Екатерина Вэ
Дед
Пес поравнялся с окнами Василия Федоровича и уселся в причинной позе.
– Ах, ты, тварь беспородная! Я тебя пристрелю! Вот только найду отраву и сразу же тебя отравлю, пес плешивый! А ты куда смотришь, а? Куда смотришь? Завел собаку, а воспитать не можешь! – в страшном гневе, чуть ли не полностью свесившись из окна, кричал во все горло дед бессвязную нелепицу.
– Послушайте, уважаемый, – с ноткой легкой интеллигентности, стараясь сделать вид, что ничего особенного не происходит, Пилипчук парировал деду, поднимая взгляд с асфальта на окна первого этажа, – почти год, как вы вот так вот постоянно угрожаете моему псу и оскорбляете меня. А я, смею заметить, с самого первого дня убираю за своей собакой, не причиняя вам совершенно никакого неудобства. Вот видите, у меня и пакет в руках. Все как всегда.
–Ишь, ты! Пакетик у него! Надень себе этот пакетик на голову, дурень! – никак не успокаивался дед, даже наоборот, входя в особый азарт.
– Ни на какую голову я не собираюсь надевать этот пакет. У него есть предназначение, по нему я его и использую. А вы успокойтесь, мы уже уходим.
Как только Пилипчук убрал за собакой, пес тут же потянул хозяина в сторону, откуда они пришли.
– Чтоб я вас тут больше не видел, олухи! Бесстыжие! Загрязняют мне все тут! Загадили все! У себя дома устраивайте беспредел!
Выкрикнув последние слова, дед выдыхал и успокаивался. Какое-то чувство удовлетворения наступало внутри, и делалось приятно всему телу.
Дальше у деда все шло по привычному расписанию: приготовив яичницу из двух яиц на сливочном масле, старик завтракал на подоконнике; в полдень, слушая любимую радиопередачу на политические темы, дед сидел по-прежнему у окна, комментируя услышанное так, что с улицы могло показаться, будто он ведет беседу с кем-то в глубине комнаты; обедал вчерашним супом, все так же, глядя в окно; на время обеденного сна приходилось деду оставлять нагретое местечко.
Вечер у Василия Федоровича был скучным и одиноким. Но не то чтобы он тосковал, просто первая половина дня в эмоциональном плане была куда более яркой. Отбой трубил себе дед часов в девять вечера лишь для того, чтобы не проспать настолько полюбившиеся, но при этом раздражающие события.
