного будет – не счесть!
В баре он работал только несколько вечеров в неделю, все остальное время был свободен, но проводил время в обществе, как мне казалось, малоинтересных людей: спорил о политике с дворником, играл в шахматы с продавцом газетного ларька, пил пиво с соседом – пожилым пуэрториканцем, который знал всего несколько английских слов. Все это меня удивляло безмерно: я знала, что творческому человеку необходимо уединение и концентрация. Но Чак, казалось, уединения избегал. Он и со мной проводил столько времени, что я не понимала, когда он сочиняет песни.
– Знаешь, где Эдгар По написал своего гениального «Ворона»? – как-то сказал он в ответ на мое очередное «Почему?» – На огромной бочке пива, в кабачке низкого пошиба. А местные пьянчужки одобрительно хлопали его по спине. Им, в противоположность журнальным критикам, нравились его стихи. А с кем проводил время Иисус? С мытарями, рыбаками и блудницами».
Несколько раз я пыталась рассказать Чаку о своих занятиях, но он слушал вполуха и посмеивался – волшебство не представлялось ему чем-то серьезным. Рамиро же, напротив, живо интересовался моими успехами и сам просил рассказывать ему о волшебстве и обо всем, что было с ним связано. Так получилось, что я рассказала ему и про Чака – ведь он же делился воспоминаниями об Аде.
В отношениях с Чаком мне следовало сразу установить какие-то рамки и границы. Он мог прийти в любой момент, расположиться поудобнее и часами рассказывать: о детстве, о странах, где побывал, об удивительных людях, встретившихся на пути, и я слушала его, забыв обо всем. И занятия мои страдали все больше…
***
К весне Рамиро уже был достаточно здоров, чтобы самому выгуливать собак. Он проводил много времени в парке и выглядел куда лучше, чем в момент нашего знакомства – исчезли мешки под глазами, появился легкий загар. Он купил подарки для Ады и заказал билет на самолет в Афины, а жене сказал, что едет по делам бизнеса. Он был почти счастлив, но все же беспокоился, что далек от того стройного юноши, которым Ада его помнила. Предполагалось, что я буду присматривать за собаками во время его отсутствия, а по его возвращении – искать другую подработку.
***
Чак с удовольствием готовил и потчевал меня своей стряпней, но сам всегда отказывался от моего угощения. Он рассказывал мне свои истории и пел песни, но когда я говорила что-нибудь, он, даже если и слушал, то позднее оказывалось, что ничего не помнил из моих рассказов! Когда я собиралась уходить, Чак всегда просил: «Останься, пожалуйста. Хочешь, я спою тебе песни, которые еще никто не слышал? В баре я исполняю, в основном, те, что нравятся обычным слушателям, а вот эти, кроме тебя, никому не покажу…»
И я оставалась. И теперь вместо своих мыслей я думала его мысли, вместо того, чтобы настраиваться на свои каналы, я пыталась понять, каким образом он настраивается на свои и создает такое количество ярких песенных сюжетов и чарующих мелодий за короткое время. Его талант, казалось, не имел границ. Не скрою, мне тоже хотелось этому научиться. Мои же собственные каналы, тем временем, слабели. Я несколько раз пыталась объяснить Чаку, что не могу проводить столько времени с ним, потому что занятия волшебством важны для меня. Но он либо пропускал мои слова мимо ушей, либо отпускал шутки по этому поводу, иногда довольно бестактные.
К некоторым ярким и талантливым людям лучше не приближаться, какой бы заманчивой ни казалась их дружба. Безопасная и почтительная дистанция позволяет брать маленькие дозами того, что они раздают так щедро. А если подойти к ним слишком близко, то уже не увидишь себя самого. В его присутствии мне было так легко, будто он брал на себя часть земного притяжения, и я парила почти в невесомости. Он был обаятельным человеком, прекрасным любовником, великолепным певцом и рассказчиком. Его голос был мягким, бархатным, обволакивающим, и песни его были так хороши, что я таяла, исчезала – будто становилась металлической стружкой на крупном магните, песчинкой на сапоге, маковым зернышком на пироге.
Почему я говорю «был»? Потому, что я натворила что-то, наколдовала… и теперь не знаю что делать.
Я поняла, наконец, что он проводит со мной столько времени вовсе не потому, что сильно мной увлечен. К сожалению, причина была куда менее романтична… Он заполнял мной пустоту. Он и в баре пел не потому, что ему нужны были деньги, или чтобы его песни были услышаны. По ночам или в дождливую погоду, когда не было никого рядом, он писал песни только от страха пустоты. Но ведь я – тоже не пыль на ветру. Я – волшебница, пусть еще не совсем умелая и не такая опытная, как мои учителя, но все же – это мое главное призвание. Чак становился серьезной помехой моим занятиям. Пришедшие ко мне идеи, не получив развития, тихо гасли, а навыки терялись. Он ничего не брал у меня – ни еды, ни волшебства. И все же, он был мне интересен, я понимала, что ему страшно наедине с собой, и мне было его жаль.
Но это была не любовь. В противном случае я бы не воспротивилась происходящему – против любви волшебники бессильны, да и сама любовь сильнее волшебства и плоды ее намного круче. Да, это была не любовь.
Чем больше я слушала его песни, тем яснее вырисовывалась схема. В большинстве песен из цикла о путешественнике во времени повторялся один и тот же сюжет. Вернее, приключения с героем происходили разные – он попадал в странные, забавные и трагические ситуации, но всегда возвращался по времени и все исправлял. И тогда я поняла, вернее, вообразила, что поняла, что так мучает Чака.
