Елена Евгеньевна Тимохина
Сын героя
Ясное дело, это не может произойти сразу, – но только Вика не намерен ждать, когда полдень станет сумерками и зажжет свое синее солнце. Упираясь спиною в заплеванную стену он первым зажигает спичку.
– Тело исчезает, растворяясь в синем, – продолжал он, – и сознание обретает себя в точке – вот он путь в себя – пульсирующая точка. Она может сжиматься и расширяться, охватывая собою то, что вы только пожелаете.
– Думаю, что проблема заключается в другом. Не в душе, а в теле, которое не любят. Оттого ему и отказано от пространства, – ответил Иван Иваныч.
– Может, и верно, дело в теле, – усмехается Вика.
Иван Иваныч промолчал. Ему было душно несмотря на тень, словно яркая белизна набережной на оранжевом небе источала жар во много раз сильнее того, что могла вынести душа. Вика, однако, был категорически против того, чтобы этим и закончить, считая отступление наносящим ущерб их репутации, а, впрочем, не меньше здесь было раздражения и усталости.
Черная «Волга» стояла у подъезда. Дверь открылась, из нее вышел следователь прокуратуры и направился к Вике.
– Вы меня извините, товарищ, если что не так. Служба у меня такая.
– А допрос вы умеете вести, – похвалил его Вика. – Это, любопытствую, был допрос четвертой степени?
– Да что вы, это так, без степени. Ознакомительная беседа. Человек вы хороший, наш человек, интересы государства защищаете. Вот зашел сказать вам спасибо.
– Вы убийцу взяли? – спросил Иван Иваныч, немножко любопытствуя.
– Какого? – лукаво ответил следователь, а сам и глазом не сморгнул.
– Я вам скажу какого, – взвился Вика. – Лучше скажите, чем вы тут занимались, пока мы с Полковником международного шпиона обезвреживали? Хоть Сорокина взяли?
– В больнице ваш Сорокин, – ответил следователь. – Избили его ребята в темноте. На переносице след от велосипедного руля, череп чудом не проломили.
– И сам видели, как он глотал кровавую соплю? – переспросил Вика.
– Была и сопля, все было. Не жалуют Сорокина ребята с речвокзала. А если бы не боялись огорчить вашего нового участкового, то ноги бы он сегодня протянул. Бесполезный, между нами, демарш. Мы бы его и без того взяли. А вот международного шпиона мы, товарищ Серов, упустили. Но вы не волнуйтесь, его ищут наши люди. Не может быть, чтобы они его не нашли.
Вика открыл рот от удивления. Следователь отметил, что у него не хватает переднего зуба, причем дырка совсем свежая, сделал выводы – это у него было профессиональное.
– Скажите, а я могу считаться невиновным?
– Да какая вам разница, товарищ? Если родина попросит, чтобы вы своим именем скрыли секрет государственной значимости, что скажете?
– Установить истину – дело святое. Но прикрывать собой тайну – на это я не согласен.
– Тогда живите, Серов. Кланяйтесь своему участковому. Костя собрал показания соседей гражданина Салькова, они подтверждают, что Сальков, то есть Полковник, имел дела с бывшим участковым Сорокиным. О характере этих дел мы можем только предполагать. В последнее время между ними возникли серьезные разногласия, они ссорились. Так что Сорокин и станет прикрывать собой тайну. А вы дадите расписку о неразглашении – как положено.
Глаза следователя смотрели на него, как дуло орудия. Перед лицом фактов Вика чувствовал себя беззащитным. Страшная вещь – это установление истины.
– Кстати, Иван Иваныч добровольно явился к следователю и дал показания о том, что Сорокин взял у вас в тот день нож… Вас подвезти?
– Да я с велосипедом, – сказал Вика. – А как насчет взрывчатки?
Следователь смотрел серьезно, уважая его право задавать вопросы. Вика долго ждал ответа, глаза слипались. А когда он открыл глаза, то увидел, что силуэт следователя обрел удивительную похожесть с деревом. Необычная складывалась ситуация. Но ведь и Полковник, согласитесь, тоже необычным был человеком.
Утром он проснулся ни свет ни заря. Пренебрегая утренним туалетом и гимнастикой, он сел на велосипед и покатил в сторону железнодорожного вокзала. По пути он миновал автобусную остановку, от которой отъезжал перегруженный автобус, и обогнал его.
На платформе стояли люди, ожидающие поезда в Москву: старухи, несколько семей с детьми и человек в штатском, застегнутый в пальто на все пуговицы. Осанка выдавала в нем военного. Вика решительно направился к нему.
– Ну чего, уезжаете, Евгений Николаевич?
– Обознались. Мы не знакомы, – тот сделал попытку увильнуть от разговора.
– Ошибаетесь, подполковник. Мы с вами познакомились вчера. Здравствуйте, меня зовут Вика, – сказал он, протягивая для рукопожатия руку.
– Я помню, – ответил человек в гражданском. Даже во время рукопожатия, свою вторую руку он держал в кармане. «Пистолет», – догадался Вика.
– Вы вообще откуда? – поинтересовался он. – В смысле, из какой страны? Из России?
– Не знал, что есть человек, которому я должен докладываться, – строго ответил тот, не убирая руку из кармана.
– Знаете, о чем вы думаете? – пустился в наступление Вика. – Что успел мне сказать перед смертью Полковник, а что нет. Мне так показалось, что эта мысль привела вас в тревогу. Скоро поезд?
– Через час семь минут.
– Успеем поговорить, – уверенно сказал Вика.
– О чем вы хотели со мной говорить? – сам он казался напрочь лишенным инициативы.
– Я, конечно, понимаю, что вам запрещено выдавать секретную информацию, но я же прошу рассказывать все. На пару вопросов вы можете ответить? – просительно произнес Вика.
– Ну, если смогу.
– Скажите, а убийца приехал действительно из заграницы?
– Нет. Он из России, а там служил наемником.
– Случаем, не украинец?
– Нет. Хотя украинцев среди них хватает.
– Как же вы его прозевали? Конец года? Вышли из графика?
– Отчего же? Случайность. Но мы все исправили.
– А вы не боитесь, что вас самого вычислят? Чего вы на меня так смотрите? Думаете, я не знаю, кто жил на квартире у Полковника и почему он последний месяц никого не пускал к себе в дом?
– Я знаю, что машину свою ты заминировал сам, – жестко произнес подполковник. – все эти промасленные тампоны, марганцовка с перекисью – детские игры.
– Этикетка подлинная, я ее взял у Сорокина. Он фарцует вещами с военного склада. По этикетке следствие выйдет на след бандита. К тому же у него был повод убить меня: я не отдавал ему долг.
– Этикетка сгорела вместе с машиной, – сказал Евгений Николаевич.
– Насчет Сорокина вы не беспокойтесь, мы его призовем к порядку. Не сегодня, так завтра. Нам некуда спешить.
– Это ваши внутренние счеты, и они меня не касаются.
– Простые ребята – что с них взять! А Полковник? Таких друзей, как он, у вас завались? И все готовы к подвигу?
– Никогда в жизни Сальков не носил погон.
Вика из последних сил удерживался, чтобы не выматериться: воспитание обязывало.
– Значит, надо отъехать на пару метров и тогда увидишь и погоны. И звезды на них.
– Не переживай. Все нормально.
– А стул в буфете кто порезал? – Вика ткнул пальцем в собеседника. – «Merde» – ведь это ваши штучки?
– Полковник написал Марокко, такая была кличка убийцы. Я его просил предупредить, если он появится. Мы разминулись с ним тогда на несколько минут. Когда я пришел на место встречи какой-то старик в тапочках резал ножом сиденье. Мне и в голову не пришло, что Полковник оставил мне посланье.
– Прокопьич – нормальный старик, все понимал. Просто буфетчик имел зуб на Полковника, он бы не простил ему стула. Вот Прокопьич и взял вину на себя.
– Да я понимаю, – сказал Евгений Николаевич.
– А что будет дальше?
– В-виноват?
Момента посадки Вика за разговором не заметил. Когда пассажиры стали подступать к вагонам, когда проводницы криками подгоняли опоздавших, а машинист поезда дал предупредительный гудок, они были увлечены беседой. Перед глазами качнулся последний вагон. Только тогда его собеседник развернулся и мощным ударом отправил его в нокаут, а сам двинулся по узкому вектору перрона. Массивный вагон притормозил, забирая его в свое лоно. Также легко он влетал в кабину вертолета или в гондолу воздушного шара, не подозревая о том, что когда-нибудь с такой же легкостью его выкинут оттуда.
Вика тяжело бежал следом, сам не зная зачем. Трение оказалось непреодолимой силой: станционный асфальт сменился камнем, а тот – грунтом; завязнув в песке, он встал. Никаких эмоций он не испытывал, только удивление, и восхищенно смотрел вслед поезду.
А позже, когда ссадины на скулах зажили, и ободранные костяшки на руках приняли божеский вид, Вика выразил желание продать свой горный велосипед и на вырученные деньги сходить в театр. Ему казалось, что Милке это будет приятно. И оказался прав. Тут же началось чмоканье с разворачиванием бинтов – как больной он был в привилегированном положении. Осмотрев в зеркале свое желтое желатиновое лицо, он решил, что готов к выходу в свет.
– Знаешь, что в этом деле самое удивительное? – поделился он с Милкой. – То, что Сорокин, этот крутой мен, не владел ни одним из новомодных приемов.
Да ведь и сам он не владел, но это уже неважно.
До площади Вика доехал на автобусе, а до театра прошелся пешком – похромал по набережной. Уже на подходе к театру у него сжалось сердце: кирпичи вываливались из стен, лестница поросла травой, а дверь к театральным кассам открывалась самопроизвольно и громко хлопала при сильных порывах ветра.
Так что в театр с Милкой они сходили только тогда, когда переехали в Москву, а это случилось спустя полгода после смерти Полковника. Вика дождался открытия завещания и проследил, чтобы воля покойного была выполнена: иск Сорокина о взыскании долга удовлетворен не был, и все имущество отошло к государству. После чего Вика посчитал свои обязательства выполненными. В Москве они с Милкой сняли квартиру, сходили на выставку африканского искусства и в музей вооруженных сил.
Москва продолжала строиться, и квалифицированные электрики шли нарасхват, Милке тоже нашлась работа. В выходной на вернисаже они купили потешную деревянную игрушку: медведя, который дергался, когда дергали за веревочки. В исходном варианте медведь грозился задрать мужика, который, в свою очередь, бил его дубиной, но в современном варианте вместо мужика был компьютер, грубая щелистая деревяшка с дощечкой клавиатурой, над которой замахивался медведь: теперь косолапому только и оставалось, что день-деньской лупить по клавиатуре, словно заяц. Вика выбросил деревянный компьютер, оборвал веревки и освободил зверя. На шкуре он процарапал пластины кольчуги-бронежилета, на плечах погоны, а на груди – маленькую звезду. Морду он не стал трогать. Медведь напоминал ему Полковника.
