Елена Шагиахметова
Записки врача скорой помощи
Глава 8. Гужевой транспорт и аптека
Самым классным в той деревне были мои еженедельные поездки в аптеку «за товаром» в коляске, запряженной лошадью. Как ни странно, мне доверяли ездить на ней совершенно одной, без прав. Дело в том, что моя деревня была настолько глухой и дальней, что до ближайшей даже участковой больницы было примерно 15–20 километров по полям, по проселку, а часть дороги можно было проехать по асфальтной дороге. Там же находилась и аптека, которая снабжала меня «товаром» – лекарствами для продажи, фармакологией. Раз в неделю я должна была явиться в аптеку, забрать несколько коробок и ящиков и сдать выручку за предыдущий уже проданный товар. Самое интересное выяснилось в первый же месяц: оказывается, за эту работу мне платили зарплату, почти столько же, сколько за работу фельдшера ФАП. То есть работа на ФАП оплачивалась в два раза больше, чем я бы зарабатывала в городе. Но деньги в то время были не так важны, как сегодня. Ведь это была игра в «фельдшера ФАП».
Неважно, каким способом я должна была возить эти коробки, хоть на такси.
Но в этой деревне традиционно это делали на конной повозке. Там был конный двор и несколько десятков лошадей. Я являлась на конюшню с утра, без предупреждения, и мне тут же запрягали любую лошадь в открытую коляску на резиновом ходу. Какой-нибудь малец запрягал, помогал мне забраться на кожаное сидение, на верхотуру, вручал мне в руки вожжи и говорил: «Нно!»
Им даже в голову не пришло, что человек может видеть лошадь впервые в жизни. Но так же, как я когда-то с первого раза освоила коньки, лыжи и велосипед, вошла в горящую избу, так же нагло я взяла вожжи и поехала, потому что дорога до той деревни была единственной по бескрайним полям. Ну, и на первый раз я взяла с собой санитарку. Но в другой раз она наотрез отказалась, потому что «ее тошнит». Я уже говорила, что она страдала запоями.
Представьте картину: я скачу одна в конной коляске по русскому полю, помахивая вожжами огромному сонному коню Цыганку, потом в одном месте выезжаю наверх на асфальт, по которому едут автобусы и «Жигули», а мы им важно надуваем щеки и косим лиловым глазом. На перекрестке преимущество у гужевого транспорта! Я на работе! Я фельдшер ФАП, меня этому три года учили! Потом еще километра два по проселку, подъезжаю к забору аптеки, привязываю коня к столбику и иду к заведующей получать «товар», сдавать выручку и получать зарплату. Так мы ездили полгода.
Суперигра: возвращаюсь с «товаром», подъезжаю к медпункту, разгружаю ящики, привязываю вожжи к спинке кожаного сидения, говорю «нно», и дальше конь с коляской идет сам по пустынной дороге через всю деревню к своему конному двору.
Глава 9. Сентябрь, сваты и флюорография
Так быстро в деревне пролетела весна, лето и наступила осень. Ночи стали темными и жутковатыми, сидеть одной в бревенчатой избе-медпункте и смотреть два канала по телевизору с экраном 15 см было уже совсем не романтично. К тому же соседи на полном серьезе собрались «засылать сватов» для своего сына из какого-то города Стрежевого, а это было уже не игра. В общем, я совершила свой последний подвиг: обошла пешком каждый дом в этой деревне и в той, что за речкой с висячим мостом, и оповестила все население, каждого лично, что они обязаны такого-то числа явиться к магазину, потому что приедет передвижная флюорография на три дня. Самое интересное, что они явились все, 500 человек из двух деревень, и мы провели эту флюорографию за три дня. Об этом долго рассказывали потом в участковой больнице, а народ, наверное, сочинил песню, сказку и воздвиг мне памятник в честь этого подвига возле магазина. Почему бы и нет? Уважали!
После этого ко мне одновременно приехали родственники на «Жигулях» и главный врач из участковой больницы на УАЗе, заставили написать заявление на расчет и увезли навсегда. Официальная версия была: из декрета выходит местная фельдшер, с которой я уже была немного знакома. Это было похоже на арест, наверное, они сговорились у меня за спиной. Хотя, если бы меня не увезли, я бы погибла там зимой, как Серая Шейка на замерзшем пруду. В сибирской деревне «Мама Миа» не такая красивая, там можно замерзнуть за двадцать минут насмерть.
Глава 10. Я вернулась в свой город. Станция скорой помощи
Я вернулась в свой город, «знакомый до слез», в свою большую и теплую квартиру, к остаткам своей семьи, потому что брат с сестрой за это время завели свои семьи и съехали, и пошла устраиваться на скорую помощь. С того времени, со 2 декабря 1980 года, начались «сутки через двое». В общем, если взять тридцать лет для ровного счета, то из них десять лет я не спала ночами дома, да и на работе тоже. А так-то лет было сорок.
Когда я устраивалась на работу, на Островского, 24, мне любезно пообещали, что минимум год я буду ездить на вызовы с врачом, учиться всему, а уж потом разрешат работать самостоятельно. Но через две недели началась эпидемия гриппа, резко увеличили количество машин, и я больше не увидела никакого обещанного врача. Толстый синий справочник фельдшера был моим врачом, я возила его в машине минимум год. А как иначе отличить сыпь кори от сыпи краснухи или ветрянки?
Кстати, о машинах. Холоднее машин скорой помощи в Сибири, как известно, нет ничего на свете. Сегодня есть теплые, да. «Мерседесы», «Фиаты», «Пежо». Ни одной отечественной среди них нет. У отечественных автомобилей в характеристиках написано: «…разрешается эксплуатация при температуре в салоне +50°С». Скорость ветра из щелей не учитывается.
Но я не об этом. Известно, что бывают эпидемии гриппа, аварии и праздники, когда резко возрастает количество вызовов, в два и в три раза, бывает. Так вот, в годы «проклятой советской диктатуры» каждое городское транспортное предприятие отправляло на скорую помощь свою машину с водителем на смену на столько дней, сколько продолжался аврал. Каждое. Я могла работать и на такси, и на грузовике, и машине начальника, и на «санитарке» из поликлиники. А поликлиники присылали своих участковых терапевтов в помощь, хотя бы на день. У терапевтов на лбу было написано: «Только бы не роды!» Как-то так. Есть что хорошее вспомнить. И белые халаты, конечно.
Глава 11. Медицинский институт
Время летит! Я уже учусь в институте на врача, на вечернем отделении.
Если бы я начала писать роман в 13 лет, то к 30 я бы уже была знаменитостью. К сожалению, я пропустила многое. Пока я училась на врача, работала «сутки через двое», набивала свою голову и сердце чужими страданиями, отсыпалась после суток, чтобы после обеда препарировать трупы на анатомии или рисовать микроба под микроскопом, время летело. Наши ровесники, а также братья и сестры в это время не пропускали новый фильм, строили дачи, создавали семьи, разводились по пять раз, бросали жену и двух младенцев ради новой красотки или, наоборот, отдыхали в Крыму с семьей, но они никогда не становились врачами.
Скорая помощь отсыпалась перед сутками. Хроническое недосыпание – главная болезнь скорой помощи. «Вы знали, куда шли». Это каждый врач услышит еще тысячу раз.
Только раз в году был отпуск, да и тот обычно не попадал в каникулы. Мы ведь все учились в институте и работали. Вечернее отделение мединститута каждый год выпускало 100 врачей только лечебного дела, и все они работали потом врачами, а не медицинскими представителями, как сегодня. Студенты дневного отделения устраивались работать ночными санитарами, как я работала еще в училище. На вечернем отделении четыре дня в неделю были полноценные 3 пары занятий в институте, а три дня студенты зарабатывали себе на жизнь, обычно сутки в среду и субботу. Да, это был марафон, но ведь мы были молоды и здоровы. Да, и кто не хотел такую жизнь, мог остаться фельдшером, это было не запрещено. Выйти замуж, бороться с бытовухой и радоваться своему кольцу на пальце.
Почему все так делали – учились и работали? Во-первых, это были приличные деньги. Я получала санитаркой больше ста рублей, а прожить можно было и на 60 с родителями на всем готовом. Во-вторых, никто из начальства не смел унижать будущего врача разными придирками, нелепыми требованиями, угрозами наказания, моды такой не было, как сейчас унижают врачей. И в-третьих, опыт. Никакие лекции, учебники, никакие обходы с профессором, никакие муляжи не научат тому, что нужно делать своими руками в экстремальной ситуации.
Глава 12. Без крови тут не бывает
Кровь в жизни – это не то, что показывают в кино. Это не перемазанные кетчупом лица и рубашки героев боевиков, не брызги и потеки на стенах. Кровь – это прежде всего запах, тошнотворный, устрашающий, пробуждающий адреналин. Когда входишь в подъезд, смотришь на ступеньки и видишь на каждой из них капли или лужи крови, нарисованные, как по трафарету, а потом чувствуешь этот крепкий запах до самых дверей, то понимаешь, что это не ложный вызов.
На скорую помощь вообще брали студентов с удовольствием, но не безгранично, а только с 18 лет, и иногда все места были заняты. Потому что на скорой помощи ведро и швабра были вторичны, главное было – ехать на вызов, желательно пострашнее – домашние роды двойней или перерезанное горло.
И это не кино. Знаете, как выглядят домашние роды двойней? Это когда скорая помощь входит в квартиру, а один ребенок уже родился, но «вроде там еще что-то есть». И это кровь на простынях. И вот их уже двое, и они орут, а одеяло закуплено на одного. А потом начинаются обрезания пуповин, определение пола – это же самое главное, поиски одеяла, во что завернуть второго, безумный папаша ищет, кто понесет носилки, мы несем два кулька с младенцами на капот в кабину, а половина общаги добровольцев несет носилки с мамашей. А вот и папа пришел. Папа в восторге, сует нам конфеты, деньги и едет в роддом с нами.
А знаете, как выглядит перерезанное горло? Открытая квартира, никто не встречает, в дальней комнате на кровати человек с резаной раной нижней трети шеи от уха до уха булькает, а когда он приподымает голову, то лучше бы он этого не делал, потому что кровь льется на грудь и плечи, а ехать нам из центра до шахты Северной не меньше 20 минут. Не удивляюсь, что он выжил, ведь во всем этом главное – судьба. Или не судьба.
Но вот что интересно: никому из этих двух девиц в белых халатах не пришло и в голову, что, возможно, тот, кто перерезал это горло, сейчас здесь, в квартире, и прячется за шторой. Хотя нет, вряд ли.
Без крови на скорой помощи не бывает. Ночь, лето, частный сектор, «вены порезал». Очень хочется спать, однако едем на вызов. Ярко освещенные окна веранды, и на пороге мы застыли. Как говорится, кровь застыла в жилах. По веранде скачет сильно пьяный «герой», размахивая окровавленными бинтами и матерясь на двух растрепанных баб, судя по всему, жену и мать. Они в каком-то ситцевом неглиже, не причесаны, орут и держатся от него подальше. Крови много. На полу веранды слой жидкости красного цвета глубиной два сантиметра сплошь. Некуда ступить, а тем более поставить девочку с сумкой скорой помощи, открыть карту и что-то записать. Постепенно шум стихает, раны осмотрены, перевязаны, бинты снова сорваны; бабы продиктовали паспортные данные пациента, давление измерено, герой наотрез отказался от медицинской помощи. Во-первых, у него еще «осталось» водка, а во-вторых, никуда не хочет ехать, потому что ночь. Бабы его дружно поддержали, расписались в отказе. Да и что там делать? Подумаешь, бритвочкой руки почиркал!
– А почему столько крови на полу?
– А это мы на него воду лили, чтобы успокоился.
– Кошмар.
Кровь сама по себе не страшна, если ты не падаешь в обморок при виде крови. Было время, когда про ВИЧ только в газетах писали, типа где-то в Африке обезьяны болеют. А в нашей стране был только гепатит и сифилис. Сифилисом можно было заразиться на таком вызове. Однажды реанимация поехала на вызов в общественную баню на Весенней. Там один шутник вскрыл себе вены на руках в голом виде, уделал кровью и баню, и бригаду, а потом прислали из больницы результат анализа: сифилис – три креста. И всю бригаду на учет, профилактика антибиотиками в ягодицу на два месяца. В обстановке строгой секретности.
Глава 13. Черная шинель с золотыми пуговицами
Мы были разодеты в пух и прах, как армия: белый халат с завязками вокруг талии, черная толстая шинель с двумя рядами золотых пуговиц и еще две пуговицы сзади и черная меховая шляпка или шапка-ушанка с золотой кокардой. Ветераны еще помнили фуражки и пилотки или беретки. А блестящие медные чаши со змеей можно было прицеплять куда угодно и сколько угодно. Обувь была своя, но в то время вся обувь в СССР была одного фасона и цвета, так что ничего придумывать не надо было. Зимой мы больше походили на отступающую армию Наполеона, закутанные в шарфы, рукавицы и валенки. Все-таки эти УАЗы и РАФы промерзали насквозь. Первые года два я непрерывно болела всеми ОРВИ, какие только бывают на свете, пока меня не заманили в лыжную команду. Тренировки лечат, поэтому все спортсмены такие здоровые.
А на осень выдавали брезентовые плащи, как у солдат, цвета хаки. Начальство жутко гордилось этой одеждой, она была срисована с московской, и это называлось «единая форма скорой помощи». Мы были похожи на офицеров ВМФ, или на Раскольникова в его лучшее время, или на чиновников XIX века с золотыми пуговицами. В общем, форма явно ностальгировала по прежним временам. Летом ее забирали в чистку, а зимой она снова появлялась, пока в каком-то году ее не списали и не поменяли на китайские пуховики.
А белые хлопчатобумажные халаты заменили на цветные костюмы из синтетики. Мы потеряли свой благородный вид в 1994–95-х годах. Говорят, что в белых халатах скорую реже били. Один раз только помню, что реанимацию побили лыжами, этот случай разбирали на собрании.
Я не могу назвать себя таким строгим документалистом. Наоборот, я личность довольно-таки рассеянная и поэтическая с детства. Помню, как мне доставалось в первом классе за то, что смотрела на уроке в окно и постоянно писала «домашняя рабобота». Но и прибавлять не буду. Зачем говорить, что реанимацию побили лыжами три раза, если я знаю об одном случае?
Глава 14. Фельдшер ничего не боится
Все-таки мы были довольно защищенными людьми. Не было постоянного чувства, что Родина нас не защитит никогда. Если были проблемы на вызове, старший врач немедленно бросался в бой и все исправлял, посылая врачебную или специализированную бригаду на помощь. А то и сама заведующая приезжала. Я помню, как однажды мы поехали в частный дом искать потерянную лупу, которая якобы пропала после приезда скорой. Заведующая, фельдшер той бригады и я – незаинтересованное лицо. Я нашла эту лупу, завалившуюся за кухонный стол, и все аплодировали, потому что без нее эти пенсионеры не могли смотреть телевизор. Фельдшер фельдшеру «рознь», как говорят в Америке. К хорошему быстро привыкаешь. Меня опекали на работе со всех сторон – все, начиная с уборщицы и до главного врача. Не боялись делиться своим опытом. И врачи в приемных отделениях никогда не обзывали фельдшеров скорой помощи «таксистами». К тому же мы часто ожидали вызова в ординаторской, общей для врачей и фельдшеров, собирался довольно приличный консилиум, потому что не было такой жуткой нагрузки, как сегодня, когда за смену не встретишь никого из других бригад. За ошибку на вызове или в карте заведующая требовала написать реферат по теме, срок – два дня, а не вручала сразу выговор с выражением гадливости на лице, но сначала все исправляла сама немедленно, сразу после того, как обнаруживала косяк. Главное было – сделать все необходимое, но достаточное, чтобы не допустить смерти на вызове, это было самым страшным результатом вызова, независимо от причины смерти.
Все помогали, чтобы молодой фельдшер превратился в лебедя из гадкого утенка. Ну а те, кому эта опека не помогала поумнеть, оставались работать в заправочном отделе, на справке, в диспетчерской, в статотделе – кабинете для беременных, или помощником на спецбригаде – заворачивать катетеры в салфеточки. Каждому находилось достойное место работы.
Студенты доучивались в институте и часто оставались работать врачами на скорой, «в родном коллективе», если у них не было другой цели. Например, цели стать ведущим нейрохирургом в детской больнице или фармацевтом в аптеке.
Глава 15. Новый год на скорой помощи
Я хорошо помню мой первый Новый год на скорой помощи. Первый год после училища. Сутки 31 декабря 1980 года.
До шести вечера я работала на машине с врачом.
Не так, как сегодня. И машина была холодная, то ли УАЗ, то ли РАФ, а может быть, и «Волга», но настроение было бодрое и веселое, деревья были большие, шприцы – железные, а уазики – зеленые.
И все были в белых халатах. Халаты стирали, и гладили, и подавали, и меняли на чистые в гардеробной. Ночью сменные белые халаты закончились, и педиатрам выдали розовые и голубые льняные халаты из резерва для санитаров. Дети на вызовах перестали плакать при виде врача в розовом халате. Педиатры были в восторге.
Не было пробок на дороге, вызовов было меньше. Мы заезжали на станцию, вставали в очередь, ожидали вызов и ехали опять.
Как обычно, в праздничный день скорая помощь была усилена дополнительными бригадами. Спецбригады вообще обычно сидели на станции и готовы были вылететь по первому линейному зову на помощь. Но к вечеру ситуация изменилась: резко выросло количество вызовов. Всеобщее веселье превратилось в катастрофу местного масштаба.
И в шесть часов вечера меня неожиданно усадили в диспетчерскую, в «аквариум», на прием вызовов. Звонков было так много, что обычным составом диспетчерский отдел не справлялся.
Старшим врачом дежурил кто-то из облздрава. За смену он, может быть, раза два вышел из кабинета главного врача, потому что все само работало, рулить не требовалось.
О чем звонили на «03» в последний день 1980 года? Вы не поверите, но большинство звонков было с поздравлениями с Новым годом! Коллеги, пациенты и просто люди радовались празднику и поздравляли тех, кто на работе.
В диспетчерской было 4–5 рабочих столов с пультами и телефонной трубкой. Это и был «тел. 03 – скорая помощь». Еще был магнитофон для записи всех звонков. После смены кассету с пленкой меняли и подписывали на коробочке дату. У меня на столе был пульт с двадцатью тумблерами. Пока я разговаривала с одним, следующие горели красными огоньками. В какой-то момент я, одурев от бодрых поздравляющих, включила все двадцать тумблеров и минут десять в трубку слушала, как они радостно между собой перекрикиваются и перечокиваются. Выпито в диспетчерской было тоже немало.
Конечно, были и такие вызовы, где даже елки в доме не поставили, а просто вызывали померить давление. На площади Советов на ледяных горках катались дети и родители всю ночь, и звонили каждые пять минут, травмпункт был полон, как автовокзал.
Последнее, что я помню: в семь утра перед диспетчерской еле стоит на ногах Авдюхов, детская реанимация, и берет вызов на горку, потому что больше некого послать.
Глава 16. Рая и три мотоциклиста
– И ты проведешь здесь всю свою жизнь? Давай уедем отсюда, – не раз говорили мне. – Куда? – Например, в Норильск или в Магадан. – А что там другого? Когда я и так живу в неведомой стране.
В тот год я была влюблена в медицину. Дело в том, что медицина – это страна загадок и неожиданных существ. Почище, чем сказочные леса, где бродят современные фантасты вроде автора Гарри Поттера. Каждый человек, с детства раздираемый любопытством, изучает свое тело, свое состояние и задает вопросы. Но если случайно попасть в больницу санитаром, в это царство медицины, где есть ответы на все вопросы, то ты, считай, застрянешь там навсегда. Когда рассказываешь о каком-то случае из практики, то как будто заводишь слушателей в дремучий лес с чудовищами и с первого шага видишь, что уже появились вопросы. А к концу рассказа этих вопросов становится только больше.
Как это было. От дома до работы дорога в битком набитом троллейбусе, потом еще 10 минут пешком по морозу. На улице газ, от которого сразу появляется сухой кашель, темно. Этот город никогда не был лучшим местом для жизни. Я приезжаю на станцию, получаю в гардеробе белый халат с завязками, черную шинель с золотыми пуговицами и смотрю график. Бригада № 50, «Волга». Такая же, как я, фельдшер спрашивает: «Ты с кем?» – Я с Петренко, «полтинник». – Везет, а я с Решетовым, – и пошла, вздыхая, как ослик Иа.
А мне все равно, хоть с кем, лишь бы не одной.
Обычно мы работали по двое, два фельдшера. Иногда везло попасть в бригаду с врачом. Но чаще со студентом, мы даже не всегда спрашивали, какого он курса, то есть он еще санитар или уже фельдшер. Они в любом звании обязаны были уметь все, от уколов до повязок, иначе зачем они тут? Но мы были с ними как с равными, а они даже советы давали, как равные. А санитаров не студентов были единицы, обычно какие-то девочки после школы. Они потом уходили либо в медучилище, либо в другие места. Одна ушла учиться на фабрику, где расписывали цветами подносы, и ей там понравилось. Хотя мы все удивлялись, как можно было «бросить медицину».
Иногда приходилось работать без помощника. На авось. Авось повезет.
Вот еще одна особенность психологии врача – всеядность. Одна моя коллега на работе произнесла фразу: «Нам все равно, куда пошлют. Пошлют на отрезанную голову – поедем, пришьем, отвезем в больницу». Правда, это было в 80-е, когда «любой вызов должен быть обслужен». То же самое можно сказать о пациентах. Попадись хоть Гитлер – он получит такое же внимание, что и президент России или бомж из-под контейнера с улицы Брестской. Хотя никто не запрещает после вызова проявлять эмоции и реакции. В основном из-за них жизнь работника скорой помощи короткая и счастливая, как у уличных котов. Когда я читаю про очередной 100-летний юбилей какой-нибудь достойной личности, я точно знаю, что это либо артист, либо научный работник, но не работник скорой помощи.
Однажды я сдала больного в приемном, выхожу на крыльцо. Подъезжает задом лихой зеленый уазик, в уазике Рая без помощника, не считая водителя. Водитель распахивает задние двери, и Рая начинает выгружать на каталки одного, второго, третьего – все одинаковые, как красные комиссары: голова обвязана, сознания нет. Мы, конечно, помогли. Спрашиваю: «Рая, что это было?» «Да мотоцикл с коляской на трассе». С тех пор я знаю, что в уазике помещается до трех носилочных с ДТП. Если фельдшер – Рая. Она вообще была виртуоз в своем деле, при этом совершенно этим не гордилась, не задирала нос, что она такая умная, умнее любого врача. Потом она, конечно, тоже поступила в институт и стала врачом, вышла замуж и родила двоих детей, но гордиться своим умом так и не научилась. Так и проработала всю жизнь на линии. Сейчас она в сумасшедшем доме доживает, если жива еще.
