Евгения Горац
Волшебство. Семинары и практика
Присутствие людей-усилителей способствовало творческому подъему, они буквально усиливали сигналы и блокировали помехи.
Мимо большинства коллег, и даже сквозь них, сигналы проходили свободно, не задерживаясь и не оседая. Их присутствие ничему не мешало – они были как солнечные лучики на стене.
В своем окружении я обнаружила двоих людей-переизлучателей, но как вести себя с ними – не знала. Хуже всего было то, что один из них оказался владельцем медицинского центра, где я работала, то есть – человеком, который подписывал мой еженедельный чек. Помимо нашего центра, он владел еще несколькими фармацевтическими предприятиями и был основателем фонда поддержки одаренных детей из бедных семей. Фонд оплачивал их занятия в музыкальных и художественных школах.
Он заметил мой медальон из волшебной яшмы мгновенно, как только вошел в здание центра, нет, скорее, он уже знал, что у меня есть медальон – он вошел, глядя прямо на него.
Человек этот, я назову его мистер Тартц, всегда вызывал у меня восхищение своей энергичностью и умением организовать и реализовать задуманное. Легенды, ходившие о его меценатской деятельности, окружали его ореолом благородства. Я сама неоднократно была свидетельницей его искреннего участия к людям, нуждающимся в помощи.
Сначала я очень обрадовалась: теперь я смогу учиться у волшебника с большим опытом и быть ему полезной. Мистер Тартц повторял неоднократно, что у меня большой потенциал, что добавляло мне уверенности в себе и, надо признаться, разжигало честолюбие. До сих пор я была задействована в нескольких его проектах, один из них даже занял первое место по штату за новаторство и творческий подход. Представители министерства вручили нам главный приз и денежное вознаграждение, а также организовали торжественный вечер в одном из лучших банкетных залов Олбани. Мистер Тартц был очень горд этим призом, мы благодарили друг друга на сцене: он меня – как руководителя проекта, а я его – как директора, давшего мне возможность проявить свое умение и профессионализм.
Но радость моя была преждевременной. Его реакция на медальон и следующий логический ход меня безмерно удивили. В в тот же день он поручил мне невероятно скучный проект. В нем не только не было места для моих идей – я не могла даже использовать свои знания и умения. Я завязла в нем, как в топком болоте. Проходили дни, он подбрасывал мне все новые задания и я задыхалась от скуки… Мало того, он попросил меня присутствовать на собраниях, где обсуждались результаты этого проекта. Это было еще скучнее, и я не могла даже отвлечься и думать о своем, потому что он требовал отчета со всеми подробностями. Но он хвалил меня, благодарил за отлично выполненную работу, и я решила терпеть – когда-нибудь же это кончится!
Скука. Это первый сигнал, что надо немедленно прекратить…
***
Частью моей беззаботной, но довольно унылой юности было сидение на идейных мероприятиях. Тихо сидеть я умела, а больше ничего не требовалось. Взрослые, и на вид серьезные, люди регулярно собирали нас и что-то говорили о народе, светлом будущем, справедливости и счастье, которое приносит только честный труд. Сосредоточиться на этой информации было невозможно – она была нестерпимо скучна. Я не задумывалась, есть ли в их словах истина. Я воспринимала голос идейного лидера как фон, как шум прибоя. Это была данность. Иногда я развлекалась тем, что пыталась угадать, куда он пойдет после работы, что ел на завтрак, кто ждет его дома, есть ли у него собака, кошка или рыбки в аквариуме – сейчас я понимаю, что интуитивно накапливала информацию, необходимую для мгновенного определения типов людей. Если лекция затягивалась, я представляла его с огромными оттопыренными ушами и мясистым, усыпанном бородавками, носом. Он тут же начинал тревожно оглядываться, тереть уши и чесать нос, и обычно отпускал нас быстрее. Прогул подобных мероприятий мог повлечь за собой серьезные последствия. Идейные лидеры вызывали прогульщиков на дополнительные собеседования в свою устланную коврами обитель, и тогда уже требовалось отвечать на их вопросы. Но я быстро сообразила, что если поменять местами слова в вопросе и произнести их громко и с пафосом, то они сразу же одобрительно кивали, ставили галочку в каком-то документе и отпускали прогульщика на волю.
Вспоминая юность, я не могу не сожалеть об упущенных возможностях. Можно сказать, что всю юность я провела в закупоренной стеклянной банке. А банка стояла на полке в темной кладовке.
У моих родителей не было амбиций. Они хотели для меня всего лишь стабильности. Нет, я не могу их упрекать. Они честно пытались загнать мою жизнь в рамки общества. И все же какое счастье, что я оказалась абсолютно не приспособленной делать то, что казалось скучным. В противном случае мой незадействованный потенциал мог проявиться во враждебной обществу манере, и оно пострадало бы гораздо больше, чем бедная бухгалтерия – моя первая работа.
«Скука – одно из величайших преступлений» – полагал великий волшебник, сэр Битон. Не было на свете менее подходящего для меня места работы, чем бухгалтерия огромной текстильной базы, где с утра до вечера стрекотали счетные машинки и двадцать женщин разного размера и возраста непрерывно подбивали приход и расход. Каждый день на базу прибывали грузовики с рулонами тканей. Шерстяные ткани сгружались на шерстяной склад. Льняные на льняной. Шелковые на шелковый. Рулоны пересчитывались, хранились какое-то время на складах, потом отгружались в магазины и на швейные фабрики.
Я по-прежнему была хорошей девочкой. Никогда не опаздывала. Всегда была вежливой. Сидела за своим столом от звонка до звонка. Передо мной были разложены бухгалтерские ведомости. На столе – счетное устройство. Каждый день кладовщики приносили документы о получении товара и его отгрузке. Цифры из этих документов нужно было переписать в бухгалтерские ведомости. Приход в приход, расход в расход. В конце дня все это следовало подытожить. А в конце месяца подбить цифры и сдать главному бухгалтеру. И я честно пыталась это делать. Но когда в конце месяца главный бухгалтер, пожилой инвалид, громко произносил фразу: «Баланс не сходится!», все сразу смотрели на меня. Почти каждый месяц главбух назначал двух работников проверять мои цифры, что вызывало их недовольство, вполне обоснованное: «Своей работы навалом, а тут еще за нее все исправляй. И когда она уже научится?» – сердились они. Я и сама недоумевала, каким образом вместо восьмерки поставила ноль, почему пропустила две ведомости, почему приход внесла в расход, и почему цифра оказалась не в той графе. Я ведь честно старалась! Я кивала, виновато потупившись, обещала исправиться. И сама в это тогда еще верила. Они рылись в моих бумагах, а я тем временем их рассматривала. У одной бухгалтерши – скорбные складки у губ, двойной подбородок, дешевая брошка… желание поскорее добраться домой. Ее там ждет мужчина, сожитель. Он в спортивномкостюме и мягких войлочных тапочках. У него пшеничные усы и мягкий голос. Он варит борщ в голубой кастрюле с узором из маков. «Старается, сволочь, после вчерашнего дебоша загладить вину, – думает она. – А я из-за этой неумехи задерживаюсь на работе!» У другой – сладко-приторные духи, шиньон, кружевная шаль, оттопыренный мизинчик, в сумочке – песочное пирожное в кулечке рядом с зачитанным до дыр письмом от сына. Дома у нее – вазочка на салфеточке, пыльный ангелочек на трюмо… Она мне симпатизирует, жалеет даже, и домой не спешит – ее там никто не ждет.
Они ожидали, что со временем я научусь работать без ошибок. Но время шло, а ситуация не улучшалась: каждый раз, пересчитывая ведомости, я получала другой результат. Как будто черт водил моей рукой, заставляя путать цифры и графы. Меня терпели из-за того, что я была вежливой, никогда не опаздывала и честно отсиживала на всех собраниях. Любое унылое мероприятие я интуитивно использовала для пополнения личной информационной базы. Скучные слова идейных лидеров благополучно протекали сквозь решето моего сознания, а самое важное и интересное – типы людей, их мысли и желания – прочно в нем оседали и сортировались по группам. Я сама не понимала, зачем делала это – «сито» работало само по себе. И только недавно этот багаж сыграл, наконец, свою роль – меня приняли в школу волшебников.
Помимо обычных бухгалтерских подсчетов, в мои обязанности входил переучет на вверенном мне складе, кажется, это был хлопчатобумажный. Впрочем, он мне был так же безразличен, как шелковый или шерстяной. Кладовщики считали рулоны, а я должна была сверять остаток с бухгалтерскими ведомостями. Внимание мое отключалось на первой же минуте этого действа и сознание парило в неведомых далях. Я ходила за кладовщиком, как сомнамбула, и автоматически ставила галочки возле каких-то цифр. Таким образом, на моем складе никогда не было расхождений с отчетными данными. Думаю, кладовщикам было на руку моё безразличие, но об я этом тоже не беспокоилась.
Я покорно шла каждый день на работу, потому что так было положено. Так делали все – мои родители, их знакомые, соседи и мои ровесники. И хотя я делала минимум из того, что следовало, но и это было из ряда вон плохо.
По тогдашнему закону молодой специалист должен был отработать три года в назначенном ему учреждении, и я смирилась, терпеливо отсиживая свой срок. Со временем я научилась просто подгонять цифры под нужный результат – это оказалось легче, чем подсчитать. Ругать меня стали реже, но неприятности возникли с другой стороны.
На текстильной базе был юридический отдел. Если при приемке товара с фабрики обнаруживались излишек или недостача, кладовщик составлял акт и – наивный – отдавал его мне. Там нужно было что-то посчитать… кажется, умножить количество недостающих метров на цену, не сложнее – и отдать в юридический отдел, где оформлялся иск.
Я не помню, как это началось… Кажется, когда я отложила один акт, чтобы рассчитать его позднее, и забыла о нем. А когда спохватилась, время подачи иска уже истекло. Я затаилась и ждала, что это обнаружится, но никто ничего не заметил – все шло своим чередом. Потом я второй акт забыла рассчитать… Возможно, это было скучнее, чем остальные действия.
Через некоторое время я поняла, что никто ничего не замечает и решила, что количество излишков каким-то образом перекрывает количество недостач. Куча нерассчитанных и не переданных в юридический отдел актов постепенно накапливалась в ящике моего стола…
Однажды я простудилась. Когда я вошла в бухгалтерию после трехдневного отсутствия, сердце мое похолодело. Ящик с нерассчитанными актами был выставлен на столе на всеобщее обозрение. Оказалось, что одной из бухгалтерш понадобилась какая-то ведомость, она полезла в мой стол – и обнаружила ворох давно просроченных актов.
Директором базы в ту пору была высоченная громогласная тетка по фамилии Дерягина. Потупив глаза, я что-то бормотала в свое оправдание и просила меня уволить, потому что я ошиблась в выборе профессии, с ужасом думая, что скажу родителям.
Но меня не уволили!
За меня неожиданно вступились местные идейные лидеры. Они заявили, что за время работы на базе я не пропустила ни одного мероприятия, а на собраниях всегда сидела на первом ряду, внимала каждому слову и все аккуратно конспектировала, чем подавала прекрасный пример молодежи. К тому же я состояла в обществах защиты окружающей среды и охраны правопорядка, и регулярно платила членские взносы. Мне даже стало стыдно из-за того, что на собраниях я не слышала ни одного слова, и только делала вид, что конспектирую. А членство в этих обществах давало мне право на шесть дополнительных дней к отпуску.
Меня оставили. Потребовали дать слово, что подобное не повторится. Я согласно кивнула – да, больше не повторится, сама в это искренне веря. И честно собиралась исправиться. Но… уверенность моя улетучилась в тот момент, когда мне принесли очередные акты недостачи и излишка. Я даже сделала глубокий вдох и попыталась их рассчитать и оформить должным образом, но скука в этот момент стала просто нестерпимой. Я отложила их до следующей недели, надеясь, что смогу превозмочь скуку, но вскоре поняла, что этого не случится. Если при заполнении бухгалтерских ведомостей я еще могла развлечься тем, что выводила буквы с завитушками и любовалась симметрией расположения цифр, то тут отвлечься было буквально не на что. Я несколько раз вынимала из ящика акты недостачи и излишка, брала ручку и… отправляла их обратно в ящик. Наученная горьким опытом, я понимала, что они вновь будут найдены, и мне было страшно думать о последствиях. Больше всего я боялась огорчить родителей, которым крайне не повезло с дочерью, а потом уже ни в чем не повинных главбуха, директора Дерягину, и даже поручившихся за меня идейных лидеров. В какой-то момент мне пришла в голову ужасная мысль… и отогнать ее уже было невозможно. Мысль завладела мной, обещая решение сразу всех проблем. Мне не придется рассчитывать акты! Но в ящике их не будет тоже!
Я осторожно просунула акты под свитер и вышла с ними из бухгалтерии. Дрожа от страха быть пойманной, я проскользнула в туалет, бросила акты в унитаз, спустила воду, быстро выскочила оттуда и вернулась на свое место. И вдруг мне стало хорошо и легко.
Проблема была решена раз и навсегда!
Но радость моя была преждевременной. Через пару часов бухгалтерша, та самая, со скорбной складкой у губ и дешевой брошкой, выловила из унитаза размокшую бумагу и швырнула ее на стол главбуха. Вся бухгалтерия, узнав о происшествии, ахнула от ужаса. И хотя буквы и цифры на бумаге расплылись – опознать документ было невозможно, остался только логотип – тем не менее, все почему-то посмотрели на меня. Я несколько раз невинно моргнула, потом пожала плечами и сделала вид, что углубилась в расчеты. Прямых доказательств не было. Я ходила затаившись несколько дней, пока не стало ясно, что мне сошло с рук и это.
С тех пор я не выбрасывала документы в туалет. Я стала осторожнее и хитрее. Как только в ящике накапливались акты и другие скучные бумаги, я тихонько складывала их в сумку, выносила за пределы базы и выбрасывала в мусорный бак, предварительно облив лимонадом или томатным соусом. Заметая следы, я каждый раз я выбирала для этого другую подворотню.
***
Я завершила скучный проект гораздо быстрее назначенного срока. Но не успела я вздохнуть с облегчением, как мистер Тартц, выдавая мне денежную премию, спросил, не хочу ли я и в дальнейшем руководить проектами такого рода. Если я соглашусь, он повысит меня в должности. Я поблагодарила и так поспешно отказалась, что он, обычно такой выдержанный, не смог скрыть явной досады.
Мне понадобилось несколько дней на восстановление. После этого я вновь попыталась открыть каналы идей и вдохновения. Мистер Тартц, казалось, оставил меня в покое, но… постепенно я обнаружила себя окруженной людьми-помехами.
Я не могу расценивать действия мистера Тартца как случайность, потому что все люди-лучики были задействованы в других проектах, а люди-помехи были назначены либо моими помощниками, либо координаторами. Люди-помехи появлялись прямо с утра – самое благоприятное для меня творческое время – и, сами не подозревая об этом, создавали вокруг меня мучительную пустоту.
Для создания помех такому человеку ничего делать специально не надо – он помеха сам по себе. Достаточно было его присутствия, и все идеи и сюжеты, приходящие из источника, успешно глушились. Некоторые оказались столь сильными глушителями, что усталость от общения с ними на работе не позволяла мне принимать сигналы ни в вечерние часы, ни в выходные дни.
Многие люди-переизлучатели, и мистер Тартц в том числе, не только преуспели в тонкой настройке своих каналов, они также добились положения в обществе, которое позволяло им выбирать себе окружение.
Надо ли говорить, что мистер Тартц тщательно избегал общения с людьми-помехами и окружал себя людьми-усилителями, иногда вызывая недоумение коллег и подавая повод для сплетен. Некоторые люди-помехи обладали более высокой квалификацией, чем люди-усилители, и чем руководствовался мистер Тартц, назначая людей-усилителей на столь высокие должности, было неясно тем, кто видел только одну грань этого мира. Но, как оказалось, людей-помех он тоже использовал по своему усмотрению, и делал это умело.
Мистер Тартц был мощным переизлучателем. От него исходила огромная магнетическая сила – он мгновенно очаровывал собеседника. И мне был ясно виден ее источник. Множество идей и сюжетов неслись по его каналам с огромной скоростью, с размаху врезались в его поле, какое-то время мерцали на поверхности, а потом исчезали в его недрах. Он менял их по своему усмотрению и переизлучал в мир.
Подчиненные откровенно пресмыкались перед ним, в интуитивной надежде добыть несколько идей и для себя. И он регулярно подкармливал их аккуратно дозированными искрами. В общем-то ничего страшного в этом не было, кроме того, что идеи и сюжеты шли не из прямого источника, а через перевалочный пункт, и попадали к другим уже в измененном виде. Возможно, это не было его намерением, но «ловящие-искры» постепенно теряли индивидуальность и становились бледными тенями переизлучателя, что было хорошо видно в объеме. Очевидно, меня ждала участь одного из мелких спутников мистера Тартца.
Впрочем, «тени» были бесконечно благодарны мистеру Тартцу за эту возможность. Они повторяли слова переизлучателя и несли в мир его идеи, искренне полагая их своими. Мне было сложно оценить масштаб происходящего. Во всяком случае, человек-переизлучатель ничего не отнимал, наоборот, он предлагал. И все же многие пытались вырваться из-под его контроля – больше интуитивно, чем сознательно.
Люди-помехи блокировали только сигналы извне, но не мешали мне изучать мир в новом ракурсе. И увиденное так огорчало меня, что я разрыдалась на очередном семинаре по волшебству. Другие студенты тоже плакали. Лектор сказал, что слезы на этой стадии обучения закономерны. Но судить об всем только по одной, отдельной открывшейся нам, части объема неразумно и преждевременно.
Не уверена, что смогу изложить плоскими словами объемный взгляд на мир. Во всяком случае, окончательных выводов из них делать не следует.
Мир отличался от моего былого о нем представления: поступки людей определялись вовсе не теми мотивами, которые можно было предположить, исходя из плоской логики. И выглядели люди совсем иначе – внешность была прямым следствием их объемных функций и личных намерений.
Лица, поражающие в плоскости благородством черт, в объеме виделись высокомерными и самовлюбленными.
Улыбки обаятельных людей вовсе не означали «я рад тебе», а, скорее, «посмотри какой я классный!» или «люби меня, как я себя». Некоторые легко попадались на эту улыбку и послушно начинали их любить.
Еще между людьми существовали связи… удивительные хитросплетения, о которых они даже не подозревали. Незнакомые между собой люди часто оказывались частью одного замысла. Они этого не осознавали и были похожи на стаю рыбок, проглоченных акулой. Что будет с ними после того, как акула их переварит, было страшно предположить. Я не знала, как их предупредить об этом, и задыхалась от бессилия. Возможно, я – тоже часть чьего-то плана, и если так, то мне бы хотелось об этом знать.
Зато я смогла избавиться от людей-вирусов.
«Вирус» изучал повадки будущего «носителя», умело притворялся «своим в доску» и медленно вкручивался в систему. Что это значило для «носителя», я еще не разобралась, но ясно видела, что «вирус» руководствовался только личными интересами. Вообще, почти все руководствовались только своими интересами, даже когда заботились о ком-то или делали пожертвования.
Главным желанием и стремлением каждого человека было протянуть нити в будущее, любым способом остаться в кружеве событий. Проще всего это можно было сделать, обзаведясь потомством. Красивый партнер увеличивал шанс рождения красивого сына или дочери, тем самым повышая на себя спрос у особ противоположного пола, а значит и шансы продолжения рода. Способы посложнее включали в себя возможность записаться на сознания других людей. Чаще всего это удавалось сделать при помощи слов, музыки и изобразительного искусства.
Интересный метод избрала Карен, вязальщица с Ист Вилледж. По почте мне пришел от нее пакет – в нем были книжные закладки с изображением вязаных изделий. Я подарила часть книжных закладок знакомым, а часть оставила себе – они каким-то образом разбрелись по квартире и теперь попадались мне то в одной книге, то в другой.
Особой удачей считалась возможность перезаписываться из поколения в поколение. За эту возможность люди готовы были на все.
Еще люди, казавшиеся мне прежде очень умными, вовсе таковыми не являлись: они либо успели столкнуться с некоторыми фактами и явлениями раньше, либо у них было больше времени для их изучения. У таких людей можно было брать информацию, как и раньше, но уже без прежних восторгов и самоуничижения.
Чем более люди были ограничены в своем видении, тем чаще от них можно было слышать упреки в адрес других: «Тебя не узнать», «Ты изменился», «Как ты мог так поступить!», «Как ты, такой чудесный, можешь общаться с ним, таким ужасным?!», или «Я так любил тебя, но, оказывается, я тебя плохо знал». Наблюдать за этим было очень занятно. На самом деле никто не менялся, а просто поворачивался другими гранями, что было хорошо видно в объеме.
Люди отличались друг от друга степенью сложности и многогранности, даже самые близкие и давние друзья всю жизнь соприкасались всего несколькими гранями, не подозревая об остальных. Причиной ревности и непонимания часто являлось то, что сложный человек дружил с одним – одними гранями, а с другим – противоположными. А у двух его друзей не было ни одной общей грани, и они разрывали сложного человека на части, ревновали и требовали, чтобы он выбрал кого-нибудь одного.
Множество важных мыслей и идей не находили себе применения в обозримом будущем, теряясь в момент передачи другим лицам. Видение людей, от которых зависело продвижение идей, было крайне ограниченным даже в плоскости: эти люди умели смотреть только себе под ноги. Способность оглядываться и смотреть по сторонам, не говоря уже о взгляде вверх, не входили в набор их достоинств. Человек, передающий важную мысль, не понимал, что говорит со слепым кротом. Мне было больно смотреть, как бесполезно он тратит время и силы. Но я не знала, как ему помочь.
Больше всего меня тревожили многочисленные «тени» мистера Тартца – возможно, потому, что мне была уготована роль одной из них. Думаю, я неверно выбрала слово… «Тенью» обычно называют людей, не способных к проявлению инициативы, следующих за другими. Пожалуй, это были не тени, а планеты, вращающиеся вокруг звезды. Впрочем, быть планетой в чьей-то солнечной системе – достойная роль. Это – и приятно, и удобно. Ты – планета, и остальные, обращающиеся вокруг той же звезды – планеты. Не нужно выяснять «кто лучше» и «кто главнее». И так понятно, кто. Ты – планета, и тебе очень повезло: у тебя есть солнце, щедро дарящее энергию, и ты принимаешь теплые лучи с благодарностью. А если заупрямишься и оторвешься, то улетишь в темный безвестный космос, где скорее всего затеряешься или еще чего хуже – попадешь в черную дыру и тебя разорвет на атомы.
Под крылом мистера Тартца – миллионера, мецената и просто чернокудрого красавца – было тепло, комфортно и очень интересно – можно было всю жизнь купаться в его щедротах.
Мистер Тартц фильтровал идеи, менял по своему усмотрению, обычно делал их легче, доступнее, удобоваримее, шлифовал и огранивал, от чего они сияли еще ослепительнее, и выдавал маленькими порциями своим спутникам. Все бы ничего, если бы в объеме его «планеты» со временем не становились неотличимы друг от друга. Они полностью зависели от его лучей и не мыслили без них своего существования.
Интересно, что круг близких друзей мистера Тартца только изображал «круг близких друзей мистера Тартца». Теплые отношения между этими людьми были притворством: их целью было держать друг друга под контролем и время от времени выпытывать информацию о новых идеях мистера Тартца. Они так привыкли притворяться, что неестественность ощущалась во всем: в их деятельности, словах и поведении. Однако стоило новому «другу» войти в круг мистера Тартца, как с людей, прежде казавшихся верхом такта, вмиг слетала маска, обнажая гигантское честолюбие и решимость снести с дороги любого, кто посмеет претендовать на место вблизи их переизлучателя.
Мистер Тартц не мог всего этого не понимать. Возможно, он предпочитал играть роль человека, окруженного любящими друзьями, чтобы никто не догадался о его одиночестве. Мистер Тартц был одинок именно потому, что был солнцем, планеты полностью от него зависели. А там, где есть хоть доля зависимости – нет места искренней дружбе. Он был не просто одинок, он был так космически одинок, что мое сердце захлестнула жалость. Я бы сделала все возможное и невозможное, чтобы ему помочь! Но он окружил меня людьми-помехами. Зачем? Зачем? В момент, когда я хотела предложить ему искреннюю дружбу, ничего не требуя взамен, разделить с ним счастье принимать информацию из источников, он… он…
Он потребовал, не сам, а через одного из своих приближенных – отдать медальон из яшмы и другие объемные предметы, находящиеся в моем владении, и впредь действовать только по его инструкциям. Я проплакала всю ночь.
