Сборник статей
Материалы международной научно-практической конференция «195 лет Туркманчайскому договору – веха мировой дипломатии»
Жизнеспособность и господствующий характер российской имперской культуры проявляется в том, что в центре всегда стоит вопрос о власти. Имея власть в своих руках, имперский центр посылает властные импульсы, к перифериям формулируя для них, с учетом их возможностей целей.
Культурные достижения периферий обогащаются и постоянно получают стимул саморазвитию.
Таким образом, можно утверждать, что русский имперский подход социокультурного освоение полиэтнических периферийных пространств, имел разные по форме и содержанию инструментальные и институциональные образцы. Наиболее важными: надэтничность, отсутствие ксенофобии, соучастие в совместном проекте, доверие к местным элитам.
Важным компонентом в преобразовательной деятельности Российской империи на ее окраинах осталась и ее социально-культурная парадигма и имперский образ жизни. Открытость и направленность в сторону какой-либо этнической локальности, разрушили все существовавшие преграды.
Введение порядка, мира и спокойствия, расширения равноправных социально-политических и экономических условий на все имперское пространство постепенно содействовали процессу примирения этнических и инокультурных, которые постепенно приобретали характер их общего достояния.
Литература
1. Аксютин, Ю. М. Имперская культура: система ценностей, символы, ритуал: автореф. дис. …канд. философ. наук: 24.00.01/ Аксютин Юрий Михайлович. – Томск, 2009 [Электронный ресурс]. – URL: //http://netess.ru/3kulturologiya/575882-1-imperskaya-kultura-sistema-cennostey-simvoli-ritual.php (Дата обращения: 8.04.2019).
2. Суни, Р. Г. Империя как она есть: имперская Россия, национальное самосознание и теория империи / Р. Г. Суни// Ab imperio. – 2001. – № 1–2.
3. Суни, Р. Г. Империя как таковая: Имперская Россия, «национальная» идентичность и теория империи/ Р. Г. Суни // Государство наций: империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина / Под ред. Р. Г. Суни, Т. Мартина; пер. с англ. В. И. Мотузовой. – М.: РОССПЭН, 2011. – с. 31–87.
4. Фергюсон, Н. Империя: чем современный мир обязан Британии / Н. Фергюсон / Пер. с англ. К. Бандуровского. – М.: Астрель: CORPUS, 2013. – 560 с.
5. Фуко, М. Правительственность (идея государственного интереса и её генезис)/ М. Фуко/ Пер. с фр. И. Окуневой// ЛОГОС, 2003. – № 4–5 (39). – с. 4–22.
Северо-восточное Причерноморье в орбите османо-российских противоречий первой трети XIX в.
Приймак Юрий Владимирович д.и. н, доцент,
Гурова Евгения Александровна, ФГБОУ ВО Армавирский государственный педагогический университет,
РФ, г. Армавир,
prijmak1975@mail.ru,
gurova.evgenija@mail.ru
Аннотация: В работе представлены основные направления крымско-османской и российской политики в Северо-Восточном Причерноморье, определявшие, в динамике обоюдного соперничества двух империй, специфику военно-дипломатических, этно-политических и торгово-экономических процессов в регионе.
Ключевые слова: Северо-Восточное Причерноморье, османо-российские противоречия, «Восточный вопрос».
Военный союз Порты с Россией, наметившийся в конце XVIII в., был не долговечен, так как с подписанием в 1801 г. предварительного мира с Францией, присоединением к Амьенскому договору 1802 г. и разгромом в 1806 г. третьей антифранцузской коалиции, Османская империя вновь попала под сильное французское влияние. Особенно активно провоцировал Порту к войне с Россией прибывший в 1806 г. в Стамбул новый французский посол генерал Орас Себастьяни, который подталкивал Порту к союзу с Наполеоном и прельщал султана Селима III возможностью возвратить Крым и все Черноморское побережье [1].
В отличие от Порты, в своей кавказской политике Россия проявляла не только большую самостоятельность, но и сохраняла элементы преемственности в подходах к определению политического статуса земель Северного Кавказа. Так, в русле политики Г.А. Потемкина по созданию постоянной дипломатической конференции, включавшей в свой состав до 49 послов и депутатов от горских народов, действовал и Павел I, который вопреки приписываемому ему слепому антагонизму в отношении политического наследия Екатерины II, предпринимал попытки по практическому воплощению идеи устойчивой «федерации» кавказских владельцев и союзов сельских обществ под эгидой России [2]. В духе преемственности подобного курса действовали российские власти и в правление Александра I, пытавшиеся инициировать 26 декабря 1802 г. в Георгиевске подписание договора, согласно которому кавказские владельцы и горские общества обязались сохранять приверженности России. На международной арене, Россия, при всей заманчивости и реалистичности французских прожектов, последовательно отклоняла провокационные предложения первого консула Французской республики Наполеона Бонапарта о возможности установления франко-русского господства на Юге Европы без учета интересов Порты (вплоть до отторжения ее территорий) и реанимации геополитических планов Екатерины II, в том числе относительно свободы торговли в Черноморско-Средиземноморском регионе [4]. Однако этим планам не суждено было сбыться.
При активном участии Франции, считавшей Россию своей основной соперницей в Европе, Порта была вовлечена в очередное противостояние с Российской империей, которое вылилось в абсолютно ненужную для Стамбула, но крайне необходимую для Парижа, османо-российскую войну 1806–1812 гг. Причем сразу после ее начала Порта оказалась заложницей французской дипломатии, которая по условиям Тильзитского договора «благосклонно» предоставила России право завоевать Бессарабию у своего же «союзника»[5]. В свою очередь Россия, опасаясь возрождения французской политики в духе «восточного барьера» (с опорой на Швецию, Польшу и Турцию), сделала все от нее зависящее, в том числе и на Западном Кавказе, чтобы «барьер» не превратился в антироссийский «плацдарм».
С началом войны Северо-Восточное Причерноморье вновь становится ареной ожесточенного экономического, политического и военного противоборства двух империй. Еще до начала боевых действий и вплоть до их прекращения в 1812 году, турецкий паша в Анапе постоянно рассылал к горцам мулл и судей (кадиев), рассчитывая с их помощью упрочить свое влияние в Черкесии. С этой же целью, другой османский чиновник по имени Сеид-Эфенди развернул активную проосманскую деятельность в Закубанье, всячески поднимая черкесов на борьбу с Россией. К моменту завершения войны и подписания Бухарестского мирного договора, Турция потерпела сокрушительные поражения на всех театрах военных действий, включая Западный Кавказ, что не способствовало упрочению позиций Порты в этом регионе. По условиям Бухарестского мира Османская империя уступала России земли на Пруте и в Закавказье, однако на Северо-Западе Кавказа, ей возвращались все утраченные в ходе войны территории, включая Анапу и Суджук-Кале [6]. Правда фактически в ряде областей левобережной Кубани османы так и не восстановили свой суверенитет, а российские войска в 1820 г., в целях предотвращения разбоев и горских набегов, заняли Кара-Кубань [7].
После войны 1806–1812 гг., османская администрация более основательно приступила к налаживанию прочных связей с адыгской знатью, видя в горских владельцах своих потенциальных союзников, способных привести к повиновению низы черкесских племен. В упрочении военного и политического присутствия Порты на Западном Кавказе была заинтересована и черкесская знать, рассчитывавшая с помощью Порты закрепить свои феодальные права на владение горскими общинами. Так, в 1817 году анапский паша попытался принудить натухайских крестьян присягнуть узденям [9], а князь П. Аходягоко, посетивший Стамбул накануне османо-российской войны 1828–1829 гг., просил султана о присылки дополнительных войск на Северо-Западный Кавказ [10]. Столь пристальное внимание Порты к горцам, особенно к натухайцам, было обусловлено двумя основными причинами. Во-первых, натухайцы в начале XIX в. являлись наиболее сильной и многочисленной адыгской субэтнической группой, в состав которой влились жанеевцы, а после 1812 года и шегаки, жившие у Анапы. Во-вторых, сама Анапа, располагалась на территории окруженной натухайскими селениями, жители которых, в ходе предыдущей воины с Россией активно поддерживали османский гарнизон крепости, что дало повод Порте рассматривать натухайцев в качестве своих основных союзников. Трудно не согласиться и с мнением А. X. Бижева, считавшего, что: «В преддверии войны 1828–1829 гг. Турция намеревалась отстаивать свой форпост – Анапу, названную султаном «ключем азиатских берегов Черного моря», и для османских властей было очевидно, что в будущей войне русские прежде всего атакуют именно Анапу. Это лишило бы Турцию не только базы на Черноморском побережье, но и возможности противодействовать России «чужими руками» черкесов» [11]. С 1821 по 1826 гг. наместником в Анапе был Гасан-паша, известный своими антироссийскими настроениями, основные усилия которого направлялись на возбуждение враждебного отношения горцев к России [12]. В 1825 году депутация черкесов во главе с Бесльний Абатом, посетила Порту, в столице которой, закубанские старшины пытались выяснить степень и перспективы участия Стамбула в делах Прикубанья и Черкесии. С назначением в Анапу в 1826 году нового паши, которым стал Хаджи-Оглы, Турция добилась значительных подвижек в своей политике на Западном Кавказе. Новый анапский наместник активно приступил к сбору налогов, привел к присяге на верность султану некоторых адыгских феодалов, а также отправил в горы 24 эфенди, с целью проведения ряда мероприятий военно-пропагандистского характера [8]. В том же году Анапа стала местом пребывания чеченца Бсйбулата Таймиева, ранее возглавлявшего антироссийское восстание в Чечне, а весной стало известно, что среди непокорных чеченцев скрывается османский эмиссар из Анапы, который весьма усердно распространял слухи о скором прибытии на Кавказ турецких войск [14], что можно рассматривать как попытку Порты сделать Северо-Западное побережье Кавказа своеобразным координирующим центром всех враждебных России сил кавказского региона. В 1827 году один из османских чиновников высадился в Джубге, после чего обратился к горцам с призывом поддержать Порту в случае начала войны с русскими [15]. Подобные обращения находили поддержку лишь у части адыгской знати, в то время как основная масса горского населения не проявила должного интереса к планам Порты [16].
Усилия османской дипломатии, нередко вызывали негодование у самих горцев, что приводило к частым конфликтам с турецкой администрацией Анапы. Так, в 1827 году шапсуги блокировали Анапу, заявив османскому наместнику Гасан-паше, что они выходят из повиновения Порты. Более того, когда в 1828 году турецкие власти и некоторые горские владельцы попытались переселить адыгов от Кубани к предгорьям, стремясь таким образом оградить их от русского влияния, эти действия натолкнулись на активное сопротивление со стороны населения правобережной Кубани, продемонстрировав наличие серьезных проблем в политике Османской империи на Западном Кавказе [17].
К концу 20-х годов XIX века Османская империя переживала острейший политический и хозяйственно-экономический кризис. С 1824 по 1826 гг. империю потрясли восстания в Греции и Сербии, а вспыхнувший в Стамбуле мятеж янычар, чуть было не стоил жизни султану Махмуду II [18]. И хотя все антиосманские выступления были подавлены, а мятеж в столице страны закончился побоищем янычар и их роспуском [19], положение Турции продолжало стремительно ухудшаться. В 1827 году, объединенный русско-англо-французский флот в Наваринском морском сражении нанес поражение османо-египетскому флоту, поставив Порту на грань катастрофы. Однако, возникшие в рядах союзников серьезные противоречия привели к фактическому распаду коалиции, что было использовано Османской империей в своих целях. В декабре 1828 года, расторгнув все ранее заключенные османо-российские соглашения, включая Аккерманскую конвенцию от 25 сентября 1826 г., статьи I и IV которой подтверждали условия Бухарестского мира 1812 г. [20], Порта объявила «священную войну» России. По итогам которой, Османская империя потерпела поражение и была вынуждена пойти на заключение Адрианопольского трактата с Россией, подписание которого состоялось 2(14) сентября 1829 года. Для Северо-Западного Кавказа, заключение этого договора имело огромное значение, обусловленное не только тем, что многие статьи соглашения прямо или косвенно затрагивали судьбу Северо-Западного Кавказа, но и фактически подвели итог длительного пребывания Порты на землях Северо-Восточного Причерноморья. Таким образом, Османская империя не только утрачивала права на владение обширными территориями от побережья Западного Кавказа до Кабарды, но и признавала переход этих земель во владения России. Применительно к Северо-Восточному Причерноморью, это означало, что Порта, не только не бросила своих адыгских союзников на произвол судьбы, или как считают некоторые национальные авторы, «на расправу» России, но и совместно с последней, обговорила их послевоенный правовой статус, что в условиях четкого деления горцев на протурецки и пророссийски настроенные партии, могло послужить фундаментом будущих мирных взаимоотношений России с ее новыми подданными, даже при условии, что сами адыги признавали над собой лишь покровительство турецкого султана. Большое значение для нормализации политической ситуации на Северо-Западном Кавказе имела и договоренность по которой часть населения бывших османских владений, отошедших по условиям Адрианопольского мирного договора к России, получила разрешение переселиться в пределы Турции, что наряду с содержавшимся в XIV статье соглашением об обмене военнопленными и апробированным в условиях Бухарестского мира порядка «перехода» мусульман и христиан из подданства одной империи в другую, явилось своеобразной предтечей массового переселения адыгов в Османскую империю (махаджирство), развернувшегося во второй половине XIX века. В целом, оценивая итоги Адрианопольского трактата как «умеренные» следует согласиться с мнением, что Россия не ставила своей целью расчленить Османскую империю, поставив присоединением Северо-Западного Кавказа к России точку в решении восточного вопроса. С другой стороны, следует признать исторически деструктивными утверждения ряда авторов, которые рассуждая о сомнительной легитимности Адрианопольского трактата, из политических, классовых, а порой русофобских и националистических убеждений пытаются переосмыслить историю народов Кавказа вне рамок целостных государственных и геополитических систем, игнорируя то, что 1829 г. ознаменовал собой юридическое включение Кавказа в состав Российской империи [13]. Осторожность в оценке политических последствий Адрианопольского трактата 1829 г., характерная для сочинений ряда авторов начиная с 30-х гг. XIX в., во многом обуславливалась остротой современной им военно-политической ситуации, складывавшейся на Северо-Западном Кавказе в 30-х – 60-х гг. Как справедливо подметил О.В. Матвеев, считающий 1830 г. началом «Кавказской войны», «отторжение от Турции черноморского берега помещало адыгов в военно-политический «мешок» и неизбежно должно было стимулировать идеи и практику борьбы против России…» [3]. Однако, в военно-политическом «мешке» оказались не все адыги, а лишь приморские горцы, преимущественно натухайцы, шапсуги и абадзехи, что явилось последствием незавершенности военной фазы османо-российской войны 1828–1829 гг., когда российским командованием было принято решение ограничить активную фазу боевых действий на Западном Кавказе одним лишь взятием Анапы и Суджук-Кале. Ошибочно полагаясь на мирные условия договора с натухайцами, заключенного наказным атаманом Черноморского казачьего Войска А.Д. Безкровным, Россия сохраняла предпосылки для втягивания себя в водоворот затяжного Кавказского кризиса. Это стало очевидно, когда «присяжные» до 1829 г. османам племена (натухайцы, шапсуги и абадзехи) избежав военного поражения, в скором будущем, сыграли роль «хвороста», подбрасываемого в костер «Кавказской войны», во имя интересов европейских держав и реваншистских амбиций деградирующей Порты. А если обратить внимание на то, что основным театром боевых действий «Кавказской войны» на Западном Кавказе, вплоть до 60-х гг. XIX в., оставалась горная зона Черноморского побережья, где сохранившие свой военный потенциал племена, априорно, не собирались соблюдать примат международного права и свои присяжные обязательства перед российской стороной, то отказ России от основательного разгрома части воинственных племен прибрежных горцев, имевших в период войны 1828–1829 гг. статус союзников Порты, не позволил ускорить включение региона в состав империи «малой кровью». «Оставшихся «непокорными» – оценивая реалии 1829 г. совершенно объективно констатировал В.А. Матвеев, – подчиняли силой, «по праву войны», отвечавшему признававшимся тогда в практике международных отношений нормам» [3].