Елена Шагиахметова
Записки врача скорой помощи
Глава 57. Про гранатовый сок и «упала замертво»
Однажды я проснулась оттого, что… пью гранатовый сок. Я пришла домой после суточной смены, не повела дочь в детский сад, мы с ней что-то поели, поиграли, посмотрели фильм, а потом я заснула на диване под какой-то мультик. А дочь продолжала как-то себя развлекать сама на полу возле дивана. В какой-то момент она принесла из кухни ручную соковыжималку, очистила гранат и добыла таким путем с полстакана гранатового сока. Половину себе, половину мне, спящей. Тут я и проснулась. Вот так мы и жили. После суток как дурак. Главное – дойти до дома, успеть раздеться и зайти в ванную. Римма сто раз просыпалась в ванне голая, потому что пробку неплотно закрывала, гарантия, что не утонешь во сне. После нормальной ночной смены состояние как от тяжелого похмелья, такая дрожь снимается только рассолом. Это после нормальной ночной смены, а после тяжелой вообще уснуть невозможно, потому что перевозбуждение всего организма. Нет ничего тяжелее послесуточного сна, потому что он не приносит облегчения. Хотя мы еще не знаем мемуаров космонавтов на МКС, как им спится и просыпается. Тут главное – не тормозить. Проснуться, встать и идти. Это похоже на состояние после уборки урожая на 10 сотках картошки или 24-часовой бег, но там хотя бы есть кислород. А в кабине скорой помощи и в операционной состав газа, которым дышит персонал, не изучен. Помню, когда я работала пролетариатом на заводе, возле моего станка часто возникала фигура человека в белом халате с колбами и резиновыми грушами. Он приближался ко мне и брал мой окружающий воздух на анализ в лабораторию. А вот в кабине скорой помощи я ни разу за 40 лет такого человека не видела, ни зимой, ни летом. Почему? Не потому, что это трудно, а потому, что этого нельзя, откроются страшные тайны, почему люди не живут долго. Когда мы доезжаем до кировского приемного отделения, пациенты и родственники выпадают из машины со словами «наконец-то, как вы тут работаете». Даже удивляет иногда их реакция на обычную транспортировку.
Иногда после суток врачи не просыпаются, как Овчинников и Шрайнер. Я смотрю на молодых и верю, что им это не грозит. Они ведь другие. Они сбегут.
Глава 58. Интернатовская девочка
Однажды зимой мне пришлось столкнуться с пропастью, разделяющей воспитателя и ребенка в интернате. Это было уже в городе, перед Новым годом. Поздно вечером медсестра интерната в центре города вызвала скорую помощь к девочке с высокой температурой. Побоялась оставить ее на ночь, как-то она кашляла нехорошо, и температура повышалась. А врача постоянного в интернате не было.
Мне дали этот вызов, потому что свободных детских бригад не было, а после того, как я поработала в детском летнем лагере, я считалась специалистом по интернатовским детям среди «взрослых» врачей.
Этот интернат – такое двухэтажное здание довоенной постройки, похожее на дом культуры или больницу; с мраморной парадной лестницей на второй этаж, с неожиданными поворотами широких коридоров; с четырехметровыми потолками и квадратными балками над головой, с такими же квадратными колоннами. Помещение, наполненное мистикой, в котором любой человек сразу почувствует себя маленьким и беспомощным, а тем более ребенок.
Поднимаясь на второй этаж в полутьме, мы встретили мальчика лет семи в каком-то подобии пижамы, он шел вниз по мраморной лестнице на первый этаж в туалет, почему-то босиком. Медсестра, увидев его, произнесла: «Ты почему в туалет босиком?» – и повела меня дальше в изолятор. А ребенок, не отвечая, пошел своей дорогой, оглядываясь на нас на каждой ступеньке.
Больная девочка девяти лет лежала совершенно одна в темной комнате изолятора, вся в соплях и кашле, с температурой 39,5.
И никто не подавал ей теплый чай с медом и лимоном, никто не промывал нос, не учил, как полоскать горло каждые 15 минут. Да у нее и воды простой не было на расстоянии протянутой руки.
Просто перевели в изолятор три дня назад, приносили еду, таблетки и меряли температуру, а на ночь выключали свет и оставляли одну. Ну да, она могла заплакать или позвать кого-нибудь погромче. Но она была больна, слаба и не приучена, что кто-то ее пожалеет. Спартанское воспитание! Знаете, что самое ужасное в детском доме? Тонкое одеяло. И никто не подойдет, не укроет потеплее. Еще окно, за которым ветер качает деревья. Кровати, стоящие изголовьями к стене. Огромные комнаты изолятора с пустыми кроватями.
А сегодня дежурная воспитательница решила отправить ее в больницу, а то как бы чего не вышло. Спрашиваю: «Почему до ночи ждали, не могли днем в больницу отправить?» – «Думали, может, пройдет».
Принесли одежду, колготки, брючки и пальто, одели, отвели на первый этаж к выходу и посадили на такую деревянную длинную скамейку, которые обычно стоят в спортзалах, ждать сопровождающую дежурную воспитательницу. И вот она сидит, как воробей, окоченевшая, в куцем пальтишке, смотрит перед собой и молчит. Ночь, все дети спят в комнатах.
Воспитательница вышла в какой-то гигантской барской шубе с двумя большими пакетами в руках и небольшим пакетом с вещами ребенка. Как будто специально для контраста нарядилась.
«Забери свой новогодний подарок, ты ведь на утренник не попадаешь».
А мне с улыбкой сказала: «Вот хорошо, вы сейчас мимо моего дома поедете, я выйду, а то уже ночь».
Никогда не переносила таких женщин в шубах с большими пакетами в руках. Поэтому я поступила по правилам: сначала я прокатила ее до больницы на краю города и там оставила, чтобы она сдала ребенка сама. В другой раз не будет больных детей в изоляторе держать до ночи, чтобы до дома доехать с пакетами. Знаю я, что у них в этих пакетах. Краденые продукты с пищеблока.
Глава 59. Гвоздь в животе и обезьяна с гранатой
Давным-давно, когда еще «экономика была экономной», при Брежневе Леониде Ильиче, скорая помощь была традиционно местом, где подрабатывали студенты. Это знали все, что на скорой работают студенты. Даже часто по телефону «03» некоторые профессиональные пациенты требовали: «Только студентов мне не посылайте!»
Работали все: богатые, бедные, умные, тупые. Всем хотелось хлебнуть романтики скорой помощи, стать «бывалым», а заодно и неплохо заработать. Да и вызовов было намного меньше, машин больше, за ночь на один вызов если сгоняют, а то и вовсе всю ночь в холле чай пили, в шахматы играли да анекдоты травили. В основном вызовы обсуждали, кто куда ездил, кто что видел, чем лечил и как диагноз писать. Опытные врачи мимоходом исправляли, если что непонятно, и это было нормально. А спать от такой работы не хотелось, потому что молодые все были, студенты.
Конечно, дети больших начальников и в то время отличались от детей простых людей. Во-первых, они лучше адаптировались в любой компании, проще на все смотрели. Во-вторых, они вызывали общий интерес своим происхождением, как правило, легко завоевывали симпатии, заводили друзей. Достаточно было не иметь внешних дефектов и иметь улыбку на лице.
И некоторые ошибки им легко прощали. Если бы то же сделал ребенок обычный, безродный, ему бы пришлось непросто. Самое меньшее – его бы навсегда обозвали «тупым», и его репутация покатилась бы вниз. А могли и просто уничтожить, затаскать по судам. Многие врачи и в то время сидели в колониях, но обычно по каким-то бытовым статьям: жену побил или, наоборот, за гомосексуализм. В колониях они работали в медпунктах, и их не лишали права заниматься медицинской деятельностью.
Работать в медицине – значит решать самому, что сделать, а что не делать ни в коем случае. Потому что, если больной умрет, виноват все равно будет врач. Неважно, от чего больной умер, но совесть будет грызть всю жизнь.
Есть такие врачи, которые всегда делают все неправильно, но им все сходит с рук. Даже когда все до единого вокруг соглашаются, что именно ошибка такого врача стала причиной смерти, эти уникальные врачи продолжают идти своей дорогой, устилая ее трупами. Что-то у них в голове неправильно устроено. Им нельзя ничего объяснить.
Верка была именно таким врачом. Вообще-то ее имя было Вероника. И была она дочкой большого начальника из горздрава. А Веркой ее все звали, потому что была такая манера общения у начальства с народом. Называется «свой парень». Примерно как кепка на голове мэра.
Послали Верку на вызов. В колонии для заключенных взять больного и перевезти в специальную больницу для заключенных. С конвоем, в наручниках, как обычно. Перевезла, вернулась на станцию.
Рассказывает: «Он воткнул себе гвоздь в живот по самую шляпку. Гвоздь сантиметров 15, одна шляпка торчит».
Спрашиваем: «И что ты с ним сделала? На носилках везла? А гвоздь не трогала?»
«Конечно, на носилках. Конвой нес носилки. А гвоздь я из живота вытащила. Да знаю я, что нельзя ничего вытаскивать, учила, но как-то рука сама потянулась и так потихоньку вытянула весь гвоздь. Захотела посмотреть, какой он длины».
И Вера мило улыбнулась, как обезьяна с гранатой. Знаете, как обезьяна улыбается? Такие зубы у нее до ушей.
А теперь она у нас начальник страховой компании, слава богу! Красавица! Проверяет работу медицинских организаций. Хоть кому-то повезло, я имею в виду пациентов.
Глава 60. Станция имени Рекуновой
Многим больницам присваивают имя. Имя того, кто там работал и чем-то прославился. Мало ли знаменитых врачей, чье имя красуется на вывеске больниц. Думаю, еще больше врачей хотели бы этого, мечтают об этом, чтобы когда-то воцарилась в мире справедливость, и их каторжный неблагодарный труд наконец-то был оценен, и потомки узнали, и чтобы это был красивый и гордый гранит в больничном дворе или сквере. И чтобы там на скамейках под деревьями сидели больные в пижамах и в гипсе.
Что касается станции скорой помощи в Кемерове, то есть только одно имя, которым ее не стыдно назвать. Римма Тимофеевна Рекунова. Я знаю, что есть многие орденоносцы и заслуженные, которые хотели бы так прославиться, но они ей в подметки не годятся. Они просто карьеристы, а скорая была для них – хобби, школа, начало пути, но не жизнь. Римма Тимофеевна навсегда останется легендой кемеровской скорой помощи.
Когда я пришла на станцию после училища, она уже давно была врачом. И осталась врачом скорой помощи на всю жизнь. Сколько студентов, санитаров, фельдшеров и медбратьев воспитала, научила – не счесть. При всей ее внешней простоте, грубоватости, ее методы обучения были похожи на то, как отец учит плавать сына, бросая в воду, но спасая при необходимости, когда он начинает захлебываться. – Иди и смотри, – говорила она студенту на вызове. – А я буду сидеть на стуле возле сумки.
При этом она никогда не забывала уже потом на лестнице, один на один, сообщить ему, что он ничего не умеет и таких дураков она в жизни еще не видала. Как-то это действовало, что потом ее все любили.
Она, конечно, выделялась из толпы: ростом полтора метра, в ушанке из кролика, походка бравого матроса в черной шинели с золотыми пуговицами и богатый язык на все случаи жизни. Но под этими лохмотьями простоты так и сверкала интеллигенция, острый ум, язык и воспитание. То, что хранится в Сибири со времен декабристов. Не помню, чтобы ее когда-то награждали или начальство выделяло особым вниманием, да она к этому и не стремилась. Слишком прямо говорила в лицо, что она думает. Врач не должен врать никогда, такое правило.
Всю жизнь она прожила одна в своей однокомнатной квартирке недалеко от станции, помогая деньгами семье своей деревенской сестры и занимая деньги налево-направо всем на работе, не всегда получая их назад. Она всю жизнь помогала всем: и больным, и родственникам, и друзьям, и знакомым, но это ей нужна была помощь больше всех, ведь она была так одинока в своей крохотной квартирке. Давно надо было написать о ней. Так и слышу ее голос: «Шагиахметиха, что ты делаешь, дай сюда!»
Она и умерла, собираясь на смену, дома, в 67 лет. Первый раз в жизни в 8 утра она не пришла на работу, и диспетчер, ее старая подруга, сказала, что этого не может быть, что-то случилось.
Глава 61. Суперприз за ответ
Воскресенье – выходной. Народ гуляет, «отмечает» все, что есть на свете, все юбилеи, дни строителя, железнодорожника, шахтера. Потом посчитают раны.
А скорая едет на вызов в общаге. На вызове компания людей, которые давно нигде не работают, в основном живут в поисках, где бы сегодня взять алкоголь. Они все тут случайно, никакая они не компания, в этой грязной комнате их объединяет только бутылка с неведомой жидкостью. В соседней комнате происходит почти такая же история, и в комнате напротив тоже. Такой кемеровский квартал Тортилья-Флэт. Работают из них единицы, какие-нибудь «тетьоли» постарше, они же и руководят, и владеют этими собраниями и компаниями. Люди приходят и уходят, женятся, рожают детей, умирают от алкоголя и наркотиков, но живут, пока жива «Тётьоля», глава осиного гнезда.
Как все аристократы, жители этих мест предпочитают лечиться у скорой помощи, не заморачиваясь на все эти поликлиники и полисы ОМС. Неважно, что случилось. «Звони в скорую». И в чем-то они правы. Скорая ненавидит эти вызовы. Но спорить бесполезно. Они такие же граждане РФ и права качают лучше, чем какая-нибудь пенсионерка или училка. Им так же положен полный осмотр, даже если пациент лежит в хлам пьяный на полу, на матрасе, а за ним у стенки храпит какое-то существо. Хорошо, если в доме еще осталась хоть одна членораздельно говорящая голова и можно записать ФИО и задать вопросы: ФИО, возраст, где не работает, сколько дней/месяцев/лет принимает алкоголь, на что жалуется. Последний вопрос:
– За что пьете? – Так выходной же! – ВАУ!
У них тоже бывают выходные. Я сошью себе рубаху из крапивного листа.
Обычно у них ответ: поминки, или день рождения, или внука в армию проводили.
Глава 62. Роды «домашние»
«Человечество выжило, потому что смеялось» – это не про наши дни. Полагаю, про роды в автомобиле скорой помощи автор был не в курсе. Как это вообще ужасно выглядит. Сначала беременную уговаривают потерпеть до роддома, сидя в ободранном боковом кресле в салоне скорой помощи, сжать колени, упереться руками, несмотря на громыхание носилок и тряску внутри несущегося по кочкам автомобиля, дышать глубже и не смотреть в окна на ночной обычно город, чтобы не кружилась голова, потому что «уже подъезжаем». И вдруг в какой-то момент становится понятно, что уже все. Тогда автомобиль паркуется подальше от дороги, чтобы не заглядывали прохожие, открывается родовой бикс, и на носилки стелется зеленая шуршащая простыня, и укладывается пациентка. Это странно, но большинство рожающих в беспамятстве укладываются сами головой в хвост салона, а тем местом, откуда должен родиться ребенок, к кабине и к врачам.
Нервный водитель обычно выходит из машины или задергивает шторки, если мороз, ведь он должен следить за двигателем и печкой. Зимой в машине пар изо рта и мерзнут руки, но что делать? К тому же эти крики и стоны!
В салоне тесно, даже распрямиться не каждому удается, какое уж тут обрезание пуповины, какая санитария! Так, перевязать, помазать йодом, где надо, уложить младенца матери на живот, укрыть, чем есть, и дальше ехать с сиреной. Поэтому лучше уж дома родить, если есть риск не успеть до роддома. Одно время, очень недолго, на станции были две специализированные акушерские бригады, на них работали врачи с большим опытом роддома и гинекологии, которые знали, откуда дети берутся. Но все пропало с «перестройкой». Да и эти бабы-дуры тоже виноваты. Господи, как только не тянут! Одна сидела посреди кухни на табуретке 40 минут, чтобы не родить, потому что скорая до ее деревни едет 25 минут. За это время можно было два раза до роддома доехать. Она с утра ребенка в школу отправила, второго – в садик, потом заперла сарай с гусями, потом ключ положила, куда надо, потом позвонила мужу на работу, что все в порядке, потом мы все разделись снова, приняли ее третьего, обработали пуповину, родили и завернули в пакетик плаценту, заполнили карту в планшете, потом подкатили носилки на колесиках, уложили всех и поехали, с Богом помолясь, в роддом. Трое детей теперь, можно смеяться. Роды, кажется, последний повод остался, куда посылают первую освободившуюся бригаду, они же и были причиной появления всей медицины.
Глава 63. Наркотики
Наркотики на скорой помощи – наиглавнейшее лекарство. С утра, получая сумку и другое оборудование, расписываешься за коробочку, в которой лежат несколько ампул наркотиков и «сильнодействующих средств» на марлевой подушечке. Каждую стекляшку надо переписать с названием и номером в журнал, спрятать где-то в карманы и застегнуть замок, чтобы не потерять. Если потеряешь, то затаскают по наркокомиссиям, получишь выговор, штраф, и с работы, скорее всего, придется уйти. А там всего-то 5–6 ампул, но наркоконтроль же тоже кушать хочет. Наркотики скорой помощи нужны. Инфаркты, переломы и много чего еще по инструкции лечат наркотиками, даже если скорая приезжает через три часа. Потом каждую ампулу надо списать в карте и написать рецепт с подписями начальников, потом поехать на станцию, где есть специальный бетонированный с решетками и сигнализацией кабинет, и поменять пустую стекляшку на новую ампулу и расписаться в трех журналах, где будет записан врач, ФИО и диагноз пациента. Вот такие страсти.
В 80-х годах все было проще. Был такой повод «онкобольной» или еще «каузалгический синдром». И мы приезжали к ним домой и ставили наркотик днем и ночью, и это было разрешено. Потом они получали обезболивающие в поликлинике, но пока оформляли для этого кучу справок, их лечила скорая. Это было гуманно. Потом появился наркоконтроль и навел порядок. А то слишком много наркоманов скорая помощь развела.
Глава 64. Ожоги и травмы
Автомобиль скорой помощи вспыхивает и сгорает за 4 минуты – весь, до рамы. Однажды загорелся РАФ, детская реанимация, как раз напротив цирка. Успели остановиться, выскочить из машины и услышали, как взрываются кислородные баллоны, три. Так мне рассказывала Тося, фельдшер той бригады, а я ей верю. УАЗ горит дольше, но ярче. Пламя до трех метров высотой, в темноте вид неописуемый. Это я видела сама. Мы освободились с вызова на Московском, когда по рации услышали, что на Тухачевского загорелась бригада. Через 8 минут мы подъехали к Комсомольскому парку, а там уже было бригад 10 скорой помощи и подъезжали еще другие. Оказалось, что они столкнулись с такси и сразу вспыхнуло под капотом в кабине. Врач вылетела от удара на газон без сознания, без волос на голове, потому что они тоже сгорели мгновенно, водитель убежал куда-то, и его нашли только через три дня, а фельдшер сумел открыть заднюю дверь и выпрыгнул из салона. Теперь он стоял и смотрел на столб огня. Пациентов в машине не было. Это было 31 декабря, год не помню. Врача, конечно, вылечили, волосы отрасли через полгода. Повезло.
Еще я видела, как сгорает троллейбус. Остается черный железный каркас с пустыми черными окнами. В абсолютно безлюдном месте мы ехали днем на автозаправку на Щетинкина по Карболитовской и вдруг увидели этот каркас: уже не дымилось. Вдруг водитель говорит: «Там кто-то лежит». Метрах в тридцати от троллейбуса на зеленом газоне лежал совершенно черный обугленный водитель троллейбуса, совершенно один, в шоке, но живой. Тогда на Карболитовской еще не было губернаторского рынка, было только здание Заводского РОВД. Скорее всего, они в РОВД все это видели и позвонили в скорую, но из здания никто не вышел, чтобы потушить горящего человека. А может, и не видели. Мы только успели открыть сумку, и подъехала наша бригада реанимации. В то время реанимация ездила быстро. У троллейбуса ведь нет двери слева, водитель может выйти только через переднюю дверь для пассажиров, но сначала ее нужно открыть, а если это случилось на ходу, то еще и остановить троллейбус или выпрыгнуть в окно. В общем, это как в танке.
Когда поднимаешься по лестнице, знаешь о вызове несколько слов. Вот дают вызов: «Ожог или травма руки». Подходим к квартире и жмем на звонок, звонок работает. Выскакивает такой мужичок метр с кепкой, трясет перебинтованной рукой и говорит: «А, вы на кнопку нажали! Я забыл сказать, что меня этот звонок током ударил, чтобы вы не трогали его, вот ожог, а еще я упал, сознание потерял, только сейчас очухался. Я сейчас звонок отключу». Ну, в общем, да, у пациента электроожог – вход на кисти, выход на ноге. Вот такая неожиданность бывает. С тех пор я на эти кнопки не нажимаю, стучу в дверь. Что дальше было? Увезли в кардиологию, тактика такая при ударе током. Удар электрическим током может вызвать остановку сердца в течение суток.
