полная версия

Елена Владеева
Сказки жизни. Новеллы и рассказы

Эпилог

– Прошу несколько минут внимания и тишины! От имени Высших Сил – многие называют нас серафимами или архангелами – я рад приветствовать здесь очередные новопреставленные души! Все вы прошли нелегкий жизненный путь в долгой череде девяти земных воплощений. Вам доставались драматичные судьбы, вы оказывались на разных континентах, исповедовали непохожие религии. Были мужчинами и женщинами, богатыми и бедными, жертвами и палачами, счастливцами и неудачниками, окончив свою последнюю жизнь, кто – глубоким стариком, кто – ребенком. Мы прекрасно знаем, что вы давно грезили о награде – Вечном Небесном Отдохновении и вполне заслужили его, но…

Но в связи с тем, что население Земли стремительно растет, в последние годы возник большой дефицит Энергии для создания новых человеческих душ, поэтому я убедительно взываю к великодушному пониманию этой нелегкой проблемы! Мы вынуждены сообщить вам, что каждой душе придется еще раз вернуться к земной жизни, но я официально уверяю всех, что это десятое воплощение будет последним и окончательным. Тише-тише, пожалуйста! Не волнуйтесь так сильно, прошу всех сохранять спокойствие! Поймите, что лишь непреодолимые обстоятельства заставляют нас пойти на столь крайнюю меру. К тому же не лишне напомнить, что и Высшие Силы всегда проявляли о вас заботу, исполняя самые заветные ваши желания, и сейчас вправе рассчитывать хотя бы на малую толику ответной благодарности. Надеюсь, с этим никто не будет спорить?

И еще одно дополнение: на этот раз не будет даже краткой возможности для отдыха перед последним воплощением, и прошу всех быть готовыми к отправке на Землю в ближайшие дни. Разумеется, все ваши мечты и пожелания из девятой жизни остаются в силе. Спасибо всем за внимание и в добрый путь!

* * *

Под раскаленным полуденным солнцем Дакки худенький, как закопченная щепка, паренек на велосипеде с тележкой упрямо лавирует в гудящей и тарахтящей уличной толчее. То изнывая в заторах от удушающих выхлопов, он еле-еле ползет черепашьим шагом, упираясь в чью-то спину… То налегая изо всех сил жилистыми ногами, яростно крутит педали, ввинчиваясь между мотороллеров и таких же, как он, велорикш. И совершив удачный маневр, озорно сияет бело-сахарными зубами на смуглом лице…

Как в сказке…

В некотором царстве, в некотором государстве жил царь-вдовец, и была у него дочь Марья-царевна, единственное дитя и отрада. Самые злые языки не посмели бы назвать ее гордячкой или капризницей, напротив – нрава она была веселого и покладистого. И рукодельница – хоть кружева плести и бисер низать, хоть шелком цветные узорочья выводить. И певунья – заслушаешься, и сказки сказывать мастерица! Но никто из знатных женихов не сватался к ней. И хоть царь в своей Марьюшке души не чаял, а даже он порой невольно отводил глаза, очень уж она была некрасива.

"И в кого бедняжка такой неудачливой уродилась?" – сокрушался про себя царь – "И мать ее, покойница, до того пригожая была, да и я вроде не плох. За что ей судьба такая горькая выпала? Одно утешение, что ни Змей Горыныч, ни Кощей Бессмертный на дочку мою не позарятся, а то ведь бывали случаи…" А Марья-царевна, казалось, нисколько не задумывалась о своем будущем, а иногда даже ласково говорила отцу: "Не печалься обо мне, батюшка! Мне и в родном доме славно живется, не хочу я замуж на чужбину, не хочу с тобой расставаться! Ведь и тебе без меня грустно станет."

Но царя, кроме заботы о Марьюшке, еще одна дума покоя и сна лишала – на кого он царство оставит? Бог не послал им с женою сына, не вымолили себе утешения к старости. Уж и так думал царь, и эдак, ночи не спал… Можно, конечно, выдать дочку за простого человека, но царская гордость восставала против – и отец его был царем, и дед, и прадед. А теперь получается, надо отдать государство в руки неизвестно кому, чтобы прахом все пошло? Все, долгими трудами устроенное? Нет, добром такое безрассудство не кончится! И за примером недалеко ходить – вон, в соседнем царстве Емеля. Даром, что простой мужик, а как на печи во дворец въехал, так и молодая жена, и сам царь с царицею "по половице ходят", слово лишнее вымолвить боятся – не прогневать бы зятя. Ведь неизвестно, что он по-щучьему велению еще учудить может!

А окрестные царевичи и дальние принцы все с большим норовом. Хотят взять в жены непременно красавицу, чтобы друг перед другом похваляться. Уж царь в приданое сразу пол-царства посулил, но и на него не нашлось охотников. И то сказать, земля в этих краях скудная – леса да болота и от больших торговых путей далеко. Глушь, одним словом, дальше только лешии да кикиморы по чащобам озоруют. И ведь не за всякого ведь со спокойным сердцем дочь отдашь. Надо, чтобы у молодых все по-доброму было. И болела у отца душа за любимую Марьюшку, и жизнь была не в радость. А как представит, что и внуков не доведется ему на коленях понянчить, так стариковские слезы на бороду и закапают…

* * *

А на другом краю земли, в другом государстве, у тамошнего царя с царицей было три сына. И все, как на подбор – красивые да ладные. Пришло время их женить, а они ни к кому свататься не хотят, ни одна царевна или принцесса им не хороша. Никого себе выбрать не желают, такие гордецы. Крепко осерчал тогда царь: "Долго вы, сыновья, мое терпение испытывали, и кончилось оно! Слушайте теперь не отцовскую, а царскую мою волю – возьмите луки тугие да стрелы острые, поезжайте в чисто поле и пустите их наугад на четыре стороны. На чей двор стрела упадет – там и суженая ваша. И без невест во дворец не смейте возвращаться! А ежели кто вздумает мне перечить, лишу родительского благословения и наследства, прогоню с глаз долой!»

Не осмелились царевичи отцу возразить, никогда его в таком гневе не видели и оробели. Что ж, делать нечего, выехали они в широкое поле и пустили стрелы в разные стороны. Потом крепко обнялись, попрощались друг с другом, сели на добрых своих коней и отправились по белу свету судьбу искать… Куда стрелы привели двух старших сыновей – про то неведомо. А младшему Ивану-царевичу долго пришлось плутать и наконец нашел он свою стрелу в дальнем болоте. Лежала она на мшистой кочке, а рядом сидела лягушка и так смотрела на Ивана, будто лишь его дожидалась. Изумился царевич, невольно попятился… А лягушка вдруг заговорила с ним человеческим голосом, стала рассказывать про свое несчастье – злое заклятье колдуна, превратившего красну девицу в лягушку. И еще уверяла, что никогда царевич не пожалеет, если возьмет ее в жены. Но прочь убежал Иван, не оглядываясь. Пуще отцовского гнева испугался он людских насмешек, слыханное ли дело – ему, царскому сыну пойти под венец с такой невестой! А может, это нечисть болотная так морочит, хочет его обвести?

Закручинился он, но ничего не поделаешь… Стал думать и гадать, как же ему теперь быть? Домой вернуться не посмел. Проницателен был царь, сразу понял бы: сын в глаза его обманывает, говоря, что не нашел свою стрелу. И все равно, как грозился, прочь из дома выгонит. Поехал тогда Иван-царевич, куда глаза глядят, сам не зная, на что надеясь. Долго странствовал он в чужих землях… Уж и лето прошло, задули холодные ветры. Истрепалось в пути богатое платье, сносились сафьяновые сапоги, давно сменял он на хлеб серебряную уздечку, и не раз уносил его верный конь от лихих разбойников. Негде ему было преклонить свою бедную голову и уж не чаял он пережить лютую зиму. Дня теперь не проходило, чтобы не вспомнил Иван-царевич про чудесную лягушку и свою вину – да где ж ее искать, как грех избыть? Убегал-то он без оглядки, себя не помня. Чуть в болоте не увяз, только б не видеть, как безутешно она заплакала над его стрелой.

Наконец, дорога привела его в те края, где жил вдовый царь со своей Марьюшкой. И услыхал Иван от здешних людей, что никак не сыщется достойный жених для их царевны. Тогда, помолясь усердно, отправился Иван-царевич прямо во дворец, поклонился царю в ноги, открыл свое имя и рассказал, что ищет по грозной воле отца свою суженую. И про стрелу, которую не смог нигде отыскать и долг свой не исполнил… Царь от души ему поверил и просил Ивана быть дорогим гостем, пожить у них, сколько пожелает. А Марья-царевна, бывшая тут же со своим рукодельем, не сводила с него восхищенных глаз. И до того он пришелся ей по сердцу, что она разрумянилась и даже похорошела. А он в скитаниях так натерпелся, что о лучшей доле и мечтать не смел. Царь не мог поверить своему счастью, что и дочка наконец пристроена, и у него гора с плеч! Послали, не мешкая, к дальнему царю гонца с письмом от сына, в котором он просил отцовского благословения, и вскоре сыграли веселую свадьбу.

* * *

Стали они жить да поживать в мире и полном меж собой согласии – царь все не мог на молодых нарадоваться. А уж когда родилась внучка, устроил настоящий пир горой! Такая радость ему и утешение на старости лет. А Бог даст, еще и внука дождется. Все устроилось так ладно, что и мечтать больше не о чем. Сбылось все-все, как Марьюшка еще в детстве загадала… Лишь иногда печалило, что ее милый Ванюша не торопится навестить своего отца и представить ему невестку, как у людей исстари заведено.

«Будто в ссоре они или он опасается чего? То ему жара помешала, то осенняя распутица… Скажет только: "После, Марьюшка, не время сейчас." Или делами отговорится – а какие у него дела? Все ведь наперечет. Но куда хуже, если сядет у окна и скучает, за день словечка не вымолвит. Хорошо, я всегда рядышком! Спою ему ласково, русые кудри можжевеловым гребешком расчешу – сила в нем целебная. Да поднесу пряного сбитню. Он лицом и помягчеет, снова развеселится.

Иной раз думаю – пусть бы Ванюша на охоту отправился, все ж развлечение, но нет… Душа, говорит, не лежит. Свой лук и стрелы еще до свадьбы в оружейный сундук запрятал. Даже батюшка, уж на что стар, а и то, по свежей пороше, когда егеря зайцев спугнут, велит седлать Каурого и едет посмотреть охоту. Я иной раз ему пеняю – не грешно ли им ради потехи губить невинных зверюшек? Хотя, правду сказать, перепела с брусничным взваром очень хороши! Да и сама от мягкой заячьей шубки не отказываюсь… Зато у моего Ванюши не только на зайца или тетерева, а и на самую мелкую птаху рука не подымется.

Только редко-редко, а порою с ним так бывает, что вдруг засобирается в одночасье, лук да стрелы из сундука вытащит. Скажет – пойду я, может утку болотную добуду. А вернется уж затемно и пустой. Ни в одну утку, мол не попал… И невдомек ему, что я, хоть женского роду, а давно все смекнула, только виду не показываю. Ведь тетива так ослабла, что из того лука и курицу на дворе не подстрелишь, не то, что птицу в небе. А еще про стрелы приметила, сколько их было в колчане – столько и осталось, когда воротился. Больно уж добрый и жалостливый сердцем мой Ванюша! Не может сгубить живое.

А что уходит надолго – так не хочет нас с батюшкой огорчать. Но есть, видно, у него заветная думка, печальная… Да только я не спрашиваю, помалкиваю. Может, он до сих пор виноватится перед отцом, что не сумел тогда отыскать своей стрелы и суженой невесты? И про то, что меня полюбил, открыться ему не смеет. Должно, опасается, не проговорилась бы я, что никакая стрела на наш царский двор не залетала. А сама судьба привела его к нам, и выбрал он меня в жены, потому что по сердцу пришлась. И я к нему на всю жизнь прикипела. Прилепилась, как малая звездочка к ясну месяцу… Ах, будь моя воля, кинуться бы к его отцу в ноги да сказать, что мы на веки-вечные полюбили друг друга! Да малютку нашу к нему привезти показать. Не каменное же у него сердце! Увидит, как все у нас ладно, так непременно простит и порадуется за нас. И благословит уже воочию.»

Так иногда размышляла сама с собою Марьюшка, когда сидела за рукоделием в ожидании мужа. И еще, замечая порой, как хмурится Ванюша, глядя на их некрасивую большеротую дочурку, она тихонько вздыхала виновато. А втайне думала – главное, чтоб душа была светлая да незлобивая. И всем сердцем верила, что непременно случится чудо, и полюбит когда-нибудь их дочку сказочный добрый молодец, как саму ее полюбил прекрасный Иван-царевич. И будет она так же сказочно счастлива всю свою долгую-долгую жизнь…

Потерянная перчатка

Утро

"Как хочешь, а я поплыла, очень жарко…" – Наташа легко, почти не плеснув, скользнула с их каменного островка по влажному шелку водорослей, и неожиданно оказавшись с другой стороны, вдруг хлестко ударила ладонями по воде, обдав его веером сверкающих брызг. "Ну, теперь держись у меня!" – стряхнув блаженную дремоту, шутливо пригрозил Александр Дмитриевич, вдохнул побольше воздуха и нырнул с нагретого полуденным солнцем камня. Приятно освежившая вода была удивительно прозрачной, на дне отчетливо виднелись извивы песчаных волн, чуть колышащиеся подводные оазисы и верткие стайки мелких рыбешек. Далеко вынырнув, почти у выхода из маленькой бухты, он быстро догнал Наташу, Натали – свою гибкую, искрящуюся мокрым телом русалку. Поняв, что уже не уплывет от него, она со смехом обернулась и сразу обняла за шею, просияв серыми глазами, отразившими все изменчивые цвета моря, и подставив для поцелуя нежные губы.

В этот момент, по закону подлости, чудесный сон начал постепенно таять и отхлынул, бросив его огорчено вздыхать на отмели реальности… Сейчас над ухом должен заверещать неотвратимый будильник. И тело, помимо еще сопротивляющегося сознания, напружинилось суетливым угодливым спаниелем, готовое по команде "Ищи!" продираться по топи сквозь заросли осоки, и кинувшись в холодную воду, плыть за добычей и в зубах принести ее хозяину. Но тиран-будильник почему-то молчал. И Александр Дмитриевич вспомнил, что сегодня долгожданная суббота! Он мысленным щенком доверчиво перевернулся кверху животом и радостно задрыгал всеми четырьмя лапами. Потом, сладко зевнув наяву, с наслаждением потянулся… Наташа дышала рядом совсем неслышно, значит его милая девочка еще спала.

Наташенька – моя нежная пушинка, танцующая на ветерке, снежинка на ресницах, ромашка на июньском лугу, ласкающий ночной шепот… Натали – мой легкокрылый ангел, изысканные лепестки лилии, весенняя капель, тонкие изящные пальцы. Вся прелесть, если она еще сохранилась в потайных уголках его жизни, все не тускнеющее и не обесценившееся с годами, все немного волшебное среди пустынной житейской скуки это его любимая Наташа. Ее лучистые глаза, озаряющие радостью и цветущей красотой все вокруг. Легкие, одним неуловимым движением подобранные заколкой светлые волосы с очаровательными пушистыми завитками на висках и затылке. Когда он целует ее там, в ложбинку шеи, она иногда смеется, что лучший ее ракурс – вид сзади. Хорошо, если бы сейчас Наташа спала на спине, тогда… Не поворачиваясь и не открывая глаз, Александр Дмитриевич представил, как осторожно отогнув краешек одеяла, чуть прикоснется… Нет, сначала всласть налюбуется на ее грудь – он не встречал формы совершенней и желаннее, а ему было с чем сравнить! – и только потом прикоснется поцелуем, тихонько, чтобы не разбудить раньше времени.

Словно почувствовав неладное, жена шумно заворочалась в постели и бурно откинула со своей стороны одеяло. "И отъелась же ты, мать! Все малину мне испортила…" – с досадой буркнул про себя Александр Дмитриевич, уткнувшись лицом в подушку с ядовито-лиловыми пальмами. Татьяна и вправду заметно раздобрела за прошедший год, и ей всегда теперь было жарко, хотя ничего удивительного, тоже недавно полтинник стукнул. И затылок вечно жестко-стриженый, выкрашенный в темный цвет. Ладно, мечты о Наташе оставим до вечера, а сейчас придется в дела впрягаться, труба зовет…

Первое – надо пилить с женой в универсам и загрузить полный багажник продуктов на неделю. С тех пор, как Татьяна шесть лет назад сломала руку, она в магазин почти не ходит и тяжелее хлеба и пачки масла ничего не носит. Еще и шипит: "А когда мне? Весь день у плиты, да еще Матвейку мне все норовят подкинуть." Это правда – их старшая дочь родила уже второго пацана, и двухлетнего Матвея даже ночевать иногда оставляла у бабушки с дедом. Малыши, конечно, забавные и трогательные создания, но беспокойства от них очень много. А родители-молодожены сначала целый год все мерились характерами и перетягивали канат амбиций. После одной, особенно бурной сцены Настя и домой возвращалась, но потом, народив двух детей, окончательно заломала мужа, и они угомонились. Точно, вся в мать пошла.

Татьяна его тоже на свой лад перековала, правда другим манером – вкрадчивым, как и положено приезжей в столицу из маленького городка. И пока он умилялся, какими ласковыми кругами эта симпатичная девушка вокруг него вьется, оказалось, что она уже опутала его тонкой шелковой ниткой, как того слона из притчи или еще кого-то крупного, так что ни рукой, ни ногой не шелохнуть. А когда попытался дернуться на волю, было уже поздно по всем срокам, и он женился, как честный человек, к беспомощному ужасу своей матушки, деликатной библиотекарши.

Да, кстати завтра надо еще заезд к ней сделать по части снабжения, а это уже через всю Москву тащиться. И пора что-то решить с ее операцией катаракты, пока она окончательно не ослепла на один глаз, но куда отдаться, чтобы хорошо сделали? И не забыть в аптеку заехать, купить это дорогое лекарство для сосудов, которое ей посоветовали. Еще Татьяна наверняка сегодня велит им со Стасом квартиру пылесосить, но сынок, как водится, куда-нибудь срочно умчится по звонку.

В последнее время Стас их очень беспокоил, а все началось с появления новых соседей по лестничной площадке. Однажды Александр Дмитриевич оказался с ними в лифте, и пока поднимались наверх, хорошо разглядел. Это была невообразимая пара – вылитые Карлсон и фрекен Бок! Она выше мужа на полголовы, да еще с наверченным на темени узлом вытравленных до пакли волос, и самым широким местом фигуры – на бывшей талии. А он – такой же пухлый, и с всклокоченной макушкой, но роста ему это не прибавило. Фрекен Бок – ее потом всей семьей они так и называли – была высокомерная дамочка из тех, к кому, как говорится, и на кривой козе не подъедешь, включая собственного мужа. Зато Карлсон изо всех старался пойти на контакт, причем было ясно, что стоит ему приоткрыть маленькую щелку двери, как просочившись, он уже через минуту будет сидеть за вашим столом и под разговоры уплетать плюшки с вареньем. Но родители – это все были цветочки, а ягодки… Вернее одна «ягодка» в лице их дочки – ядреной девицы в возрасте на выданье, с волоокими надменно-томными глазами. Иначе, чем вульгарное слово «телка», ей трудно было подобрать определение, но «телка» многообещающая – странно, что эта красотка могла уродиться у таких предков!

Когда недавно утром они со Стасом встретились с ней на площадке у лифта, сын буквально потерял ориентацию в пространстве. Как уставился на ее роскошный – в мамашу! – бюст, так и пялился зачарованно, совершенно забыв, куда и зачем надо идти… Выходя из лифта, она медленно повернулась и пошла, играя обтянутыми бедрами и давая зрителям счастливый шанс запечатлеть в уме произведенное ею впечатление. Для Стаса это был полный нокаут, сын гипнотически лез в пасть к удаву… Даже Александр Дмитриевич ощутил некоторое известное перераспределение крови в организме, и счел за благо подвезти свое ошалелое чадо поближе к институту, а то, как бы не вздумал дожидаться ее у метро – с него станется. Хотя понятно, что в любовных делах подстраховаться невозможно.

Потом выяснилось, что даже имя у роковой обольстительницы весьма подходящее – Алиса, а неказистый общительный Карлсон – всего лишь ее отчим. М-да, сказочная семейка… Главное теперь, чтобы их двадцатилетний балбес не оказался в роли глупого Буратино. Правда, в бестолковости он и в детстве не был замечен, но разве можно равнять мирное время с гормональной атакой безрассудного влечения? Пока же он с энтузиазмом порывался то вынести мусор – когда это раньше его допросишься! – то сходить за хлебом, то вдруг задружил с бывшим одноклассником Максом со второго этажа, к которому стал забегать каждый день, от него же и получил первые сведения о своей обольстительнице. То вызывался спуститься к почтовым ящикам, чтобы проверить, не принесли ли квитанцию за квартплату – и откуда он вообще узнал, что таковые существуют? В довершение проблемы Александр Дмитриевич уже пару раз случайно заставал сына, подсматривающего в дверной «глазок» за соседской дверью напротив.

Из-за этой девицы Стас, похоже, совсем забыл свою подругу Олю, милую интеллигентную девочку, тоже бывшую одноклассницу, живущую через подъезд в их же доме, которую без малейшего опасения можно было представить в роли невестки. И отношения у них вполне теплые, хотя слишком ровные для серьезного чувства, по крайней мере со стороны Стаса. И похоже, что они не думали переступать грань физической близости, у Оли в глазах еще светился застенчивый вопрос – верный признак, отличающий девушку от женщины, для которой не осталось тайн. Очень жаль, если сын с ней расстанется… Александр Дмитриевичу нравилась тихая Оля, и он не терпел самоуверенных, напористых амазонок, особенно за рулем – никогда не угадаешь, каких выкрутасов от них ждать.