Елена Геннадьевна Кутузова
Пленница Белого замка
Охотник падает, двумя руками зажимая рану. Я отскакиваю, чтобы не достал в агонии, и смотрю, как извивается на земле человек. Из него алым ручьем вытекает жизнь, и похоть сменилась страхом. Холодным, липким… А еще есть недоверие. Почему-то люди никогда не верят, что уже – конец.
Они боятся смерти. И их ужас, когда она все-таки заглядывает им в глаза, сладок. Пьянит, как старый, хорошо настоявшийся мед. Но выпить его я не могу – мужчина, даже смертельно раненый, все еще сильнее меня.
Голод. Ноги подгибаются, хочется упасть на землю и, прижав к животу колени, выть от боли.
В последний миг, тот самый, когда жизнь решает, остаться ей в теле, или улететь, я смелею. Подхожу к охотнику, ловлю мутнеющий взгляд и приникаю губами к ране.
Все, что пережил мужчина в жизни, обрушивается на меня лавиной. Боль рождения. Он сам не помнит её, я же выпиваю до капли. Мальчишеское горе от несправедливых обид… Сладость первого поцелуя и влюбленность. Настолько хрупкая и нежная, что паренек еще сам не признал её. И ужас смерти. Я высасываю все, до капли. И, когда стекленеет взгляд, и последняя судорога вытянула тело, снова пытаюсь призвать силы, что многие годы не покидали меня ни на миг.
Бесполезно. Видно, слишком далеко я от дома. Придется пока хранить человеческие чувства в себе.
Но кто же так постарался? Неужели герцог разозлился за то, что вмешалась в приграничную стычку? А чего он ждал? Не могла же я спокойно смотреть, как от нашей земли оттяпывают приличный кусок?
Я обещаю себе, что разберусь. И этот охотник мне поможет.
Отстирываю в ручье одежду, в обувь набиваю прошлогодней травы. Ремешки туго обхватывают голень. Примеряюсь к оружию – широкий нож и маленький, непривычно легкий арбалет. В мешке нашлись силки и настоящая еда. Вареное мясо, сухая колбаса, хлеб и сыр. Жую тут же, запив пивом из кожаной фляжки. И проверяю кошелек.
Таких монет я не знаю. Разберусь на месте.
Ночевать у костра, под пологом из плотной ткани было уютнее, чем сейчас, в трактире. Я пожалела, что не ушла из города на ночь. Пришлось терпеть до рассвета, когда трактирщик разбудил спящих и велел убрать тюфяки. Кто-то потребовал завтрак, я же поскорее выбралась на улицу. Но запах ночлежки преследовал меня и там.
Нормально дышать я смогла, только выйдя на луг. Сегодня рыцари покажут свои умения, а в ожидании главного зрелища людей развлекут солдаты и наемники. Победителю достанется увесистый кошелек, Лойз из-за него и приехал. Я могла только пожелать новому знакомому удачи. А заодно посмотреть, на что он способен.
Рев труб заставил толпу качнуться к дороге. По ней из города двигалась процессия.
В первый день турнира рыцарям полагается подъехать к шатрам с подобающей торжественностью. Для этого они поднялись еще затемно и выехали к ближайшему храму. Там жрец благословил их оружие и призвал биться честно, во славу Богов и Прекрасных Дам.
Теперь нарядная кавалькада возвращалась к ристалищу.
Впереди шли жонглеры. Яркие мячи вырвались из их рук, чтобы, описав дугу, вернуться обратно. За ними шествовали Мастера Огня. Увы, ничего интересного я не у них не подсмотрела. Знаменосцы тоже не порадовали. Под ритмичный перестук барабанов они синхронно взмахивали разноцветными тряпками с гербами города и устроителей турнира, но до великолепных мастеров "Игр с Флагами", которых я видела дома, им было далеко.
Дальше на одинаковых вороных лошадях ехали герольды и судьи. Нарочито просто одетые и без гербов, они считались чуть ли не самыми уважаемыми участниками праздника.
И только после судей, выстроившись в колонны по трое в ряд, выступали нарядные рыцари. Некоторых сопровождали дамы сердца, восседая на крупах могучих коней. Как-то раз и я так ехала. Мне было семь лет, и молодой рыцарь, друг отца, решил пошутить. "Пусть привыкает к роли дамы сердца". И все бы ничего, не будь я влюблена в этого сэра Нотхельма. Счастье кружило голову и я посматривала на остальных сверху вниз. Сейчас от того чувства даже следа не осталось. Лишь зарубка глубоко в памяти.
Завершали кавалькаду акробаты. Они выделывали такие пируэты, так высоко взлетали над землей, что едва не затмили самих рыцарей.
Я не стала дожидаться конца шествия. Протолкалась сквозь толпу и пошла посмотреть на Лойза. Распорядители уже провели жеребьевку и теперь разводили соперников по местам.
Он оказался хорошим бойцом. Жребий определил ему полуторный меч, и владел Лойз этим оружием мастерски. С противником не церемонился, использовал и затупленный клинок, и гарду с тяжелым навершием. Но в третьем туре все же проиграл.
Я встретила его у выхода. Лойз отдал меч помощнику распорядителя, и криво улыбнулся:
– Не получилось. Ну, да ладно. Взнос небольшим был. Пошли, перекусим?
– Нет, спасибо, – я не завтракала сегодня, но денег в кошельке становилось все меньше, а пополнить запасы было негде. – Я турнир посмотрю.
– Дело твое. Я завтра ухожу. Ты со мной?
– Да, конечно.
– Тогда встретимся у ворот, перед открытием, – наемник исчез в толпе.
Я же пошла к ристалищу.
Возле самой ограды было не протолкнуться. Я нашла небольшой холм, с которого ристалище хорошо просматривалось. А слышать – не обязательно. Да и не нужно – правила турниров везде одинаковы.
Трубы возвестили появление Верховного Герольда. Воздев руки к небу, он долго говорил, а потом дружный крик рыцарей перекрыл гам толпы. Видимо, принесли клятву сражаться честно.
А на ристалище разыгралось представление. По знаку распорядителя из общего строя вывели коня. Слуги ловко перерезали подпругу, и восседавший на нем рыцарь с грохотом обнял землю. Герольды тем временем водружают седло на забор, и, подхватив несчастного, под смех зевак усаживают его сверху.
Видно, серьезно нарушил правило. Сидеть ему теперь там до окончания праздника, а его конь достанется герольдам.
Участники скрываются в шатрах, чтобы облачиться в доспехи. И вскоре первая пара занимает свои места. По знаку распорядителя падает алая лента, символически разделяющая всадников, и могучие боевые кони поднимаются в тяжелый галоп.
Впервые я смотрю на турнир не с помоста для знатных гостей. Но я хорошо помню, что там происходит. Перед глазами стоят и яркие попоны, и плюмажи, и развивающиеся на щитах ленты и рукава. Я знаю каждую черточку родовых гербов. Только принадлежат они тем, кто давно покинувшим этот мир.
Сэр Нотхельм. Алый золоторогий олень на горностаевом поле. Девиз – "Стремление". Моя первая, еще детская любовь. Как я желала ему победы! И волновалась за статного всадника в красно-желтом плаще. Кричала от радости, когда его противник вылетал из седла, и не замечала насмешливых взглядов отца.
Копыта коней поднимали пыль, копья ломались с оглушительным треском, а мой рыцарь так ни разу и не вылетел из седла. И когда Верховный Герольд передал ему золотую корону Королевы Турнира, я была готова, что её возложат на мою голову.
Глупый ребенок. Но сэр Нотхельм давал повод к надежде. Он один из взрослых всегда относился ко мне серьезно. Охотно принимал участие в наших с братом играх и иногда на пирах, с разрешения отца, приглашал меня на танец.
Но желанный символ в тот день украсил голову леди Леффин, старшей дочери герцога Альжи. Я чуть не заплакала от обиды, когда под восторженные крики сэр Нотхельм вел свою избранницу к покрытому соболиной мантией трону. Чего мне стоило тогда сдержаться!
Потом нас с братом отправили в городской дом, где мы провели остаток дня. Я металась по комнате, удивляя брата. Он думал, я переживаю из-за короны и клялся, что первую же победу в турнире посвятит мне. И возмущался коварством рыцаря – ведь сегодня сэр Нотхельм выступал моим кавалером!
Вечером, заехавшие переодеться к пиру родители сообщили, что грядет свадьба – мой возлюбленный просил у герцога руки Леффин, и получил согласие.
Я не хотела жить. В присутствии посторонних мне еще удавалось держать себя в рамках, но стоило остаться одной… В голову лезли то мысли о самоубийстве, то планы мести предателю.
На свадьбу не взяли ни меня, ни брата. Но родители вернулись довольные, а Адала, мамина служанка, взахлеб рассказывала моей няне, какими нарядными были дамы и что подавали на стол. Меня как раз засадили за вышивание, пришлось слушать о счастье предателя. Всю ночь я проплакала, уткнувшись в подушку. Тихо, чтобы няня не услышала. И поклялась, что отныне мое сердце закрыто для любви.
Клятву я сдержала. Но совсем не так, как хотелось.
В следующий раз я встретилась с сэром Нотхельмом через много лет. Я уже жила в Замке и, когда мы обменялись вежливыми поклонами, ничего не напоминало о прежних чувствах. Да и сам рыцарь изменился. Остепенился, обзавелся внушительным животом, тремя дочерьми и сыном. От прежнего юноши остались разве что солнечные зайчики в глазах.
Брат так и не выполнил обещания. Но я об этом не сожалела.
***
Утром сонные стражники вынули из скоб тяжелый засов, и створки распахнулись, жалуясь на судьбу плохо смазанными петлями. Лойз стоял чуть в стороне от толпы, желающей выйти из города, ждал меня. Как только я подошла лошадь, которую он держал под уздцы, всхрапнула и заволновалась.
– Тщщщщ. Тихо, тихо, дуреха, – в голосе наемника послышались неожиданно ласковые нотки, – Чего испугалась?
Только успокоив животное, мужчина обратил внимание на меня:
– Пошли?
Бредя по разбитому колесами сотен повозок тракту, мы перекинулись едва ли парой фраз. Лойз выбирал направление, и то, где и когда можно отдохнуть. В первый раз остановились прямо у дороги, не обращая внимания на пыль, что летела из-под ног путников.
– Вот, держи, – расслабив подпругу и отправив лошадь пастись, Лойз протянул мне кусок пирога. – На харчи, небось, денег не хватило? А ну, стой спокойно! – это уже относилось к взбрыкнувшей лошади, – Какая муха тебя укусила?
Пока я жевала пирог, запивая водой из фляги, Лойз тщательно осмотрел животное.
– Ничего не понимаю. Да что с тобой такое?
Я знала, отчего волнуется животинка, но молчала. Просто дождалась, пока Лойз поест и встала, готовая продолжать путь. До вечера шли без привалов.
Заночевать Лойз предложил в трактире. Соседствовать с вонючими, кишащими паразитами людьми у меня желания не возникло. И зачем, если можно переночевать в каком-нибудь лесочке, у чистого ручья?
– Затем, что там на тебя не накинется банда проходивших мимо разбойников.
– А банда прикормленных трактирщиком? Давай так – ты ночуешь в трактире, а я где-нибудь неподалеку. Утром встретимся.
Лойз покачал головой и ночевать мы остановились в березовой роще. Судя по аккуратно выложенному камнями кострищу, место понравилось не только нам.
Ужин состоял из жаренных на огне пряных кровяных колбасок и хлеба. Протягивая мою долю, наемник вздохнул:
– А могли бы по-человечески поесть. Ухи там, или рагу мясного с овощами…
– Я тебя не заставляла. Мог остаться в комфорте.
– Ага. И всю ночь волноваться? Нет уж, лучше так, у костра.
После ужина Лойз, глядя, как я устраиваюсь спать, поинтересовался:
– Ты ведь не из простых, верно?
– Что?
– Ты из хорошего дома… Может, даже Леди. Да не качай головой, я всю жизнь с рыцарями бок-о-бок. Насмотрелся. Породу спрятать трудно.
– Ну, предположим… И что?
– Просто почему бы вам не явиться к рыцарю какому? Или к самому королю? Неужели оставят даму в беде?
– Да? Ты точно рядом с рыцарями бок-о-бок жил?
Вот о чем, а о благородстве мне сказок не надо. Яркие плащи и громкие слова на турнирах, заздравные чаши на пирах и… глубокие казематы под замками.
– Одинокая женщина, неизвестно кто, откуда, еще и с магией связана…
– Да, пожалуй, это я зря, – но желание помочь у Лойза просто кипело, – А может… Слушайте, в местечке Агиелм есть Проклятый Холм. С тех пор, как магов повывели, туда не ходят, опасаются. Но, думаю, если осторожно, то можно заглянуть. Вдруг чем поможет?
Проклятый холм? Ну, посмотрим. Хуже все равно не будет. Глядишь, и вправду… поможет.
И на развилке мы свернули с наезженного тракта на узкую дорогу. Вихляясь среди лугов, она иногда сворачивала к деревушкам, где Лойз, враз перестав экономить, закупал продукты. Или, если попадался трактир, заказывал обед для двоих. Ночевали мы по-прежнему под открытым небом, благо погода стояла сухая.
На третий день луга сменились сосновым лесом, а дорога заросла так, что больше напоминала тропинку.
– Редко тут ходят.
– Не бойтесь, я не дам вас в обиду.
Бояться? Я пожала плечами и следом за проводником шагнула под зеленые своды.
Шли долго. Вечернее солнце успело вызолотить стволы сосен там, где пробилось сквозь хвою, когда Лойз остановился.
– Пришли.
Я огляделась. Обычный сосновый лес. Разве что деревья вокруг словно скручены неведомой силой. Причудливо сплетенные ветки, завязанные узлами стволы.
– Вон там, – Лойз указал на белеющее в папоротниках пятно.
Я сунулась было посмотреть, но между деревьев появились люди и властный голос возвестил:
– Именем Короля! Вы арестованы.
Лойз толкнул меня за спину:
– Бегите!
Врагов много, одному придется трудно. Но Лойз хорошо владеет мечом, он выиграет время. И я не стала ждать, чем все закончится – испуганным зайцем метнулась за деревья, в густой папоротник.
Корням сосен было тесно под землей, и они вылезли на поверхность твердыми канатами, мешая бежать. Ноги по щиколотку проваливались в толстый слой опавшей хвои, и каждый шаг мог оказаться последним.
Смятый папоротник за спиной выдавал мой путь. Я резко свернула, выбежала из зарослей туда, где под деревьями росла низкая трава и остановилась. Просто мчаться вперед, не разбирая дороги толку мало. Надо подумать. У стражи нет собак! По крайней мере, лая не слышно. На дерево влезть?
Несколько сосен показались мне подходящими. Я выбрала ту, у которой густые ветки. Снизу трудно будет рассмотреть, что происходит в их переплетении. Вскарабкалась наверх и надежно устроилась, обхватив руками шершавый ствол. Лезть было тяжело, но тело помнило, как в детстве мы с братом резвились в родительском парке. Не лазили только на старый дуб…
Огромное, в три обхвата дерево засохло, но отец запретил садовникам срубать его. Дуб стоит среди буйной зелени, страшный в своей наготе, с громадным, давно покинутым вороньим гнездом в узловатых ветвях. Мы стараемся играть подальше, сами себе не признаваясь в страхе перед мертвым чудищем.
И только один-единственный раз этот ужас отступает.
Мы спорим. Я предлагаю пробраться на конюшню и покататься на отцовском боевом коне. Брат колеблется. Подобные проделки жестоко караются, для верховых прогулок у нас есть собственные пони. Но то пони…
Заканчивается спор как обычно, обвинением в трусости, и уязвленный братишка, чтобы доказать обратное, клянется снять с дуба воронье гнездо. Ночью.
К вечеру моя смелость улетучивается. Я пытаюсь отговорить Кэма, но упрямец намекает, что трус в нашей семье точно не он, и лезет в окно.
Я следую за ним.
Снаружи стены замка обвивают плети дикого винограда. Для нас – почти лестница. Осторожно, стараясь не шуметь, мы спускаемся и ныряем в заросли жасмина. Маме нравятся его душистые цветы, и кусты растут повсюду.
У подножия дуба я еще раз пытаюсь отговорить брата. Но он усмехается и лезет, цепляясь за трещины в коре.
Темнота глотает худую фигурку, и когда сверху, с жутким треском обламывая ветки, падает что-то большое, я чуть не теряю сознание. А потом долго не решаюсь подойти к бесформенной куче.
Брат спускается медленно, чтобы не сломать шею из-за лишней спешки.
Мы стоим над гнездом, размышляя, что делать.
– Понесем домой?
– А где спрячем?
– За виноградом.
Между туго переплетенными плетями дикого винограда и стеной замка можно спрятать что угодно, и мы с жаром беремся за колючий шар.
Но гнездо неподъемное. После долгих попыток дотащить его до дома, закатываем добычу подальше в жасминовые кусты. Садовники знают, что в зарослях "логово" господских детей и стараются там не появляться.
Утром мы едва выдерживаем завтрак. Отец, видя наше нетерпение, ест нарочито медленно, задает вопросы и требует пространных ответов. Так он учит детей терпению и умению владеть собой. И только когда уносят последнее блюдо, встает, берет под руку матушку и удаляется из столовой, отпуская нас на все четыре стороны. Мы не медлим. Задыхаясь от бега, наперегонки ныряем в кусты и, в нетерпении мешая друг другу, тащим гнездо еще глубже, туда, где среди зеленых ветвей растянуто промасленное полотно и лежат подушки от кресел. Здесь мы храним свои "сокровища": мутный осколок бутылочного стекла (сквозь него можно в яркий день смотреть на солнце), обломок железного меча, мешочек с красивыми разноцветными камешками…
Убежище просторно. Но добыча занимает его целиком. Для нас места почти не остается. Изогнувшись немыслимым образом, мы безуспешно заглядываем в гнездо. Наконец, Кэм решается.
Осторожно засовывает руку внутрь и замер. Воздух вокруг становится каким-то вязким, а звуки, которыми всегда наполнен сад, стихли. Казалось, само время остановилось. Мне сладкий ужас перехватывает дыхание.
Брат улыбается, и все возвращается: птичьи трели, шум ветра в ветвях… Я рассматриваю, что он достал: горсть бесцветных и темно-красных камешков на спутавшейся цепочке. Такие же лежат у матушки в шкатулке, и я уверена – это рубины и бриллианты.
Кэм отдает найденное:
– Подержи.
Потом он извлекает большой, с ладонь величиной, потемневший от времени серебряный медальон. Света в жасминовых зарослях хватает, чтобы разобрать чеканку. Рисунок, очень хорошо знакомый и мне, и брату – рука, сжимающая меч. Родовой герб Дома Орвов.
– Это не все, – следующей находкой стало грубое кольцо-печать. С тем же гербом.
– Еще что?
– Сейчас.
Кэм долго шарит в гнезде, а потом, для полной уверенности и потрошит его. Груда веточек усыпает землю, мы перебираем их все до одной, но ничего не находим.
Мы нарушаем заповедное правило Дома – возле кабинета отца вести себя тише мышей. Но в это раз он не отправляет нас за розгами, а удивленно наблюдает как мы, забыв о приличиях, подпрыгиваем от нетерпения и лопочем о гнезде, медальоне и рубинах.
– А ну, тихо! Кэм, говори ты.
Брат вдыхает, словно перед прыжком в воду, и рассказывает о находке. Правда, у него хватает ума умолчать, как гнездо оказалось на земле. Отец не одобряет подобные выходки, считая, что бесполезный риск для Наследника Дома недопустим.
В тот день шалость сходит нам с рук. Рубины с бриллиантами оказываются фамильной ценностью. Диадемой, пропавшей несколько поколений назад.
Кольцо и медальон тоже принадлежали нашей семье, герб развеивал все сомнения. Их отдают нам. Дешевое серебро, потеряем – не жалко.
Мы носим находки как знаки отличия, добытые в бою. А потом, в один из дождливых дней, когда особо делать было нечего, Кэм решает почистить свой перстень: за долгие годы он стал почти черным. Брат выпрашивает у кухарки порошок, которым та чистит столовое серебро и уходит в открытую галерею. Я обижаюсь (мне хочется играть в прятки), со всех сторон оглядываю свой медальон и решаю, что чернь выглядит благородно. И иду к себе – матушка постоянно выговаривает из-за заброшенной вышивки. А покрывало предназначено в приданное!
Но не успеваю я вдеть в иголку алый шелк, как дверь распахивается, хлопнув о стену, и в комнату врывается Кэм. От неожиданности я вскакиваю. Пяльцы с грохотом опрокидываются. Попытка поймать их заканчивается на полу у ног брата – подвели складки длинного платья.
– Кэм!
Я возмущена. По его милости я чуть не сломала пяльцы, разбила коленку, а он даже и не думает помочь встать!
– Да ладно тебе! Смотри! – он протягивает сложенные лодочкой руки.
– Что там?
В перемазанных влажным порошком ладонях лежит разделенный на две части перстень.
Печатка отделилась от ободка, открыв тайник. А в нем прятался крохотный ключик.
– Представляешь, чищу, надавил, а он возьми и … Как ты думаешь, от чего это?
Я жутко завидую. Почему ему достается все самое интересное? Обиду лучше переживать в одиночестве, и я прикидываюсь очень занятой:
– Не знаю. Кэм, мне вышивать надо. Матушка ругается. Давай потом, а?
Он обижается. От возмущенного взгляда хочется залезть под стол. А потом приходится закрывать дверь – Кэм решил, что мне это больше надо.
Показываю ему в спину язык и принимаюсь приводить в порядок комнату.
Пяльцы целы, а вот размотавшиеся клубки шелка… Я не отличаюсь терпением, а уж распутывать тонкие нитки! Кэм прибежал, набезобразил, а сижу и исправляю – я! Мог бы и помочь.
Злость усилилась. Я отбрасываю клубок и достаю медальон. Овальная пластина в палец толщиной. Тяжелая. Я подношу украшение к уху и трясу. Тишина.
Но перстень Кэма тоже казался целым! Что он там с ним сделал? Чистить начал? Пачкаться не хочется, и я просто с силой тру медальон тряпицей, которую вышиваю уже третий месяц.
Ничего. Я кручу украшение в руках, пытаясь понять его секрет. Безрезультатно. Кэм точно задерет нос и будет хвалиться своим кольцом, а мне нечем ответить! Бесполезная безделушка ударяется о каменную стену.
Я явственно слышу щелчок. Сломался? Теперь брат и вовсе заважничает!
Сдерживая рыдания, я осматриваю украшение. По краю, там, где прежде шли линии гербового щита, появилась щель. Слезы моментально высыхают, а сердце бьется громко-громко – медальоны так не ломаются.
Как бы открыть? Надо подцепить чем-то.
Роюсь в иголках. Выбираю самую толстую, засовываю в щёлочку и… Нет, не будет Кэм хвастаться! Потому что медальон превратился в шкатулку. А в ней лежит ключ.
Как же хочется помчаться к брату, похвалиться находкой. Но после ссоры сделать это без ущерба для собственной гордости невозможно. Поэтому я возвращаюсь к окну и отодвигаю подальше пяльцы, чтобы не мешали как следует рассмотреть тайничок. Теперь осталось дождаться подходящего случая.
Он представляется после обеда. За столом Кэм многозначительно теребит пальцами перстень. Он ему велик, и брат повесил печатку на шею. Я в ответ равнодушно пожимаю плечами и спокойно ем.
Отец заметил наши переглядки, но правила не нарушаются, и он решает, что разберемся сами. Чем мы и занимаемся, как только выходим из столовой.
– Ну, показывай ключик.
Кэм с гордым видом открывает перстень. Я хмыкаю:
– Подумаешь! У меня не хуже!
Брат ахает и выхватывает медальон, чтобы рассмотреть поближе. Тут же заключается мир, и мы вместе идем в сад обсудить находки.
Дом подвергается планомерному обыску. Замочные скважины, мало-мальски похожие на неё щели – ко всему примерялись ключи. Но с замками нам катастрофически не везет, и до конца лета мы про них забываем.
С осенью приходит ненастье. Оно быстро смывает яркие краски с деревьев, превращает разноцветные листья в сплошной грязно-коричневый ковер. В саду пахнет дождем и травяной гнилью. Гулять в постоянной промозглой мороси удовольствия не доставляет, и мы переносим игры в дом.
В комнатах сидеть скучно. И мы ищем приключений, бегая по всему замку, благо отец смотрит на такие забавы сквозь пальцы. Особенно мы любим кухню. И раз за разом бежим туда, приводя кухарку в ярость. Но что поделать – мясной пирог, спрятанный в буфете, выглядит так аппетитно!
Прятаться тоже весело. Мы ищем убежища, и натыкаемся на заваленную старыми вещами комнату в дальнем крыле замка. Она становится нашим секретом, таким же, как берлога в жасминовых кустах.
Хлам кажется настоящим кладом, и немало времени мы проводим, разбирая "сокровища". А потом за серым от пыли занавесом натыкаемся на запертую дверь, и тут же примеряем наши ключи. Они слишком малы для замка, и надежда рассеивается.
Следующую неделю мы направляем усилия на открытие двери. Заливаем петли маслом, скважину насколько возможно очищаем от пыли и тоже смазываем.
Постепенно в комнате побывали все ключи замка, до которых мы добираемся. Они не подходят. Кэм предлагает стащить тяжелую связку у экономки, но это слишком опасно.
Всю осень мы проводим в тайной комнате, сочиняем невероятные истории о найденных там вещах, а заодно придумываем и прошлое нашим ключам.
Они… странные. Серебряные, с головками замысловатой формы. Мой – длиной с указательный палец и поперечной выемкой над простой бородкой.
У Кэма – маленький и изящный. Он и в кольцо-то помещается с трудом, хотя печатка поражает размером. И стержня почти нет.
– Может, это и не ключ вовсе?
– А что?
– Ну…украшение какое-нибудь. Или просто безделушка красивая.
– Безделушку бы так не прятали, – Брат обескуражен моими рассуждениями. – Наверное, он от шкатулки.
– Матушка свои не запирает.
– А может, в ней сокровище! Алмаз огромный, или важные документы!
– Документы?
Я не могу представить, что есть бумаги, которые хранят в запертых шкатулках. Но не спорю.
Вместо этого беру оба ключа и отхожу к канделябру – окон в комнате нет.
Зато нет и сквозняков, гуляющих вдоль пола. Правда, сидеть на голых камнях тоже холодно, но мы расстилаем древний выцветший гобелен. Приносим старые подушки с кресел. И шерстяную шаль. В получившемся уютном гнезде Кэм устраивает битвы между своими деревянными солдатами, а я выкладываю узоры из мелких вещичек: цветных шнурков, красивых камешков, обрывков цепочек… В этот раз добавляю перстень, медальон и ключи. Они никак не складываются в орнамент, я кручу их и так, и эдак, пока…
– Кэм!
Он меняет в канделябре сгоревшую свечу. Вздрагивает, роняет огарок и обжигается.
– Чего орешь?
– Смотри!
Маленький ключик лег поперек большого и плотно вошел в выемку, превратившись в бородку.
– Ого! – брат присвистнул, глядя на необычный ключ.
Интерес к запертой двери воскресает.
Она тяжелая. Общими усилиями с трудом сдвигаем её с места. И долго стоим, не смея сделать шаг в тихую темноту.
Первым решается Кэм:
– Мы только заглянем! Даже дверь оставим открытой.
Он тут приносит канделябр:
– Вот, каждому по свече. И пара про запас.
– Ты же сказал, не пойдем далеко!
– Конечно! Это на всякий случай. Ну, идем?
Отсюда, из уютно освещенной комнаты коридор кажется ужасным, а эхо, шепча окончания наших слов, нагоняет еще больше жути. Я замираю на пороге, но Кэм властно подталкивает в спину и выходит следом.
– Дверь не закрывай!
– Трусиха! – брат храбрится изо всех сил.
Шаги гулким эхом отражаются от каменных стен, и убегают в темноту, словно глашатаи, оповещая о нашем появлении. Пахнет сыростью. Я нерешительно оглядываюсь на открытую дверь. Брат усмехается, и я, сжав зубы, шагаю вперед. Пусть он и сам боится до дрожи в коленках, моего страха не увидит!
Но Кэм обгоняет меня и идет, высоко подняв свечу. И первый замечает факел, торчащий из железного кольца в стене.
Сухое просмоленное дерево занимается мгновенно. Пламя трепещет, пугая темноту. Идти становится веселее, тихое потрескивание огня развеивает страх.
Идем долго. Усталость заставляет меня придумывать достойные пути отступления. Но брат останавливается сам:
– Ничего не замечаешь? Тут уклон!
Я пугаюсь. И так стены давят, мешают вздохнуть полной грудью. Куда уж глубже? Но Кэм наотрез отказывается возвращаться:
– Тебе не интересно? Ну, и иди назад. А я – дальше. Вон, бери факел, – в стене вкручен очередной держатель.
Уходить в одиночестве страшно. И покорно плетусь следом. На мое счастье вскоре пол выравнивается, а потом и вовсе идет вверх. Кэм разочарован, а я смеюсь. Не хочу под землю! Вместе со мной пляшет и пламя факела. Брат оглядывается:
– Тут приток воздуха. Кажется, пришли!
Но впереди нас ждет тупик – дверь, обитая железом. Мы долго возимся с ключом, тщетно стараясь открыть замок. А брат наотрез отказывается возвращаться, не узнав, что же там, за дверью.
В отчаянии я готовлюсь прибегнуть к последнему, безотказному способу – разреветься. Но не успеваю – Кэм сует мне в руки факел, разъединяет ключи и, перевернув меньший, снова вставляет его в стержень.
Я ахаю. Так просто!
Тихий скрип подтверждает, что все сделано правильно. Навалившись на дверь, мы, преодолеваем сопротивление ржавых петель.
Голые ветки колючих кустов, мокрые от дождя. Коридор провел нас под деревней и рекой, и вывел на опушку леса. Кэм разочарованно оглядывается и закрывает дверь.
– Пойдем. Нас, наверно, уже потеряли.
Теперь узкий туннель не кажется страшным. Он – часть дома и наша тайна. Конечно, найти спрятанную и утерянную сокровищницу куда интереснее, но… я уверена, об этом туннеле не знает даже отец! И, прежде чем закрыть заветную дверь и разъединить ключи, мы клянемся молчать. И не пользоваться коридором, пока не придет настоящая нужда.
Ветер пролетел между деревьями, качнув ветки. Воздух сгустился, словно настоявшиеся сливки и в тот же миг смолкли птицы. Стало тихо-тихо, так, что шорох от упавшей шишки прогремел грозовым раскатом. Тишина означала одно – там, откуда я убежала, царила смерть.
Но, похоже, Лойз оказался сильнее, чем я думала – меня не преследовали. Или стража довольствовалась наемником, решив, что я не достойна их внимания. В любом случае, вернуться туда было необходимо. Лойз уверял – холм подскажет мне правильные ходы. Я очень хотела в это верить.
Ветер доложил – врагов возле белого камня не было. Я прошла между телами. Меч Лойзе оказался слишком быстр, и на мою долю ничего уже не осталось. Ни малейшей ниточки, чтобы зацепиться и наполнить пустоту, засевшую глубоко внутри. Разве что воспользоваться помощью самого наемника.
Лойз еще дышал. Я оттащила его подальше от свалки тел, прислонила спиной к стволу дерева. Сняла с пояса фляжку, брызнула в лицо водой.
Он открыл глаза. Взгляд долго блуждал, пока не остановился на мне. В глубине проступило узнавание. С потрескавшихся губ сорвался хрип:
– Помоги!
Разумеется, я выполню просьбу. Но по-своему. У тебя достаточно сил, чтобы продержаться какое-то время. Если я сейчас отправлюсь в деревню за людьми, ты выживешь. И вернешься к жене и дочери.
Твоя беда в том, что я не стану этого делать.
Умение Лойза в этот раз спасло жизнь мне, но убило его. Все могло случиться по-другому, оставь он в живых хоть одного нападавшего. У меня хватило бы сил привести помощь. А теперь Голод требовала наполнить бездонное нутро, и я подчинилась. Наклонилась над Лойзом, прямо к губам и прошептала, смешав свое дыхание с его:
– Извини.
Он понял, когда увеличившиеся клыки вонзились в шею, туда, где уже затухал пульс.
***
Боль. Темнота. Страх. И – яркий свет. Ласковые руки и знакомый, успокаивающий стук рядом. Так бьется материнское сердце. Нежность окутывает легкой дымкой, становится хорошо и спокойно.
Вкус пыли и крови на губах. Я подтягиваю колени к груди, прячу голову от сыплющихся со всех сторон ударов. Смех, оскорбления и яростный крик. И – тишина. Я с трудом открываю заплывший глаз – они уходят. Сын кузнеца с приятелями. И – Эйле. Моя мечта, моя первая любовь. Она слушает моего обидчика и смеется. Надо мной смеется! Обила и злость заглушают боль, а на зубах хрустит песок, когда я пытаюсь сдержать слезы.
