Елена Ильина
Четвертая высота. Это моя школа
За стеклянной стеной
В вечерней полутьме больничной палаты было как-то особенно тихо…
Аня очнулась на незнакомой белой кровати. Все кругом было странно и удивительно. Она лежала одна – и не одна: в комнатке были стеклянные стены, и за стеной виднелась такая же комнатка. А за той стеклянной стеной открывался еще длинный ряд стеклянных стен.
«Почему здесь все стеклянное?» – подумала Аня.
Что-то приятно холодило ее тяжелую, горячую голову. Она с трудом приподняла руку и нащупала на лбу завернутый в полотенце небольшой резиновый пузырь. Он был наполнен хрустящими кусочками льда. Аня провела рукой по коротко остриженной голове.
«Нет кос, остригли!» – поняла она и сквозь слипшиеся ресницы посмотрела по сторонам.
За ближайшей стеклянной перегородкой сидела на кровати девочка. Шея и ухо у нее были забинтованы. Заметив, что Аня уже не спит, девочка пододвинулась поближе к стеклу и спросила:
– Как тебя зовут? А? Ты в каком классе учишься?
Но Аня молчала. Что-то душное, тяжелое словно навалилось ей на грудь, сковало руки и ноги, налило свинцом голову, затуманило глаза. Даже одно какое-нибудь словечко Ане было бы трудно выговорить. Хотелось лежать не двигаясь, хотелось, чтобы девочка ни о чем не спрашивала, а лучше сама рассказала бы обо всем – и почему здесь все стеклянное, и давно ли ее, Аню, привезли в больницу, и не видела ли девочка Анину маму.
Но не было сил расспрашивать. Аня опять закрыла глаза, и ей представилось, будто она снова дома. Мама осторожно одевает ее, чтобы везти в больницу. Одевает как маленькую – натягивает на ноги длинные чулки, вместе с папой приподнимает ее, чтобы завернуть в одеяло. Аня слышит их голоса, ласковые, встревоженные, но никак не может разобрать, что они говорят. А потом ее укладывают на носилки, и два санитара в белых халатах, в высоких сапогах поднимают носилки и бережно несут из комнаты. Чуть покачиваясь, Аня как будто плывет куда-то, а мама идет рядом и поправляет на ходу Анино одеяло. Вот и ступеньки лестницы, по которым еще так недавно она весело сбежала вниз, отправляясь в школу.
Школа! Первое сентября! Как хорошо, как весело началось это утро и как грустно кончилось! Подумать только – она поссорилась со своей самой лучшей подругой, с Катей! А ведь они дружат так давно, даже не с первого класса, а еще раньше – со старшей группы детского сада…
«И что я наделала! – думала Аня, перебирая горячими неловкими пальцами край простыни. – За один день все успела – и Кате наговорила не знаю что и новую девочку обидела. Из-за этой глупой ссоры Кате попало от Людмилы Федоровны. Рассадили нас… А все из-за чего?»
Аня напрягла память, вспоминая.
«Из-за чего же?»
Но вспомнить было трудно. Перед глазами вставало румяное лицо Наташи, робко поглядывающей на Катю и Аню, и сама Катя, сначала такая веселая, счастливая, а потом недовольная, хмурая. И во всем, как всегда, виновата она, Аня! Взяла и сама испортила всем праздник! И теперь, конечно, все на нее сердятся. «Это кто такая Аня? – спросила, наверно, Наташа. – Та противная девчонка, что так задается?» – «Да, – сказала, должно быть, Катя, – та самая. Только раньше она такой не была. Не знаю, что с ней сделалось».
И Катя, конечно, не захочет с ней больше дружить. Еще бы, кому охота водиться с такой злючкой? А ведь все могло быть так хорошо! Катя сама обещала помогать Ане по русскому письменному, они бы часто-часто бегали друг к другу – и уроки готовить и просто так, поиграть. А теперь ничего этого не будет. Она заболела, сильно заболела, может быть на целый месяц, на два, на три. За три месяца так отстанешь от класса, что уж и не догнать, как ни старайся. Чего доброго, еще на второй год оставят. На второй год! Второгодница…
Аня заметалась, застонала. И сейчас же девочка за стеклянной стеной стала громко звать няню:
– Нянечка, няня! Новенькой плохо!
«Новенькой», – подумала Аня. – А я не могла назвать Наташу «новенькой». «Второгодницей» ее обозвала. А ведь она болела, как и я…»
Дверь из коридора приоткрылась, и к Ане легкими быстрыми шажками подошла маленькая старушка няня.
Она была вся в белом, только тапочки у нее были черные. И Аня вдруг почувствовала, что она не может смотреть на черное – от этого голова начинает еще сильнее болеть. И Аня подняла глаза на белый нянин халат.
– Что, доченька, что? – спросила няня, склонившись над ней. – Головушка болит? Может, попить хочешь? – И няня поднесла к Аниным пересохшим губам ложечку с чаем. – Не надо, детка, плакать. Скоро поправишься, опять в школу пойдешь.
– Нянечка, – с трудом выговорила Аня, – можно мне письмо послать?
– Письмо? – удивилась няня. – Маме, наверно? Да мама завтра и сама к окошку подойдет. Она и нынче приходила, все на тебя смотрела.
– В школу… письмо, – чуть слышно произнесла Аня. – Подруге.
Няня осторожно поправила подушку под Аниной головой:
– В школу, деточка, писать нельзя. Эта болезнь прилипчивая. Заразиться могут подруги.
– И большие могут заразиться?
– Бывает, что и большие заражаются.
– Значит, и учительнице нельзя написать?
– Никому нельзя, – строго сказала няня. – А сюда – пожалуйста, сколько угодно.
«Сюда!.. – подумала с горечью Аня. – Станет ей Катя писать сюда после всего, что было!»
Ах, что же ей теперь делать? Что делать? Если бы она хоть пять минут могла поговорить с Катей, она бы все, все объяснила… Сказала бы, что у нее и тогда уже сильно болела голова и это, наверно, от болезни она была такая плохая. И Катя, конечно, все бы сразу поняла и перестала сердиться. Только бы пять минут!.. Так нет! Нельзя повидать Катю и на одну минуточку.
В письме так хорошо не напишешь, как на словах скажешь. Но все-таки хоть бы позволили записку написать! Да ведь не позволят. И просить-то даже нельзя: болезнь, говорят, прилипчивая… Что же делать? Маме сказать? Через стекло? Ничего она через стекло не разберет. Только будет кивать да говорить: «Хорошо, деточка! Лежи спокойно, деточка!» А разобрать – не разберет.
И, значит, все три месяца Катя так и будет думать про нее, что она скверная, злая, противная – самая плохая в классе. Будет так думать и разлюбит ее совсем. И все девочки разлюбят. И Людмила Федоровна, наверно…
Она всхлипнула, и слезы ручейками потекли у нее по щекам – в рот, в уши, за воротник больничной рубашки.
Во рту сделалось солоно и горько. Горячая наволочка под щекой смокла.
– Кто у нас тут плачет? – вдруг услышала Аня чей-то ласково-сердитый голос и увидела над собой тоненькую девушку в белой пышной косынке.
– Это – наша новенькая, – ответила за стеной девочка. – Тетя Муся, я к ней нянечку позвала.
Тетя Муся – это была медицинская сестра – осторожно вытерла полотенцем Анины глаза и щеки, перевернула подушку и сменила потеплевший и потяжелевший пузырь. Ане опять стало как-то прохладнее и легче.
Потом тетя Муся присела на табуреточку возле Аниной постели и стала говорить, что никто из детей не плачет, даже самые маленькие, и что скоро Аню переведут из бокса – так называются эти стеклянные комнатки – в общую палату. А там весело – ребята и в разные игры играют и книжки читают. И даже ходить им позволяют, как будто это и не больница вовсе, а детский санаторий.
Аня хотела было рассказать этой ласковой тете Мусе, что она не скучает и не боится, а плачет совсем из-за другого. Но у нее не было сил говорить, да и все равно тетя Муся не поняла бы, наверно, всего, что случилось. Она закрыла глаза. Пузырь со льдом так славно холодил лоб. Кругом было тихо, и Аня уснула под мерный, убаюкивающий голос тети Муси.
А утром, когда она проснулась, все эти стеклянные комнатки заливало веселое солнце. Из-за стеклянной стены смотрела на нее девочка – та самая, с обвязанной головой, – которой так хотелось вчера вечером поговорить с Аней.
– Тебе лучше? – спросила девочка. – Хочешь, я тебе книжку почитаю? Интересная!
Но Ане все еще трудно было не только разговаривать, но даже слушать. Ей хотелось лежать на спине и смотреть, как за окном кружатся на лету желтые сухие листья.
Засыпая и снова просыпаясь, она смутно, сквозь сон, чувствовала холодное стекло термометра у себя под мышкой. Чувствовала, как няня умывает ее, дает пить, и вдруг, совсем неожиданно, увидела перед собой высокого незнакомого человека в белом халате, белой полотняной шапочке и поняла, что это доктор. Рядом с ним стояла тетя Муся, и Аня сегодня как будто впервые увидела ее, хотя тетя Муся уже мерила ей рано утром температуру. Тетя Муся была беленькая, голубоглазая и такая молодая, что ее можно бы звать просто – Муся. Поодаль, у дверей, стояла та самая старушка няня, которая вчера раньше всех подошла к Аниной постели. В руках у нее была какая-то плетеная корзинка с пакетами.
– Ну-ка, стрижка-брижка, – весело сказал доктор, присаживаясь возле Ани, – как дела? Говорят, ты весь бокс слезами затопила. По маме скучаешь?
– Да нет… я не оттого, – шепотом сказала Аня.
– Отчего же?
Аня молчала.
– О школе она все беспокоится, – сказала негромко старушка няня. – Давеча даже письмо туда писать собиралась.
– Ишь ты какая! О школе скучаешь? Так вы, нянечка, отдайте ей поскорей посылку… Пусть поглядит. А я сюда еще зайду.
И доктор вышел из бокса, широко шагая своими длинными, журавлиными ногами. За ним почти побежала тетя Муся.
Старушка няня достала из корзинки аккуратно покрытую вощанкой пузатую баночку и поставила на столик возле постели:
– Это тебе от мамы. Яблочки. Печеные. А это – из школы.
И она положила на Анино одеяло небольшой пакетик.
Аня схватила его обеими руками. Ослабевшие от болезни пальцы не слушались. И няне пришлось самой развязать веревочку и развернуть бумагу.
Под бумагой оказалась небольшая картонная коробка и тщательно заклеенный конверт с надписью: «Ане Лебедевой в 4-е отделение». Буквы были продолговатые, стройные, слегка наклонные. Так красиво могла написать только Катя.
Аня тихонько засмеялась от радости. Осторожно, стараясь не повредить красивые, знакомые буквы, она распечатала конверт и развернула листок, вырванный из тетради в две линейки.
Развернула и стала читать.
«Дорогая, милая Анечка, – писала Катя, – мы все очень огорчились, когда узнали, что ты заболела, – и я, и Наташа, и Людмила Федоровна, и все девочки. Мы решили по очереди записывать для тебя уроки и, когда ты поправишься, поможем тебе догнать класс. Ни о чем не беспокойся – ты непременно догонишь. Только, пожалуйста, ни о чем не беспокойся! А куколку посылает тебе Наташа. Ее зовут Дюймовочка. Она уже один раз была в больнице, поэтому у нее есть халатик и косынка…»
Тут Аня не выдержала и открыла коробочку. В коробочке лежала крошечная целлулоидная куколка, одетая в белый халатик. Ее белокурая круглая головка была повязана марлевой косыночкой, такой же белой и легкой, как у тети Муси.
«Наташа посылает!.. Не обиделась на меня. И Катя не сердится, – с облегчением подумала Аня. – Какие же они все хорошие! И куколка до чего миленькая! В халатике!»
Она не успела вдосталь налюбоваться своей куколкой, как в дверях опять показался высокий доктор.
– Ну что? – спросил он Аню, слегка прищурив один глаз и как-то лукаво посматривая на нее. – Получила известия?
– Получила! – громко ответила Аня.
Ей стало сразу легко и весело. Она вынула куколку из коробки и протянула ему:
– Вот! Поглядите!
– О-о! – удивился доктор. – Медсестра в полной форме. И очень похожа на нашу тетю Мусю, только поменьше немножко.
– Правда, правда! – в восторге закричала Аня. – Очень похожа! Если бы ее уже не звали Дюймовочка, я бы назвала ее «маленькая тетя Муся».
– Ну так мы будем называть нашу тетю Мусю «большая Дюймовочка», – предложил доктор. – А ну-ка, большая Дюймовочка, подложите ей под спинку подушку да усадите ее повыше… Вот так!
Тетя Муся подала ему большой матовый стакан, из которого торчали какие-то блестящие штучки – щипчики, ложечки, крючки. Не глядя, он взял из стакана инструмент, похожий на маленькую лопаточку, и присел на табуретку возле Аниной постели.
– Раскрой-ка рот пошире и скажи «а». Умеешь говорить «а»?
– Умею! – усмехнувшись, ответила Аня и так хорошо показала горло, что доктор даже удивился и похвалил ее.
– Молодец! – сказал он. – Так мы с тобой всю азбуку повторим. А когда доберемся до конца, ты у нас совсем поправишься и домой пойдешь. Ладно?
– Ладно, – сказала Аня.
Первый сбор
Шла третья неделя нового школьного года. Уже позади остались сборы звеньев. На сборе своего звена Катя сделала коротенький отчет о работе за прошлый год, и девочки снова избрали ее звеньевой.
И вот наступил день сбора всего отряда – первого сбора в новом школьном году.
Кончился четвертый – последний – урок, и в классе широко распахнули окна. Свежий ветер ворвался со двора в класс, прошелестел страницами чьей-то забытой на парте тетради, приоткрыл дверь и, как будто испугавшись, торопливо захлопнул ее опять.
Девочки высыпали в коридор. Только две ученицы – Тоня Зайцева и Клава Киселева, – взяв сумки, ушли домой.
– Почему они уходят? – спросила Наташа у Кати.
– Они еще не пионерки, – сказала Катя. – Разве ты не заметила, что они без галстуков?
– Заметить-то заметила, да как-то не обратила внимания, – ответила Наташа. – А почему их до сих пор не приняли?
– Потому что они в прошлом году учились хуже всех, чуть на второй год не остались. – Катя сказала это и сразу же спохватилась. – Только не по болезни, – прибавила она. – Ну, идем, уже пора.
Девочки вернулись в класс. Сегодня – по случаю выборов в совет отряда – класс был украшен празднично. По стенам были развешаны отрядные стенгазеты, выпущенные в прошлом году, и лучшие из прошлогодних плакатов и рисунков, сделанных к 7 Ноября, к 1 Мая и Новому году. На учительском столе и подоконниках опять, как в первый день школьного года, лежали летние работы девочек – гербарии, альбомы, коробки с коллекциями, отрядные дневники.
Это был как бы отчет пионеров третьего класса пионерам четвертого.
Все три звена выстроились в три шеренги – между рядами парт. Впереди каждой шеренги стояли звеньевые – Катя Снегирева, Настя Егорова и Валя Ёлкина.
И вот дверь отворилась. В класс быстро вошла отрядная вожатая Оля. Катя хорошо знала ее. Оля была старшая сестра Настеньки Егоровой и училась в восьмом классе.
Когда раньше – всего каких-нибудь две недели назад – Катя видела ее в школе, на улице или у Егоровых дома, эта большая, широкоплечая девочка с толстой косой вовсе не казалась ей какой-нибудь там особенной. Восьмиклассница как восьмиклассница! Но теперь она была отрядная вожатая, и Катя глядела на нее с интересом и уважением.
Вожатая Оля быстрым взглядом осмотрела все три звена, зачем-то переложила с места на место пухлый альбом и остановилась у стола, глядя на дверь.
Девочки тоже невольно посмотрели в ту сторону. Но в дверях никого не было.
Черненькая Зоя Алиева, член совета отряда и староста класса, вышла вперед. Сегодня она была особенно серьезна – ей предстояло принять рапорты звеньевых и сделать отчет о работе отряда вместо председателя совета Муси Ларичевой, которая со своими папой и мамой переехала на Урал.
Отдавая салют, Катя торжественно и четко начала:
– Товарищ член совета отряда! Звено номер один прибыло на сбор, посвященный перевыборам совета отряда… – по привычке Катя чуть не прибавила: «в полном составе», но вовремя спохватилась, – в количестве десяти человек. Одна пионерка отсутствует по болезни.
«Это бедная моя Аня отсутствует! – подумала Катя. – Все, все без нее, даже такой важный сбор!»
Чуть прищурив узкие блестящие глаза, Зоя внимательно, даже строго, выслушала рапорты звеньевых, а потом, круто повернувшись к Оле, отрапортовала сама о прибытии отряда на сбор.
И тут дверь отворилась. В класс вошли Людмила Федоровна и старшая пионервожатая, Надежда Ивановна.
Рядом с Людмилой Федоровной Надежда Ивановна казалась маленькой и худенькой. С первого взгляда ее можно было принять за десятиклассницу. Но стоило посмотреть, как уверенно и твердо она ходит, какими спокойными, проницательными глазами вглядывается во все, что ее окружает, стоило прислушаться к ее звучному, сильному, неторопливому голосу, чтобы стало ясно, что она давно уже не школьница.
И в самом деле, Надежда Ивановна была уже студенткой, да еще последнего курса.
Слегка кивнув Оле гладко причесанной темно-русой головой, Надежда Ивановна прошла вместе с Людмилой Федоровной к учительскому столу и уселась рядом с ней, внимательно поглядывая на девочек большими карими, очень ясными и очень серьезными глазами.
А тем временем все рапорты были уже приняты, и Оля, разрешив открыть сбор, предоставила Зое Алиевой слово для отчета.
Пионерки сели за парты, а Людмила Федоровна и Надежда Ивановна придвинулись поближе к столу и приготовились слушать.
Заглядывая в тетрадку и обращаясь к вожатой Оле, Зоя деловито начала:
– Все девочки нашего отряда перешли в четвертый класс…
– Постой, Зоечка, – перебила ее Надежда Ивановна. – Ты ведь не урок отвечаешь, а отчитываешься перед отрядом. Говори же отряду, а не одной Оле, чтобы всем слышно было.
Зоя обернулась лицом к отряду и продолжала:
– Сборы отряда у нас были такие: сначала был, конечно, сбор, посвященный выборам совета отряда. Потом у нас был, конечно, сбор, посвященный народным сказкам…
Обе вожатые и Людмила Федоровна внимательно выслушали Зоин отчет со всеми его «потом» и «конечно».
А когда она кончила, Надежда Ивановна встала. Опершись руками о стол, она оглядела весь отряд и спросила:
– Все ли ты сказала, Зоечка? Разве тебе нечего рассказать о работе звеньев?
Катя невольно чуть-чуть вздрогнула и приподняла голову. Она знала, что бояться ей нечего: на перевыборах звеньевых ее звено все хвалили. Но все-таки слушать, как обсуждают твою работу, всегда отчего-то страшновато и неловко.
Наташа заметила ее движение.
– Ну что ты? – шепнула она успокоительно. – Твое звено будут хвалить. Не беспокойся!
А Зоя, кивнув головой в ответ на слова Надежды Ивановны, уже продолжала так же деловито и серьезно, как начала:
– Самое лучшее звено у нас, конечно, первое, и звеньевая Катя Снегирева избрана второй раз.
Все посмотрели на Катю. От радости и смущения Катя наклонила голову, и сидящие позади увидели, как у нее покраснела шея под светлыми завитками волос.
– Девочки первого звена, – докладывала Зоя, – помогали подклеивать книги для школьной библиотеки, потом сделали вон те два плаката – к 7 ноября и к 1 мая, – самые наши лучшие…
Она на минуту задумалась, припоминая:
– А еще они вырастили цветы на окне… Но только во втором звене, у Настеньки Егоровой, еще лучше цветы вырастили.
Все невольно обернулись и посмотрели на окна. На одном из подоконников цветы в горшках зеленели особенно густо и пышно. Это и были цветы второго звена – цветы Настеньки Егоровой.
А Зоя уже начала рассказывать о третьем звене и об его пожатой Вале Ёлкиной:
– У Вали Ёлкиной цветы, правда, не такие красивые, по зато она за птицами ухаживала в живом уголке и за кроликами очень хорошо ухаживала. Ее тоже выбрали второй раз. И Настю Егорову второй раз выбрали…
Зоя не скупилась на похвалы звеньевым, а Надежда Ивановна, слушая ее, почему-то становилась все серьезнее и как будто озабоченнее. Она что-то тихо сказала Оле, и Оля спросила:
– Кто из вас, девочки, хочет еще что-нибудь сказать о работе звеньев или отряда?
Сразу поднялось несколько рук:
– Можно мне?.. Можно мне?..
Оля присела на краешек парты рядом с Валей Ёлкиной, а девочки, вставая, принялись по очереди добавлять то, о чем забыла сказать Зоя: она не рассказала, какое интересное письмо отряд получил от пионеров Чехословакии; Зоя совсем забыла, что в День Советской армии в отряд приезжал папа Ани Лебедевой и рассказывал, как он защищал Сталинград; Зоя не упомянула о том, что к Восьмому марта все девочки вышили своим мамам по салфеточке.
Когда все замолчали, Надежда Ивановна поднялась и сказала:
– Все это очень хорошо, девочки. Но вот мне бы еще хотелось знать: обсуждали ли вы в своих звеньях какие-нибудь интересные книги?
Звеньевые переглянулись друг с другом.
– Нет, – сказала Настя. – В моем звене не обсуждали.
– А ведь это очень интересно – обсуждать, – сказала Надежда Ивановна. – Тут и поспорить можно, и разные случаи из своей жизни вспомнить, и о будущем помечтать…
– Да, наверно, это хорошо… – сказал кто-то задумчиво и негромко.
– А твое звено, Катя? – спросила Надежда Ивановна. – Часто вы собирались?
Катя покраснела.
– Нет, не очень часто… Можно даже сказать, довольно редко. Очень трудно бывает всех собрать. Только назначишь сбор, а девочки и разбегутся…
Надежда Ивановна очень серьезно и даже строго посмотрела на Катю.
– А как ты думаешь, Катя Снегирева, отчего они разбегаются? – спросила она.
– Не знаю, – тихо ответила Катя.
– А в других звеньях тоже разбегаются?
– Разбегаются, – мужественно сказала Настенька Егорова.
А Валя Ёлкина только вздохнула.
– Так. – Надежда Ивановна посмотрела на всех трех звеньевых по очереди. – Давайте-ка попробуем разобраться, в чем тут дело. Скажи мне, Катя, охотно твое звено работало в библиотеке?
Катя на минутку задумалась.
– Сначала охотно, – сказала она. – Первый раз все пришли и работали почти два часа. Бумагу резали, клей варили… на электрической плитке. Марья Степановна нам объясняла, как надо подклеивать книжки по-настоящему, чтобы было точно из переплетной.
Надежда Ивановна кивнула головой:
– Что ж, это интересно. Ну, а во второй раз как было?
– Тоже ничего… Только уже не все пришли и раньше разошлись.
– А под конец?
– Под конец почти никого не осталось… я да Аня Лебедева.
– И долго вы еще работали?
– Нет, не особенно. Марья Степановна скоро сказала нам, что больше не надо.
Губы у Надежды Ивановны чуть-чуть поморщились, как будто она хотела улыбнуться.
– Пожалела вас, должно быть?
Катя смущенно пожала плечами. А Надежда Ивановна повернулась к Настеньке Егоровой:
– Ну а теперь ты, Настя, скажи мне по совести: как девочки у тебя в звене ухаживают за цветами?
– Обыкновенно, – сказала Настя и с некоторым удивлением посмотрела на Надежду Ивановну. – Когда надо было принести чернозем, горшки, отростки достать – все достали и все принесли. А Людмила Федоровна учила нас, как рассаживать…
– Понятно. Ну а как вы цветы поливаете? По очереди, наверно?
Настя кивнула головой:
– Да, по очереди. Только девочки часто забывают. Я больше сама поливаю. – Она виновато поглядела на старшую пожатую. – А вот Катины цветы и ёлочкины, то есть Вали Ёлкиной, я иной раз не поспею полить, и они от этого хуже растут…
Надежда Ивановна засмеялась. У нее были очень хорошие зубы – белые, ровные, тесно поставленные, и когда она смеялась, все лицо у нее точно освещалось. Засмеялась и Людмила Федоровна своим милым хрипловатым смехом, и Оля засмеялась, но при этом она почему-то хмурилась и смущенно поглядывала на сестру.
– Ну, что ж это у нас выходит, девочки? – все еще улыбаясь, спросила Надежда Ивановна. – Выходит, что звеньевые у нас очень хорошие – цветы поливают, книжки подклеивают. А вот звенья у них неважные – не хотят работать. Разбегаются, да и все тут… Может так быть?
– Не может! – в один голос сказали Катя, Настя и Валя.
– Не может, а случилось. И знаете, почему? Потому что вы совсем не заботились о том, чтобы на сборах всем было интересно. Вот, например, если бы во время подклейки кто-нибудь из вас читал вслух хорошую книжку, работать было бы куда приятнее. А если бы поливку цветов вы поручили тем девочкам, которые это любят, они бы этого не забывали. Ведь вот Валя Ёлкина не забывает кормить птиц…
– Никогда! – закричали девочки.
– Сама не позавтракает, а уж птиц накормит, – сказала Настя.
– Ну, вот видите. Надо, значит, понаблюдать, кто что любит и чем интересуется.
Надежда Ивановна быстрым, еле уловимым взглядом посмотрела на Олю, но Оля поймала ее взгляд и понимающе кивнула головой.
– Так выходит, что мы совсем плохо работали – просто никуда! – с огорчением сказала Настенька. – А мы и не знали.
Надежда Ивановна усмехнулась:
– Ну вот уж и «совсем плохо»! Не плохо, но можно работать лучше. Подумайте хорошенько и беритесь за дело – весело, с выдумкой. Весь год у вас впереди.
Она говорила так спокойно и уверенно, что девочки опять ободрились и повеселели. А вместе с ними повеселела и Людмила Федоровна. Видно было, что она вместе с каждой из своих звеньевых пересмотрела во время этой беседы весь прошлый год.
В классе на одну минуту стало тихо.
– Ну, девочки, – сказала громко Оля, выходя вперед, – давайте перейдем к перевыборам. Напомню вам: в совете должно быть пять человек – председатель, редактор, два члена совета и вожатая отряда. Вожатую, конечно, выбирать не надо. Она… то есть я, – Оля смущенно улыбнулась, – вхожу в совет и так, без выборов. Значит, нужно выбрать четырех человек. Подумайте хорошенько, кого бы вы хотели выбрать.
Девочки не стали долго думать. Все сразу задвигались, зашептались.
– Давайте Зою Алиеву!
– Катю Снегиреву…
– Настю Егорову…
Девочки шептались, дергая друг друга за рукава, за лямки передников.
– Тише, девочки, не шумите! – остановила их Оля. – Звеньевых не выдвигайте. Они в совет не входят.
– Почему?
– Потому что они и так достаточно заняты. Хватит с них работы в звене. К тому же они все равно будут приходить на совет отряда. Ну а Зою Алиеву запишем. Она как староста класса обязательно должна войти в совет. Кого еще вы предлагаете?
– Лену Ипполитову! – раздался дружный хор голосов.
И девочки, вставая с мест, принялись по очереди расхваливать Лену: она и отличница и подруга хорошая. А сколько стихов наизусть знает!
Оля взяла в руки кусочек мела и аккуратно вывела на доске две фамилии: «Алиева» и «Ипполитова».
– А еще кого? – спросила она, обернувшись к отряду.
– Нину! Нину Зеленову надо! – серьезно сказала Валя Ёлкина. – Во-первых, у Нины почти все пятерки. А во-вторых, она и в танцевальном кружке учится и физкультурница очень хорошая. Она такой будет флажконосец!..
Оля чуть недоверчиво посмотрела на маленькую кудрявую девочку, которая с такой настойчивостью выдвигала свою кандидатку. Но все-таки подошла к доске и написала третью фамилию: «Зеленова».
А с места уже поднялась Лена Ипполитова.
– Я предлагаю Кузьминскую, – сказала она. – Кузьминская учится на круглые пятерки, она очень серьезная девочка, много читает – больше всех…
Стелла обернулась к сидящим позади нее Кате и Наташе и прошептала тихонько:
– Ой, зачем меня? Не надо!
Но Оля этого не слыхала. Она кивнула Лене головой, сказала: «Очень хорошо», и написала на доске: «Кузьминская».
«Что это за Кузьминская? – думала Оля, морща лоб. – Кажется, я уже знаю у них всех отличниц: Лена, Стелла, Катя Снегирева, наша Настасья, Валя Ёлкина… А вот Кузьминскую, хоть убей, не помню…»
Ей почему-то и в голову не пришло, что Кузьминская – это и есть та самая Стелла, про которую так часто рассказывала дома ее сестренка. Настенька недолюбливала Стеллу, говорила, что она «воображает», и очень смешно показывала, как та щурится, улыбается одним уголком рта и медленно прогуливается по коридорам на переменке.
Но если Оля, которая всего две недели тому назад стала вожатой в четвертом «А», недостаточно знала свой отряд, то девочки знали друг дружку очень хорошо.
Волна шороха пронеслась по рядам. Девочки стали оглядываться, перешептываться. Многие вопросительно поглядывали на Лену, Катю, Настю…
Но Лена держалась уверенно и смотрела на подруг сквозь свои круглые очки с таким видом, как будто хотела сказать: «Да, я предложила ее в совет и считаю, что это правильно».
Настя не сводила глаз с сестры – не то хотела подать ей какой-то знак, не то просто волновалась за нее. А Катя сидела, хмуро опустив голову, и о чем-то думала.
Наташа тихонько потянула ее за рукав:
– Катя! А Катя!..
Но Катя ничего не ответила, словно не слыхала.
Наташа удивилась:
«Что это с ней? Неужели огорчилась, что ее звено сегодня не похвалили?»
Но это было не так. Катя была озабочена, а не обижена. Она решала в уме две довольно трудные задачи.
«Как это я сама не могла догадаться, что девочки разбегаются оттого, что им скучно? – думала она. – И ведь сколько раз папа говорил: «Скучных дел не бывает – бывают скучные люди». Может быть, в звене у меня было скучно потому, что я сама скучная? Нет, все говорят – я веселая. И ведь мне-то было интересно… Отчего ж это?..»
Вторая задача была не легче первой.
«Сказать или не сказать, что Стеллу не надо выбирать в совет отряда? – спрашивала себя Катя. – По-моему, она для этого совсем не подходит. А может, мне это только кажется, оттого что мы с ней никогда не дружили? Недаром же ее так хвалит Лена! Стелла ведь и вправду такая способная, такая начитанная. С первого класса круглая отличница… Уж не завидую ли я ей?..»
А шорох и шепот в классе все не утихали.
– Ну, в чем дело, девочки? – спросила Надежда Ивановна, заметив беспокойство класса. – Если кто-нибудь из вас не согласен с Леной, пусть скажет, почему. Смело говорите свое мнение.
Девочки молчали. Некоторые подталкивали друг дружку, перемигивались, но ни одна не решалась выступить.
– Ну, значит, все четыре члена совета у нас выдвинуты, – сказала Оля. – Больше вы никого не хотите предложить?
И вдруг с одной из парт Катиного звена донесся шепот, но такой отчетливый, что все услышали:
– Выберите меня!
Девочки оглянулись. Положив руку на грудь, рыженькая Ира Ладыгина смотрела на старшую вожатую и на Олю умоляющими глазами.
Надежда Ивановна, еле сдерживая улыбку, переглянулась с Людмилой Федоровной и с Олей. Оля засмеялась.
– Сами себя не выдвигают, – сказала она. – Нужно, чтобы твои подруги хотели тебя выдвинуть. А теперь, девочки, перейдем к голосованию. Давайте по алфавиту. Кто за Алиеву?
Все подняли руки.
– Все! – торжественно объявила Оля. – Единогласно. Кто за Зеленову? Тоже все. За Ипполитову? Тоже все. Кто за Кузьминскую?
Кто-то поднял руку, другие, подняв, сразу опустили и снова подняли, оглядываясь на подруг. И тут Катя решилась. «Не хочу быть несправедливой», – подумала она и твердо, уверенно подняла руку. Это решило дело. Все почему-то сразу успокоились, и целый лес рук поднялся над партами.
Оля пересчитала поднятые руки.
– А теперь – кто против?
Только две девочки подняли руки: Настенька да Ира Ладыгина.
– Против – меньшинство… Значит, совет отряда у нас избран. Теперь надо из членов совета избрать прежде всего председателя. Кого же мы изберем?
– Лену! Лену Ипполитову! – заговорили сразу со всех сторон.
– Нет, Лену надо бы в редакторы, – задумчиво сказала Валя Ёлкина. – Лена стихи пишет…
– Конечно, в редакторы! – уверенно подтвердила Зоя Алиева. – У нее и почерк хороший, и ошибок она никогда не делает.
– Лену выбрать редактором!.. Редактором! – зашумел класс.