Елена Михайловна Аксенова
Ивановы. Фамильная магия
– Вы просто не знаете Веронику, – я попытался улыбнуться самой беззаботной улыбкой. – Ее забавляет выводит людей из себя. Поэтому она иногда прячет у себя какие-то нужные мне вещи. А когда я прошу их вернуть, говорит, чтобы я сам нашел. Вот так и получается.
– Вот так и получается, что вы роетесь в ящике с ее нижним бельем?
Шах и мат. Я уже составлял новую схему вранья, как услышал, что меня зовут снизу. Это был голос Виктора. Не знаю, какими только чудесами он почувствовал, что нужен мне. Я извинился и выскользнул из комнаты, оставив молодого человека с проницательными глазами позади.
– О, хорошо, что ты здесь. Мне нужна твоя помощь, – он хлопнул меня по плечу так, будто мы старые приятели. – А, Антон! Вы тоже здесь? Вы познакомились.
– Более чем, – его светлые глаза скользнули по моей фигуре, видимо, он искал очевидные признаки нервозности. – Господин…
– Георгий Морозов.
– И вы приходитесь Ивановым…
– Он наш сотрудник, домашний персонал.
– Да, конечно, – улыбнулся Антон. – А чем конкретно вы здесь занимаетесь?
– Видите ли, – Виктор взял следователя за локоть. – Он выполняет мои личные поручения. Моя бывшая жена нашла его во время отдыхе на юге, потом он очень близок с нашей внучкой Анной, она сейчас заграницей. А теперь, когда Агния… В общем, он не может распространяться о поручениях, которые выполняет, по одному из пунктов договора. Мой адвокат настаивает на таких вещах, ведь речь идет о моей частной жизни.
– Да-да, я понимаю. Позволите задать вам несколько вопросов? – он сам кивнул себе в ответ, понимая, что я не способен отказаться. – Когда вы в последний раз навещали Агнию Иванову?
– Я не был у нее. Видите ли, эта ситуация…
– Да, да, конечно, – он неуклюже поправил воротник рубашки. – Что вы знаете о ее состоянии? Справляетесь о делах?
– Я…
– Вы…
– Стараюсь не беспокоить семью в такой момент.
– Ага, понятно.
Наверное, он уже читал самый первый скучнейший допрос, где обозначилось мое надежное алиби на день отравления. Но ему явно не улыбалась перспектива моего присутствия. Вообще-то я сам удивился, что не интересовался Агнией и ее состоянием. Как и Анной. Слишком зарылся в свои собственные мысли. Дорого может обойтись только беспечность.
– Раз уж мы заговорили о произошедшем, как состояние Агнии? – я старался выглядеть заинтересованным, но достаточно тактичным.
– Она умерла вчера вечером и мне странно, что вы как бы не в курсе.
– Почему как бы?
Антон мне не ответил, но его мясистые губы стянулись в одну тонкую линию, и я осознал, что вхожу в список тех, кому он не доверяет и виной тому вовсе не коробка с девичьими трусами. Сейчас я понимаю, что он чуял мою нестабильность. За столько лет в полиции профессиональная травма заставляла следователя Чугурова анализировать всех и каждого. Это происходило автоматически, почти неосознанно, но самое главное, что вам некуда было спрятаться, ведь он по-настоящему на своем месте. Я был уверен, что у него нет ни жены, ни стабильной любовницы. Женщины не выносят критики от любимых мужчин, тем более прямой как осанка балерины. Я мог бы позаботиться о своем положении чуть раньше, но смерть Агнии и то, что Виктор не сообщил мне об этом, потрясло меня. Теперь дело приняло серьезный оборот.
– Я хочу с вами лично поговорить, если вы не против.
– Конечно.
Виктор Иванов скрылся в кабинете вместе со следователем, а я так и остался стоять посреди их шикарной гостиной. Мир, выстроенный вокруг этой истории, рушился на глазах. Но больше всего меня интересовала собственная участь. Нас всех, в конце концов, больше всего интересует именно собственная участь.
Я не знаю, сколько времени они провели в кабинете, потому что мой задумчивый побег прервала Вероника. Небрежная и заплаканная, она дернула меня за локоть и кивнула головой в сторону своей комнаты. Я пошел за ней машинально, потому что голова моя была занята совершенно другими мыслями.
– Закрой дверь, – я подчинился. – Раздевайся.
Наверное, благородный мужчина сказал бы, что она очевидно расстроена, много выпила, хоть и не захмелела, устала. Он бы прижал ее к себе, чтобы утешить, гладил бы по голове и рассуждал о бренности нашего существования. Он бы уложил ее под одеяло, принес чашку чая и рассказал милые истории из детства. Он бы ее оберегал, потому что благородные мужчины все приводят в порядок, даже сломанную душу.
И благослови Боже таких мужчин. Я не таков.
С жадностью и трепетом я воспользовался ситуацией, чтобы получить то, о чем грезил с того самого летнего отдыха. За окном валил снег, она была безучастна и не смотрела на меня. Это не было занятие любовью, это был секс. Тот самый неуместный, торопливый, подростковый секс. Но мне, откровенно говоря, совершенно неважно, что чувствовала ко мне Эсмеральда в ту самую проданную ночь.
Как только я получил желаемое, она отпихнулась от меня ногами и потребовала выйти. Я видел, что тени, лежавшие на ее юном лице от смерти близкого человека, никуда не ушли, а стали только глубже. Но для меня это был самый счастливый момент. И никто не мог его испортить. Что для одного – отчаяние, для другого – счастье.
Прежде, чем вы осудите меня, хочу отметить, что я не срывал ничей цветок. Она уже имела опыт до меня и сама предложила подняться. Я просто согласился. И так бы сделал почти каждый мужчина. Я говорю почти, потому что знаю категорию «святых». Тех, что пытаются казаться лучше за счет нравственных устоев. Но как говорится, естество берет свое. Все мы хотим в конечном счете одного и того же.
Зимой не только мир, себя не хочется менять. Я шагал по центру Москвы, опьяненный своим счастьем и двумя бокалами глинтвейна. На момент, только на один момент под яркими гирляндами Никольской улицы мне показалось, что Ивановы – это что-то мифическое, нереальное. Я вырисовывал в своей голове юное тело, которое совсем недавно прижимал к своему. Мне казалось, что такое совокупление почти противоестественно.
Но зимние улицы, снежные и украшенные мчали меня через Кремль к Москве-реке. Я заглядывал в лица прохожих, ожидая увидеть там отпечатки детства здесь, в святая святых. Конечно, я сам был далеко не деревенским, но ведь это совсем другое. Большинство людей тратят значимый отрезок пути на осмысление красоты, знакомства с кем-то интересным, изучением прошлого. А у таких людей это в крови. Они родились среди величия, отчего стать ничтожеством нужно еще постараться. И дело не в цели, которую вы достигните в конечном счете. Только ради дороги и стоит жить.
Однако счастье мое продлилось ровно до того момента, как я спустился в метро и поехал к себе на отшиб. Все внутри меня опустилось и я осознал, что все, принадлежащее Ивановым, мне не принадлежит. Да, конечно, глупо было верить в обратное. Но находясь так, с Вероникой, в ее кровати, я почти уверовал в то, что это она – временное явление этого дома. Но грубые люди, пихающиеся и уставшие от собственной жизни, тянущие ее как лямку, показали мне на мое место. И я ощутил его снова. Одиночество – вечное состояние великих умов, способных осознать свою бренность. Круто я загнул, да?
Придя в свою ничтожную квартирку я понял, что человек владеет только тем, на чем стоит его фамилия. И что-то взяло надо мной вверх. Я достал из шкафа и перерезал половину своих рубашек, серых и мятых, как вся моя жизнь, как я сам. В порыве гнева, я разбил три кружки, купленные «по выгодной цене», часть тарелок, доставшихся от бабушки и варенье, как продукт крестьянства. Потом я вытащил фотоальбом своего детства и принялся рассматривать снимки. Все такое традиционное для рабочего класса. Ни тебе Италии, ни горнолыжных курортов, ни праздников с размахом. Безвкусные елки, наряды из того, что придется. В этом была вся моя жизнь и тем сильнее я ее ненавидел. Потом я открыл ноутбук и забил в гугл знакомые ФИО. Все кругом роскошь и достаток, начиная с пеленок и заканчивая ветхостью. Не слушайте тех, кто говорит, что бедным и честным быть достойно. В нужде нет ничего прекрасного.
В этот момент я так яростно проклял всю семейку Ивановых, что задался, наконец, реальной целью, ради которой стоило и повоевать. Я хотел сделать все их – своим. Желать надо по-крупному. И решил погубить себя этим чертовым желанием.
На следующий день я ворвался в ворота дома Ивановых как дикое животное в заповедник. Мне натерпелось начать планирование. Все вокруг было покрыто снегом и казалось, мои следы бетонными пластами остаются на ИХ территории.
В гостиной было тихо, видимо, под влиянием случившегося даже стены включились в процесс утраты. Я пробрался в пустую комнату Вероники и открыл ее ноутбук. Пароль. Конечно, было глупо предполагать, что яблочная компания оставит мне в подарок открытую систему.
Я достал из кармана маленькое устройство. Продавец в магазине сказал, что шпионить при помощи такой штучки очень просто. Мне нужно было внимательно послушать, что говорят эта девчонка про меня. Ну и про других.
Информация во все времена была самым эффективным оружием. Поэтому я забросил устройства для прослушки во все доступные места, не облюбленные прислугой. Даже если их найдут, кто докажет, что это мое? У такой семьи любопытных ушей куда больше, чем у президента. Не удивлюсь, если не я самый умный в деле шпионажа.
Конечно, было бы вежливо остаться и помочь с церемонией. Но мне быть лишним колесом всегда претило, поэтому я уехал сразу после размещения своих шпионов.
Если бы я только знал, что в этот момент моя юная Вероника пришла в контору Чугурова в поисках утешения. Видимо, всем молоденьким девочкам до смерти нравятся парни с кулаками.
Она вошла к нему в кабинет в соблазнительном черном платье, окутанная горем, желающая найти утешение. Меня соблазнить было куда проще, но вот Антон… Антон вытерпел всего две фразы и, будучи избалованным женским вниманием, тут же нахмурил свои растрепанные брови. Конечно, ему в отличие от меня всегда доставались ножки у курочки. – Это не помогает, – он обвел ее изогнутую фигуру пальцем и скосил губы. – Легче от такого точно не станет.
– Не понимаю, о чем ты.
– Вы, – он достал из стола пачку чипсов с крабом и протянул ей. – Я не твой друг, я следователь по делу об убийстве твоей бабушки. Понимаешь? – она едва заметно стиснула челюсти, в ее ярких глазах блеснули молнии, но пакетик чипсов она лопнула и положила в рот хрустящую пластинку. – Чувствуешь?
– Пустое.
– Если не хочешь разговаривать, я понимаю. Но тогда свали из моего кабинета и не приходи сюда ради развлечения. У меня нет времени на эту херню.
Вероника, моя бедная куколка, привыкшая к обожанию таких, как я: жалких червей. Никогда еще никто не говорил с ней так безразлично и почти агрессивно. Может, поэтому она не выскочила из кабинета, а осталась сидеть на потертом стуле.
– Я ее любила.
– И? – он печатал на компьютере заметки о Веронике, но она об этом не догадывалась.
– И я чувствую себя опустошенной.
– Пустоту от отсутствия дорогого человека нельзя заполнить перепихоном с первым встречным.
– Фу, как грубо, – она поморщила свой прекрасный носик и взяла еще одну чипсину. – Мне просто хотелось немного тепла.
– Нет, тебе хотелось почувствовать себя кем-то, – он выглянул из-за монитора и снова вернулся к клавиатуре. – Но с годами ты узнаешь, что мужчины четко разделяют женщин для любви и постели. Твои голые ноги будут хотеть, но никто не оденет на них носки, потому что холодный пол. Более того, после секса тебя выбросят как бумажный носовой платок, наполненный соплями.
– А ты милый.
– Я честный, – он протянул руку, Вероника положила туда горстку чипсов, которые тут же пропали у него во рту, и он сразу же протянул ее снова. – Если хочешь, чтобы тебя любили, придется постараться.
Я бы хотел сказать, что ее не тронул этот мужлан и что она вовсе не задумалась над его словами. Но вся штука в том, что она ясно понимала его незаинтересованность и пренебрежение. А ведь нас манят те, кому мы меньше всего интересны. Ох уж это самолюбие.
Письма
Я вернулся в дом Ивановых после праздников, сам толком не понимая, зачем. Виктор не звонил мне ни разу, как и Вероника. Однако вопреки своей гордости я вошел туда, где никому не было до меня никакого дела. Мне казалось, что после смерти главы дома он должен претерпеть непоправимые изменения. Но парадокс в том, что смерть не оставляет следов на предметах. Все те же платья, все те же шторы. Горе хранится только в воспоминаниях. И я смотрел на стены, служившие фоном для одной по-настоящему сильной женщины. Я мерил взглядом пространство и горечь от ее ухода пронзила мое сердце. Черствый и циничный, я все же умудрился сохранить в себе нотку человечности.
На моих глазах навернулись слезы и я почувствовал острую необходимость в присутствии. А ведь мне нужно было всего одно объятие. Всего одно. Я поднялся в комнату Вероники, чтобы поговорить с ней о важном, о том, что нам обоим приходится переживать. Мне казалось, что это шанс на настоящую близость, на что-то большое, чем разовый секс.
Ее комната должна была встретить меня приветливой пустотой, но Вероника, моя милая кукла, расположилась на подоконнике, увлеченная какой-то книжкой. Ее коротенькое платьице в мелкий цветочек едва прикрывало красивую округлость, отчего я замер в дверях.
– Привет, – мне хотелось звучать доверительно, почти таинственно. – Можно войти?
– Нужно, глупый хорек, – она не оторвалась от книги, но жестом указала на свою кровать. – У меня к тебе есть важное дело.
– Какое?
– Те письма, что ты забрал, нужно вернуть, – она повернула свое красивое лицо, а солнечный лук пробежался по ее длинным рыжим волосам. – Не смотри так, я прекрасно знаю, что ты тут без меня делал. Рылся как крыса в помойке.
– Я не…
– В наше время нельзя оставлять вещи без присмотра. Ты ведь знаешь? Тут камера есть, идиот.
Никаких эмоций. Самое лучшее, что можно сделать, когда тебя схватили за хвост – сохранять спокойствие. Я должен был выглядеть уверенным, чтобы эта маленькая гадюка не прокусила мне руку на радостях.
– Я ничего не верну тебе, они у твоего деда.
Честность всегда подкупает. Это то, ради чего я просмотрел столько высококачественных сериалов. Умение выкручиваться – самый полезный из всех навыков. Я смотрел в ее наглые глазенки и перебирал новые варианты разгрома этой семьи. Какая же она самоуверенная, какая наглая!
– Вернешь, еще как вернешь! – она подошла ко мне вплотную, отчего я почувствовал нотки кориандра в ее духах. Маленькая стервочка хорошо пользовалась природными данными. – Хочешь еще когда-нибудь получить это? – она приложила мою ладонь к тому самому месту, о котором не принято говорить вслух. Мое самообладание таяло как мороженое в летний день, я сгорал. Будь я избалованным засранцем, как этот мент, я бы просто отшвырнул ее. Но страх перед тем, что она больше никогда не будет так близко заставил меня покориться. Я кивнул со всем высокомерием, что оставалось у меня в душе. – Тогда принеси то, что взял.
– Обещаешь? – она улыбнулась. – Когда?
Вероника поджала губы и тут же впилась в меня поцелуем. Я был готов разорвать ее. Ох уже эти юные нимфетки, ох уж эти сексуальные жрицы. В спешке я расстегнул ширинку, прижимаясь теснее к ее животу. Страсть стиснула мой разум, и я как алкоголик не видел ничего кроме желанного стакана.
– Сейчас… – прошептал я, пытаясь выпутаться из штанин, не отпуская ее тела. – Сейчас!
Внутри у меня все дрожало будто от товарного поезда, я вожделел, я жаждал. Вероника позволила мне стянуть с нее лямку майки и неуверенными губами коснуться груди. О, что это была за грудь! Если бы можно было вернуться в один день своей жизни, я бы остался в той комнате с ее грудью.
– Все, хватит, – она уперлась руками в мою хилую грудь, но я держал ее. – Хватит! Эй!
Я сделал еще одну попытку, чтобы сдержать ее. Тщетно. Буревестник на то и морская птица, чтобы не бояться бури.
Она отшвырнула меня в сторону, я больше не мог давить. Внутри моей груди замерло неутоленное желание, которое тяжким бременем рубило все остатки хорошего.
– Принеси мне письма.
– Чем они так важны? А? Зачем тебе они?
– Это тебя не касается.
Ее взгляд стал похожим на бабушкин, я так давно не видел стальные нотки в дамских глазах. С этой чертовской уверенностью и одной голой грудью (которую она не удосужилась спрятать) – это был эталон силы и величия.
Я хотел гарантий и почти готов был затребовать их. Но что-то внутри моего несмелого тела стушевалось и я вышел из комнаты.
Дом Ивановых, наполненный тишиной и скорбью, покачивался на своих берегах, все устройство оставалось таким же шикарным и упорядоченным. Я любил этот дом и считал его своим. Не знаю, на каких правах, но он манил меня тяжелыми убранствами и своей шириной, и я готов был пасть под таким могуществом.
Судьба всегда дает вам несколько вариантов, чтобы вы могли решить свою судьбу самостоятельно. И если бы я был немного умнее, я бы ушел из этого дома, я бы убежал оттуда, чтобы больше никогда не видеть семью Ивановых и Веронику, прекрасную фею с черной душой и пустынной головкой. Но тогда в этом зимнем ненастье мне казалось, что сама рука Божья привела мою безрадостную жизнь к богатым и сытым, чтобы я, наконец, увидел свет и не захотел с ним прощаться.
Я вошел в кабинет Виктора, беспардонно и упрямо, как это делают малолетние подростки. Мне было, что терять, но страсть от предыдущей сцены все еще жгла мое тело, я хотел утолить ее и снова владеть собой. На столе был идеальный порядок, почти никаких предметов, все, как в то время, пока это был кабинет Агнии. Письма лежали в первом ящике стола, единственном без замка. Думаю, хозяин дома не имел представления о их ценности, как и я, собственно говоря.
Удивительно, почему сама Вероника не забрала их. Она могла с такой легкостью проникнуть в кабинет. Я вернулся к ней в комнату, полный надежд и уверений, но она уже была не одна. С ней рядом расположилась одна из служанок.
– Принес? – я растерянно кивнул, не понимая, чего она хочет на самом деле. – Положи туда.
Я покорно бросил письма на тумбочку и замялся у входа. Разочарование сковало все мое существо, но живучая надежда упорно колыхалась и заставляла меня ждать, сам не знаю, чего.
– Можешь идти.
Она была ледяным айсбергом, крушение которого казалось совершенно невозможным. Я покинул комнату, полный отчаяния. Конечно, мне нужно было действовать. Первый пункт в плане – стать зятем в этом доме. И я забыл, что такое дышать. Наемный работник – слишком хрупкое положение, неустойчивое. Изначально, мне казалось, что Вероника – оптимальное решение. Молодая, неопытная, она бы не заметила моих манипуляций и я бы спокойно возглавил семейство. Но ее заполучить оказалось куда сложнее, потому что именно у нее хватало храбрости и смелости вертеть мною как безвредным мячиком. Но, Слава Богу, она была не последней женщиной в рыжеволосом семействе.
Освоение целины
Как мало чувственных мужчин, как много чувственных женщин! Анна вернулась после своего длительного отсутствия одна, без мужа и детей. Ее все такие же красные губы расплылись в улыбке при виде меня. Конечно, она помнила.
– Как я рада вас видеть!
– А я вас! – соврал я. – Удалось ли вам написать что-нибудь, чтобы я мог передать своим друзьям в издательстве.
– Ох, – она слегка покраснела и лукаво опустила глаза. – Я была так занята своими детьми, что не могла собрать мысли для литературы. Даже не читала ничего стоящего.
– Очень жаль, мир теряет нового Набокова.
Я выразил соболезнования, в связи с ее такой недавней утратой. Она, кажется, только вспомнила о смерти Агнии и почти растерялась. Но женщин тяжело застать врасплох. Тут же собрав свои эмоции, она расплакалась. Мне доставило удовольствие видеть ее лживое горе. Возможно, худшая часть меня уже тогда заняла свою позицию основательно, возможно, так было всегда. Я не анализировал ничего, кроме своих перспектив на членство в этой семье. Анна была прекрасной добычей. Я сжал ее руку чуть сильнее и предложил переселиться ко мне, если здесь ей совсем тяжело находится.
– Ох, ну что вы! – она покраснела от удовольствия быть замеченной. Я придвинулся чуть ближе и прикоснувшись губами к ее ладони, еле слышно признался, что скучал. – Ох!
Если бы вы знали, как забытые мужчинами женщины нуждаются во внимании. Им достаточно одного поэтического стихотворения, нарочитой сцены, романтической ситуации – и вы уже самый центр этой бренной вселенной.
В самом начале весны, когда солнце уже начало обогревать эту слабую землю, мы с Анной продвинулись до разговоров о ее разводе. В то время флирт между нами стал достаточно крепок, я не скрывал своей «страсти», открыто признавался ей в том, в чем обычно признаются герои-любовники в сериалах, но не давал физического удовлетворения, прикрываясь высокой нравственностью. На самом же деле, мне просто не хотелось вживую видеть ее испорченное детьми тело, особенно после Вероники. Последняя, кстати, так и не отблагодарила меня за письма, а укатила в Лондон под предлогом учебы. Я страшно тосковал, но знал, что это скорее освобождает мне руки, чем сковывает. Виктор оказался первоочередным наследником и вовсю занимался бизнесом. По счастливой случайности или беспредельной денежности никто не вспомнил обо мне, как балласте. И я всецело посвятил себя ухаживаниям за Анной, глупой тетенькой с типичными мечтами домохозяйки. Удивительно, как она вообще когда-то могла иметь хоть какой-то потенциал.
Я ронял гордые мужские слезы и целовал ее руки. Я слушал ее глупейшие рассуждения про авторов прошлого, поскольку о нынешних написано не так много. Я смотрел на кровли шикарного особняка и набирался сил, чтобы осилить ту ужасную дорогу, которую я должен был пройти во имя высшей цели.
Все шло как по маслу. Анна обещала мне поговорить с мужем, от которого уже давно не видела ни страсти, ни восхищения. За это мне пришлось поцеловать ее, то есть несколько минут терпеть полудохлую устрицу у себя во рту (после я не мог избавиться от этого жуткого привкуса целый день). Я собирался домой почти окрыленным, когда в дом Ивановых вместе со служанкой вошел Антон Чугуров. В своей грубой манере он скорее приказал мне остаться, отчего все фибры моей души всколыхнулись.
– Анна, здравствуйте! Примите мои соболезнования, – она учтиво наклонила голову и тут же выпрямилась как струна.
– Чем обязаны? Следствие еще не закончено?
– Нет, не так быстро.
– У вас есть какие-то теории, догадки?
– Целое море, – он повернулся ко мне с самым неприятным выражением лица. – А вы, все еще помогаете в семейном расследовании?
– Как вам говорили ранее…
– Вы похожи на жука, который пытается пролезть в щель неподходящего размера, – он ухмыльнулся, отчего его неровные зубы показались из-под пухлых губ. – Дело в том, что у нас появилась улика, я попрошу вас дать мне свои объяснения по ней.
Внутри меня опустилось что-то тяжелое. Мне было страшно. Но я хорошо лгал с самого детства, поэтому улыбнулся, кивнул и проследовал за Чугуровым в отделении полиции.
Этот грязный рассадник тугого ума и гнусных особей. Все здесь пропахло мерзостью и человекопадением. Но я сохранял спокойствие. Мы вошли в небольшой кабинет с затхлым воздухом. Я расположился на кресле, вальяжно закинув ногу на ногу. Как можно больше вызова нужно кинуть этому человеку, чтобы он больше не привязался ко мне. Но что у него могло быть против меня? Я, на тот момент, был совершенно чист перед людьми и законом.
– Итак, – он вернулся вместе с двумя другими людьми, которых я сейчас не могу вспомнить. В его руках был какой-то сверток. – Вы узнаете эти письма? – он напряженно вглядывался в мое лицо, мечтая увидеть там панику или расстройство. – Георгий?
– Я хотел бы видеть моего адвоката.
– Похоже, что это американский детектив? – он ударил меня письмами по лицу. – А? Ты, наглая морда, прятал от меня улику! Ты оказывал препятствие расследованию, а это уголовное преступление! Да я тебя знаешь куда посажу? Тебя там будут драть все подряд, как последнюю суку, так, что самоубийство станет твоей заветной мечтой. Ты понял?
Он схватил меня за горло так, что я вдавился в кресло. Перед моими глазами пробежали школьные годы. Те годы, когда я с грустью и тоской был вынужден волочиться в школу, из-за Миши Коновалова, мальчика, истязающего меня своими насмешками и унижениями. Чего он только со мной не делал! Закрывал в туалете, устраивал игру «поймай уродца», высмеивал при всем классе. Однажды, он даже снял с меня брюки, чтобы всем классом посмеяться над тем, что у меня между ног. От позора я описался, отчего до самого выпускного носил прозвище «Моча».
– Хорошо, – хрипло прошипел я. – Я дам объяснения, – его хватка ослабла, он отпрянул в сторону, а я потер шею, прокашлявшись.
– Ну!
– Эти письма я нашел в комнате Вероники и тут же передал Виктору. Недавно она попросила меня их вернуть. Я не знал, что Иванов не показал вам их, я считал, что они были слишком несущественны для вас.
– Врешь! – его неприятное лицо стало еще неприятнее. – Я по глазам вижу, что врешь!
– А смысл? Вы же видели, что там просто писанина какой-то девицы. Возможно, сама Вероника игралась, записывая это и подсовывая мне.
– Она сама принесла их мне перед тем, как лечь в клинику, – его голос стал мягче, отчего я почувствовал себя увереннее.
– Мне сказали, что она в Лондоне.
Он внимательно изучил выражение моего лица, а потом отпустил тех, что пришли с ним и стояли за моей спиной, наблюдая за происходящим.
– Виктор Иванов направил ее на очередное лечение. У нее шизофрения лет с 10, поэтому она и не училась толком, и друзей у нее особо не было.
Меня поразило шоком. Я мог просчитать многое, но не психическое расстройство у этого светлого ангела. В этот момент у меня родился план, который я провернул чуть позже. Но обо все по порядку.
– Если у вас эти письма столько времени, почему вы вызвали меня сейчас?
– Потому что только сейчас Виктор Иванов нашел время ответить на мой звонок и подтвердить твою причастность, – он уселся более комфортно в своем кресле, а вспышка гнева, казалось, понемногу его отпустила. – Черт знает, что это за семейка, где всем наплевать на смерть близкого и никто не пытается найти виновного.
– Это богатство, – ответил я. – К сожалению, огромные деньги отупляют даже самые трепетные сердца.
Мы расстались в добром настроении. У него не было ничего стоящего на меня, возможно, как и большинству людей его типа, ему просто требовалась разрядка, мальчик для битья, потому что доверенное дело явно казалось тупиковым. У них не было ничего, а это значит, что в его безупречной хронике будет +1 нераскрытое дело. Жалко парня.
А я тем временем занялся выяснением, куда же поместили Веронику. После нашего поцелуя Анна, почему-то посчитала, что это наша норма. Она встречала меня своими противными красными губами и не отрывала их от меня на протяжении всей нашей короткой встречи. Я играл старую роль пылкого любовника. Хватал ее за грудь, задирал юбку. Все, чтобы усыпить бдительность и узнать нужные мне сведения.
В бреду от моих прикосновений, она рассказала мне, куда запрятали мою рыжую бестию. Под приличным предлогом я удалился, чтобы как можно скорее нанести визит в очень дорогую частную клинику Москвы.
Оказалось, что даже в самом престижном заведении пара тысяч может дать вам доступ к закрытому и запретному. Я смог прорваться к лечащему врачу своей возлюбленной. Это был безучастный молодой человек с пустыми глазами и слишком глубокими морщинами. Он холодно, но вежливо поприветствовал меня, как представителя богатой семейки (каким я представился) и, конечно, не спросил мои документы. Честно говоря, мне кажется, что он сделал это скорее от безразличия, чем от учтивости. Почему-то, это сильно задело мою гордость.
– Насколько серьезна ее болезнь?
– Смотря что считать серьезностью, – молодой врач взял со стола свою кружку и кивнул в сторону кофемашины. – Будете? – я отрицательно покачал головой. – Вот, например, кофе. Серьезная ли проблема пить по 9 кружек в день? Для меня – нет, для моего сердца – да.
– А вы поэт.
– Упаси Господи! – он улыбнулся. – Болезнь не может быть несерьезной. Она с детства страдает.
– И никакого прогресса? Вы же выписываете ее после определенного курса? – его потухшие глаза посмотрели на меня прямо и спокойно, отчего дрожь внутри моего тела заколотила все мое существо.
– Мы можем облегчить ее страдания, – он опустился в свое кресло, дымящаяся чашка встала у монитора. – Но не излечить. Я не скажу вам ничего утешительного. По моему профессиональному мнению, душевные болезни не лечатся. Говоря грубо, это заводской брак.
– Зачем тогда она здесь?
– Затем, что перед приездом сюда, она расцарапала в клочья лицо одной девушке в баре и это сняли на видео и выложили в интернет. Завели уголовное дело о нанесении вреда здоровью. Чтобы уладить все, нужно было подходящее заключение, – он отпил жадно почти одну треть кружки. – А теперь давайте честно. Вы не Иванов, но и не журналист. Я не вижу в вас вреда, но тем не менее скажу, что, если хоть одно слово или фото выйдет наружу из этой клиники, я предоставлю в органы запись передачи вами взятки. Это понятно? – я кивнул. – Идите, палата № 6. – Я невольно улыбнулся такому символизму, но взгляд врача остался беспристрастным.
Встав, я протянул ему руку, но он ее не пожал. Кажется, я уже остался лишним в этом пространстве. Поэтому без лишних церемоний я двинулся к выходу.
– Послушайте, – я обернулся. – Она опасна, намного больше, чем вы. Помните об этом.
От такого предупреждения я чуть не рассмеялся. Наверное, изнеженная докторская душа может бояться 18-летнюю девицу с острыми ноготками, но мне нужно для страха куда более весомые аргументы.
Коридоры психбольницы в частной клинике совсем не были похожи на стандартную картинку из мира кино. Люди в брендовой одежде располагались в удобных лаундж-зонах, сидели за яблочными компьютерами и попивали кофе из кофейни с медузой Горгоной. Нет, это не было похоже на типичную психбольницу.
Я нашел палату № 6 без особого труда. Взбросив ладонь, чтобы постучать, я вдруг опомнился и взялся за ручку. Конечно, дверь была не заперта.
Вероника лежала на большой кровати с клетчатым пледом на ногах, листала книгу и даже не подняла своих прекрасных глаз на меня. Окинув взглядом пространство, я удостоверился, что самые сумасшедшие могут иметь приличные условия при определенной сумме на счете. Этот факт больно уколол мое самолюбие – я сам еще был далек от достатка. Нынешние доходы заставили меня немного поверить в себя, но лишь до прихода сюда.
– Это место…
– Мне нравится.
Ее ровные ноги создавали домик, в который мне хотелось забраться, чтобы ворваться в ее бедра и стать с ней единым целым хотя бы на мгновение. Я сглотнул и оглянулся в поисках стула. Мне хотелось выглядеть уверенно, но в ее присутствии все хорошо скроенные доспехи рассыпались прямо под мои ноги, я горел.
