Елена Левашова
Чудо для Алисы
Глава 1
Алиса.
Счастье можно купить. Уверена, неисправимые романтики, услышав это утверждение, закатят глаза от разочарования и схватятся за сердце. А те, кто посмелее, смачно плюнут в спину и выкрикнут проклятие.
Глубоко вдыхаю морозный воздух, ступая по хрустящему, словно капуста, снегу и впервые за долгое время улыбаюсь своим мыслям.
В свете уличных фонарей кружатся снежинки. На фоне замерших, покрытых инеем, хрустальных деревьев они кажутся живыми. Я останавливаюсь и поднимаю глаза к узкой полоске света, наблюдая за их танцем, подставляю руку, затянутую шерстяной варежкой, и собираю крохотные крупинки, похожие на кокосовую стружку.
Мороз щиплет щеки и забирается под мою скудную одежду. Я плотнее запахиваю на шее объёмный вязаный шарф и поворачиваю на широкую аллею заснеженного парка.
Малыш Хью звонко лает на проходящего мимо бродячего пса, и я вновь возвращаюсь к своему неожиданному утверждению: счастье можно купить!
Потому что питомец – это и есть счастье! «А вы про что подумали?» – мысленно успокаиваю тех самых неисправимых романтиков и слышу их вздох облегчения.
В моих руках три поводка. Да, мне приходится подрабатывать, гуляя с чужими собаками, но эта работа нравится мне, как никакая другая.
Самый маленький и подвижный – щенок мальтийской болонки Хью Грант. Белоснежный пушистый комок с чёрными глазками-бусинками в модном джинсовом пальто принадлежит Антонине Викторовне – врачу терапевтического отделения областной больницы.
Тойтерьер Вилли – взрослый, степенный пёсик в болоньевой зеленой курточке скрашивает одиночество своей пожилой хозяйки Нины Алексеевны – профессора университета на пенсии.
И, наконец, французский бульдог Джесси – общительный, подвижный пёс живет в молодой семье Оксаны и Леонида Дубровиных. У ребят ответственная работа, суточные дежурства, поэтому в их отсутствие Джесси остаётся на моем попечении.
Снег засыпает пустеющие тротуары парка, мягко вьюжит между одиноко стоящих лавочек и декоративных хвойных кустарников. Прохожие поднимают воротники выше, зябко кутаются в шарфы, торопятся попасть в уютную атмосферу семейного очага. Размышления об этом отдают тупой болью в сердце. С недавних пор у меня нет уютного дома… После смерти мамы назвать кирпичные холодные стены своего жилища домом, у меня не поворачивается язык.
Хорошее настроение испаряется подобно морозному облачку. Я топаю по темной аллее, крепко держа поводки полюбившихся мне животных, и представляю себя участницей подстроенного квеста или скандального телешоу для домохозяек. Как в фильме «Игра» с Майклом Дугласом, не иначе!
«А теперь встречайте Алису-у-у!!!» – громко тянет ведущий.
«Алиса, расскажите, какого это быть неудачницей? Получать удары судьбы раз за разом?» Лица телезрителей застывают от удивления, они напряжённо сверлят меня взглядом, в нем нет сочувствия и жалости, лишь жажда сенсации…
«Я…я...» – виновато бормочу я, судорожно подбирая в голове слова оправдания.
Я сую руку в карман и нащупываю ключи от квартиры Дубровиных. Пора возвращаться домой, пока дурацкие мысли, бесцельно лезущие в голову, не свели меня с ума!
****
Мы с мамой жили в Снегирево, областном посёлке недалеко от города. Снегирево прозвали рябиновым раем. Полвека назад местный предприниматель Игорь Скороходов вырастил на колхозных паях рябиновый сад. Чуть позже вокруг деревьев построили здание небольшого винно-водочного завода. Фирменный продукт – рябиновую настойку, ценили во многих регионах России и даже за рубежом.
Моя мама – Марина Тимофеевна Легенда, работала главным бухгалтером на хлебопекарном заводе или «маковке», как его называли в простонародье.
Его белое, обшарпанное четырехэтажное здание находилось недалеко от нашего дома. С одной стороны высокого металлического забора ленивые работники отогнули лист железа, что позволяло ходить домой коротким путём. После школы я любила забегать к маме на работу, пользуясь дыркой в заборе, вдыхать ванильный запах свежей выпечки, разносящийся на добрые десятки метров вокруг. Мама угощала меня вкусной булочкой, целовала в нос и провожала до перекрёстка с улицей Саврасова – прямо за ним высилось здание художественной школы.
«– До вечера, Лиса!» – улыбалась мама и махала рукой мне вслед. Именно такой я ее и помню: красивой, кареглазой брюнеткой с цветастым платком на плечах и в свитере ручной вязки.
Мама откладывала каждую копеечку, чтобы обеспечить меня всем необходимым: одевалась я не хуже сверстников, много читала и не расставалась с мольбертом. К выпускному классу мой фирменный росчерк «Легенда» с завитушкой над последней буквой «а» стоял на сотне рисунков, украшающих стены местного ДДТ и сельсовета.
Мое счастливое детство не омрачалось отсутствием папы. На вопросы о нем мама отвечала уклончиво, сочиняя неправдоподобную легенду о загадочном исчезновении в горной экспедиции археолога Ильи Легенда. Я хмурилась и уговаривала маму рассказать правду, а она обижалась и закрывалась в себе. В такие моменты я корила себя за несдержанность и черствость. Со временем расспросы о папе прекратились.
Единственным близким человеком после мамы была моя тетя – мамина старшая сестра Глафира Тимофеевна Карташова. Тетя Глаша жила в уютном спальном районе города. Ее муж – капитан полиции Петр Карташов погиб при исполнении много лет назад. Второй раз замуж она так и не вышла, хотя женщиной была красивой и умной. Мужчины вились вокруг тети Глаши толпами, приглашали ее на свидания, звали замуж, но до загса дело так и не дошло… Она посвятила себя работе и нам с мамой.
Я поступила в Институт живописи, скульптуры и архитектуры, на бюджетное отделение, когда мама заболела. На поступлении настояла она, убеждая меня словами цитаты неизвестного автора:
«Три вещи, которые нельзя вернуть: время, слово, возможность. Не упускай возможность, Лиса!»
Я восхищалась оптимизмом мамы. Приговор онколога не подкосил ее веру в выздоровление, она аккуратно выполняла врачебные рекомендации и продолжала работать на заводе. Частенько я слышала, как мама стонет и плачет по ночам. Я сходила с ума от неверия в справедливость и отчаяния.
Мир перестал видеться таким ярким и удивительным, во мне что-то сломалось. Казалось, я медленно высыхаю, умираю вместе с мамой. «Рябиновый рай» больше не вдохновлял меня своим великолепием: я возненавидела ярко-красные рябиновые грозди, припорошенные искрящимся белым серебром.
Хотелось выбросить все картины с зимними пейзажами, благодаря которым меня приняли на факультет живописи. Ужасающая реальность растоптала меня, превратила в капризную слабачку, жалеющую себя. Мне стало стыдно перед мамой…
Я обратила своё неверие в несокрушимую веру, а уныние в радость, улыбалась ради мамы, строила планы на будущее, которого не должно было быть… Я читала маме вслух стихи и ее любимые романы Агаты Кристи, а она слушала с неизменно спокойным и добрым лицом, сосредоточенным на чем угодно, только не на болезни.
Мамы не стало год назад. А через месяц после ее смерти у тети Глаши случился инфаркт.
«Да, вы правы, господа телезрители, последний год моей жизни выдался адски сложным!»
Я сжимаю кулаки от злости на судьбу и собственной решимости: тетя в больнице четвёртый раз, но я сделаю все, чтобы не потерять ее. Буду пахать, как проклятая и бороться с этим несправедливым миром! Другого не дано – одержу победу или сломаюсь!
«Так что выкусите, господа телезрители!» – добавляю я мысленно.
Я выхожу из парка и сворачиваю на улицу Федосеева. Шагаю по хрустящему снегу, любуясь на сверкающие самоцветами снежинки. Морозный воздух щиплет щеки, и я решаюсь сократить путь, пройдя через длинную, темную арку.
Я научусь радоваться жизни… Обещаю… Ради мамы, тети Глаши. Ради себя… В тот момент, когда я произношу заветные слова, меня ослепляют ярко-оранжевые фары вылетевшего из арки автомобиля…
Богдан
Я становлюсь на одно колено, и оно утопает в высоком ворсе черно-белого ковра со сложным геометрическим рисунком.
– Аллочка, я много лет мечтал о тебе и теперь, когда мы вместе, я ловлю себя на мысли, что это сон… Я хочу просыпаться рядом с тобой, хочу делать тебя счастливой, делить с тобой горе и радость…
– Богданчик, вставай, ну что ты устроил? – мои взволнованные, заранее выученные излияния прерывает Римма Сергеевна – мама Аллы. – Согласна Алуня. Можно без пафоса этого обойтись… – протягивает она недовольно.
Римма Сергеевна картинно закатывает глаза и взмахивает рукой, пытаясь выгнать заполнивший комнату «романтический пафос». Ее мелкие ярко-бордовые кудряшки подпрыгивают от каждого движения. Как ей удалось так бесшумно войти?
Римма Сергеевна закатывает рукава домашней ярко-голубой рубашки и по-хозяйски выхватывает из моих рук бархатный футляр с обручальным кольцом. На лицо Аллы наползает румянец, она улавливает мой растерянный взгляд и глубоко вздыхает: перед авторитетом матери она бессильна…
– Аллочка, давай примерим. – Предлагает Римма Сергеевна. Она поддевает колечко упитанным пальцем с длинным ярко-оранжевым ногтем и протягивает Алле.
Я наблюдаю странную картину, нелепую до абсурда: мать надевает кольцо на палец дочери вместо меня. Лицо моей невесты преображается от восторга при виде украшения, она вмиг сбрасывает с себя неловкость и стеснение, вытягивает руку вперёд, шаловливо играя пальчиками.
– Красивое колечко, да, мам? – с надеждой в голосе спрашивает она. Римма Сергеевна одобрительно кивает, оценивая размер камня на глаз. Ее небольшие карие глаза придирчиво сужаются, сканируя взглядом аккуратный бриллиант.
Наблюдая за восторженными лицами близких мне женщин, я успокаиваюсь: пускай, все пошло не по плану, важно только то, что мы поженимся.
Римма Сергеевна с досадой смотрит на старинные настенные часы, возвращает футляр Аллочке и медленно поднимается с места.
– Поздравляю вас, дети мои! – гортанно протягивает она. – Не могу уделить вам время, сейчас придёт ученик.
Она маневрирует между пузатыми синими креслами к стоящему в углу пианино, открывает крышку и пробегается пальцами по клавишам. Звучит марш Мендельсона.
Алла вскакивает с места, не в силах справиться с переполняющими ее чувствами, и бросается в мои объятия. Я люблю ее! Я столько времени ждал ее взаимности и одобрения родителей (особенно мамы), что реальность кажется видением.
Римма Сергеевна бьет по клавишам и подпевает высоким сопрано:
– Та-а-а та та-ра-ра т-рам пам пам!
Я подхватываю Аллу на руки, она хохочет, когда я кружу ее. Из груди вырывается вздох облегчения, когда звенит звонок: мне не терпится остаться с Аллой наедине. Римма Сергеевна поднимается с вращающегося металлического стула и идёт открывать дверь. Разве я вправе судить ее? Аллочка – все для неё, смысл жизни и свет в окне.
Таланты моей будущей тещи обширны: она преподаёт игру на фортепиано в музыкальном училище, заведует учебно-воспитательной работой на факультете, сочиняет музыку к популярным хитам, готовит музыкантов к участию в международных конкурсах. Римма Москвитина – уважаемый, известный в городе человек.
Из коридора в гостиную вплывает Римма Сергеевна в сопровождении Ванечки – тощего прыщавого подростка, мечтающего о славе певца. Ваня готовится к участию в шоу «Голос-дети».
Ваня стягивает мокрые шапку и шарф и небрежно сует их в рукав куртки. Римма Сергеевна подходит к окну, завешенному синими бархатными портьерами и аккуратно отодвигает их. Перед глазами предстаёт знакомый и, с недавнего времени ставший привычным, пейзаж: деревья и декоративные кустарники, узкие тротуары, фонарные столбы и многочисленные лавочки Лебедянского парка.
– Ребята, ну и сыпет сегодня! – громко произносит она, перехватывая портьеры витым шнуром с бархатными кисточками на концах. – Снегопад, как в разгар зимы! Будьте осторожны по дороге в Загс. – Говорит утвердительно.
Я увлекаю Аллу в соседнюю, смежную с гостиной комнату и плотно закрываю дверь. Алла не одобряет моего «смелого» поступка и приоткрывает ее, оставляя тонкую щель. «Чтобы мама ничего такого не подумала» – без слов понимаю я.
– Я счастлив… – шепчу я на ушко Аллочке и нежно целую ее. Наши отношения давно перешли в горизонтальную плоскость, но при Римме Сергеевне мы ведём себя по отношению друг к другу, как вежливые незнакомцы.
– Выше, Ванечка, тяни, ты же можешь! – кричит Римма Сергеевна. Ваня играет и поёт песню Криса Айзека Wicked Game.
– No, I -i – i don't want to fall in love… – надрывается парень.
– Выше, сказала! – стучит указкой по лакированной поверхности пианино его строгая учительница. – Давай ещё раз с этого места!
– No, I – i -i don't want to fall in love.
– With you… With you…
– Давай уйдём… – шепчу я, оторвавшись от губ Аллы. – Поедем ко мне.
Второй раз за день я наблюдаю за тем, как быстро меняются ее чувства. Затуманенные страстью глаза проясняются, она размыкает объятие и отходит к окну. На подоконнике стоят керамические горшки с фиалками и каланхоэ. Не к месту вспоминаю, что «сок каланхоэ заживляет ранки».
Алла теребит длинный локон и покусывает нижнюю губу. Она что-то хочет сказать мне. Может, подыскивает правильные слова для отказа? Сердце пропускает пару ударов в ожидании ее слов.
– Богдан, мама договорилась с регистратором в Загсе. Бракосочетание назначено на 31 декабря. – Тихо шепчет Алла, виновато опуская глаза в пол.
Я облегченно вздыхаю. Мне хочется смеяться и плакать одновременно: Римма Сергеевна управляет нами, как марионетками, и я почему-то позволяю ей это…
– The world was on fire and no one could save me but you
It's strange what desire will make foolish people do…
– Хорошо, хорошо… Если так споёшь, они все обернутся, обещаю! – гремит Римма Сергеевна за стеной.
– Любимая, есть хоть одна сфера твоей жизни, в которую не влезла мама? – «грязными сапогами» хочется добавить, но я сдерживаюсь.
– Богдан, в этом вопросе я абсолютно согласна с мамой! – пылко шепчет Аллочка. – Мы просто распишемся, а на сэкономленные деньги купим квартиру побольше. Ты же понимаешь, что твоя двушка слишком мала для семьи…
От ее слов я теряю дар речи. Мое лицо превращается в напряжённую, тоскливую маску. Я сам виноват… Первое время я пропускал сквозь пальцы тотальный контроль Риммы Сергеевны, пытался оправдать ее фанатичную любовь к дочери. Поначалу меня забавляло ее поведение, а сейчас раздражает до чертиков!
– Богдаша, милый, ты расстроился? – Алла скользит ладонями по моим плечам и зарывается пальчиками в волосы на затылке. – Разве это важно? Для тебя так важно застолье, торжество?
– Нет. – Смягчаюсь я. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Если ты хочешь, пусть это произойдёт 31 декабря.
В Загсе нас ждали. Римма Москвитина заранее договорилась о визите дочери с женихом. Вездесущая Римма Сергеевна залезла в мою голову и точно узнала, когда я сделаю предложение Алле – другого объяснения я не нахожу!
Регистрация 31 декабря в 16.00 – моя последняя уступка, дорогая тёща!
В один день отметим сразу два праздника – Новый год и свадьбу! Отличная экономия! Квартиру будем подыскивать после свадьбы, моя подруга работает в строительной фирме и обещала помочь. Богдаша, что ты думаешь насчёт Гоа? Там сейчас тепло, рекомендую поехать именно туда!
Я высаживаю Аллочку возле дома и уезжаю, ответив на ее предложение подняться в квартиру, вежливым отказом. Меня сбивает с толку собственная растерянность и беспомощность. Крепче сжимая руль Bentley, я мчусь по заснеженным улицам вечернего города. Дворники шелестят, стирая с лобового стекла непрерывно падающий снег. Урчанье мотора старины Бэна под сиденьем наполняет душу умиротворением.
Мы поженимся, и все изменится… Я грезил этой девушкой несколько лет, терпеливо добивался ее благосклонности не для того, чтобы сдаться. И я добьюсь, чтобы со мной считались.
Вера в счастливое будущее распускается в моем сердце, словно бутон, наполняя его нежностью и теплом. В туманной, вечерней мгле призывно мерцают яркие неоновые вывески торговых центров и кафе, под козырьками автобусных остановок прячутся от снегопада люди. Мне хочется запомнить этот последний день ноября, высечь в памяти только то, что по-настоящему важно для меня. Ее тихое «да»…
– Я люблю тебя. – Шепчу я Алле в трубку. – Скучаю… Мы только расстались, и я предвижу недовольство Риммы Сергеевны, но предлагаю Аллочке переночевать у меня.
– Богдан, ты с ума сошёл? – чуть слышно бормочет она. – Что я скажу родителям?
Я грустно улыбаюсь, вспоминая забитого безмолвного отца Аллочки – Семена Леонидовича. В их семье все решает Римма Сергеевна, и упоминание родителя выглядит комично.
– Скажешь, что переночуешь в квартире своего жениха. – Настаиваю я.
– Приезжай в одиннадцать. Родители уснут, и я смогу незаметно улизнуть. – Мягко произносит она.
Перед глазами маячат картинки ее обнаженного соблазнительного тела. Я трепещу от предвкушения заполучить Аллочку в свою берлогу на всю ночь и снова сдаюсь… Нервно облизывая нижнюю губу, отвечаю ей:
– Хорошо. Приеду в одиннадцать.
Подписывайтесь на автора и ставьте звёздочки! Мне приятна ваша благодарность! Как вам герои?
Глава 2
Богдан
Я паркуюсь возле главного входа в областную больницу. Семиэтажное здание из красного кирпича утопает среди высоких елей и дубов. Сквер разделён узкими дорожками, вдоль которых стоят бетонные лавочки. Дворники убирают снег большими лопатами, освобождая место для подъезда машин скорой помощи. Откидываюсь на спинку кресла, расстёгиваю куртку и в третий раз набираю телефонный номер Мира. Не отвечает.
Печка старины Бэна работает исправно, заполняя салон тёплым воздухом. Я снимаю куртку, и достаю из бардачка папку с документами. Заказ-наряды, договоры на поставку подъемников и оборудования для шиномонтажа – бумаги сложены аккуратной стопкой и пронумерованы по степени важности. Мысленно благодарю мою секретаршу Ларису Васильевну за старание и принимаюсь за изучение материалов. В безмолвие окружающей обстановки вторгается сирена скорой помощи, она слышится недалеко – в районе южного въезда ворот больницы. Я озираюсь по сторонам и всматриваюсь в тускло освещённые высокие окна приемного отделения. В них двигаются силуэты медперсонала в белых халатах. Звоню Миру, снова слушая длинные гудки в трубке. В поисковике нахожу номер телефона гинекологического отделения.
– Добрый вечер, Мирослав Михайлович Боголюбов работает у вас? – спрашиваю у постовой медсестры, ответившей на звонок. Из дверей главного входа высыпаются студенты-медики и молодые ординаторы. Я вычленяю взглядом знакомую фигуру и, попрощавшись с девушкой, сбрасываю звонок.
Мирослав улыбается кучке студенток и что-то говорит. Компания взрывается звонким девичьим смехом. Мир лениво застегивает куртку и запахивает на шее чёрный вязаный шарф. Обольстительно улыбнувшись на прощанье, он машет девушкам рукой и спускается по ступенькам к парковке.
Его ярко-красные носки торчат из подвернутых широких джинсов, выделяясь в темноте. Мир снимает с плеч рюкзак, открывает переднюю дверь и плюхается на сиденье.
– Здорово, Рябина! – протягивает он руку, обдавая меня нетрезвым дыханием.
– Я так и знал, что тебя задержала не операция! – укоризненно говорю я. – Что с твоим телефоном? Торчу здесь больше получаса.
Мир напрягается, отбрасывает рюкзак на заднее сиденье и глухо произносит:
– Я ассистировал профессору Марьеву… – скорбное выражение его лица совсем не вяжется с улыбающейся ленивой физиономией, которую я наблюдал минуту назад. – Молодая девчонка умерла прямо на столе. Черт…
Мир выбивает сигарету из пачки, а вторую протягивает мне. Я молча закуриваю, слегка приоткрыв окна старины Бэна.
– Мне очень жаль. – Хрипло выдавливаю. Не нахожу правильных слов, чтобы ободрить друга. – Вы сделали все, что могли. Врач – не Господь, ты же знаешь…
– Черт, Рябина, ей было двадцать! – выдыхает он сигаретный дым и отбрасывает окурок в оконную щель. – Да, мы сделали все, что могли. Мы не виноваты. Смерть пациента – неизбежная плата за успех врача. Другая сторона медали. – Куда поедем? – переключается он.
Я называю место. Маленькое кафе прячется внутри высоток уютного центрального района. Мне хочется вывалить на Мира свои терзания по поводу отношений с Риммой, рассказать новости о свадьбе, но, видя подавленное состояние друга, я прикусываю язык. Мы садимся за дальний столик, я заказываю вареники с картошкой, которые здесь вкусно готовят.
– Что ты будешь пить? – спрашиваю Мира.
– Коньяк. – Устало отвечает он. Я не считаю алкоголь хорошим методом борьбы со стрессом, но молчу, понимая, что нотации моему другу сейчас не нужны.
– Отвлеки меня чем-нибудь. – Просит Мир, запуская пальцы в свою рыже – каштановую шевелюру. – Когда открываешь филиал? Оборудование доставили? – деловито произносит он.
– Мир, хватит. – Прерываю его дежурные речи. Официантка в красном клетчатом фартуке подходит к нашему столику и снимает с подноса дымящееся блюдо с варениками и бокал коньяка. Она поправляет на голове венок из искусственных цветов и улыбается Мирославу. От его кислого выражения улыбка вмиг стирается с лица девушки, она торопливо забирает папки меню с нашего столика и уходит.
– Богдан, меня не нужно утешать, я знал, куда шёл, когда поступил в медицинский. Проехали! – бормочет он и залпом опрокидывает в себя светло-коричневую жидкость. С силой опустив бокал на стол, Мир подхватывает вилкой вареник и отправляет его в рот.
– Я женюсь, Мир. – Улыбаюсь я. Мирослав смачно жуёт, прикрыв глаза от удовольствия.
– Поздравляю. – Отвечает он сухо и сразу же отправляет в рот следующий вареник. – Какого фифла? – спрашивает с набитым ртом.
– 31 декабря.
– Решили сэкономить и отпраздновать два торжества одним застольем? – ироничные слова Мира словно вбивают острые гвозди в мое задетое самолюбие.
– Давай не будем? – отмахиваюсь я. – Готовься быть дружком.
Мир отодвигает бокал с недопитым коньяком и устремляет взгляд на сцену. Она озаряется маленькими потолочными светильниками. Из-за кулис выплывают две девушки в украинских национальных костюмах и паренёк в синих атласных шароварах и льняной белой рубашке с вышивкой. Невысокая румяная брюнетка небрежно отбрасывает ленты венка с плеч и поднимает аккордеон, лежащий в углу сцены. Парень встаёт рядом с ней и мягко касается струн балалайки.
Голоса девчонок звучат чисто и громко, словно колокольчик.
Вдоль по улице метелица метёт,
За метелью моя милая идёт.
Ты постой, постой, красавица моя,
Дай ты наглядеться, радость, на тебя,
На твою ли на приятну красоту,
На твоё ли что на белое лицо.
Ты постой, постой, красавица моя,
Дай ты наглядеться, радость, на тебя. (Слова А. Варламов)
Мы с Миром несколько минут наблюдаем за происходящим на сцене. Наш интерес к выступлению давно остыл, и мне не терпится возобновить разговор. Мир опрокидывает в себя остатки коньяка и глухо произносит:
– Ты совершаешь ошибку, Рябинин. Можешь дать мне по роже или обвинить в несуществующей ревности, но от своего мнения я не отступлюсь.
– Мне не интересно твоё мнение. – Отвечаю я резко.
– Послушай, когда-то мы оба были влюблены в Аллочку…
– Не можешь простить, что она выбрала меня? – выдавливаю я.
– Мои глаза открылись раньше. – Гневно произносит Мир. Вокруг его прищуренных синих глаз разбегаются мелкие морщинки. – Желание добиться Аллу – просто каприз отверженного мальчика. Вы же совсем разные, Богдан…
– Хватит! – я с силой ударяю ладонями по столу. – Не смей, слышишь? Или я не посмотрю, что ты мой друг!
Воздух между нами накаляется. Мир замолкает и переключает внимание на представление. Девушки кружатся по сцене, взявшись за руки.
Динь-динь-динь…
Колокольчик звенит…
– Прости, Богдан. – Произносит он тихо. Я так возмущён его откровениями, что не сразу понимаю смысл его слов. – Это твоё дело и твоя жизнь. Прости… Не знаю, что на меня нашло…
– Поехали, отвезу тебя домой. – Вздыхаю я. – Ты всегда говоришь правду, но здесь…
– Я больше слова не скажу, Рябина! Женись на Аллочке, если тебе так хочется…
Вечер тихий и морозный, снег непрерывно валит, засыпая деревья и тротуары мерцающим белым серебром. Мир садится вперёд и снимает заснеженную шапку. Закуривает. Мы молчим, двигаясь между высотками. Я легко отхожу и забываю о нашей стычке, и только собираюсь открыть рот, чтобы спросить Мира о чем-нибудь, он произносит:
– Она не любит тебя. Делает все по указке своей мамаши. Тебе придётся угождать Римме Сергеевне всю жизнь, проглатывать ее унижения и контроль, и не дай бог…
Я крепче сжимаю руль, едва сдерживая подступающий гнев. Он кипятит кровь, заставляя сердце биться чаще. Я хочу заткнуть Миру рот, заставить пожалеть о непрошенных словах. Засранец нагло косится на меня, пользуясь тем, что я управляю машиной.
– Ты же обещал молчать, придурок? – прерываю его словесный понос злобным шипением. Я прибавляю скорость и резко сворачиваю с пути, ныряя в арку между двумя сталинскими пятиэтажками по улице Федосеева. Не позволю, черт возьми! Никому не позволю помыкать мной и указывать, что делать! Пульс бешено стучит в перепонках, когда я на секунду отвлекаюсь от дороги, чтобы посмотреть на Мира. Мне хочется открыть дверь и вытолкать парня из машины! Наглое выражение его лица стирается в одно мгновение…
